J hates H

Дом достался в довесок к хорошей сделке. Большой, красивый, с колоннами. Джокер такие ненавидит с детства, Харли же хлопает в ладошки, и ему приходится согласиться. Не потому что он должен, нет, а потому что ей не помешают каникулы. Провела в Аркхаме шесть месяцев. И он бы вытащил, честное скаутское, но не мог. В Блэкгейте крепкие решетки на окнах. Черт знает, что именно в той вылазке пошло не так, но в итоге их закинули в разные дыры. Его — в каталажку, а её — в желтый дом. Догадались, наконец-то, идиоты, что его лечить бесполезно, принялись за альтер-эго. Харли возвращается, вернее Джокер её возвращает, всю не такую. Переломанную, оплеванную, с покоцанными волосами, жидкими и блеклыми, с запавшими глазами и морщинкой на переносице, с кровоподтеками между бедер. И она не жалуется, ведет себя совершенно как обычно, радуется ему, ластится, по-дурацки, влюбленно глазеет на него, приоткрыв свой пошлый рот. Но Джокер не дурак, он знает, что натерпелась, что не заглушить это мерзкое чувство под ложечкой даже пачкой крепких сигарет, которую она теперь выкуривает за пару часов. И вот поэтому Джокер позволяет Харли маленькие каникулы, разрешает притвориться, что все у них хо-ро-шо — меха, шампанское и навязчивый беззаботный смех. Через дней пять они снова уйдут в подполье, набьют магазины патронами, карманы взрывчаткой, а на губы натянут улыбки. Но сейчас он валяется на надувном матрасе посреди бассейна, потягивает виски с содовой, а она выгуливает свой новенький купальник. Они ничем особенным и не занимаются. Как будто у них медовый месяц. На самом деле — затишье перед страшной бурей. Джокер уже знает, что именно будет делать, как выпотрошит Гордона, порежет его шавок-прихлебателей на ленты, сошьет Харли из их шкурок манто. И это будет ужасно весело, с огоньком. Ярко. Все полицейские псы помойные сожрут свои яйца вот за это. Но только не сегодня. Джокер отвык от чистых накрахмаленных простыней, от горячего душа и вкусной пищи. Зекам такие излишества не положены. Получи пайку, жесткую койку, прикрученную к стене, и сортир под боком. Хорошо, что соседа не подселили — не такие уж и дураки. Иначе пришлось бы недосчитаться пары охранников. Берцовая кость отлично подойдет для заточки, а кишки для веревки. И может, в завтрашней газете напишут о бессмысленной жестокости готэмского серийного, но не в этом же дело. А дело в том, что его запихнули в Блекгейт, а её — в Аркхам, и есть в этом некоторая ненормальность, жестокость. А потому, получите - распишитесь. Собственность Джокера трогать запрещено. Да только не тогда, когда папочки нет рядом. Тогда детки ведут себя непослушно. Джокер посмотрел бы в их глаза вот сейчас — на кончике своего ножа. Ладно же, падлы, успеется. Он знает, почему бесится, почему так ужасно неспокоен в этом маленьком раю на двоих. Потому что это пустая трата времени, которое можно было бы извести на планы и чертежи, на месть сладкую и холодную, на кровавые забавы. Никто не может делать вот так — брать то, что нельзя брать, ломать и крошить его игрушки, портить его големов. Харли улыбается, глядит в пустоту, на её губах застывает совершенно невеселая ухмылка. И Джокера отпускает ненадолго. Он здесь, потому что она пока ещё не готова потрошить поролоновые мозги их пастырей, пока ещё не может собраться и захотеть мести так же, как он её хочет. И потому он ждет, дает ей время. Превращение — сложная наука. Из Харлин стала Харли Квинн. И вот теперь настал черед Арлекины. - Эй, куколка, подойди, - зовет Джокер. Харли поднимается со своего места, белая такая, красивая, не подверженная загару и каким-либо изменениям вообще. Только она не такая, какой он её сделал. Её изменили намеренно, чтобы позлорадствовать, чтобы насолить ему. Суки. Харли подходит к кромке воды, садится на кафель, опускает ноги в воду. Джокер подгребает рукой, подплывает