J hates H

У них на четырнадцатое число свидание. По пьяни обещал, за шесть месяцев до ебаного дня. Харли так сладко сосала, так вежливо и плаксиво упрашивала. Он не хотел соглашаться, но не мог отказать. Потому что иначе она бы не закрыла свой большой рот, не вернулась бы к более важному делу. И он сказал: «Да, да, конечно, ты-ков-ка». Через секунду обещание уплыло из памяти, взорвалось яркими искрами. Но Харли запомнила. Она предъявляет к платежу рано утром, часов в семь. Джокер все еще спит, чутко и неглубоко, когда она взбирается на него, седлает бёдра и шепчет прямо на ухо: - С добрым утром, мой Валентин! Джокер открывает глаза, её сиськи трясутся прямо перед лицом. Он рычит раздраженно, спихивает одним резким движением Харли с себя. Падая, она ударяется о прикроватный столик, сносит дубовой головой ночник. Затихает на секунду. Джокер переворачивается на другой бок, сон снова затягивает в свое брюхо. Но Харли тоненько скулит, и Джокер окончательно просыпается. Её нытье, словно комариный писк, не опасное, но очень надоедливое, не оставляет его в покое. - Ну, что?! - рыкает, поворачиваясь к ней, натягивая простыню между ними. У Харли из рассеченной брови идет кровь. Она скрючилась на самом краю кровати и воет. Бад позавидовал бы такому звучному мычанию. Чертова бесовка. Джокер скрежещет зубами — скоро так и коронки сточатся под ноль — встает с постели, приносит перекись и бинт, кидает их Харли. Она дует губы, дуется сама, словно индюшка на День Благодарения. Только Джокер помнит, что сегодня совсем другой день. Бесит! - Нет! - говорит он, садится к ней спиной и закуривает. Харли шмыгает носом, куксится, конечно. Чертова падла. Подкрадывается сзади, кладет ладошки на его спину, схваченную узлами, напряженную, словно каменную. Боковым зрением Джокер замечает что-то пушистое. Уже в следующую секунду Харли тычет ему в щеку плюшевой гиеной, затасканным любимчиком. - Папочка... - тянет она. - Сказал, нет, отъебись! - рыкает снова Джокер, пытаясь отодвинуться от противного шерстяного чудика. - Я сделаю блинчики, как ты любишь, с корочкой, - предлагает Харли заговорщически, - с рожицей Бэтса, если захочешь сожрать его, - добавляет, и это неприкрытый шантаж. Джокер любит блинчики. Харли совершенно не умеет готовить, но одно блюдо у нее получается идеально, настолько, что если Харли сдохнет, именно по нему он будет скучать, не по ней. Наглость несусветная прикрываться его слабостью. А потому Джокер хватает Харли за ухо, тянет вверх, чтобы она вывалилась у него из-за спины, оказалась на уровне глаз. Пялится в её светло-синие, пожирает взглядом. - Будешь моим Валентином? - спрашивает Харли, наивно хлопая глазками. - Я тебя за это везде-везде поцелую! - обещает невинно и развратно одновременно, облизывает треснутые пухлые губки. - Одевайся, - ворчит Джокер. - Да! - сдавленно празднует победу Харли. А Джокер лишь оборачивается к ней, кидает в лицо забытую гиену, хрипло приговаривает: - Я подумаю, если будешь вести себя хорошо. Они спускаются на кухню вместе. Редко случается, но сегодня будто выходной. Харли, как и обещала, печет ему блинчики с корочкой, в виде сердечек, с кривоухой рожицей Бэтса, все и сразу. Сосет его леденец, сидя на коленках, застегивает ширинку, глотает и облизывается. Хорошая девочка, сдерживает свое обещание. Джокер сыт, Джокер доволен, Джокер празднует. Харли так легко обвести вокруг пальца, наобещать с три короба, но никто не говорил, что нужно выполнять эти обещания. Поноет да и отвалит, как пить дать. Самое хорошее в Харли это то, что она легкая. Быстро прощает, быстро забывает. Её можно иметь и не иметь, трахать в дырку в любой части тела, но она все равно прильнет сиськами к его спине, закинет ногу на бедро, назовет его этим клятым «пирожком». Может, в этом все и безумие — идти по замкнутому кругу, не помнить о том, что тебя наебали. Джокер собирается на вылазку. Чистит стволы вместе с ребятней, пакует в дорожные сумки. Сегодня ведь такой день — все универмаги будут набиты кэшем до отказа. В добрых старых соединенных штатах А. принято зарабатывать на всем. А на любви особенно. Её нужно отыметь, выжать, вытащить каждый доллар, каждый цент. И все под хорошим оправданием. Я же люблю тебя детка, да? Классная шутка этот День Святого В., если подумать. Если хорошенько подумать, Джокеру он даже нравится. Но Харли удовольствия не доставит. Ей он не обещал ничего. Только Бэтси. Когда она понимает, что он валит, она вся сникает, трется в прихожей вместе с другими, но выглядит совершенно бледной, осунувшейся, усталой. Глаза предательски поблескивают. Джокер ждет, что