J hates H

Джокер никого не любит. И это правильно. В мире демонов и ангелов, когда первые всегда за твоим плечом, а последние — никогда, не нужно сантиментов. В этом мире он всегда один на один с кошмарами из-под кровати. С самим собой. Потому что самый главный кошмар Готэма — это Джокер. Бэтмен может думать, что он номер один, сколько угодно. Но правда слишком очевидна. Джокер любит Бэтмена именно за это. За то, что он не герой без страха и упрека, не супермен какой-нибудь. Под броней и маской Бэтс такой же злодей, как и сам Джокер. Он никогда не признается, не согласится вот с таким простым и вовсе неизящным определением, но этого и не нужно. Все все знают. И потому их борьба так сладка и ужасающе кровожадна одновременно. Они борются за одно и то же — за сердце и кишки Готэма. Один строит из себя героя, а второй — злодея. Но суть ведь одна и та же. От перемены мест слагаемых сумма никогда не меняется. Но это отличная комбинация. Они подходят друг другу так нервно-идеально, так точь-в-точь, между ними невозможно встать, невозможно придумать преграду, которая бы смогла их разделить. Ведь они все же биполярные магниты, тянутся друг к другу и отталкивают. Никогда им не быть вместе. Словно человеку и тени, отражению в зеркале, следу на песке. И Джокер даже отчасти рад, что у него есть кто-то такой — близкий к телу, слепленный из того же самого материала. Верный враг, из которого друга пусть никогда и не выйдет. И это не любовь. Нет же, не так. Не. Любовь. Вот это правильно. Как братья от разных матерей, как капитан и нападающий, может быть, именно ему стоило стать Робином. Ха. Это, пожалуй, хорошая шутка. Джокер курит. Много курит и много думает. Наверное, без Бэтмена его жизнь была бы совсем иной. А может статься, что и такой же. Жаль, что разрешить эту дилемму можно только одним путем — убить мышку, наколоть её на канцелярскую булавку, пустить кровь. Посмотреть, как она будет дергаться, извиваться, как испустит дух. Наверное, Джокер бы жалел. Глубоко на дне своей черной душонки. Потому что эта игра стоит свеч. Лучшие догонялки в его жизни. Джокер закатывает рукава, обнажает белые руки. Солнце оставит на его коже ожоги, но вот сейчас как-то плевать. Ему хочется набить легкие под завязку, справиться с тем, что головешкой горит в его груди. Сердце. Жмурится на солнце, тяжелый горячий воздух дрожит, переливается тошнотворным маревом. Скрипят качели. Джокер поднимает взгляд и смотрит на противоположный конец двора. Под тенью сухого дуба Харли сидит на качелях. Врывается в его мысли, рушит его карточный домик. Она занята своим делом всецело — красит ногти на ногах в яркий неоновый оттенок. Хвостики занавесом скрывают лицо, кончик языка высовывается, проводит над верхней губой, слизывает капли горячего соленого пота. Джокер равнодушно наблюдает за ее работой. Мазок. Ещё один. Совершенно ненужная трескотня нагретого воздуха въедается в уши. Совершенно ненужная Харли Квинн малюет ядовитые узоры на своих ногтях. Джокер смотрит, смотрит, не может понять, зачем же она нужна ему? Она не друг, не враг, так просто.... кусок мяса гнилого, плоти жаркой и тошнотворной. Злоба поднимается в нем, всепоглощающая и такая настоящая. Яркая, живая, такая, как любовь. Эмоции и чувства доступны ему, все еще. Подкрадывается тигром в траве, нависает для броска, выдыхает вонючий дым сигареты ей в лицо. Харли поднимает взгляд. И это небо. Чистое, совсем без примесей. Джокер ненавидит вот такие хорошие дни. - Убирайся, - шипит треснуто и совершенно серьезно. Шрамами ведь улыбку не заменишь, как ни старайся, как ни строй в своей голове дурацкие иллюзии. Её нижняя губа дрожит, кисточка мажет кожу вместо ногтевой пластины. Ненависть ещё как продуктивна. Жалкие обманщики эти люди. Кто говорит совсем по-другому. Вся империя Джокера построена на одной яркой и чистой стихии — ненависти ко всему нормальному в его жизни. Харли, удивительно предсказуемая и простая, как новенький пенни, внезапно не перечит. Соскакивает с качелей, прыгуче и туго, словно кошка на подушечках бархатных лап. Качает головой, никнут хвостики. И она уходит. Вихляет бедрами, как обычно, крутит задницей, старается привлечь. И у Джокера сердце отдыхает при виде ее. Нет никакой загадки — только простая и понятная Харли Квинн перед ним. И не нужно долго думать, чтобы понять, что она по-настоящему не нужна ему. Никогда не была и не будет. И дело вовсе не в Бэтси, не в перепутанных шариках в его голове. Дело в том, что без нее ему так же, как и с ней. Никак. Ночью она не приходит в их постель. Их. Дурацкий выбор слов. Его. И он лишь позволял ей спать с ним, греть сырые простыни, греть его мертвое тело. Но хорошего ведь понемножку. А плохого через край. Шуганул шавку, не осмелилась ослушаться, отползла, как и всегда, в тень. Так ей и надо, так ему и надо. Все правильно. Однолюб же он. Любит только себя. Ну, и