J hates H

Джокер не понимает значение слова «похоть», не знает значение слова «любовь». Для него это лишь рычаги, лишь больные точки, на которые можно нажимать, которые можно использовать. Яд для людей, таких слабых, таких податливых и мягких, словно молочная каша. Секс лишь способ доказать им, что они совершенно не особенные, что они кожаные мешки костей и мяса, мятущиеся, глупые, ведомые толстой губчатой мышцей — сердцем. И это совершенно неприемлемо. Секс с Харли — еще один гвоздь в крышку ее гроба, еще один способ доказать ей, что она принадлежит только ему, что она вещь, а он — хозяин, может делать с ней все, что ему заблагорассудится. Может пустить кровь, доставить удовольствие, может постелить её шкурку у себя в ногах, если только пожелает. Когда прожорливый монстр между её ног сыт, она более податлива, когда голоден — она взвинчена и напориста. Её легко читать, как раскрытую книгу, предугадывать ее действия, порывы и желания. Она тривиальна, словно одноклеточная бактерия. Но держать её на поводке от этого не менее весело. Иногда, очень редко, Джокер хочет вколоть этот гормон радости, от которого так зависима Харли, самому себе. Это бесит, делает его слишком похожим на других, на свою сучку. Но он ведь не кобель же. С одной стороны. С другой, он всегда получает то, что хочет. И в конце концов, не так уж плохо иногда притвориться таким же, как она, позволить ей верховодить или думать, что сверху она. Надо же ей хоть чем-то оправдывать жалость к самой себе, бесполезность и отсутствие мозговой ткани. И вот в таком настроении он приходит в логово. Удавшийся день, кровавый, прибыльный. И драка тоже удачная, до сбитых кулаков, до прокуренных пальцев. Ему хочется продолжения, хочется еще немного противостояния. Над ним словно зависла тяжелая черная туча — наемники расступаются, раскатываются цветными бусинами врассыпную. Он поднимается по скрипучей лестнице. Раз-два-три. Она его ждет, как послушная самка, лежит на кровати, раздвинув ноги, приглашая, заманивая в свои сети. Так он себе представляет. Потому что она так делает всегда. Это её прерогатива. Предсказуемость. Ирония в том, что реальность, как и всегда, отличается от фантазии. Она свернулась калачиком на кровати, подтянула голые избитые ноги к груди, дрожит и елозит на простынях. Зажала виски руками. Неможется, нездоровится. Волосы грязные, спутанные, лак облупился, губы дрожат. Зуб на зуб не попадает. Но ему плевать. Его желание не имеет ничего общего с кружевным бельем и намазанными помадой губами. Это что-то такое первородное, темное, скользким червем ползает в его душе. И он рад подчиниться. Эмоций так мало, каждая из них будет ценна. Не ему, а ей. Получите заказ. Харли поднимает к нему взгляд покрасневших глаз, шмыгает носом. - Пирожок, - слабо говорит она, - я думала, ты будешь поздно. А он ничего не отвечает, маниакально улыбается, до боли в щеках. Садится рядом, распускает галстук, снимает пиджак и рубашку. Харли ежится под его взглядом, сворачивается в тугой клубок, подкладывает руки лодочкой под голову. - Мигрень, - словно оправдываясь, говорит она. Джокер гладит Харли по голове, она прикрывает глаза. Его бледная ладонь без перчатки путешествует по ее тонкой костлявой шее, по белой торчащей ключице, по ребрам, останавливается на тугой заднице, сжимает. - Поиграй с папочкой, - шепчет он ей на ухо, прикусывает мочку. От звука его голоса Харли дергается, скрежещет зубами, закрывает уши руками. Джокер усмехается, переворачивает её на спину, проводит пальцем по носу. - Не могу, - стонет она, прикрывая глаза, - чертова мигрень. - И кажется, она действительно разочарована. Но выдыхает с облегчением. С некоторой толикой мстительного спокойствия. Так его, раз первый начал. Джокер знает, как выглядит. Знает, что будет делать. И ему, по большому счету, плевать. Это просто ещё один урок для его шавки. - Что ты сказала, тыковка? - переспрашивает, замахивается ребром ладони. Харли собирается в комок, пищит жалобно. А Джокер внезапно прекращает. На виске бьется, пульсирует вена. Глаза застлало кровавой пеленой. Но он все равно не бьет Харли. Сжимает руку в кулак, разжимает. Слишком просто. Не для непослушных девочек. Он с силой заводит руки ей за голову, вытаскивает брючный ремень, стягивает ей запястья, под неудобным углом, чтобы причинить маленькую боль, чтобы посмотреть, как она