ближе. - Залезай в воду, - говорит, усмехается. - Но я не умею плавать, - надувает губы Харли. Болтает ногами в воде, как маленькая, сердится, смотрит на него исподлобья. - Да ладно тебе, иди сюда, - настаивает Джокер, хватает её за запястье, тянет на себя. - Я не умею плавать, я же сказала! - взвизгивает Харли, отползает прочь. Взгляд её наполнен затравленной яростью, страхом, полным отвращением к происходящему. Джокер ненавидит этот взгляд. - Трусиха, - бросает презрительно он, смотрит на неё еще несколько секунд, потом теряет всяческий интерес, соскальзывает с матраса в воду, гребет руками быстро и размашисто, рождая мириады брызг. Когда он достигает края бассейна и снова поворачивается, Харли нет. Вечером они ведут себя так, словно ничего не произошло. Пьют вино, смотрят телек, трахаются неспешно в полумгле спальни. Джокер засыпает быстро и легко, словно и не было долгих лет черной бессонницы, словно голова совершенно пустая. Просыпается от того, что хочется курить. Выходит в сад, садится у бассейна. Прикуривает сигарету, тянет в легкие никотин. Её тонкие ручки ложатся на его загривок, массируют плечи. Напрягается, не расслабляется. Губы дотрагиваются до мочки уха, влажные. - Научи меня, - шепчет. Джокер отбрасывает окурок, хватает её за пояс и усаживает к себе на колени. - Чему? - спрашивает, смотрит в её большие синие глаза. Много чего гиены помойные испортили, но до глаз не добрались. - Плавать научи, - смеется Харли, выворачивается из его рук, скидывает халат, бежит к бассейну. И конечно, она совершенно голая. Эта опция прилагается к Харли, как розовое платьице к кукле Барби. Она заходит в мерцающую воду, морщится от холода, прикрывает грудь руками. Джокер идет за ней. Стаскивает пижамные штаны, прыгает в воду с разбега. Когда выныривает, брызжет водой Харли в мордочку. Она морщится и клянет его, но убежать пока что не пытается. Джокер смотрит на неё, протягивает руку. И когда она подает ладонь, хватает, тащит на дно, топит в кристальной воде бассейна. Харли кричит что-то, но изо рта идут лишь пузыри. А он ведет её на глубину, затаскивает все дальше и глубже, наблюдает на её лице ужас, сменяющийся дикой яростью, безысходной попыткой вырваться, спасти свою жизнь. Харли дает Джокеру ногой по колену, он отпускает, а она всплывает на поверхность, хватает ртом воздух, верещит что-то нечленораздельное. Ныряет за ней, гонится акулой зубастой, пытается впечатать плечом в бортик бассейна. Харли уворачивается, он получает ребром ладони по скуле. Соскальзывает, получается не сильно и плашмя. Она сама не замечает, но несется от него, перебирая спешно руками, делая короткие, но эффективные гребки. Джокер, конечно, быстрее. Он настигает её у другого бортика, впечатывает грудью в кафель. Дыхание выбивает из груди Харли, рот открыт, словно у рыбы на суше. Она полощет ручками по воде, захлебывается. На этот раз Джокер поддерживает её, вытаскивает на поверхность. Она успокаивается, прижав разгоряченный лоб к его груди, смотрит на него снизу вверх, доверчиво так, хоть все ещё с толикой ярости. - Что это? - выдает она, для верности ударив кулачком ему в грудь. - Я научил тебя, как и просила, - усмехается Джокер, смотрит на неё сверху. - Чему? - спрашивает Харли, а сама отпускает его пояс, держится на воде уверенно и легко. - Чему ты хотела? - уточняет Джокер. Потому что с Харли нельзя знать наверняка. - Научи делать из берцовой кости заточку, а из кишок — веревки, - произносит вдруг Харли, смотрит на него прямо, не отворачивается, не юлит более и, наверное, даже почти не страдает. Джокер поднимает Харли на руки. В воде она как пушинка. Легкая, невесомая, и в этот момент совершенно точно идеальная. Их каникулы закончились, начались трудовые будни. И это самый прекрасный подарок. В глазах Харли разгораются костры инквизиции. Что-то неизменное, непотопляемое, константа.