J hates H

Так выходит, что Джокер оставляет ее в Аркхаме. Ну, не то что бы кидает там, забывает, может, есть дела поважнее. Так выходит, что вспоминает Джокер о ней, когда становится скучно. Делать нехер, посылает за ней отряд лузеров из своих головорезов. Это легкое задание, и они возвращаются с легкой добычей. Приносят ее на щите. И дело вовсе не в том, что она ранена или изгрызена всеми этими лекарствами, которые вкалывают под кожу добрые доктора-растяпы — потеряли своего лучшего пациента. Дело в том, что она еле жива, вся в синяках и ссадинах, старых и новых, желтых, синих, фиолетово-красных. И это садистское наслаждение наблюдать ее такой — разбитой, сломленной, затравленной. Если бы не одно «но». Все это не по его воле, не он устроил этот разбор полетов, не в его ногах валялась малышка Харли, умоляя о прощении. Джокер бьет Харли поддых. Как она вообще посмела допустить такое? Как позволила прикоснуться? Почему не дала сдачи? Посмешище какое-то, и дело здесь не в хорошей шутке. Джокер чувствует, что его где-то наебали, очень серьезный просчет со стороны этого кого-то. Харли принимает удар на удивление спокойно. Поворачивает к нему голову с печальными глазами олененка Бэмби, улыбается счастливо, ластится к его рукам, хватает за рукава рубашки, словно псина подзаборная. - Пирожочек, спасибо тебе, сладость моя, - шепчет треснутым охрипшим до сиплости голосом. Джокер подмечает все эти детали, знает и причины, и следствия. И ему мерзко как-то от этой картины, грязно. Отпихивает ладонь Харли, отцепляет проворные пальцы, коротко бросает, чтобы несли в спальню, дали того, что нужно. К вечеру настроение улучшается, Джокер оттаивает, предвкушает свою встречу с Харли. Наконец-то его усилия будут вознаграждены, а скука, так не кстати поселившаяся в мозгу, будет развеяна. В конце концов, ведь именно это и есть основная обязанность Харли. Беречь его и так нецелые мозги от лишнего напряжения. Харли лежит в постели с правой, своей, стороны. Подоткнула одеяло вокруг тела, сделала из простыней птичье гнездышко. Только не там, где нужно. Всем известно, что змеи — разорители птичьих домов. Что же, посмотрим, что у Харли спрятано для него. Он залезает на кровать с левой стороны, своей. Лежит пару минут, смотрит в потолок, а потом кладет руку на ее бедро. Гладит, теребит, тормошит свою сахарную куклу Тутти, чтобы ожила, превратилась в настоящую девочку. Харли поворачивается на нужный бок, смотрит на него, выжидает, открывает рот, чтобы что-то сказать, но Джокер не дает, притягивает ее рывком к себе, засовывает язык в рот. Харли хихикает, кажется, но ему и наплевать на ее радости. Всегда знал, что дай наркоману дозу, хлопот не оберешься. Но для начала нужно разобраться, кто же из них тот самый наркоша. Джокер раскрывает слои простыней и одеял, выдирает Харли, готовую превратиться из куколки в бабочку, из её импровизированного домика для Барби. Она стонет что-то нечленораздельно, но Джокер уже не в состоянии противостоять тому, что делает его мужчиной, будь это что-то неладно. Он прижимает её к простыням, закидывает ногу себе на плечо. - Папочка, не нужно, не сегодня, - шепчет Харли, слезки блестят на избитом лице. И Джокер на секунду замирает, словно зверь в свете фар. Невиданное дело — крошка Харли, любительница плотских утех, лишь бы задом подмахивать, отказывается от того, что он предлагает сам. От тех самых плотских утех. - Там... там все не очень хорошо, понимаешь, их было много, - лепечет Харли, дергается под ним. И хочется, и колется, и мама не велит. Так это, кажется, говорится. Джокер усмехается, подмигивает ей и с упоением врезается в ее тело, без предупреждения и без всяческих предварительных ласк. Харли любит, чтобы было жестко. Джокер не помнит этого, но тут все на автомате, отточено до идеала. Она подчиняется, а он доминирует. Он — агрессор, а она — жертва. Харли пытается кричать, но выходит плохо, у нее совсем сел голос, вырываются