J hates H

Джокер смотрит через пуленепробиваемое стекло своей камеры на неё. Острые каблуки-стилеты, узкая юбка-карандаш, красный цветок губ и смешные очки-половинки. Она похожа на порно-актрису, а хочет выглядеть школьной учительницей. Перепутала кино, влезла не в тот кадр. У неё на блузке расстегнуто слишком много пуговиц, и краем глаза он видит фантом, призрак её красного бюстгальтера. Он не впечатлен, но глаз оторвать не может. Может быть, слишком давно не смотрел на хорошеньких женщин, глянцевых, идеальных, волосок к волоску, чтобы помада оставляла жирные следы на губах, а смех отдавался в ушах звуком колокольчиков. А может, в Аркхаме слишком скучно без его заклятого врага. Её зовут Харлин Квинзелл. И это не совпадение. Джокер не верит в совпадения, карма, сука бешеная, настигнет каждого. И раз уж за него решили, что да как будет, пусть её зовут Харли Квинн. Чертов Арлекин. Джокер фаталист, только никому не говорите, а то ведь можно получить ухмылочку со штемпелем прямо из Глазго. Она смотрит на него с интересом, завороженно, вертит в тонких пальцах с красными ногтями свой бейдж, облизывает пухлые пошлые губы, приподнимает одну бровь. Очки съезжают на кончик носа. Она знает, что хороша, она думает, что нравится ему. И он не разочаровывает, подмигивает ей, салютует двумя пальцами и произносит одними губами: «Хей, девочка». Она пунцовеет и отворачивается. Вот так просто. Каких-то пятнадцать минут, и он превратил её в свою собственность, привязал к себе невидимым поводком, перетряхнул в ней все, что есть, вывернул, собрал заново по деталям. Легкая добыча. Скучная игрушка. Как и все в этих белых стенах. Джокер быстро забывает о Харлин. Она — шестеренка системы, она — всего-навсего часть огромного механизма, который вертит жизни простых людей. Без неё ничего не изменится. Не уникальна, не интересна, ненужная деталь. Белый мусор. Падаль, трэш. Ему легко отсортировать все воспоминания о ней в специальную часть мозга, где хранятся, словно забытые вещи на чердаке, его мысли и впечатления о несущественных мелочах. И его неприятно поражает, что мысли о ней возвращаются, когда он поздно ночью лежит без сна на своей койке и смотрит в потолок. Раз овечка — у Харли синие глаза, цвета снежной крошки в буран. Два овечка — у Харли крутые бедра, обтянутые этой неприличной юбкой. Три овечка — у Харли вздернутый нос, веснушки просвечивают сквозь пудру, бледные на бледном. Она совершенно бесполезна, скучна, обыденна. Она — соседская девчонка без прикрас. Но он думает о ней, не может засунуть воспоминания в чулан. Джокер скрежещет зубами, желваки ходят на скулах. Сто овечек. Её назначают его лечащим врачом. И это даже интересно. Первое интересное событие, которое происходит с ним в Аркхаме. Врачи предсказуемы, врачам надо залезть к нему в черепную коробочку, подцепить нужную им информацию, вытащить на свет, препарировать, дать ей значение и цель, соединить в куски лоскутного одеяла, чтобы картина стала целой, пусть и нитки трещат. Всем им нужны причины и следствия, нужны объяснения. Их не устраивает простое и свойское no reason. И это смешно. Харли сидит за столом напротив него. Руки на блокноте, диктофон лежит идеально ровно. Это их первая встреча один на один, без пуленепробиваемого стекла, разделяющего их. И наплевать, если честно, что руки у него скручены смирительной рубашкой. Это мало что меняет. Квинзелл облизывает губы, стучит карандашом по поверхности блокнота, царапает дерево острым ногтем. И Джокер внезапно понимает, почему же он думает о ней, не может остановиться. Она красива. И это открытие о самом себе поражает его. Он не делит людей на мужчин и женщин, на объекты похоти, ярости, ревности. Он не испытывает к ним эмоций. Люди — это инструменты, материал, из которого он лепит новый мир, удобную и подходящую ему реальность. Но Харли красива. И это правда. Она отличается. Она инструмент, но прекрасный. Это затруднит Джокеру жизнь, не стоит сомневаться. - Как Вас зовут, мистер Джокер? - тем временем спрашивает устало Харлин. Не смотрит на него, боится. Они все боятся, что он маг какой-то, может загипнотизировать, затянуть в свою черную дыру. Если бы это было правдой. Ха. А правда в том, что это они хотят быть затянутыми туда, в небытие. Так удобно быть мерзавцами, когда на все есть оправдание. Джокер. Кость в горле Готэмской полиции, манипулятор, искусный чтец человеческих сердец. Мам, я не хотел, злой мальчишка меня заставил. Вот так. Джокер смотрит на Харли, препарирует её своим взглядом, режет на ленты и неровные куски. Она задает вопрос лишь потому, что это написано в её чертовом блокноте. На самом деле ей не хочется знать. Важно ли, как зовут психопата, взорвавшего больницу с детишками? Нужен ли его возраст, точный вес и рост? Кому какая разница, какие оценки у него были в школе, и любил ли он покурить косячок на заднем дворе? Мозгоправы думают, что да. Им ведь нужно шить белыми нитками цельную картину. Но только не Харли, понимает Джокер. Ей хочется спросить что-то совсем иное. И тогда он решает подыграть. - Неверный вопрос, док, - сетует он, хочет сложить руки на груди, но не может — мешает смирительная рубашка. И тогда он пялится на её грудь. Белье под белой блузкой действительно красное. И это смешно. Чистое порно. Его тело реагирует на эту мысль, мышцы болезненно сжимаются. Внезапно он понимает ещё