J hates H

      Джокер просыпается с тяжелой головой, чугунной. Не может понять, который час, поворачивается, чтобы закинуть на Харли руку, но нащупывает только свежие холодные простыни. Вспоминает, как вспорол ей запястье вчера, как много было крови, как постельное белье пропиталось ею, и Харли пришлось его заменить. Во рту странный привкус, а горло как будто обложено ватой. В голове отдается боль, такая глубинная, утробная. Такую не смыть виски и кругляшками таблеток. Садится в кровати, смотрит на часы с Микки Маусом, небрежно брошенные Харли на столике. Полдень. Джокер устало трет переносицу, сжимает виски. Он не встает так поздно, вообще почти не спит. Максимум часа три-четыре в сутки, ему хватает. Этой ночью он спал двенадцать. Хочет позвать Харли, спросить её, какого хера она его не разбудила. Но из горла вместо голоса исторгается только сухой мерзкий кашель, сказать он ничего не может, не то что крикнуть. Скрежещет зубами, трогает лимфоузлы на шее, пытается понять, опухли или нет. Ладно. Встает, запахивает халат, идет прямо в ванную. Кашляет долго и сухо, сгибается пополам. И это настолько противно, насколько и грязновато-зеленые комья флегмы в раковине. Прислоняется разгоряченным лбом к зеркалу, стоит так несколько минут, потом споласкивает лицо холодной водой и выходит из спальни. Харли суетится на кухне. Футболка завязана на поясе так, что открывает полоску белой кожи между её окончанием и краем леггинсов. На звук его шагов поворачивается, смотрит в упор. Руки на бедрах, на запястье кровящий чуток бинт. Она хмурится, морщится, но все еще ничего не говорит. Потому что будет наказана за свои слова. Потому что Джокер поражения не признает. Он иммунен к этим совершенно человеческим понятиям - болезням, микробам и вирусам. И ее курье кудахтанье, сетование, нытье ему не нужны. И так херово. Харли закусывает губу. Он знает, что она хочет улыбнуться, поржать над ним из-за его упрямства, скрывает мерзкую ухмылочку только потому, что впадлу быть битой, запястье ведь все еще ноет и болит. Джокер пышет злобой, пялится глаза в глаза. Харли сдается, разрывает зрительный контакт. Наливает ему кофе, ставит на стол и вторую чашку. Джокер смотрит на прозрачную жидкость, не может понять, что это — вода или вода со стрихнином. Осторожно пробует на язык — шипучий аспирин. Отпихивает кружку, придвигает кофе. - Виски дай, - сипит глухо. Ждет её реакцию от своего голоса, от интонации. Это не просьба, это приказ. И он не потерпит ослушания. - Мать твою, - всплескивает Харли руками, - ну какой же ты мудак, Джей! - она встает на табуретку, достает бутылку с виски, с громким стуком ставит перед ним и тут же уходит. Потому что не хочет вступать с ним в перепалку, потому что может получить свое за мудака. Джей хочет поскорее покинуть дом, но ноги и руки его не слушаются. Его то бросает в жар, то берет озноб. Лихорадит по-страшному. Это от усталости, - понимает он, от недосыпа. В таком состоянии револьвер ему лучше в руки не брать, концентрация не та. И поэтому, только поэтому он остается дома. Не помнит, когда последний раз делал вот так. Потому что есть рутина. Кофе и газета с утра. Вылазка в Готэм днем — у него много договоренностей, много того, что нужно решить. Празднования с фейерверками и взрывчаткой — вечером. Джокер всегда чем-то занят, он ненавидит пребывать в четырех стенах, в статике. Харли же, наоборот, выходит только по вечерам. Днем существует под защитой Саймона, Рокко, поддерживает эти четыре стены, чтобы они не осыпались. Джокер не знает, что именно она делает, просто воспринимает как должное. И вот сейчас, оказавшись в доме среди дня, Джокер не знает, куда себя деть, чувствует себя не на своем месте, белой вороной какой-то, слоняется из угла в угол. Наемники избегают босса, потому что уж слишком паршивое у него настроение. Горло саднит, флегма застряла в легких, сухой кашель вырывается изо рта. Он не может контролировать свое состояние, а потому огрызается и крысится на всех, кто под руку попадается. Бесит все и вся. Бесят тупые фрики — безрукие, безалаберные, угрюмые, не веселые совершенно, уныние какое-то. Бесят рассохшиеся скрипучие половицы, трещащие под ногами. Бесит боль в суставах и пот, катящийся со лба. Забредает на кухню. Харли что-то готовит. Пахнет отвратно. И вот это тоже бесит. Садится за стол, смотрит на нетронутую кружку с шипучим аспирином. Пока Харли не видит, отпивает глоток. Язык