может, Бэтси чуть-чуть. На втором этаже так тихо. Рассохшиеся половицы фантомно скрипят. Джокер сидит за работой, за чертежами новой пакости. Ему нужно чем-то удивить свою мышку, завлечь, завертеть, так сильно закрутить гайки, чтобы не расставаться. Ему нужен интерес, чтобы жить. Чтобы ходить кругами около добычи, выслеживать, изучать, нападать, драться до крови. И проигрывать, конечно. Поражение ничуть не горше победы, пока есть, за что сражаться. И Готэм ему, пожалуй, не так уж нужен. Обойдется. Ему нужно вот это противостояние, достойный противник. Харли такой не была. Харли бесполезна. Мягкая и податливая, кошка, не тигр. И когти у неё все выдраны с мясом, не причинит уже вреда. Вслушивается во тьму, выходит из кабинета. Движется босыми ногами по пыльным половицам, заглядывает в её комнату. Здесь все словно умерло, покрыто толстым слоем пыли. Она здесь давно не живет. Потому что она живет с ним. Ошибка. Все теперь в прошедшем времени. Спускается под тиканье часов во двор, садится на верхнюю ступеньку, закуривает. В тишине скрипят качели. Смотрит по направлению. Но вокруг лишь тишина. Показалось. Захотелось обмануть себя. А небо такое черное и недоступно высокое, звезд не видать. Он не привык к синим небесам, ненавидит их больше, чем что-либо, но хочет снова взглянуть. Джокер выходит в ночь. Это ненужно. Это совершенно непродуктивно и совершенно глупо. Но он идет вперед. Все равно. Не знает, почему. Знает. Не хочет знать. Потому что Харли, наверное, не просто так красила ногти в неоновый оттенок, не просто так качалась на качелях, не просто так отравляла его своим небом. И ему, конечно же, тошно от всего этого. И мерзко. И хлопотно тоже. Вот же дрянная девчонка — еще тащиться за ней. К черту. Останавливается в двух кварталах от Готэмского банка. Небо окрашено рыжими языками пламени. А посреди черного космоса горит его сигнал. Сердце частит в груди. Ноги сами просятся в пляс. Ему нужно туда. Нужно быть с ним. Присоединиться к кутерьме и хаосу, добавить чуточку кроваво-красного этой ночи, расчертить грудь Бэтси буквой Джей. Стоит в нерешительности, закуривает снова. Пускает дым в дымное небо. Крутит пальцем у виска. Это ж надо было вот так. Джокер знает, что она приползет. Рано или поздно. Но мысль на подкорке, гнилая и такая неправильная, точит его. Не приползет. Слишком просто и спокойно ушла. Не кривлялась и не умоляла. Словно это вот так просто. Взять и спустить собачку с поводка. Бэтс ждет его. Пышет злобой и праведным гневом. Его знак расчертил небеса, словно божий перст. И они должны быть вместе, так или иначе. Но Джокер впервые очень четко и явственно понимает, что ему не надо идти. Что сегодня он не на щите, а со щитом. Потому что главная война не здесь. И сердце внезапно не пляшет больше на углях. Проваливается куда-то на дно желудка, делает сальто. Бэтмен может подождать. Это так странно, словно он разлюбил его, разлюбил сам Готэм. Страшно тоже, наверное. Первая любовь — она ведь самая главная, не забыть просто так. Джокер поворачивается спиной к пожарищу, сворачивает в темный переулок, ведущий к задней двери Айсберга. Доходит быстро и словно на автомате. Не думает поворачивать, хоть в груди клокочет ненависть, какой он прежде и не знал. И это чувство сильнее. Его любви к Бэтмену, к уроборосу, частью которого он является. Настолько сильнее, что рвет его изнутри, рвет этот бесконечный круг на двое. А Харли курит сигаретку, прислонившись спиной к барной стойке. Он видит её ещё от дверей, через весь зал, полный шумных, преступно веселых людей. Смотрит на неё, ждет, когда и она поглядит. Она не сдается, улыбается краем щедро намазанных красным губ, хлопает черными ресницами, не допускает его к небесной синеве. Джокер замирает пойманным зверем. Понимает. Беда вся в том, что она не враг. И не друг. Она баба, а это всегда очень плохо. У неё между ног часовой механизм, бомба замедленного действия, обезвредить которую он никогда не сможет. Примотала себя скотчем, прилипла жвачкой в волосы, и тащить её на себе ему всю дорогу. Жизнь? Бесит. Наконец, она поднимает взгляд, смотрит прямо на него. А он на неё. Подходит размашисто, останавливается в шаге, кривит рваные губы надменно. Она знает. И он знает. И этого так много, что хочется плеваться ядом, разломить её пополам. Да только это не поможет. Потому что у неё небесные глаза, как во время снежного бурана, бело-голубые, потому что у неё чертовы рога из двух хвостиков и неоново-зеленые ногти. - Домой, - шипит Джокер, хоть и знает, что из-за музыки она его не услышит. - А как же Бэтс? - спрашивает Харли. Не насмешливо, и на том спасибо. - Нахуй, - огрызается Джокер, хватает её за птичью лапку всей пятерней. Она не сопротивляется, тащится за ним. А он хочет ухмыльнуться. Так сильно, так натужно, что царапает её ногти цвета электро своими. Борется сам с собой. За кишки и сердце. Свои.