кое-что. Харли не просто красивая, он хочет её. Тело — это тоже инструмент. Чтобы жить, нужно функционировать — есть, иногда спать, тренировать мышцы, чтобы они не атрофировались. Секс не входит в число того, что действительно нужно телу для жизни. И Джокеру секс не нужен. Это атавизм — горячая смесь гормонов и эмоций. Все это лишь мешает делу, подстегивает человеческое эго. Использовать это можно, но никак не для себя. Бесполезный инстинкт размножения, желание осеменить сучку. Ему противно от самого себя, от того, что его тело реагирует на её красную помаду, тугую блузку, обтягивающую юбку и очки-половинки. Ему смешно от самого себя. Он, может быть, и возомнил себя монстром, но человеческого в нем очень много. И это, по сути, даже хорошо. Волк не подманит человека, какую бы шкуру не надел. - У Вас хорошие глаза, мистер Джокер, - тем временем говорит Харли. И это не вопрос. Утверждение. И вот теперь она смотрит в эти его глаза-провалы, в черную бездну, затягивающую и раздирающую, в мертвую пустоту. Так говорят. Джокер не согласен. В зеркале все смотрится немножечко иначе. Её слова поражают его снова. И не потому что у неё щеки порозовели, не потому что пальцы мусолят карандаш так долго, что остались следы от ногтей на дереве, не потому что над верхней губой появилась испарина. Не поэтому. Все потому, что она сказала это слово. Хорошие. Не красивые, не магнетические, не пугающие. Хорошие. Чертова кукла. Джокер кидается на неё очень быстро, пытается задушить, глядя в эти синие-синие глаза, пока они не закатятся, не погаснут. У неё мягкая тонкая бумажная кожа, на завтра на ней останутся синяки — черные и уродливые. От этих мыслей во рту пересыхает. Ресницы Харли трепещут, она смотрит на Джокера, не отрываясь, губы раздвигаются в улыбке. Он улыбается в ответ, отпускает. Позволяет охране скрутить себя, позволяет вколоть себе седативов. Это неважно. Они поняли друг друга. Джокер насиловал женщин. Это правда. Не помнит сколько раз и кого именно, но виновен. Не сожалеет, так, констатация факта. Линия на его лице, шрам в излучине губ. Не из похоти, нет, как способ достичь своей цели. Лежа на койке с руками, заломленными за спину, с синяками, разливающимися по лицу, ломотой, зарождающейся в костях, он понимает, что насилие с Харли бесполезно. Не для неё. Для него. Он хочет, чтобы она стала его собственностью добровольно. И цель есть — она ведь ключ от всех дверей, его пропуск из застенок, его билет в один конец из Аркхама. Ещё она красива, ещё он её хочет. Но это вторично. Это он сумеет вывернуть наизнанку. Харлин не решается на новую сессию. Джокер не может больше ждать. По многим причинам. Его время истекает, его магия увядает. Нужно действовать здесь и сейчас. Он приходит в её кабинет поздно вечером. Во время смены охраны. У них есть всего десять минут. Но этого вполне достаточно. Она поднимает взгляд от бумаг и ошарашенно смотрит на него, прямо в глаза. Её пальцы дрожат, а рука тянется к ножу для бумаги. Губы трепещут, силится что-то сказать, но не может — его ладонь на её губах. Джокер тянет её за руку, поднимает, усаживает на стол. Она так сильно трясется, а из глаз хлещут слезы. Она думает, что он сейчас убьет её. Быть может, в каком-то смысле. - Я сейчас уберу руку, только попробуй пискнуть, - шипит Джокер. Он знает, что она закричит, и ждет этого. Потому что у него есть средство против её страха. Средство крепкое и надежное. Он давно не использовал его, но сегодня в настроении как никогда. Харли ведь это заслужила. Она как болванчик кивает головой. Он отнимает ладонь, она набирает в легкие побольше воздуха. Джокер смеется надтреснуто, впивается в её губы своими. Она мычит что-то удивленно и испуганно, а он скручивает её запястья за спиной, крошит своей хваткой её хрупкие кости. Отодвигается, смотрит в её глаза. Она не произносит ни слова. Молчит и смотрит. А потом садится поудобнее, раздвигает ноги. В его голове бьется столько мыслей за раз — самодовольство, сломал, вытрахал все, что было в её светлой головенке, тщеславие, эгоистичный восторг. Но это все где-то на периферии. Это все неважно. Самое главное — это её раздвинутые ноги. И это так бесит, выводит из себя. Он не может сосредоточиться ни на электронной карточке-ключе на её поясе, ни на ключах от её машины, ни на артерии, бьющейся на её шее, которую можно взрезать так легко. Его влечет лишь одно — она сама. Джокер низко рычит, снова впивается в её губы. Пульсация мыслей затихает, превращается в белый шум. У них всего шесть минут. Он разводит её бедра шире, сдвигает белье в строну, входит в её тело, запрокидывает голову, позволяет склонить её к себе на плечо. Первобытная эмоция. Тупая, совершенно неэлегантная. В ней. И это хорошо. Это приводит голову в порядок. Не нужно ничего решать. Есть только одна цель — она. Джокер трахает Харлин быстро и смазанно, не так, как ему бы хотелось. Но у них всего пять минут. Держит её за запястья одной рукой, другой упирается в столешницу. Она переплетает ноги у него на поясе, притягивает ближе. И это безумство. Пересменок заканчивается. Адреналин бьет по венам. Она втыкает свои красные ногти ему в спину. Он щерится, хватает её за горло. Кончает. Целует. Смеется. Харли смотрит на него, кривит свои красные губы со смазанной помадой в усмешке и произносит: «Ещё». Джокер хищно ухмыляется. Иногда эмоции не так уж и бесполезны.