J hates H

Джокер часто это делает. Краска застревает в эпидермисе словно пули под кожей. И он даже рад этим отметкам. Они прикрывают его настоящего, его шрамы и выбоины, трещины и раны. Татуировка — это ведь шаманское варево красным и синим по его усталой коже. И это хорошо. Его подельники думают, что он псих конченый, что он позер и насмешник, что все это только бравада да шутовство. Джокер не спорит, просто загоняет иглу поглубже. Чтобы больше цвета, чтобы полнее и реальней вышло. Навсегда. Любит это слово, лелеет его. У него нет ничего, не осталось, даже воспоминания выбиты из дурной башки, но татуировки при нем — это как обратный отсчет, как крошки хлеба, выводящие его каждый раз из темного леса. Это живой дневник того, кто он такой, и зачем делает то, что делает. Когда Джокер приходит с новой чернильной завитушкой, только Харли всегда спокойна. Ничего не говорит и не перечит. Промывает сукровицу, накладывает мазь и повязку — все то, чего бы он сам не делал. Может, и к лучшему. Помер бы от сепсиса, да и ладно. Это даже было бы смешно. Ему бы хотелось умереть вот так — по-идиотски, совершенно не круто и без лишнего пафоса. Она не дает. Массирует плечи, втирает лекарство, успокаивает кожный зуд, словно тысячи муравьев копошатся под поверхностью, раздирают его на куски. Харли разбирает пальцами со сбитым лаком его неоновые пряди, пробует на вкус бордо его губ, оказывается под его белой грудью. Он клацает зубами, щекочет острыми ногтями, жмет её и лапает, поглощает её соблазнительные выпуклости, её сладкий карамельный запах, её вишневые губы. И Джокер сам толком не может сказать, зачем она нужна ему. Зачем? Зачем?! З-а-ч-е-м! Он отпихивает её от себя, садится на кровать и закуривает. Тянет в легкие никотин, барабанит пальцами по её спине. Ладно. Ложится снова рядом. Тушит сигарету о её голое запястье, зализывает никотиновым языком рану, снимает с кончиков её губ жалкий всхлип. Он знает, что ей больно, и он, откровенно говоря, очень рад, хочет, чтобы она полюбила эту боль. Наверное, именно поэтому он ходит за наскальными рисунками, наносит их на свое тело, словно карту сокровищ. Потому что это чертовски больно, потому что это позволяет ему хотя бы ненадолго чувствовать себя живым. Утром она заставляет его промыть ключицу, водит острожными ладонями по бледной коже, стирает образовавшуюся за ночь корочку, соскабливает кровь и дерьмо с его кожи. Промокает бумажным полотенцем, целует в плечо. Задерживает свой взгляд на рисунке всего на секунду. Сейчас, когда покраснение прошло, морда мертвого клоуна, с шапкой и бубенцами, всеми нужными атрибутами, прекрасно видна. Харли черпает белую жирную мазь пальцами и зачарованно водит по рисунку, пока тот не покрывается тонкой пленкой лекарства. - Хорошо получилось, пирожок, - хлопает она в ладошки, жмурится, словно довольная кошка, наевшаяся молока. - Правда? - он теснит её к рукомойнику, заставляет упереться задницей в холодный кафель. Харли пищит, но не недовольно, а скорее для проформы. Достает ножик, водит ласково по её шее и вырезу футболки. Она снова закрывает глаза, ресницы трепещут. И не понять, то ли ей действительно нравится, то ли она боится. - Отвечай, - подначивает, скребет помаду на её губах. Будут саднить, будут болеть. Так ей в общем-то и надо. Харли открывает глаза, пялится беззастенчиво на его обнаженную грудь. И это восхищение, - плюс один, это обожание, - плюс два, и это зависть. Почему? Джокер не понимает природы человеческих чувств, не знает, где именно они рождаются и куда уходят, но улавливает настроения других очень чутко. Кто бы мог подумать? И от Харли воняет черной завистью. Женщины... Что же он опять сделал не так? - Ха, - Харли прикасается к его сердцу, - ха-ха-ха, - передразнивает она грозно. Джокер усмехается в ответ. Словно роль читает. А девочка водит пальцем по его груди, выписывая по трафарету вензеля. Ему щекотно, ему хочется смеяться. И он смеется, порождая вибрацию на её ладони. - Очень нравится, - сдается Харли, прикасается губами к «К» на его животе, заставляет его кишки свернуться змеями под кожей. И вот тогда он понимает, чему именно она завидует. Ладно же, не такая задача. У неё достаточно шрамов, чтобы начать закрывать их ровным слоем краски. Заслужила. - Я рад, - говорит он, грубо заставляя её раздвинуть ноги чуть шире. Она пищит, подчиняется, восторженно разбирает его пряди, зачесывает их пригоршней назад. Их красные губы встречаются на пол пути. У Харли тяжелая рука, а потому Джокер берет её