J hates H

*** Джек просыпается в поту. Старый сон. Мерзкий и вязкий, как патока, чертов кошмар. Он спускает ноги с кровати, засовывает в тапочки. Без Эвелин странно. Без Эвелин ненормально. Её место в постели, конечно же, не занято. Его дурной характер дает о себе знать — однолюб. Чертов однолюб. Джек ненавидит себя за это. За то, что не может разлюбить её, не может перестать быть хорошим человеком. Таким, с большим сердцем. Ему часто об этом говорили. И вот теперь он один. Одиночество — это удел хороших людей. Наверное. Утыкается горячим лбом в холодную стену, принимает душ. Пепельные волосы становятся темными, прилипают к голове. Он похож на мокрого пса. Тяжелые тугие струи бьют по спине, наверное, когда-нибудь останутся шрамы. Их и так довольно, новые не помешают. Даже хочется испытать такую боль, которая перекроет все, что было. Всю его никчемную жизнь. Бреется, чистит зубы, выпивает апельсиновый сок. Его обычная нормальная жизнь, рутина, - все, что нужно, чтобы не проиграть, не провалиться в черную дыру безумия и горя. Эвелин раньше готовила блинчики своей неверной рукой, рисовала на них рожицы, иногда даже кетчупом, такие кроваво-красные. Она была удивительной, хоть и чуть-чуть странной. Безумной, - сказали они. Психопаткой с раздвоением личности. Джек им не поверил, но у него ведь и не спрашивали. Просто забрали, вычистили все, что было, и вот теперь остались только воспоминания. У хорошего человека с плохой жизнью. Собачьей. Джек выходит из дома, садится в машину. На радио-станции играет тихая, задушенная мелодия. Он никогда не выкручивает ручку громкости, ему просто нужен фон. Через тридцать минут ему шутки шутить, а потому нужно как-то адаптироваться, подготовиться к своей роли. Только Джек не готов. А потому все его шутки совершенно несмешные. И он чертов лузер. Харли присылает смс, короткое, удивительно лаконичное, как дела спрашивает, Джек не хочет ей отвечать, но все же тяжело вздыхает и отправляет в ответ смайлик. Он — шут гороховый, и хоть себе кажется несмешным, другие любят, аплодируют, смеются над его жизнью. Над тем, во что она превратилась. Как можно быть смешным, когда совершенно неможется, когда не хочется улыбаться? Оулмен знает. Вырезать глотки, окропить светлый ковер прямо перед сценой красным, спелым. И Джек давит улыбку, помогает себе руками, пыжится, выдавливает немного несмешного говнеца только для того, чтобы уделать пройдоху, смешать его с землей, показать все его пороки как на ладони. Оулмен — страшный мудак. С его приходом шутки становятся замысловатыми и злыми, кривыми делаются улыбки, но зрители надрывают животы, цинично расписываются в том, что Джек все-таки лузер. Не смог заслужить признания за просто так, нашел себе жертву. Когда-то давно над ним издевались, травили, теперь это делает он. Ничего не осталось после того, как Эвелин забрали. Только ухмылка — пустая и бесполезная, как внезапно зажегшаяся электрическая лампочка. Джек приезжает в клуб, паркуется. Сумерки сгущаются над Готэмом, но он давно привык. Днем — отсыпается, вечером — шутит о несмешном. Все его шутки — словно кровавым ножом по белым щекам. И он это делает лишь по одной причине — хорошему человеку в плохом мире больше ничего не остается. Слово — это оружие, это заточенный кривой клинок, его он втыкает еженощно в протухшую гнилую грудь города, в средоточие всех пороков, в Оулмена. Курит у заднего входа. Тянет сигарету, смакует. У него мало времени на себя, но вот такие минуты бесценны. Размышления прерывает Харлин. Выскакивает гранатой с вырванной чекой из черного выхода, останавливается, смотрит на него. У Харлин хорошие глаза — синие, большие. Если бы он все еще умел, он бы влюбился. Только совершенно разучился. И потому ему неловко, потому что смотрит Харли пронзительно, доверчиво, как маленький ребенок. Восхищенно, радостно, с любовью. От её взгляда совестно. - Твой выход через пять минут, Джеки, - говорит она серьезным голосом, с пометкой - "для бизнеса", а у самой бесята резвятся за веками. Харли неправильную профессию выбрала, в ней вечно пузырится эта детская непосредственность, эта наивность вперемешку с развратными красными губами. Харли — это