вертится ужом. Приятное зрелище. Харли хнычет, слезки текут из глаз, не может проморгаться, а Джей ухмыляется, облизывает шрамы. - Не хочешь играть, - смеется он, с силой разводит её ноги, согнутые в коленях. Глаза Харли становятся такими большими и жалостливыми, словно у героини мультика. - Джей, не надо, я прошу тебя, - говорит она, а у самой голос дрожит. Пытается свести коленки, но он не позволяет. Наслаждается этой её маленькой трагедией, упивается ею. Просто потому, что может. - Надо было соглашаться, детка, пока папочка предлагал по-хорошему, - сладко ухмыляется он. Харли же бледнеет, бьется в его руках, пытается молотить его коленями и локтями. - Я не хочу, слышишь, не хочу, отпусти! - ноет Харли, но Джокер слушает её концерт вполуха. Птичка певчая хорошо поет, но у него есть другие дела. Сдергивает с нее белье рывком, борется пару секунд с её неумелыми попытками сопротивляться. Маленькая блядь. Он входит в нее на сухую, заломив руки под странным углом. Внутри горячо и сухо. Джокер ухмыляется, двигает бедрами. На грязном от слез лице Харли отражается страдание. Он вдвигается в неё снова и снова. Харли поскуливает то ли от боли, то ли от унижения. Но Джокер не прекращает. Удовольствие велико. Не только от того, что он в ней, главное от того, что он в ее голове, что может взять силой вот это маленькое блаженство. Рычит, кончает, припадает разгоряченным лбом к её ключице. На лице солоно от её слез. Снова улыбается, откатывается. Отдышавшись, развязывает ей руки. - Это будет тебе уроком, - Джокер расслабленно закуривает, пускает колечки дыма под потолок. - Все поняла? - спрашивает. Харли поджимает под себя ноги, соскальзывает на пол. - Все поняла?! - снова рявкает он, не глядя на нее. - Да, босс, - глухо и треснуто подтверждает Харли, встает на негнущихся ногах, выходит вон. Джокер забывается глубоким спокойным сном. Просыпается он среди ночи на холодных простынях. Никто не жмется к груди, не сопит с открытым ртом на ухо, никто не перетягивает одеяло и не греет его своим теплом. Харли нет рядом с ним. Джокер морщится, включает ночник. Надевает брюки, спускает босые ступни на холодный выщербленный пол. Он идет по убежищу и прислушивается к шорохам. Что-то тащит его, не дает уснуть. Спускается на первый этаж, выходит во двор. Прикуривает. Тянет никотин в легкие, пропускает через ноздри, словно дракон. Слышит тонкий всхлип, стук, снова всхлип. Харли сидит прямо на земле. В мужской куртке не по размеру. Рукава закатаны, а пальцы все в крови. Она гоняет нож между ними все быстрее и быстрее, периодически срывая лоскуты кожи с пальцев. - Эй, тыковка, что это ты делаешь? - спрашивает Джокер, подсвечивает её лицо огнем зажигалки. Оно все в крови и слезах, в туши и губной помаде. А глаза безумные, глубоко запавшие, глаза такие, каких Джокер никогда ни у кого не видел. Быть может, только в зеркале. - Не подходи! - предупреждает она, как-то криво и неумело выставляет нож перед собой. - Да брось, - ухмыляется Джокер её неловкому выпаду. Это действительно смешно. Девочка Харли против монстра из ночной тьмы. Угадайте, кто выиграет? А Харли только ежится, всхлипывает, подбирает под себя колени. И внезапно все встает на свои места. Слепой час. С трех до четырех утра. А он её тюремщик, пастырь гребаный. - Харли, детка, тыковка, ангелочек, иди ко мне, - шепчет он, пытаясь одновременно уследить за её движениями и за пляской ножа. Несколько раз она взрезает воздух, еще несколько — его руку. Так, мелкие порезы, но влепить ей затрещину хочется ужасно. Наконец, Джокеру удается изловить Харли, скрутить её запястья своими ладонями. Она извивается, шипит и верещит, словно дикая кошка. Джокер взваливает ношу к себе на спину. Тащит вверх по лестнице, волочит, словно мешок, отбивает её головой ступени. Он бросает её в ванну и врубает холодную воду. Харли визжит, дрожит, стучит зубами. Когда её кожа белеет до синеватого оттенка, а сама она не может издать ни звука, Джокер вынимает её из воды, оборачивает полотенцем, пеленает, словно маленького ребенка, и ложится вместе с ней в постель. Она дрожит в его руках, но он не отпускает. Греет её, держит её, заставляет привыкнуть. - Все. Будет. Нормально, - чеканит слова. - Все поняла? Она молчит так долго, что он думает, заснула-таки. Вздыхает, кивает головой. - Да, Джек, - говорит. Джокер ей верит. Он усвоил свой урок.