J hates H

Джокер будит её ласково — приклад ударяет прямо в висок. Бровь рассечена, кровь капает на простыни и подушки, пока Харли дрейфует где-то. Без сознания она даже лучше, ей идет — болтает меньше, послушная тявка. Накручивает просто так её кудряхи на пальцы, пружинят, отскакивают, словно масло мешается с водой, не поймать и не удержать. В Харли есть что-то этакое, совершенно змеиное, кольцами, путами, прямо по венам, по жизненно-важным органам, в Харли есть это чувство под ложечкой, сосет, холодеет, ухает куда-то вниз. И вот потом она открывает глаза, свои далекие, снежно-синие, и это мерзкое тухлое чувство проходит. Потому что в ней нет уныния, только светящаяся, ужасно глупая радость. Мотает головой, винтики перекатываются и трясутся где-то на дне черепной коробки. Обнаруживает, что висок весь в крови, рассматривает пальцы, крутит на свету, удивляется ужасно, хмурится, тычит пальцем прямо на него. Злится, курва. Типа не рассчитал сил, испортил кукольное личико. Харли на самом деле ненавидит, когда он портит её лицо. Еблом торговать — не кирпичи ворочать. Джокер только ржет, хватает её за тычущий пальчик, скалывает маникюр незатейливый, слизывает её алую наркотическую кровь. Она пахнет розами, бензином и металлом. Она пахнет клоунскими смехуечками и клубничным вареньем. Если бы он был гребаным вампиром, он бы выпил её досуха. Вкусная кровь, солоноватая, чуть сладкая, и хочется остановиться, и нельзя. Провоняла вся сексом, дешевым трахом, вся до последней капли. Взрывает мозги от этого запаха. Харли позволяет ему вычистить пальцы до конца, словно он пес, а она — хозяйка. А потом она вскакивает, нетрезвой походкой направляется в ванную. Красную, кафельную, все как у людей. Раньше он любил укромные местечки, глубокие, сальные, душные. Но он построил ей крепость с кроваво-красной ванной, где все, как на ладони, под светом софитов. Он заставил мальчишек из своей банды сделать ей настоящую красную розу. И она не просила, но ведь где-то ей нужно было смывать кровь, класть на жирные губы помаду? Где-то ему нужно было трахать её, вдавив скользкое мягкое тельце прямо в жесткий кафель. Красное и красное. От этой мысли в животе тянет и рвется. Бум. Идет за девкой, настигает за прозрачной занавеской. Она стоит в ореоле из пара и душных капель, бреет свои длинные ноги-стебли, поет треснутым хриплым голосом что-то о безысходных совпадениях. Джокер только ухмыляется, передумывает загибать её прямо на раковине. Разворачивается, а она режет нежную кожу, вскрикивает. Медом пропитаны эти её вздохи. Джокер ненавидит её, красную ванную и тонкие почти белесые волоски на её бедрах. Хлопает дверью очень громко. А она хохочет ещё громче. Когда выходит, то похожа на идеальную жену из захолустья. Волосы накручены в тугие кудряшки, губы задраены красным до зубов, а синяк запудрен искусно и умело. Если бы не его работа, не заметил бы. Он мог бы притвориться джентльменом вот только сегодня, только ради неё. Но не будет. Потому что она ведь как гнилая, но отполированная тачка, её это не спасет, не-а. От Джокера несет потом и мятными конфетками. И зубы в его раззявленной ухмылке почти все сгнили, забиты мясом своих жертв. Харли не может удержаться, хлопает его ниже спины, пока они спускаются по лестнице, шепчет что-то сильно напоминающее «красавчик». Джокер не знает, что ему делать с этой информацией. Хмурится, лыбится, сталкивает Харли с лестницы. Она балансирует на своих неуместных сельских каблуках, пытается хоть за что-то удержаться. Джокер мило улыбается до тех пор, пока она не цепляется за его рубашку, пока они не летят кубарем через двадцать три ступеньки. Ему кажется, что он сломал шею, а перед глазами текут, переливаются цветные пятна. Открывает один глаз, потом второй. Сиськи Харли упираются ему в лицо. Не самое неприятное место, где он был. Спихивает ее ворчливо, подавляет клокочущий в горле смех. Харли потирает ушибленную задницу, скалится совершенно беспардонно и задорно. Рвется из нее вот эта бешеная гиена, когтями царапает, зубами клацает, улыбается. Пачкает его губы наскоро красным, срывается с места, пока не получила лишнего, валит в женские угодья делать то, чего вовсе не умеет. Джокер курит на крыльце. Долго тянет никотин в паршивые легкие, мешает его кое с чем покрепче. Но это секрет, тссс. И все на своих местах. Саймон режет что-то кривым ножом, клац-клац, выйдет очередная поделка — как зарубка на стене камеры, копы всегда копы, даже через много лет наемничества. Рокко занят корветом, словно девкой. Любит эту тачку больше самого Джокера, хотя досталась она когда-то большой кровью, один из главных трофеев, вишенка на торте. Скэб чистит оружие, кривит лицо со шрамом. Джонни тискается с Тайко, ох уж эти телячьи нежности, поделенные на два хвостика. Это все рутина, это все привычка, это его пчелки рабочие, муравьишки под старым ботинком, но наличие пешек подтверждает реальность короля, так ведь? А потом Харли открывает дверь с ноги, выпускает наружу кухонные запахи — подгоревших блинчиков, средства для мытья посуды, горячего кофе и прогорклого виски. Джокер скалится, не поворачивается, чувствует, как она нависает над ним, руки в боки, оскал красной линией через все лицо, глаза такие на выкате, огромные, с прожилками красного, словно у нее Базедова болезнь. - Кушать подано, детки, - хрипло возвещает, тянет никотином, курит падла. Джокер любит, когда она курит, потому что от никотина её губы вкуснее во сто крат, ненавидит, когда смолит, потому что пепел остается повсюду — в диванных подушках и в волосах, на кровати, даже в трусах, если на то пошло. Наемники тянутся на кухню. Харли не обязана готовить, у Тайко лучше бы получилось, чем у этой криворукой сучки, но это тоже рутина, для Харли, не может соскочить, для Джокера, - не может не слизывать улыбочку джемовую прямо с рыхлого обжигающего блинца. Когда дверь хлопает, Джокер остается сидеть. Харли обнимает его сзади, запускает ладони под рубашку, туда, где ребра едва срослись, где шарахается в их клетке быстрое сердце. Гладит, ластится, кошка драная. А потом внезапно рождает мурашки, смех дикий и неконтролируемый. Джокер боится щекотки. Харли насилует его своей тупой шуткой, заставляет смеяться. Он с трудом поворачивается, хватается за её щиколотки, она прекращает. Комок мышечной ткани бьется о костяную клетку. Бум. - Не болит больше? - спрашивает Харли. Речь о сраных ребрах, вышедших через кожу, треснувших там и сям. Давно все зажило, конечно, но Харли слишком любит делать из всего трагедию. Он впивается пальцами в её обнаженные гладкие лодыжки. Нахер ему курица-наседка. Ему нужна жар-птица. - Давай устроим вечеринку, а, тыковка, - говорит. И это искренне. Надоела рутина, заебал этот часовой механизм, который никак не дотикает до нужной отметки. Харли так резко и радостно смеется, что вибрация отдается даже от её длинных белых ног. И потому внезапно даже для самого себя он целует смайлы, вытатуированные на её коленях, отпускает. Им есть, чем заняться. Ржака в том, что Харли наряжается Чудо-женщиной. И надо признать, ей идет эта короткая юбочка, этот тугой корсет, даже не смотря на то, что куплено все это в секс-шопе, как пить дать. Он заставляет её повертеться, покрасоваться, показать все свои прелести. Не разочаровывает, как и всегда. Он бы предпочел Бэт-гёрл, но так уж вышло, что у Харли дурной характер. Ладно же, говорят Бэтмен мутил с этой мужененавистницей. Стоит проверить. Джокер целует Харли насильно, скручивает запястья, лезет пальцами в кожаных перчатках прямо в трусы. Ему мешает остроносая маска, вся эта сбруя, чувствует раздражение и восторг одновременно. Эта шутка, может, и стара, как мир, но зато проверена временем. - Как ты посмел, смертный? - заносчиво и грозно вещает Харли, перехватив руку Джея, - именем добра, твоей тирании над этим миром пришел конец! - пафосно добавляет голосом Дианы, делает подсечку, за каких-то секунды три оказывается верхом на Джокере. - Да неужели? -усмехается Джокер, незаметно распыляет над ними веселящий газ. Знает, что не подействует. Но Харли на секунду теряет координацию, и Джокер пользуется, меняет их местами. Теперь Харли прижата к полу его кевларовыми латами. - О боже, мистер, - тоненько просит Харли, - спасите меня, мистер Бэтмен, от этого страшного, ужасного Джокера! - Харли закатывает глаза, прикладывает пальчики к широко раскрытому рту. Газ не действует, но они оба ржут, не могут остановиться. - Погнали, тыковка, - предлагает Бэтмен руку. Чудо-женщина с удовольствием принимает ладонь, легко вскакивает на ноги. Все-таки Диана мутила с Бэтсом, без сомнения. Супер-парень не в счет. Бэт-сигнал светится над зданием городской ратуши. Разгоняет облака, притягивает. Они крадутся в ночи рука об руку, и эта шутка просто рвет Джокера изнутри. И даже темный парик Харли не очень-то и бесит. Затейница херова. Хлопает её по заднице, для ускорения, да и просто чтобы выбесить. Харли кривит красные губы, поправляет диадему. Не опустится ниже заданной планки. Могла бы быть голливудской актрисой, в порно-версии. Оскара ей, видите ли, не хватает. На доблестных градоначальников напал никто иной, как Двуликий. Джокер любит иногда водить с ним дружбу, а иногда не очень. Психоз у всех проявляется по-разному, но вот у белого рыцаря Готэма чувство собственной важности явно зашкаливает. Его раздвоенное эго требует сатисфакции, требует призвать к ответу всю чиновничью рать. И это то, что нужно. И может, Бэтси выйдет поиграть. Они спускаются через крышу, с супергеройским приземлением, с пафосом и стойкой спина к спине. Харли, мать её, вся трясется от мелкого смеха, но держится. Джокер бы расцеловал её за такую стойкость, только не время. - Дент, отпусти их! - хриплым низким голосом вещает Джокер, чуть-чуть похоже, но он не уверен, что Бэтси вообще можно повторить, парень ведь уникален. Это можно признать. - Твоей тирании пришел конец, - ехидно добавляет Харли, выступая вперед, скрещивая руки перед лицом в фирменном жесте. Двуликий морщится. Видно, что решение дается ему с гребаным трудом. Если бы не Чудо-женщина, он бы, наверное, сыграл в излюбленные кошки-мышки, но страх перед амазонкой делает свое дело. Дент сдается. Если бы Джокер не играл свою роль, он бы сделал пару фоток этого придурка и выложил бы в Инстаграм. Так, на память о позоре Двуликого, чтобы потом ржать над ним вечно. Но он держится, впереди ведь самый смак. Когда Бэтмен милосердно отпускает Харви, наказав больше не разбойничать в городе, он больше не может держаться. Ржет, сложившись пополам, но старается смеяться низко, басом, как сделал бы Бэтс, если бы умел смеяться. Все городские чинуши в ебаном шоке. Бэтс не смеется. Бэтс даже не улыбается. Но никто не смеет даже шевельнуться. Он же мессия, гребаный спаситель, ему можно все. - Как мы его, а, Ди? - спрашивает, поворачиваясь к Харли. Она дергает плечиком, позволяет себе одну коротенькую шкодливую ухмылку. - Бэтмен, ты снова спас нас от ужасного Дента, - отмирает казначей Мейси, несмело улыбается, глазеет, пока Диана, словно красотка из одноименного фильма, поправляет высокие сапоги. - Конечно, все для Готэма, - милостиво соглашается Джокер, - не хотите ли расплатиться за эту маленькую услугу? - Что, простите? - вмешивается помощник мэра. - Гоните бабки, любезные, - смеется Диана, прокручивая в пальцах охотничий нож. Джокер смотрит на Харли. Она словно ходячая катастрофа. Принцесса была ужасна. Разве хотел бы он, чтобы случилось наоборот? - Или будет маленький, крошечный такой бум, - предлагает Джокер, хватая Харли за пятую точку, распуская руки змеями повсюду. Ему нахер не нужны эти бабки, он мечтает снять жаркую маску, выкурить сигаретку и загнуть Харли раком, может быть, даже и на Бэтмобиле. Это можно было бы устроить. - Папочка, давай будет бум! - внезапно плаксиво возвещает Харли. Лица чиновников вытягиваются. А Харли прикрывает рот ладошкой. Опростоволосилась. Блядская катастрофа на его голову. Губы трясутся, ходят ходуном. Из глаз текут слезки. Она ведь снова все испортила. Шутка заканчивается тогда, когда Джокер говорит, а не она. Джокер смотрит на Харли, на её заплаканное лицо, на чернявый парик на макушке, на весь этот антураж. Робины держат стариков из городской ратуши на мушке, а Джокер пялится на Харли. Он так сильно ненавидит её, что залепляет пощечину. Крошечную, но помада размазывается кровавым цветком. Сдирает парик, хватает за запястья, стирает рукавом остатки красного с её бледного лица, ерошит грубо её блондинистые тугие кудряшки. Она словно недоразумение, пиздец — пятиногая собака, плохо сыгранная роль и совсем старый-добрый анекдот. Она репей в его ноге, заусеница на пальце, царапина незаживающая. Не получается как следует её ненавидеть. - А давай, - внезапно отвечает. Пауза такая длинная, что дурочка успевает забыть, о чем это они. - Давай будет БУМ! - смеется Джокер уже нормальным смехом, сдирает маску, глотает пыльный холодный воздух, кривит шрамы в ухмылке. Их преследует все сразу — запах гари, ударная сила взрывной волны, вой сирен и шорох покрышек по гравийной дороге. Джокер не оборачивается. В ушах шумит кровь, в уши верещит что-то Харли. Смеется, оглушает, раздражает и бесит, - все, как обычно. Он не знает других способов, а потому просто затыкает её большой рот поцелуем. Она отвечает сразу же, затягивает его куда-то глубоко, под лед своих снежно-синих глаз, ведь она их не закрывает никогда, пялится искренне, с обожанием. Её сердце стучит о его грудину. Бум. Бум. Бум. Это словно вирусная инфекция, зараза какая-то. И унять бы свое, но не получается. Отвечает в унисон. Бум, как и обещал.