J hates H

У маленькой леди разбита губа. Сильно так, кожа содрана, будто ей повозили по асфальту пару-тройку раз. У маленькой леди синяк под глазом — черный такой, с синеватыми и сиреневыми отливами. От одного прикосновения в голову втыкаются мириады тонких, не доступных взгляду иголочек. У маленькой леди рука плетью болтается на шейном платке. Платок цветной, рука вся бугристая, перешибленная, какая-то неестественная и страшная. Чарльз Хавил стоит за своей конторкой и наблюдает за маленькой леди, пытается угадать её настроение. По лицу девчушки не поймешь. Когда плачет, губы раздвигает улыбкой, когда смеется, из глаз брызжут слезы. Что-то в ней безвозвратно изломано, вывернуто наизнанку, испорчено, раздавлено, вскрыто и выпотрошено. Чарльз сказал бы, что душа, но он атеист, а потому предпочитает именовать это сознанием. Маленькая леди похожа на вещь, которую очень долго пихали в коробку не по размеру, а потому уголки смялись, растрескались, а сама она приобрела неправильную искореженную форму. Маленькая леди приходит обычно поздней ночью, но это не беда, аптека открыта двадцать четыре часа семь дней в неделю. У нее есть набор постоянного покупателя — аспирин, заживляющая мазь, бинты. Иногда обезболивающее. У нее даже бывают рецепты, накорябанные на желтых квитанциях крючковатым почерком врача. Чарльз не знает, где она их достала, - таким ведь не выдают разрешение на наркотики, - но рецепты настоящие. Чарльз не перечит, пробивает все коробочки и баночки, складывает в пластиковый мешок. Маленькая леди расплачивается мятыми побуревшими купюрами, ухмыляется ему несмело, чуть-чуть затравленно, расшаркивается и выходит вон. Колокольчик тренькает над входной дверью, и она снова исчезает в темной готэмской ночи. До следующего раза, до следующего синяка и разбитых губ. Иногда маленькая леди покупает тампоны и противозачаточные таблетки, редко — тесты на беременность. И вот в такие разы Чарльзу не по себе более всего, крутит старика, выворачивает, темная кожа лоснится от пота крупными каплями по морщинистому лбу. Потому что этот набор маленькой леди — подтверждение его опасениям. Эти компоненты — гвозди в крышке её гроба. Потому что маленькая леди живет не одна, живет она с чудовищем, с когтистым монстром из самого темного угла. Домашнее насилие — это такое обезличенное выражение, это два слова, равнодушных, пустых, ничего, совершенно ничего не означающих. Это кадры избитых женщин, окровавленных беззубых улыбок, синюшных запястий и глаз в пол. Это хроника, на которую не обращаешь внимания, когда её показывают по телевизору. Но когда эта хроника всплывает утопленником прямо перед тобой, вот тогда эти два слова оживают, рождают кошмары. Домашнее насилие. Два сильных и серьезных слова, которые очень много означают для маленькой леди. Чарльз знает, что вот таких спасти нельзя. Потому что спасти они могут себя только сами, встать, распрямить переломанные хребетные кости, может быть, не принять бой, но хотя бы сбежать. Их можно убеждать, можно жалеть, можно желать выздоровления, но все это таким маленьким леди не поможет. Потому что им это не нужно, потому что они верят в своих монстров, они надеятся, что монстров стоит только поманить, простить, приголубить, и они превратятся в прекрасных принцев. Их нужно просто расколдовать. И вот тогда наступит новая жизнь. Чарльз много видел вот таких. Потерянных, восторженных, сломленных, питающих надежду. Они приходили и уходили, возвращались с синяками и ссадинами, улыбались беззубыми ртами, смеялись над его встревоженными замечаниями. А потом они переставали приходить. Чарльз часто видит их лица в некрологах. А потому он больше не дает советов. Потому что, как известно, горбатого исправит только могила. Маленькая леди не приходит очень долго. Месяц, может, или даже больше. И Чарльз про себя уже прощается с ней, уже ждет этого объявления про Джейн Доу. Найдена мертвой в обшарпанной квартире, нашпигована свинцом по самое горло, изнасилована и зарезана в темной аллее за паршивым клубом. В Готэме такие объявления не редкость. А маленькие леди слишком часто попадают в передряги. В три часа утра в