J hates H

Карлита смотрит на босса и, по правде говоря, боится вздохнуть. Словно в комнате нависла черная туча, готовая разразиться снегом и градом прямо в лицо. На самом деле у нее классный босс. За такого можно душу продать. На улицах Нью-Йорка такие встречаются не часто, уж ей-то не знать. Банда — это осиное гнездо, но только не у босса. Босс справедлив и иногда даже милосерден. Босс не снимает голов с плеч, если того не требуют обстоятельства. Но босс и не слаб, умеет постоять за себя и за других, если того требуют обстоятельства. Наверное, в прошлой жизни босс был героем, и просто карта плохо легла, не та дорожка попалась, грабит банки в этой жизни, курит терпкие сигареты и играет в кошки-мышки с отпетыми головорезами. Карлита уважает босса, Карлита готова пойти за боссом в огонь и в полымя тоже, верность — то, чего ей не хватало в её прошлой жизни в Бронксе. Но только не в такие дни. Босс сидит в кресле, скрестив ноги в лодыжках, пялится на огонь, хрустит костяшками пальцев. Босс улыбается, только ничего хорошего в этой улыбке нет — словно треснувшее стекло пережевывает. Кашляет хрустко в разбитый кулак, усмехается высоко, ненормально, печально. Карлита знает правила. Прошлое в прошлом, об этом с боссом не говорят. Потому что иногда, очень редко и совершенно не к месту, босс снимает головы с плеч. Просто так, с размаху, бейсбольной битой. Споки-ноки, деточки. Вот что на ней написано кровью. И вот почему босса уважают, боятся, чтут в какой-то мере. Потому что в боссе нет слабости, но есть много бескрайнего безумия, смешанного с еще более бескрайним горем. С боссом лучше не путаться по пустякам. - Эээ, - прочищает Карлита горло, откашливается, - босс, там пришли. Она смотрит на кресло, пялится на подлокотники, как ногти босса впиваются в ткань, царапают, как лязгают волчьи зубы, как из горла исторгается булькающий уродливый смех. Словно кто-то проводит ногтем по стеклу. А черная туча над головой Карлиты разрастается все шире. - Кто? - спрашивает босс. Не поворачивается, не делает попыток заглянуть комнатной собачонке в глаза, просто продолжает греть кости около огня — холодно в убежище, стыло, словно все тепло по крупицам вытянули, забрали, и никогда уже им не согреться до конца. - Кан...кандидат, - срывающимся голосом сообщает Карлита, неуютно жмется поближе к двери. Это такое развлечение у босса — отделение головы от тела, кошкино клацанье зубами над загнанной в угол мышью. Потому что в такие дни никто не хорош, ничто не нравится, только и хочется, что рвать, ломать, дробить, избавляться от тех эмоций за грудиной, о которых Карлита мало что знает, но догадаться может. На самом деле ей и не хочется знать. Эта история была на всех газетных полосах. Романтичная история. Только закончилась она, пожалуй, в оттенках красного. - Ахаха... хе..ха, - смеется босс. И ничего человечного в этом смехе нет, словно черная пустота затягивает весь свет, становится как-то блекло и тоскливо, - веди, веди его сюда, сладкая. Карлита сглатывает. Когда босс называет их ласково, быть беде. Потому что в боссе нет ничего нежного и красивого. Босс — это комок нервов. И клички — лишь поблажки перед смертью или ужасной болью. Выбирайте, не прогадайте. Карлита ведет его за руку. Потому что у него на глазах повязка. И это, наверное, к лучшему. Босс покрутит его, словно ослика, наполненного конфетами, и, если повезет, не выбьет его кишки бейсбольной битой в сей же час. Может быть, кандидат даже доживет до утра. Босс спит только на белых простынях. На них лучше всего смотрится кровь. У них в подвале много таких полотен — на память. - Я...я пойду, - пятится Карлита к двери, заискивающе улыбается, качает головой. - О, нет, детка, останься, - смеется босс, встает из кресла, выпрямляется во весь рост, упирает руки в боки, - это будет хорошая шутка. Карлите действительно страшно. Все, чему ее научили улицы, здесь не действует. Не с боссом. Но одновременно она заворожена, не может оторвать взгляда. Харли Квинн и правда красива. Без девочкиной зависти будет сказано. Без обиняков. Это такая трагичная красота брошенки, собаки, вечно поджимающей ногу, вечно стремящейся укусить себя за хвост. И пусть это невозможно, она все равно будет пытаться. Станет от этого только краше — красотой безысходности, болезненной грацией раковой больной на последней стадии, уверенностью самоубийцы на карнизе высотки. И Карлите жаль Харли, но об этом запрещено говорить. Иначе брошенная собачка перегрызет артерию, выпотрошит внутренности, упьется кровью. Кандидат одет в длинный сиреневый тренч, его волосы выкрашены неоном. Эта игра совершенно ненормальна, подходит психопатке со стажем, но не ведет никуда. Карлита знает, чего хочет Харли, но чего получить никогда не сможет. Его. Говорят, что Джокер предлагал ей вернуться, один раз. Говорят, что она отказала. Это было давно. Им запрещено об этом вспоминать, запрещено