щипет, Джокер морщится. Ладно, хуже точно не будет. Выпивает до конца. Харли поворачивается, видит его. Вздыхает тяжело и страдальчески. - Чай? - спрашивает, - Суп? - Нахуй иди, - сипло огрызается Джокер, встает и выходит из кухни. Прямо спиной чувствует, как Харли показывает его спине средний палец. Усмехается. Это даже немножко весело. Смотрит на диване в гостиной старый ситком, пялится невидящим взглядом в телек. Харли ползает где-то в ногах, моет полы. Мстительно проходится по его ступням грязной тряпкой. Отползает на безопасное расстояние, поворачивается задницей, вертит ею. Джокер снимает ботинок, дотягивается всем телом, через диван и столик, дает ей ботинком по вертлявой пятой точке. Харли чертыхается, орет на него, но не отвечает почему-то, гордо сваливает в закат. Джокер сипло кашляет в кулак, смеется. Он засыпает прямо на диване. Коротко и лихорадочно. Ненормально в первую очередь, что он вообще спит днем. Просыпается под новостной выпуск. На столе стоят три чашки на выбор. Нос забит, запаха Джокер совершенно не чувствует, а потому пробует варево из каждой по очереди. В первой — куриный бульон, во второй — кофе с виски, а в третьей — сладкий чай с медом. Джокер ухмыляется, тасует чашки с закрытыми глазами, выбирает ту, которая попадается. Бульон. Выпивает. Полирует сверху кофе с виски. Чай отодвигает в сторону. Снова слоняется по дому, дает молодняку по ушам. Напоминает себе какого-то жуткого фрика, старика, щелкающего вставной челюстью. Заходит в ванную, чтобы вычистить легкие. Харли сидит прямо на полу, сортирует белье на три разных кучи. В одной — цветное с кровью, в другой — белое с кровью, а в третьей — все подряд, но без крови. - Вот же тупоголовая, - сетует насмешливо, но сипло. Выходит не настолько уничижительно, но он все же продолжает, - цветное с белым не стирают, испортишь же. - Не учи ученого, пирожок, - злобно отвечает Харли, но головы не поворачивает. - Ты знаешь, что будет, если похеришь рубашки? - спрашивает Джокер, на всякий случай кладет руки ей на плечи. И он прекрасно знает, что все у Харли под контролем, что в отличие от готовки, стирка у неё выходит на отлично, но ему настолько скучно, что не приебаться он просто не может. И вот тогда Харли поворачивается. - Папочка, я все прекрасно знаю, - совершенно спокойно отвечает она и широко улыбается. Ни капли раздражения, ни одной лишней эмоции. Только лучезарная искренняя влюбленная и доверчивая девочка смотрит на него. Джокер облизывает губы. Научил на свою голову. И это тоже бесит. Приходится ретироваться. Вечером выпивает чашку чая с медом. Валяется в кровати, глухо, сухо кашляет в кулак. Кости все еще разламывает, а голова чугунная, тяжелая, тело бьет озноб. Он знает, конечно, что подхватил какую-то заразу, но это явно не простуда. Наверняка, Харли на хвосте принесла какой-то вирус. А она легка на помине. Забирается в кровать в одной крошечной маечке, раскрывает книжку, - про любовь, - она такие обожает. Под одеялами холодно, и поэтому, только поэтому Джокер придвигается к Харли на дюйм ближе. А потом еще на дюйм. Она вскидывает темную бровь, губы отвратительной змеей расползаются, ухмыляется, сучка, но не отодвигается, перекатывается чуть ближе, оплетает его ногами. Такая горячая, словно в лихорадке, такая притягательная в эту секунду. Джокер ненавидит себя за то, что ему нравится это её тепло, ненавидит себя за слабость, но она обнимает его, прижимается к его усталой груди своими тугими сиськами, и это словно горчичники, обжигает, дает нужный эффект прогревания. - Мне кажется, я знаю одно средство от твоих бед, пирожок, - усмехается Харли, забирается на Джокера, ложится сверху. Они совершенно разные по росту, потому её тело полностью не накрывает его. Он держит её за горячие бедра, хрипло спрашивает: - Какое же, тыковка? - Тебе нужно хорошенько пропотеть, пирожок, - смеется Харли, двигает бедрами, разливает это горячечное тепло по его телу. Джокер разражается лающим смехом, сжимает её потрепанное запястье в своей руке, целует краешек бинта. Харли седлает его бедра, наклоняется низко, трется грудью о его грудь. Джокер снова сухо кашляет, глухо ругается. - А нехер было курить в одних трусах на крыльце, - усмехается Харли, не дает ему ничего ответить, огрызнуться, насаживается на его член остро и быстро. Джокер прикрывает глаза. Такое лечение ему по нраву. И он почти уверен, что уже завтра будет снова здоровым.