только хрипы, которые Джокер беспощадно заглушает рваными поцелуями пошлых губ. Внутри нее мокро и скользко. Она сама так хочет этого, что течет, как сука. Джокер трахает Харли и смеется. Вот это — хорошая шутка. Кончает, приваливается горячей головой к её ключице. Харли только обнимает его дрожащими руками, гладит по растрепанным волосам, массирует затекшие плечи. Джокер не любит все эти нежности. Их любит Харли. Потому он откатывается и ложится на спину. Закуривает расслабленно, тянет никотин в легкие. Харли закутывается в простыню, соскальзывает с кровати, бросает через плечо: - Я на минутку, папочка. Джокер смотрит ей в спину. На белых простынях растекается огромное кроваво-красное пятно. И это вовсе не женские дни, в которые Харли всегда ноет и требует мороженого. Джокер смотрит на свой член — он тоже весь в крови, густой, с комочками чего-то темного и мерзкого. - Харли? - смотрит на нее вопросительно. Её плечи опускаются, она выглядит жалко и испуганно, как будто он вот сейчас накинется на нее за гребаную ошибку. Опростоволосилась, дурочка. А мысль была, чего скрывать. - Их было слишком много, папочка, понимаешь, там, в Аркхаме, - снова едва слышно повторяет Харли. Джокер ничего не говорит в ответ, отпускает её в ванную нетерпеливым жестом пальцев с зажатой между ними сигаретой. Джокер понимает, что в этот раз совсем не так, как было с Эдди, который не умел держать хер в штанах. В этот раз хер в штанах не держал он сам. И это паршивое чувство, вот честное слово. Потому что чувство это, эмоция эта очень похожа на то, что он больше не умеет испытывать, чего никогда и ни за что не признает. Когда Харли выходит из ванной, она ужасно бледна, серая вся, а полотенце снова пропиталось кровью. Она ложится в постель, сворачивается в клубок и закрывает глаза. А Джокер все пялится и пялится на красное пятно у нее на заднице. - Надо зашиться, - констатирует. Это не предложение, это факт. - Само пройдет, - отвечает устало Харли. Но в её голосе Джокеру слышатся нотки снисходительности. И это ужасно бесит. Он вскакивает в ярости с кровати, тянет Харли за руки на себя. - Надо зашиться, тупая твоя голова, сдохнешь ведь! - ярость лучше, чем это мерзкое чувство за грудиной, описать которое он толком не может. Харли смотрит на него ошалело. А он бросает ей какие-то тряпки, требует одеться. Они едут к скорняку, мяснику, да неважно. Ей нужно подлататься, но на этот раз Джокер помочь не может. А потому он сосредоточенно ведет корвет, везет сам. Рокко может или Саймон, никаких проблем, но он везет сам. Потому что в этот раз нужно вот так. Где-то около часа Джокер пьет виски и курит сигареты. Ни о чем конкретно не думает. Ни о мести, блюде, которое, естественно, нужно сервировать исключительно холодным, ни о Харли, бесовой бабе, которая даже весточки толком послать не могла, ни о своем члене в крови. Харли выходит почти как новая. На щеках играет румянец, руки засунуты в карманы короткой куртки. Она садится в машину, ничего не говорит. А Джокер докуривает сигарету, наблюдает за ней. Он надеется в эту секунду, что обивка сидений корвета не слишком сильно испорчена. Ночью Харли, как и всегда, лежит на своей половине — справа, а Джокер — на своей, слева. Он не может уснуть. Потому что их было слишком много. Вот почему. И не нужно считать овец, не нужно перебирать в голове варианты. Все предельно понятно. Приходит в голову сразу же, как думает обо всем. И дело не в мести, не в Харли, дело вот в этой херовой ситуации. Мог бы и вытащить ее из Аркхама. К черту это все. Это не поможет, конечно, но Джокер прикасается к волосам Харли. Позволяет свернуться клубком вокруг своих жизненно-важных органов, дышать судорожно в пупок. Позволяет горячим каплям катиться по груди и ребрам, прожигать борозды на его и так шрамированном теле. Она лежит секунду очень и очень тихо, замирает, не дышит даже, кажется. А потом ее губы прикасаются к его коже где-то в районе сердца.