пятницу настенные часы отсчитывают минуты до конца ночи, отделяют свет от тьмы. В аптеке нет ни одного посетителя. Чарльз сидит за конторкой. Глаза слипаются, руки покоятся на старчески-выпирающем животе, очки для чтения болтаются на нитке на шее. Колокольчик тренькает, возвещая о прибывшем посетителе. Чарльз выплывает из своего скоропостижного сна, смотрит подслеповато на входную дверь, моргает часто. Маленькая леди пришла. Только она не одна. Они стоят так плотно, будто единое целое. Он высокий, жилистый и худощавый. Она крошечная и субтильная. По сравнению с ним действительно маленькая леди. Они так близко, потому что поддерживают друг друга. И это смешно, - она слишком мала, чтобы помочь кому-то, даже себе. Но когда они начинают вразвалочку двигаться к конторке, Чарльз понимает, что она поддерживает его, потому что он сильно хромает и кренится на правый бок. Маленькая леди и страшное чудовище, - Чарльз не сомневается, что перед ним именно монстр из темного угла, - оказываются совсем рядом. Старый аптекарь не знает, что им предложить, потому что их тела кровят, раны глубокие, а выглядят оба так паршиво, что им нужно точно не в аптеку. Но Чарльз не удивляется. Сюда приходит много сброда - с огнестрелом, вывороченными суставами, с окровавленными рожами, - место такое, проходное. - Может быть, в больницу? - спрашивает Чарльз. Он не чувствует страха, понимает, что его предложение отринут, но не может не узнать. Потому что эти двое явно вернулись из адского пекла. - Не надо в больницу, - слышит он скрипучий, треснутый голос. Смотрит на чудовище внимательней. Замечает наконец-то под коркой крови и гари детали. У него широкополая шляпа, лицо замотано куцым шарфом. У него длинные, словно у саранчи, конечности. Сбитые костяшки пальцев. Три дырки на темно-фиолетовом, грязноватом тренче, истекающие венозно-красным, страшно густым и вязким. И Чарльз понимает, что дело плохо. Что при таком раскладе им нужна не просто больница, им нужна скорая помощь. Иначе поздний посетитель помрет прямо здесь, на белом кафельном полу. - Пирожочек, пожалуйста, - жалуется маленькая леди. Поддерживает мужчину за плечи, будто прижимает к себе. Это объятие нужно больше ей, чем ему. Хоть у самой рассечены губы, руки по локоть в крови, - так принято говорить. Но сейчас это не эвфемизм, её запястья расцарапаны так, что кровь капает на пол, отбивая печальную мелодию. Кап. Кап-кап. Её белая шубка свалялась буро-черным комом на её плечах. Вся в крови и грязи. - Я сказал - нет, - шипит мужчина, поворачивает к пассии голову, его взгляд наполнен огнем и яростью. И Чарльз знает, что он хочет её растерзать просто за то, что она предложила ему помощь, за то, что она любит его, за то, что боится, что он умрет. И тогда она тоже не переживет этого. - Но пирожочек... - начинает маленькая леди. - Я могу дать вам обезболивающее, бинты, медицинскую нить. Берите, что нужно, - внезапно говорит Чарльз. Медлить больше нельзя. Если они и дальше будут пререкаться, мужчина потеряет сознание. На ногах он держится еле-еле, а язык его заплетается, хоть он и старается держаться. - Поможешь, док? - спрашивает мужчина. - Ей? - пихает маленькую леди прямо на конторку. - Я покурю. - Но папочка, - снова начинает девчушка жалостливо, пытается поймать его за руку. Мужчина грубо отталкивает её, отряхивает руку всю в крови, брызги разлетаются мазками по белому кафелю. - Харли, ты что тупая? Дважды повторять не буду! - злобно зыркает он. Потом достает сигарету, разматывает шарф, вставляет в испещренные шрамами-струпьями губы и поворачивается к Чарльзу. - Подлатай сначала её, - говорит. Чарльз кивает головой на слова Джокера, дышит только через нос, глубоко и спокойно. Его слабое стариковское сердце бьет чечетку. Харли Квинн забирается на конторку, а он отворачивает слои меха, стерилизует её раны и порезы. Смотрит на её сердцевидное лицо в профиль, на уголки губ, приподнявшиеся в попытке улыбнуться. Чарльз не знает, можно ли спасти маленькую леди, хочет ли она этого спасения. Можно ли что-то сделать вот с этим. Но Чарльз почему-то уверен, что не ему беспокоиться за маленькую леди. Есть кому.