J hates H

За двенадцать дней до Рождества Джокер все ещё в Метрополисе. И это хорошо. Потому что Харли ненавидит Рождество. Джокер его любит нежной любовью. Ну, как можно? Это же профессиональный день. День, который нужно проводить с семьей, день, в который улыбки рисуются на лицах с особым тщанием, старанием, кистью настоящего художника, пусть и заостренной. В этот день он просто обязан порадовать и порадоваться. И только рефлексирующая сука-Харли мешает ему исполнить задуманное. И потому, а ещё от скуки и от чесотки в беспокойных ладонях, Джокер посылает своей девочке посылку. И да, это совершенно классическая и чуточку обычная куропатка на грушевом дереве. Подарок. Отвозит Джонни-бой, тупой совсем, пригодный только для такой работы. Лапы птицы пробиты промышленным степлером, склеены вязкой кровью и лимфой. Она пищит, хлопает крыльями, но ничего уже сделать не может. А на массивном цветочном горшке размашистыми буквами красной краской выведено «Х-mas». В ответ Джонни привозит телефон с видео. На нем Харли смеется в глазок камеры и крутит пальцем у виска. Во всяком случае не воет и не жалуется. И это хорошо. Стоит скрюченных, окровавленных лапок куропатки и того времени, что он гонялся за ней. За одиннадцать дней до Рождества Джокер вручает подарок сам. Вваливается среди ночи в спальню — вернулся. Харли спит чутко, конечно же просыпается. А он пихает ей в руки коробку из-под обуви. Садится на другой край кровати, распускает галстук, закуривает. Харли зевает звучно, а Джокер весь на иголках. Она внезапно верещит и лягается пяткой прямо в спину, прямо по больной пояснице. Джокер разворачивается молниеносно, бросается к ней, прижимает весом тела. Давно не видел суку, не считал, сколько именно, но курносый нос делает своё дело — кусает смачно за кончик, Харли дает затрещину. Ржут в голос. Окровавленная коробка с мертвой парочкой голубей забыта. За десять дней до Рождества Харли называет его гребаным орнитологом, а Джокер лишь по-волчьи скалятся. Всегда любил птиц. Тупые создания, отличный материал. Переносчики болезней, посланий, страданий. Даже чумы. Идеальные создания. Но, пожалуй, курицы, - это и правда слишком. А потому он просто ведет Харли в одно местечко. Он помнит, что здесь хорошо готовят. Не знает именно, откуда, но он здесь был. Точно. Эта информация лишняя, была вычищена из его сознания, но эмоции остались. И Харли, во славу дьяволу, улыбается широко, поправляет коротенькую юбку своего блядского платья, виснет у него на руке. Они заказывают морских гадов и хрустящие багеты, чистят богатых гадов, распихивают по карманам хрустящие купюры. Толстосумы решили поужинать незадолго до Рождества. Проблема в том, что и Джокер тоже решил. А его слово в городе — закон, вряд ли найдутся желающие поспорить. Три подружки — курицы французские - закутаны в меха и кринолины, все такие блядоватые, пошлые, дутые, - их явно нужно познакомить с Харли. Для вселенского равновесия. И Джокер предлагает ей этот подарок. За десять дней до Рождества — три курицы, шлюшки расфуфыренные, начищенные до блеска, как новый пенни, перекатываемый за щекой. Леденец на палочке. Харли блестящие подарки нравятся. Шлюх они забирают с собой. Говорит — для коллекции, на самом деле — поиграть. Но это даже весело. Если ему, конечно, достанется кусочек пирога. За девять дней до Рождества Джокер не выебывается и просто притаскивает четыре щебечущих птицы. Четыре огромных попугая издевательски и мстительно кричат Харли на ухо, говорят те слова, которые она явно хотела бы услышать. Да же, сахарок? За восемь дней до Рождества они закладывают в городе пять бомб. На пяти площадях. На центральной, среди фейковых подарков, около здания Брюса Уэйна, около здания полиции, готэмской больницы, и самый смак — в мэрии. И у Харли на