J hates H

Джокер проводит нервной рукой по голой черепушке. Яркий острый ирокез шипами топорщится по центру. Шрамы расходятся волнами по натянутой коже. Совершенно везде — на мясистом затылке, на впалых щеках. Он похож на карикатуру, на жуткого червяка лицо-гармошкой. Но смокинг на нем самый лучший. Пурпурный, отглаженный, брюки — по стрелкам, манжеты по заломам. Смотрится в зеркало — отражение ему нравится. Сегодня он вполне себе подходит на роль Принца Распрекрасного. Так где же его королева, э? В узкой прихожей, примыкающей к кухне, накурено, хоть топор вешай. Джокер вращает ноющим коленом, разминает свой металлический киборг-протез, опирается на трость с литым набалдашником. Он упаковывает оружие самостоятельно, аккуратно, со знанием дела. Кесарю-кесарево. А двустволки идут отлично с автоматами. Все пистолеты, ножи, кастеты рассованы по карманам. Стволов у них много — хоть завались. Один глаз заплыл почти что катарактой, темной пленкой, и выглядит это «красивенько». Её слова, не его. Ему кажется, что глаз напоминает гриб-поганку, плесневелый, едва ворочающийся, гнилой весь. Здоровым наблюдает за ребятней. Все подельники одеты с иголочки, утонченно даже, ужасно манерно. На них черные костюмы, словно на телохранителях или гробовщиках, бабочки-удавки под горло. Они — его личная армия, солдатики из коробки. Сегодня их всего семь, но этого достаточно, для плана не нужно много. Но та самая малость опаздывает. Харли выходит из комнаты уже одетой. Редкая редкость. Настроение у червонной дамы, как и обычно, паршивое. Губы кривятся, красная помада попала выше края, на зубы, но ей, естественно, все равно. В ней нет никакой гармонии, только резаные нервы, только глухая злоба. Она похожа на готическую шлюху — красно-черные чулки перехватили ноги, как веревка сосиски, латексный корсет впивается в ребра, приподнимает сиськи так, что места для фантазии не остается. Харли нарушает тот образ, что Джокер придумал, совершенно не гармонирует с планом, выбивается ниткой на идеально отутюженном рукаве костюма за три штуки баксов. Джокер хватает её за руку, разворачивает к себе, чуть не сломав запястье. Она шипит и щерится, не вырывается. Привыкла уже, это как крошечный ритуал, капелька крови перед самым смаком. Джокер оглаживает её бедра, наслаждается затравленными взглядами ребятни. Они как школьники нашкодившие — готовы провалиться сквозь землю, лишь бы не смотреть, как он тискает синюшные сиськи своей барышни. Принцесса Прекрасная, приятно. Царевна Несмеяна собственной персоной. - Улыбнись, - давит её щеки тисками ладони, загоняет улыбку на ее хмурое лицо, но до полупьяных глаз дотянуться не может. Бухала опять, с самого утра. Виски в бутылке, чует, уже не три четверти осталось, как было накануне. Хочет отметелить её за уныние. Это ведь грех страшный. Но не делает. Перепалка им нужна через двадцать минут в готэмском центральном, а не здесь. Цапаться он будет ночью, раздвигая хромированным коленом её ноги, подминая весом своего тела, терпя её разъяренные кошачьи всхлипы. - Ржака просто, - снисходительно замечает Харли, сует за пояс два пистолета. Дурацкая киношная привычка. Отстрелить что-нибудь можно, но у Харли члена нет, разве что стальные яйца. Не обломится. Живучая ведь. Джокер треплет её по волосам тоже снисходительно как когда-то давно, в старом сне, задержавшимся за катарактой мертвого глаза. Она страдальчески подмигивает. И тогда король и королева выходят. Под фанфары, под крики своих подданных, мягкое поскрипывание кожи и вой дворовых собак. Готэмский центральный банк грабили столько раз, что Джокера тошнит от этой банальщины, но сегодня это не так уж и важно. Деньги — всего лишь бумага, за столько лет много скопилось, некуда тратить. Сегодня дело не в деньгах, сегодня дело в другом. Фургон едет так, словно водитель хочет их всех угробить. Может быть, и хочет. Только вряд ли получится. Старая история. Харли восседает у Джокера на коленях. Не только потому, что места в фургоне с развеселой клоунской раскраской не хватает, а ещё потому что это правило номер один. Гладит его по короткому щетинистому ирокезу своей маленькой крепкой рукой. Она выкрасила хвостики в красный и темно-синий зачем-то. Эта новая прическа не портит её, делает похожей на настоящую червонную даму с карты в его нагрудном кармане. После Отряда она изменилась, ох как сильно. Приползла, конечно, притащилась. Сопли, слюни, клятвы о любви до гроба. Да только все это таааак серьезно, без улыбки. Ха. Сначала думал, что выбил последнее ломом из ее тупой башки, потом понял, что не он выбил. И вот теперь Харли — это красно-черная конфетка домино, обертка хороша, но внутри гниль. Разучилась улыбаться, перестала понимать всю суть их большой игры. Без смехуечков. И сегодня они едут грабить готэмский национальный. Там, где эта история началась. Как настоящие гангстеры, как герои очень плохого и страшного фильма. Джокер знает лекарство против смерти. Это смех. И сегодня он зальет потеками смеха звонкого, острого, клокочущего прямо в перерезанной глотке, все стены. Они входят в здание через главные двери. Спокойно, размеренно, словно пришли брать кредит на дом с белым штакетником. Джокер идет первым, прихрамывает, опирается на трость с клоунской мордахой на набалдашнике. Харли семенит следом, в каждой руке — по пистолету. А наемники замыкают процессию. Джокер, королева и валеты по бокам. Харли стреляет в потолок. Потешно, для проформы. Джокер охаживает прикладом первого попавшегося клерка. И двойки, тройки, шестерки расступаются перед ними, рассыпаются безвольными мелкими картами. Не в масть. Кто-то нажимает тревожную кнопку. Какая-нибудь канцелярская крыса, какая-нибудь шлюха в короткой юбчонке. Харли не выбирает. Просто так отстреливает голову не понравившейся девке. Джокер улыбается. Она упорно хранит спокойное выражение лица. Они раздают указания, прессуют, играются. Все ради чего? Ради Бэтмена, его семейки вышколенной, ради мышиного десерта. Харли трет шею, мнет складки, оставшиеся от вшитого под кожу чипа, микро-бомбы, чтобы заставить её подчиняться, заставить её быть хорошей, добренькой, заставить её перестать улыбаться. Отряд ведь за добро и справедливость, любой ценой, да? Джокер усмехается. Плевать ему в лицо ведь хуевая идея, не так ли? Готэмский центральный — не самое надежное место, но почему-то именно там хранят вот такие побрякушки — крошечные, миниатюрные взрыватели. Если такими начинить чье-то тело, то будет большой бум. Когда Бэтмен прибывает, они уже далеко. Смотреть не нужно. Нужно просто чувствовать. Джокер и Харли лежат на кровати. Она растирает его колено, массирует ноющие виски. Её руки повсюду. Джокер отпихивает Харли на её половину, выуживает пульт и вручает. - Что это? - спрашивает, крутит так и сяк, наконец, понимание приходит. Пульт управления от каждого клерка в готэмском национальном, безграничная власть над ними, их мыслями, желаниями, чувствами. Рука Джокера скользит за резинку трусов, нащупывает чувствительное место. Харли ахает. Палец непроизвольно нажимает на кнопку. Раз. Другой. Давит, не отпускает. Бум-бам-бум. - Джей, - начинает она, сбивается, задыхаясь. - Заткнись и улыбайся, - шипит он в её губы, щекочет шрамами. Харли втягивает воздух сквозь сжатые зубы, улыбается, улыбается, хохочет. Хорошая девочка.