Начало мая 1272 г., Нильфгаард
Вокруг было… величественно. Морин приходилось видеть и большую роскошь в домах у друзей отца – больше золота, блеска и бархата, меньше вкуса и изысканности. Морин видела здания и монументальней – Имперский стадион, прижизненно носивший имя известного мецената Хувенагеля, потрясал не только огромным ристалищем, но и роскошными ложами, способными вместить до полусотни человек каждая. Морин уже успела побывать в прославленном особняке мадам Анадоорн, законодательницы имперской моды, которая одна умела нарядиться так, что предписанные этикетом черные одежды становились настоящим событием, и двору оставалось только покорно вторить ее выбору. Особняк мадам Анадоорн, как и она сама, был воплощением изящества, вкуса и гармонии. Но ничто из виденного ранее не могло сравниться с Императорским дворцом в величии. Стены, сложенные из белого камня, озаренные светом факелов, плыли в вечерних сумерках, будто презрев силу земного притяжения, создавая у тех, кто оставался за их пределами, иллюзию совершенно отдельного мира – недоступного, надменного, манящего. А при свете дня дворец слепил глаза случайного наблюдателя белизной, как бы напоминая, что Великое Солнце имеет вполне земное воплощение. Сейчас, в тишине расправляющегося полога ночи, стройные шпили башен пронзали темный, усыпанный звездами купол, словно бросая вызов самому небу. И невозможно было ступить под их сень, не испытав хотя бы толики восторженного трепета и, может даже, священного благоговения. Город Золотых Башен был сердцем Нильфгаарда, дворец был сердцем столицы, концентрируя всю силу и мощь Империи, ее надежность и устойчивость. И был еще Император, слава которого была всегда связана незримыми нитями с этим местом, последним штрихом завершая впечатляющий триумвират. Морин поднималась по широкой и неожиданно просторной лестнице, опираясь на руку отца, и старательно придерживала юбку, чтобы не наступить ненароком на подол. Невозможно было и пытаться угадать, что ждет ее внутри резиденции Императора, и Морин ощущала легкую дрожь от сочетания обуявшего ее волнения с предвкушением чуда. Убранство дворца было не менее впечатляющим, чем само здание. Тут царили все те же величественность, красота и надменность: массивные балки и колонны уравновешивались просторными галереями, толстые, тяжеловесные стены – огромными окнами, застекленными цветными витражами самого разного содержания, малое количество убранства в залах и комнатах оправдывалось его изяществом, необычностью и изысканностью. Морин, впервые очутившись на настоящем императорском приеме, не понимала, чего же ей хочется сильнее – впитывать окружающее великолепие или глазеть на гостей: высокопоставленных сановников, блистательных победоносных генералов со множеством орденских лент и знаков, обворожительных дам... Наверняка, в толпе затерялись и коварные шпионы, и, может, даже могущественные чародеи, правда распознать их она бы вряд ли сумела. Все оттенки черного, слегка разбавленные серебром отстрочек и беек, золотом перстней и кипенной белизной манжет и воротников, в хаотичном, но не бесцельном танце кружили по дворцовым залам. «Не стоит забывать, – вспомнила Морин напутствие сестры, полученное перед отъездом, – что лишь для ничтожной части придворных такой бал является просто развлечением. Все остальные преследуют свои интересы – заключают союзы, подыскивают партию, распускают и коллекционируют слухи. Поэтому стоит быть очень осторожной, вдвойне внимательной и втройне – выдержанной и аккуратной в высказываниях». Но младшая дочь графа Риддана Ваэра аэп Гедынхеля искренне считала, что уже вполне неплохо представляет себе изнанку придворной жизни, и теперь, наблюдая живописное людское смешение, Морин втайне надеялась, что в скором времени, влившись в благородное общество, она сама сможет плести увлекательные интриги. Расставшись у входа в бальную залу с отцом, который, казалось, приметил знакомого в праздничной толпе, Морин расслабленно вздохнула. Ей вовсе не хотелось весь вечер ходить