вообще говорить слово на букву «Джей». А иногда и все вообще слова, начинающиеся с неё. Обычно, вот в такие дни. В трущобах ходят слухи, что Джокер пристрелил их сына. Вот потому Харли и ушла. Карлита правды знать не хочет, не из женской солидарности, о нет, босс тоже хороша. Просто она любит детей, мелкие ее забавляют. Кандидат слепо следует на голос своей хозяйки, а она допускает к телу, притирается, вдавливает грудь, подмахивает задницей. Ей нужно, чтобы её хотели. А потом, потом они поиграют в другую игру. Карлите хочется закрыть глаза, но она не делает, потому что это запрещено. За такую вольность можно получить то, что получит кандидат. Как только она думает об этом, Харли совсем неожиданно хватает биту и бьет мужчину по голове. Смачно, с плеча, так, что получается влажный чпок, а брызги крови летят на стены и на Карлиту. По её лицу течет капля. Так мерзко, что кажется, её сейчас стошнит. Не подает виду. Ей еще предстоит убрать эту гадость с глаз долой. - Ты был плохим мальчиком, пирожок, - усмехается Харли, подмигивает сжавшейся Карлите и выходит вон. Поздно ночью, Карлита оттирает хлопья мозга и кровавые сгустки с пола. Ей не привыкать. Это ведь не первый кандидат, не второй, не пятнадцатый. Это тридцать седьмой кандидат. Продержался совсем мало, меньше одного раунда. Были ведь и другие. Карлита трет розовую жижу тряпкой усердно, на пальцах будут мозоли. Рэнди продержался две недели, Скалл — три, а дольше всех — Робби, почти два месяца. Конечно же, все они надоели Харли, делали все не так, мешали, дерзили, бесили, выводили. Харли убивала их, словно выбрасывала надоевших кукол. Карлите не их жаль, Карлите жаль Харли. Дни идут своим чередом. Босс снова становится нормальным. Немного шизанутым, чуть-чуть сумасшедшим, хорошим игроком, верной рукой, удачливым дельцом. Нью-Йорк боится её, Нью-Йорк хочет её, потому что она рождена вот для этого. И что бы она там не думала, как бы не страдала, место своё она давным-давно нашла. Карлита рада, что её взяли на борт. Такой корабль — настоящий ледокол. Нового кандидата приводит Болли. Он ужасно худ, колени и локти острые, словно у торчка гребаного, зубы желтые от табака, а глаза черные, безумные, больные совсем. Его лицо выпачкано белым, на красные губы неровно приклеены резиновые шрамы. Харли это не понравится, но Карлита не станет предупреждать. Это так странно притворяться Джокером, так неестественно и ненормально, что этому придурку поделом. Его зовут Джек и, скорее всего, ему осталось жить минут пятнадцать. Карлита завязывает ему глаза и проводит в гостиную за руку. Он прячет ладони в кожаных перчатках, словно на улице ноябрь. Карлита качает головой — дьявол ведь в деталях. Подталкивает в спину — мол, иди вперед, босс ждет. Харли сидит спиной к нему, не поворачивается, Джек идет к ней уверенно, чуть раскачиваясь из стороны в сторону и размахивая руками. Она все равно не проворачивается. То ли выдерживает театральную паузу, то ли действительно не считает нужным даже удостоить кандидата взглядом. Он доходит до неё, останавливается. Она все ещё смотрит прямо перед собой. А потом он наклоняется и закрывает её глаза ладонями в перчатках. - Скучал... тыковка, - скрипуче произносит он. Спина Карлиты холодеет, в горле словно застрял ком из игл и шипов. Потому что этот фейк, этот парень со шрамами из магазина приколов, в старом тренче из секонд-хэнда, и есть Джокер. Самый настоящий. Взаправдашний. Карлита не знает, что ей надо делать, рука ложится на кобуру. А Харли тем временем, наконец, поворачивается к нему: - Узнала, пирожок. Вали-ка ты в ад, а? - улыбается, кривит пошлые губы, смотрит на него своими синими глазами, провоцирует, конечно. Карлита глотает-глотает, не может проглотить слизь и горечь. Он бьет со всей силы. Губы Харли тут же становятся спело-красными. Она высоко смеется, бьет в ответ. И это так, всего-навсего обмен любезностями. Самое жаркое будет совсем скоро. Карлита вытаскивает пистолет, прицеливается. Они не начинают, пялятся друг на друга, улыбаются кровавыми раззявленными ртами. Бездна плюс бездна. Его кулаки сжимаются, разжимаются. Её ресницы хлопают, губы кровят, катятся капли прямо в декольте. Его взгляд путешествует по груди, следуя за ручейком крови. - Прости, - наконец выдает он. Думает еще секунду, добавляет, - меня. Харли ждет достаточно долго, чтобы любой заволновался. Но Джокер совершенно не волнуется. И Карлита понимает, что его не волнует исход этого поединка, - убьют ли они друг друга, отправится ли он в Готэм ни с чем, или, не дай боже, останется здесь. Его волнует её реакция здесь и сейчас. Харли ждет ещё немного. А потом позволяет уголкам губ приподняться. Джокер рычит сдавленно и жутко. Джокер слизывает кровь, скопившуюся в ложбинке между грудей Харли. Карлита опускает пистолет. Карлита закрывает дверь. Жаль, что у её босса есть свой босс. А может, и не жаль.