она к нему подойдет, заноет, потребует своего вознаграждения. Он немного удивлен, когда она не делает. Скрывается в комнате, громко, с нажимом хлопает дверью. Наемники ржут и улюлюкают. Но стоит Джокеру только раз тихонько цыкнуть, как они тут же затыкаются. В расход их всех, правильно. Нехер смеяться, когда шутка несмешная. Конечно же, Джокер забивает на неё большой болт. Забил еще с утра. Не достойна его внимания. Насоздавала воздушных замков, теперь пора падать на землю с вершин. Джокер держит свои обещания. Раз. Когда захочет. Два. Когда нужно. Три. Харли не подходит ни под один из этих пунктов его личного кодекса. Потому что Харли не важна. Харли — это его эмоции в комке, собранные, сгенерированные в одну прилипчивую глупую бабенку, которая и вправду думает, что можно подкупить блинами и, пусть хорошим, отсосом. Вот это по-настоящему смешно. Возомнила себя гребаным стратегом, кукловодом. Нехер. В центральном универмаге все украшено большими красными сердцами, бантиками, слюняво-сопливой атрибутикой. Розочки-цветочки, птички-невелички. Все, что может принести кэш, много и очень много кэша. Джокер любит разбивать парочки. Одним выстрелом промеж глаз. Треснувшие сердца, увядшая любовь. Гринч, похитивший Рождество обзавидовался бы. Потому что Джокер в этом году похищает День Святого В. Похищает деньги и драгоценности, набивает карманы мишурой и цветными стекляшками. Вот, что такое весело. Разрушить чужую вечеринку. Даже не замечает, как грудь прошивает выстрелом насквозь. Стреляет какой-то профан, молодой еще, зеленый. Тут же теряется в толпе, растворяется в дыму световой вспышки, в чаде и копоти пожара. Пока Джокер ещё в себе, барахтается на поверхности от болевого шока, он видит, как в воздухе догорает огромное красное сердце, истлевает, рассыпается в пепел и прах. Огонь пожирает его, как и сознание Джокера. Он открывает глаза в следующий раз в темном переулке. Выдыхает воздух рвано и резко, с облегчением пялится на темные тучи, ловит языком февральские снежинки. Где-то воют сирены, но в отдалении, словно ватой обложен, слух подводит. Харли молча склоняется над ним, проверяет пульс на шее. Она похожа на гребаного ангела в своей белой шубке, со своими светлыми кудряшками. Ангела ада, конечно. Молчит, ни слова не произносит, волочит его прочь, плашмя, прямо по земле. Джокер чувствует спиной каждый камень, стонет и охает непроизвольно. С трудом поднимает руку, прикасается к груди там, где должна быть пуля. Туго перетянута намокшим от крови жгутом. Харли, конечно, постаралась. - Стой, - говорит вместо благодарности. Харли останавливается, бросает его тушку, словно и не живую. Послушная, хорошая, верная, - Помоги, - договаривает Джокер. Она присаживается на корточки, закидывает его руку себе на плечо, позволяет опереться на свой круп, подволочь ноги, подняться во весь рост. Ну или почти. Джокер тяжело оседает, цепляется за её жилистые руки. - Пошли, - направляет Джокер, делает уверенный шаг вперед, оступается, словно пьяный. Харли беззвучно ругается, но не отпускает, идет вперед, тащит его почти на себе. Джокер оглядывается по сторонам, ищет, как дальше. Они ковыляют по едва освещенному переулку, словно два алкаша, выкатившихся из бара. Только они не пьяны. Он потерял много крови, а она перемазана вся в грязи и соплях. Тушь размазалась по лицу. Сопит носом, жаждет расплакаться, распустить нюни, но не делает. Снова не говорит ни слова, только тащит и тащит его вперед. Харли выбивает боковое стекло локтем. Открывает дверную ручку старой Хонды, запихивает Джокера на переднее пассажирское. Ему бы лечь, но, как известно, при такой игре, финалом может стать смерть. Ему нельзя отдыхать, закрывать глаза, нужно держаться на поверхности. И единственный крючок, - это ее лицо. Харли садится за руль, не с первой попытки заводит машину, устало кладет дрожащие руки на руль. - Стой, - неожиданно говорит Джокер. Она снова повинуется, выжидающе смотрит прямо перед собой, не глядит ему в глаза. Джокер макает палец прямо в рану, зачерпывает остывающую красную жижу, которой у него и так мало. Но на этот сердечный акт, сам понимает, хватит. Не убудет от него. Джокер проводит полукруглую линию у неё на щеке, потом вторую, задерживается на уродливой царапине на виске. Харли скашивает глаза, наблюдает в зеркале, как он рисует у неё на щеке кровавое жирное сердце. - Валентинка? - шепчет сухими горячими губами Джокер. Харли дергается, слезы брызжут из глаз. А потом она вдавливает гашетку в пол. Несется по праздничным улицам Готэма, перегоняя смерть, смеется и плачет, плачет и смеется, не может остановиться.