за ним по пятам, отказывая себе в удовольствии найти хоть какое-нибудь приключение. Стараясь осторожно лавировать между гостями, Морин оценивающе озиралась вокруг, стремясь поскорее приметить все самое интересное, а главное – всех самых интересных, с кем бы стоило завести знакомство. Первые несколько минут ей мерещилось, что все смотрят на нее и оценивают, шушукаются и бросают не слишком дружелюбные взгляды. Она постаралась незаметно оправить платье и осторожным жестом пригладить волосы, но потом с некоторым разочарованием осознала, что на самом деле никому до нее нет почти никакого дела. – Девочка моя, сдается мне, ты кого-то ищешь? – она не заметила, как вернулся отец, видимо, уже закончив свои дела. Впрочем, Риддан Ваэр аэп Гедынхель мог просто отложить их на более позднее время, чтобы быть сегодня ближе к так внезапно ставшей взрослой дочери, взволнованной самым первым в жизни императорским балом. – Да, папенька, – ответила Морин, высматривая в толпе хотя бы мало-мальски знакомые лица. – Я надеялась, что смогу встретить здесь ван Реенов. Альма, кажется, уже знает в обществе всех и вся, а Маркус… – Маркус уже взрослый офицер на имперской службе, и ваша детская дружба теперь рискует показаться не такой безобидной, как раньше, дорогая, – озабоченно покачал головой аэп Гедынхель. – Ты умная девочка, должна понять. Свет, моя милая, это не уютные приемы в нашем доме – для того, чтобы доброхоты подхватили и разнесли на всю столицу досадную сплетню, слишком стараться не нужно. – Папенька, не стоит так переживать, — закатила глаза Морин. — Со стороны ведь все выглядит довольно просто. Я почти с пеленок дружу с Альмой. У Альмы есть брат, в сопровождении которого она чаще всего появляется в свете. И нет ничего предосудительного, если встретившись с давней подругой, я немного поболтаю и с ее приветливым братом тоже, – и девица обворожительно улыбнулась отцу. Тот вздохнул. Он никогда не умел вовремя пресекать сначала детские, а теперь — становящиеся все менее невинными капризы. – Не бойтесь, отец, – Морин, лукаво улыбаясь, перешла на более формальное обращение. – Я не сделаю ничего, что могло бы опорочить честь семьи и бросить на вас даже малейшую тень. – Я надеюсь, моя милая, – ответил отец, погладив ее по плечу. – Я вынужден вновь тебя оставить. Постарайся не заскучать. Думаю, со своими делами я разделаюсь довольно быстро, и, если ты к тому времени уже устанешь от здешней кутерьмы, мы сможем вернуться домой. Аэп Гедынхель заговорщически подмигнул дочери и устремился сквозь залу, вскоре присоединившись к нескольким кряжистым, нарочито разодетым купцам, облюбовавшим стол с закусками. Морин взволнованно вздохнула и, уже не оглядываясь на отца, влилась в праздничную толпу, наслаждаясь атмосферой праздника, окружающего ее веселья и мнимой праздности. Бальная зала шумела и гудела. Казалось, что все вокруг знакомы друг с другом: раздавались прохладные светские приветствия, долетали отголоски ничего не значащих бесед о погоде и очень волнующих – о победах на Севере, звенели бокалы и жеманно-сдержанный женский смех. Морин, нервно стискивая пальцы и старательно улыбаясь, всматривалась в лица, пытаясь разобрать по движениям губ, о чем же говорят придворные, будто понимание этого могло приблизить ее к моменту, когда и она сама станет здесь по-настоящему своей. В какой-то момент толпа зашелестела и начала расступаться, и взгляд Морин, как и всех вокруг, оказался прикован к одной-единственной гостье. Невысокая, по-девичьи стройная женщина степенно плыла через залу. Скользила по отполированному мрамору, уверенно и бесшумно переступая под стелившимся по полу тяжелым подолом. Платье ее хоть и было чернильно-черным, но выглядело вовсе не по-нильфгаардски: тяжелый бархат обрисовывал крутые бедра, из-под расстегнутого на груди узкого кафтанчика выплескивались белоснежные кружева, с одной стороны, деликатно прикрывавшие, с другой – еще сильнее подчеркивавшие декольте. По белым складкам воротника вызывающе свободно змеились иссиня-черные крутые локоны, в ушах сверкали крупные бриллианты. Изящную шею украшала бархотка с черной звездой, рассыпавшей искры драгоценного блеска. Красота дамы была такой же холодной, как и безупречной, а чуть насмешливая улыбка на тонких губах вовсе не делала мраморно-белое лицо приветливее. Морин, механически сделав пару шагов назад, тут же почувствовала себя бесцветной и жалкой, одетой до невозможного бедно и невзрачно в сравнении с этой странной, пугающе прекрасной женщиной. Гостья, держа длинными тонкими пальцами хрупкую ножку бокала с вином, шла прямо на нее, и Морин почему-то захотелось уменьшиться в несколько раз и спрятаться подальше. «Сейчас она подойдет ближе, смерит меня презрительным взглядом, – зароились в голове мысли, – будто рядом с ней я – бледная, едва заметная тень. Всем видом продемонстрирует, что мне никогда не стать такой, как она. И ведь она будет права, все так, именно так!» Но Морин ошиблась. Необычная гостья прошла мимо, даже не удостоив ее вниманием – словно там, где стояла девушка, на самом деле было пустое место. Морин заметила лишь бесстрастный взгляд фиалковых глаз, ни к кому определенному не обращенный, и уловила аромат сладких духов, будто из цветущего сада повеяло сиренью и чем-то терпким, ягодным. – Морин! – сзади легко тронули за рукав, досадно отвлекая от созерцания удаляющейся дамы. Морин вздрогнула и обернулась, натягивая на личико по-светски прохладную, заранее отрепетированную перед зеркалом улыбку. – Да? Маркус ван Реен, старший сын лучшей подруги ее матери, добрый друг ее детства, чуть склонил голову и по-военному щелкнул каблуками. Он возвышался над ней почти на полторы головы, и шеврон с серебряным черепом бригады «Наузикаа» на рукаве новенького парадного мундира оказался почти прямо перед ее глазами. Когда Морин подняла взгляд, он неловким движением попытался загладить назад пшеничного цвета волосы и немного смущенно улыбнулся. – Я покривлю душой, если скажу, что не ожидал увидеть тебя здесь, – не по-светски искренне и тепло произнес он. – Альма уже убежала пошептаться с подругами, но, кажется, обретается где-то поблизости. И она, кстати сказать, рассчитывала поймать тебя и выпытать все последние новости, если так можно выразиться, в мельчайших деталях. – Я, признаться, тоже вас высматривала, – Морин еще раз улыбнулась, в этот раз более сердечно, и невольно посмотрела в сторону, куда направилась таинственная гостья. Но та растворилась среди толпы гостей так же неожиданно быстро, как и появилась. – Кстати, кажется, я впервые вижу тебя в форме, – стараясь избавиться от послевкусия странной встречи, рассеянно произнесла Морин. – Ты так внушительно выглядишь в этом мундире, Маркус, – настоящий офицер! Он благодарно кивнул, но тут же, будто вспомнив что-то не слишком приятное, со вздохом произнес: – Не знаю, говорила ли тебе Альма… Я закончу офицерскую подготовку через месяц, Морин, и получу, наконец, лейтенантскую нашивку. А после мой батальон выступает к Соддену, на подкрепление гарнизона, расквартированного у переправы через Ярру, а позже, судя по всему, мы отправимся дальше на север, к границам Редании. Не то, чтобы это казалось по-настоящему опасным – неудобства там нынче доставляют разве что голодные полудикие лесные герильясы. Но что Альма, что матушка уже места себе не находят, – он невольно улыбнулся. – Квохчут, как парочка куриц. – Ты уходишь на войну? – Морин тотчас же забыла и загадочную женщину, и то, что так вскрикивать было, по меньшей мере, неприлично. Нет, она бесспорно знала, что Маркус с отрочества грезил военной карьерой, на пару с подругой гордилась им, когда несколько лет назад он поступил на службу, а после искренне сокрушалась, когда, приезжая в дом ван Реенов, не встречала там его, перебравшегося в казарму. Но только сейчас, посреди сверкающей множеством свечей торжественной залы, Морин окончательно поняла, что друг ее детства вот-вот отправится туда, где идет самая настоящая война. – Морин, – успокаивающе произнес Маркус, – не стоит так переживать. В конце концов, я – офицер, а не простой солдат. Да и дело по большей части уже сделано – нам осталось нанести едва живым силам нордлингов последний решающий удар, и я верю, что это произойдет очень быстро. Вы даже не успеете по мне соскучиться, как я вернусь, чтобы лично рассказать, как мы, наконец, поставили точку на жалких попытках реданцев и каэдвенцев сопротивляться. Послушай, – понизив вдруг голос, произнес он, выразительно глядя на Морин. – Может, ты согласишься вырваться из этой толкотни на минутку? На Большом Балконе, говорят, сегодня играет струнный оркестрик. Маркус, оправив мундир, поклонился и предложил Морин руку, затянутую в белоснежную перчатку. Сердце Морин учащенно забилось Может быть, Маркус наконец откроет свои чувства, о которых она давно подозревала? Неужели ее приглашают на легендарный Большой Балкон на первом же императорском приеме? Это было смелее любых ее мечтаний, даже самых невероятных. Морин, даже не вспомнив об обещаниях, совсем недавно данных отцу, без колебаний приняла протянутую руку. – Я верю, что мы все будем гордиться тобой. Ты должен стать прекрасным офицером, я уверена! – Морин щебетала незначительные глупости по пути к выходу, изо всех сил пытаясь скрыть охватившее ее волнение Большой Балкон был на удивление пуст. Струнный квартет, спрятанный за полупрозрачной занавесью и впрямь выводил приятную, тонкую мелодию. Эта часть Императорского дворца в дни многолюдных приемов негласно считалась местом, пригодным для интимных встреч и куртуазных бесед, не предполагавших присутствия рядом лишних глаз и ушей. Конечно, уединиться полностью и здесь было невозможно. Иногда мимо с деловитым видом проходили слуги, порой сюда заглядывали другие гости. Ходили слухи, что в углу среди горшков, укрытый зеленью, всегда сидит шпик, подслушивая, о чем шепчутся ищущие уединения. Впрочем, шпионам не было дела до милых глупостей влюбленных или светских сплетен давних подружек – любой, кто не собирался обсуждать на Большом Балконе излишне опасные темы, не представлял для имперской разведки никакого интереса. Маркус с наслаждением вдохнул прохладный майский воздух, напоенный ароматом цветущих яблонь, и облокотился на массивные перила. – Как же приятно вырваться из этой напудренной толпы. Знаешь, иногда мне кажется, что в казарме было даже уютнее, чем здесь, среди всех этих напыщенных идиотов. Но как бы я не презирал подобные сборища, все же не смог отказать Альме в этот раз. И… пожалуй, не решился упустить возможность увидеть тебя перед отъездом. Он замялся, отвел глаза и, неуверенным движением стянув с рук перчатки, бросил их на широкий поручень. – Кто знает, когда я снова вернусь в столицу? Маркус напряженно вглядывался в Морин, будто пытаясь разгадать ее мысли, а Морин пристально смотрела на белоснежное пятно на светлом мраморе перил. «Он снял перчатки…» Какое-то время она бездумно разглядывала непременную деталь любого придворного наряда, так легкомысленно отброшенную прочь, а затем, словно очнувшись, слегка вздрогнула и посмотрела собеседнику прямо в лицо. – Маркус, – она сделала выразительную паузу, пытаясь собраться с мыслями. – Не стоит так говорить. Они вовсе не напыщенные идиоты. Ведь среди них наверняка есть и твои командующие офицеры, и даже сам Император – он тоже где-то там. Вдруг кто-то услышит? Сердце ухало в груди, заглушая мелодию, но Морин старательно пыталась не выдать волнения. Еще раз глянув на перчатки, сиротливо оставленные на холодном мраморе, она повернулась к занавеске, делая вид, что слушает музыку. «Интересно, остановит ли это его?» – Я думаю, – он приблизился и наклонился к ней, перейдя на полушепот, – что Императору это все показное великолепие обрыдло не меньше, чем мне. Возможно, даже и больше – он за этим наблюдает гораздо дольше, чем мы с тобой. Но если ты просишь, – весело добавил он, – то я умолкаю, Морин. Помнишь, когда мы играли в детстве в имении твоих родителей, ты всегда была заводилой? А я, даже будучи старше, всегда тебя слушал, пускай Альма потом и дразнилась по возвращении домой. