J hates H

Он насвистывает песенку. Идет, засунув руки глубоко в карманы брюк, жует кончик сигареты, наслаждается ночной тьмой и стылым ноябрьским воздухом. У него отличное настроение. Ему живется. Потому что осень — время психов. Он прекрасно знает свой диагноз. Зеро, что тут скажешь. Но ему и наплевать. Это неважно. Путь маньяка не так уж и извилист, как им, мозгоправам, кажется. Однажды нужно просто начать жить, не выживать. Начать делать то, что ты хочешь, а не сосед напротив. Не расшаркиваться, не кланяться, не улыбаться натужно, смеяться во все горло. Это так иронично на самом деле — люди загоняют себя в рамки, говорят, что так оно и надо, что так они способны глотнуть свободы. Перед тем, как захлебнуться. Перед тем, как пойти на дно, остаться там навсегда. А потом, в конце жизни трупами всплывать на поверхность, гнить, разлагаться, жалеть. Джокеру говорили, что он — нигилист, именовали анархистом, гангстером, психопатом, и даже ебанутым на всю голову. Потому у него на голове так и написано: «Е-ба-ну-тый». Чтобы помнили, шавки, чтобы всегда могли прочитать его кличку, ярлычок, который сами же на него и навесили. Люди, человеки, черви. Все одна и та же порода, земляная. И Джокер знает, о чем он. О скудоумии, о черепной коробке, в которой заперты все люди. День и ночь. Без выхода и без воздуха. Бег по кругу, словно обезьянки. Вот почему над ними так удачно и хорошо смеяться. Потому что они этого заслуживают. Анархия — это отсутствие порядка. Его игрушки все на своих местах. И у него всегда есть план, а если все идет не по плану, есть запасной план. Нигилист отрицает все, бытие даже, наверное. Но он не отрицает. Потому что отрицание — лишь первая стадия принятия, он давно уже её прошел. Нечего отрицать, все уже принято. Гангстер тупо стреляет. Психопат совершает безумства. У Джокера есть пистолеты, есть напалм и короткий фитиль. И самое смешное, что все эти люди, эти характеры составляют одно-единственное цельное существо — ебанутого фрика. Е-ба-ну-то-го. И все неправые тут же становятся правыми. Все их определения ему подходят, всеми этими словами его можно называть. Да только диагноз все еще один. Зеро. А Джокер идет по пустынной улице без единого дома. С одной стороны — лес, с другой — заброшенные корпуса завода. Скользит ночной тенью, тушит бычок носком ботинка, чтобы в мире совсем не осталось света. Цветные листья полощет на сухом колючем ветру. В этом году осень пришла совершенно рано. Джокер любит осень. Все чувствуется острее, резче, краше. Осенью он может думать и строить планы. Он может жить. Она идет ему навстречу. И откуда взялась в этом богом проклятом месте? У нее высокие каблуки, узкая юбка — не сможет толком убежать. Джокер ласкает складной нож в кармане, проводит по холодной лаковой рукоятке пальцем, цепляется за выступы ногтем. У него есть жертва. Зачем? Ему бы сказали, что того требуют демоны. На самом же деле в его голове нет голосов. И никогда не было. Там все четко и ясно. Падаль нужно убивать, выпускать из их ловушек, куда сами себя загнали, с кровью, с лимфой. Чтобы снова смешивались с землей, становились ею. Чтобы земля могла родить что-то нормальное, а не человеков-червей. Она идет аккуратно, перешагивая лужи, в руке зажата крохотная сумочка-клатч. Лодыжки худые, молочно-белые, контрастируют с вечерней темнотой, выделяются из нее. На лицо надвинута шляпка, видны только темные губы. Красные, - ему хочется представлять. На деле, наверное, бледно-розовые. Красный — это вызов, это заявление. Люди такого боятся, избегают. Потому что нужно сидеть тихо-тихо, чтобы прожить хорошую жизнь — школа-университет-работа-жена-дети-сосновый ящик. В такую жизнь совершенно не вписывается кроваво-красный. Джокер легко разрешает эту проблему. Лезвием по горлу, и вот уже вызов принят. Они равняются. Она замедляет шаг, будто специально, а потом снова ускоряет. Момент хорош, но Джокер почему-то упускает его. Миг заканчивается, истекает спелым соком и ядом. Пока он ласкает рукоятку ножа в кармане, она удаляется прочь, её каблуки клацают по асфальту, клик-клик. Эхо отдается от стен заброшенного завода. Он поворачивается, провожает её взглядом. Её бедра, обтянутые тугой юбкой-карандашом, покачиваются туда-сюда, но идет она быстро, ссутулив плечи, так, словно действительно чувствует спиной его взгляд. Поправляет одной рукой выбившуюся блузку. Мелькает полоска белой кожи. Джокер идет за ней. Люди - странные существа. Противоречат сами себе. На словах желают выбраться из своей коробочки, на деле - таятся в тени. Иногда, редко, но метко, выбираются, делают один неуклюжий шаг. Чтобы напороться на его нож. Потому что цыплячья жизнь коротка, не приспособлены они, чтобы бродить в кромешной тьме. Ведь там живут монстры. Кровь будет хорошо смотреться на её коже. Красно и белое — такое же отличное сочетание, как красное и черное. Её маленькая душонка воспарит, как только Джокер проделает для неё отверстие. Ведь не зря же шлюшка вылезла из норки на улицу. Не просто так, само собой. Ей хочется этой самой жизни, настоящей. Только она не знает, что именно кроется за ее желаниями. Когда лежишь в темноте и не можешь уснуть. А в груди томно и тошно одновременно, в груди бьется, колотится сердце, спрятанное в клетке из ребер. И приходит лишь одна мысль — надо идти. В ночь, в непогоду, куда угодно, подальше от своей так называемой жизни. И пусть тебя назовут психом, это ведь совсем неважно. Джокер идет за ней размашистыми шагами. Не так быстро, как хотелось бы, но явно быстрее, чем она. Преследует жертву, загоняет её, словно дичь. А ей некуда бежать. Все дороги ведут в ад. И к освобождению тоже. Она убыстряет шаг, клик-клик-клик — шаркают её белые-белые ноги. Могла бы, уже побежала бы. Но все равно держится до последнего, не оборачивается. А Джокеру это так нравится. Ведь это и есть тот самый вызов. Та самая свобода — не бояться монстров из-под кровати, самому превратиться в монстра. Джокер догоняет девчонку одним прыжком, хватает её горло в захват. Она хрипит, пытается пискнуть, но он не дает. Прижимается пахом к её заднице, шепчет на ушко: - Еще немного, киска, и все, - придушивает, давит трахею. - Да, папочка, еще немного, - хрипло отвечает она так, словно сейчас кончит, трется задницей о его пах. Джокер грубо разворачивает её в своих руках. Шляпка слетает. Пряди раздувает ветер. На ней узкие очки и, конечно, красная помада. Джокер смотрит на Харли и внезапно ухмыляется. Прижимает её запястья к своей груди. Подносит ладони к губам, целует в сбитые кулачки. Харли улыбается в ответ, наклоняется, облизывает его пальцы, заглатывает, скребет зубами. И это заставляет его улыбнуться злобно и радостно. - Тебе палец в рот не клади, тыковка, - говорит. - А что клади? - шипит она, облизываясь, размазывая красную помаду. Джокер никогда раньше этого не проделывал. Никогда не показывал настоящую жизнь живым, никогда не творил собственных монстров. Харли — первая. Е-ба-ну-тая.