на дело. В ней мало скорости, да и ловкости тоже не сильно много, бесполезная позерша на своих высоких каблуках. Но стреляет, сучка, метко, да и реакция хорошая — крошит черепа своей неизменной битой, не раздумывая. Если бы он не свернул её мозги набекрень, так или иначе это бы случилось. Теперь Джей понимает, что дело, в общем-то, и не в нем. Наверное. Сегодня Харли особенно жестока. Они нагрянули в логово Освальда Кобблпота, чтобы грабить. Но ей хочется убивать. И вот она идет по белоснежной скатерти, оставляя за собой кровавые следы крохотных ног, напевает песенку, размахивается, с чавкающим звуком проламывает череп парню их охраны, другому всаживает шпильку прямо в лоб. Джокер замечает все это на периферии, не присматриваясь. Но эти мелочи, крохотные кровавые точки, расцвечивают день яркими красками. Когда Харли доходит до конца праздничного стола, её мешок наполнен драгоценностями, а все гости или мертвы, или без сознания. Она балансирует на краю, раскачивается взад и вперед, хвостики цвета жвачки прыгают за спиной. Глаза мечтательные, губки бантиком. Джокер заканчивает разбираться с одним из головорезов Пингвина, когда слышит: - Пирожок, лови! - она разворачивается и падает спиной назад. Его подмывает не поймать её. Просто так, из желчи и вредности. Но все-таки он подставляет руки, и Харли оказывается в его объятьях. - Поймал, тыковка, - выдает он. И это не так уж мерзко, если подумать, - пялиться в её синие безумные глаза. Беспощадные и безоблачные. За такие глаза можно заставить небо истекать кровью. Они напяливают побрякушки — браслеты и кольца, цепочки, а Харли даже сует в волосы бриллиантовую тиару. Ей это все не нужно, но он не говорит ей об этом. Сегодня они дурачатся. Джокер стреляет татуировщику прямо в голову. Просто так, без всякой причины, потому что тот открыл рот. Помогает Харли перебраться через его труп, усаживает в кресло, закидывает её лодыжки себе на колени. Он никогда не пользовался машинкой, не знает, что нужно делать, но это не так важно. Харли закидывает руки за голову, нежится под его взглядом. Воображает, что ей не страшно, а даже интересно. Маленькая сучка, но ничего-ничего, он исправит ситуацию. - Есть пожелания? - спрашивает Джокер хищно, радостно, все еще на адреналине. - Что-нибудь красивое, - смеется она и закрывает глаза, - пусть будет сюрпризом. Джокер смотрит на неё, на трепещущие ресницы и мягкие губы, на впалые щеки и острый подбородок. Он мог бы написать на её лбу, что она шлюха подзаборная, что тупица непроходимая, что она въелась ему под кожу хуже кислоты, что он ненавидит тот день, когда увидел её через бронированное стекло. Он подносит шипящую иглу к её лицу, чувствует, что она дрожит. Ха-хе, трусиха. Джокер зажимает её лицо своими ладонями, фиксирует подбородок, чтобы не дергалась, работает иглой. Она не визжит и не плачет. Сжимает челюсть крепко и натужно. Он заканчивает быстро. И это что-то красивое, так ему кажется. Харли открывает глаза, потирает зудящую щеку. - Что это? Можно посмотреть? - придирчиво спрашивает она. - Давай ты сначала, - передает ей машинку. Харли смотрит на него широко открытыми глазами так, словно у него в руках человеческое сердце, сырое, все еще бьющееся. Но ослушаться не смеет. Берет. Иглу не меняет, но Джокеру и плевать, вот честное слово. Они успели обменяться всеми телесными жидкостями, не имеет значения. Он не говорит, чего хочет, а она и не спрашивает. Также выбирает щеку. Игла рвет кожу несколько минут, а потом затихает. Что-то крошечное, но важное, по мнению Харли. Что же, посмотрим на работу мастера. Джокер тянет Харли за руку, ставит её на ноги, тянет прочь. По пути они останавливаются перед большим настенным зеркалом. Он смотрит на их отражение. Они похожи на героев комиксов — такие яркие, ненастоящие, такие, словно чье-то воображение пролилось на лист бумаги. Больное воображение, конечно. Джокер наклоняется к стеклу, натягивает кожу пальцами на щеке. Всего лишь буква «Джей» наскульной надписью. Всего лишь короткая подпись. Не означает ничего и значит так много. Он улыбается, сжимает ладонь Харли. Слышит, что она всхлипывает. Закатывает глаза, передергивает плечами, но все равно поворачивается. Она размазывает сопли по щекам, гладит маленькую татуировку под правым глазом. Что-то крошечное, почти незаметное. Только начало. Черное сердечко у неё на щеке. Что-то красивое для кого-то красивого. - Спасибо, - говорит, прижимаясь мокрым лицом к его плечу. - Не за что, красная королева, - усмехается он.