вечные шестнадцать, ей бы под куполом цирка крутиться на брусьях. - Знаю, - отвечает, снова затягивается. - Так улыбнись, - настаивает Харли, достает сигарету, тоже закуривает. Джек пробует губы, растягивает. Потрескались все, превратились в месиво сухого и наждачно-бумажного. Джеку хочется содрать заусеницы, пустить немного красного, веселого на свой рот. - На, затянись, - усмехается Харли, протягивает ему сигарету. Джек бросает докуренную, принимает тонкую, дамскую с отметкой красного на фильтре. Делает глубокую затяжку, кашляет, перхает дымом. - Что это? - прокашливается, действительно улыбается. Он знает, что это. Немного табака вперемешку с совсем другой травой, так, для настроения. Смотрит на Харли, неспешно водящую носком туфли по земле. Провинилась, притворяется наивной школьницей. Джек смеется, закидывает руку ей на плечи, курит, передает косяк своей подельнице. Смотрит на неё. Иногда думает, что Харли — немного злой гений, легкая такая, совершенно невесомая. Она заземляет его, позволяет горю ненадолго, совсем на чуть-чуть уйти. Если бы он мог, правда, он бы поклялся любить вот такую женщину. Сумасшедшую, взбалмошную, дующую губы по поводу и без, называющую его этим дурацким прозвищем. Мистер Джей, подумать только. Когда время приходит идти на сцену, Джек отпускает Харлин, надевает свою злополучную ухмылку поверх белого лица и оказывается под софитами. Первая шутка, как и вторая, как и все последующие, - о монстре под кроватью, о самом темном и отвратном порождении Готэма. Конечно, об Оулмене. После шоу, когда над страшным диким Оулменом потешаются стар и млад, Джокер и Харли выбираются через черный выход на улицу. Она смеется, обвивает локоть ладошкой. Хвалит его циничные шутки, называет их великолепными, шикарными просто. А он отвечает ей той же монетой. Ши-кар-ная. Добавляет, что менеджер. Думает, конечно, не только об этом. Дверь черного лимузина раскрывается. Джек не успевает ответить на игривый комментарий Харли. Её затягивает черное жерло открытой дверцы. Когда она снова появляется, то истекает кровью. Красной, человеческой, настоящей. А он только смотрит, смотрит, не может разлепить запекшихся губ. - Ха...Харли, - произносит тихо. Она не отвечает. Он снова пробует, пытается и пытается. - Харли! - кричит в её окровавленное лицо. А Оулмен появляется вслед за жертвой, смеется последним. *** - Блядь! - выдыхает Джокер судорожно, хрипит, в горле першит, словно сгусток крови застрял. Кошмар, чертов монстр под кроватью. Обливается потом, трет лоб и виски, голова раскалывается. Шарит дрожащей рукой по постели. Пустая, холодная. Джокер сглатывает, включает ночник. Харли нет рядом. Что за херня? Она должна быть. Здесь и сейчас. Возится в постели, рыскает, словно слепой. Зубы скрежещут, шрамы рвутся на губах. Этого просто не может быть. Гребаная параллельная вселенная. - Харли! - орет надрывно, сухо, снова кашляет. Эта сука должна быть. Она не может просто исчезнуть. Никто не разрешал ей съебывать. Они же только что косяк смолили, и он держал руку на её плечах, и глазища у нее были синие, блядские. И каблуки, и помада, и все как всегда. Джокер вскакивает с кровати, мечется в поисках хоть какого-нибудь подтверждения того, что Харли существует, что это не сон во сне, не дурацкая шутка Флэша или кого еще из этих придурочных спидстеров. - Харли, - произносит, наконец, остановившись. В горле ком, в пальцах чесотка. Ему хочется избить её, до синего, темного, чтобы реальность снова вернулась в рамки, чтобы он снова знал, что она здесь. Шатается, спускается на три пролета вниз, в кухню, к виски, уж оно-то не пропало, верно? Сигареты и бухло — то, что ему нужно. Чтобы унять дрожь в руках, чтобы решить, кого нужно выпотрошить, чтобы вернуть все, как было. Харли сидит с ногами на стуле. Завернутая в его тренч, принадлежности для шитья разметались по столу. У нее руки-веточки, наглые надутые губы, неаккуратный пучок на затылке, потекшая тушь под глазами. И Джокер может поклясться, что это лучшая картина, что он видел за долгое время. - Харли, - произносит недовольно. Она открывает свои синие, невозможные глаза. А Джокер смотрит в них и смеется. Нет, все же он не лузер.