каждом пальце по кольцу. Крошечные пульты от чужих жизней. Они стоят на крыше, нажимают хаотично на кнопки, смеются-смеются, когда слышатся взрывы. Три из пяти, это почти что фулл хауз. И Харли размазывает помаду по губам Джокера, орет в готэмскую ночь: «Бинго!» За семь дней до Рождества Джокер все же возвращается к гребаным птицам. Злить Харли — одно удовольствие. И утром она просыпается, окруженная настоящими гусями. Их шесть, они гогочут и хлопают крыльями. Пух-перья-визги. Джокер ржет, наблюдая за картиной из-за угла. Харли проклинает его в голос, желая хорошей дороги до Метрополиса. Мол, пиздуй туда, откуда пришел. За шесть дней до Рождества он решает исправиться. Потому что Харли снова не улыбается. Снова все портит. Снова куксится и жмется. И он мог бы дать тумака хорошего, мог бы ножом вычертить ухмылку на её жирных блядских губах, только это не поможет. Пока она хворает и хмурится, лучше не станет. Он заставляет её надеть пальто, тащит её через весь город на своих двоих. Потому что ей нужно взбодриться. Пихает её под рёбра, тычет пистолетом в грудь. В темном парке, возле озера. Плюет ей в лицо слюной и словами. Злыми, бешеными, некоторые из которых он не знает, откуда взялись. А она плачет, плачет, рыдает в голос у его ног. Успокаиваются только когда лебеди проплывают по глади пруда. Величественные, тонкие. Семеро, нечетное число. Однолюбы, наверное. Джокер подает Харли руку, поднимает её из грязи. За пять дней до Рождества она исчезает. Вот просто так валит из города, не оставляет ни записки, ни поцелуйчика на запотевшем стекле. Джокер знает причины. В ярости, конечно. Находит её быстро, через подручных и соглядатаев. И не скрыться ей, не сбежать. Нагоняет на выселках каких-то, настигает в деревне глубокой, в сарае прохудившемся. Орет на неё во все горло, прессует к стене, жмет и пожирает глазами. Потому что она во всем виновата, она его ахиллесова пята, она его Ева недоделанная. И не ей валить, раз он не разрешал. У Харли губы трясутся, Харли смотрит на него исподлобья. Не жалко, не сегодня, просто смотрит. Он замахивается, кто-то ахает. Джокер поворачивается. Они стоят посреди хлева, а восемь доярок смотрят на них, бросив все. Харли смеется первой. Заливисто, чуть-чуть истерично. Виснет у него на шее, целует. И, пиздец как смешно, им аплодируют доярки. За четыре дня до Рождества они снова в Готэме, вместе. Таскаются по городу, потому что, видите ли, ей нужно рождественское настроение, нужен запах елок, смех, блеск игрушек и подарков. Видите ли, она хочет почувствовать себя снова маленькой. Джокер долго кривится, но соглашается. У него будет своя вечеринка, судя по ножу в кармане. На площади жители колядуют. Танцуют вокруг елки, фотографируются и действительно веселятся. Харли просто смотрит. И Джокер знает все это — что у нее совершенно никого не осталось, ни матери — шесть футов под землей, ни отца — проклял свою конфетку, ни брата, ни сестры. Все это теперь не для нее. Но неужели так плохо. Нахуй все, у нее же есть вот это, так ведь? True love, правда ведь? Харли смотрит на него щенячьими глазами, отказать сложно. Он коротко кивает головой, натягивает шарф потуже, позволяет Харли влиться в группу танцующих женщин, стать их десятой. За три дня до Рождества Джокер просыпается в дурном настроении. Вся эта херня, что творится с ними, - не к добру. Ему нужно готовиться к большим празднованиям, вместо этого с Харли он усиленно жует сопли в сахаре. Пьет кофе, читает газету, - рутина совершенно не помогает. А потому он выстраивает наемников перед домом, на заднем дворе, и начинает свою игру. Это издевательство, конечно, но Джокер всегда любил лупить по вылезающим зверькам в автоматах из парков аттракционов. Здесь же все по-взрослому. Кто не ответил на вопрос, тот лишается головы. Саймон смотрит на это представление немного снисходительно, Рокко трется поодаль, скрестил руки на груди, нос насупил. Понимают, падлы, что бесится он, что встал не с той ноги. Вот же херня вышла жалкая. И потому Джокер просто достает револьвер, стреляет им под ноги, заставляет десятерых здоровых лбов подпрыгивать, отплясывать чечетку. Смеется во всю глотку, когда поднимает голову, замечает, что Харли смотрит в окно с улыбкой. Плюс один к карме. За два дня до Рождества Харли просыпается от дуделки прямо на ухо. И это даже хуже попугаев. Но, будь оно все не ладно, она снова смеется. Он дает подсказку — в доме разложено одиннадцать таких. Кто первый съел — тот и успел. И вот так проходит день. Она ищет, а он прячется, играет с ней в поддавки. Она бьет его кулачками по руками, если он умудряется утащить дуделку первым. Не сильно, для смеха. Он лупит её со всей дури, тоже для смеха. И смех в этом есть — Джокер очень давно не чувствовал себя вот так. Вообще ничего не чувствовал. А особенно — вибрации от ее хохота в своей грудной клетке. И засыпает он той ночью легко. В Рождество Джокер ничего не делает и не устраивает. Просто ждет. Харли же ничего и не просит. На самом деле изначально ничего не просила. Это ему понадобилась её улыбка. Её смех. Чтобы она была живой и нормальной, насколько возможно, рядом с ним. И потому он делал вот это все, всю эту дурную херню, глупости, которые никогда не окупятся, пустая инвестиция эта Харли. Да только ближе к вечеру, когда они растапливают старый камин - от холода да и просто для антуража — Харли подходит к нему, подкрадывается, обнимает пальцами за пояс, прижимается плотно, жарко, душно, обнимает будто в последний раз. И вот в эту секунду, когда её улыбка щекочет лопатки, все не кажется такой уж херней. Самая главная миссия выполнена — он вывел на лицах улыбки, на её лице. Пусть и без ножа. И вот тогда Джокер бросает её с еловой веткой в грязном стакане, с горячим прогорклым вином и пледом до самого носа, спускается в подвал. У него еще есть работа, она не закончена. К ночи он возвращается. Выстраивает своих ручных дебилов прямо так, в комнате, перед диваном. Харли спит, рот приоткрыла, Джокер грубо трясет её за плечи — не для наемной силы картинка. Она раскрывает глаза и смотрит прямо перед собой. Джокер садится рядом, машет руками, мол, начинайте. Его самодельный оркестр вступает. - Это барабаны? - удивленно, не без толики восхищения, спрашивает Харли. - Точно, - отвечает он с гордостью, - двенадцать. - Эта кожа... - начинает Харли, а у самой зрачки становятся огромными и темными. - Человеческая, конечно, - заканчивает Джокер обыденно. - Ок, - говорит коротко Харли. Барабаны действительно обтянуты человеческой кожей. И, чтобы не было сомнений, каждый инструмент ручной работы, работы самого Джокера, подписан. Старина Аарон. Крошка Эдди, не умевший держать свой хер в штанах. Невеста без безымянного пальца. Бравый честный Кейси, шавка Гордона. Тай по кличке Робин Гуд. Фейковый Джокер с прошлого Хэллоуина. Глупышка Дотти. Жирный Монти — кишки наружу. Психопат Крипер. Старая проститутка Шейла. Мелкий мафиози Ласло. И коп, сраный коп, который чуть не пристрелил Харли. Их двенадцать — на каждый месяц в году. Говорят, что Джокер нихера не помнит, башка дырявая. И это чистая правда. Кислоты наглотался, вытравила все, выела. Да только точки никто не отменял. И Джокер соединил их, сшил костяной иглой, стежок к стежку. А Харли слушает этот мерный бом-бом-бом. Слушает и улыбается. Хватает его ладонь в свою под покрывалами, чтобы никто не заметил, чтобы не заподозрил босса в телячьих нежностях. И вот тогда по-настоящему наступает Рождество. В пятнадцать минут четвертого утра, под разъеденным молью пледом, когда его рука сжата тисками её ладони. Ха. Хо-хо-ха.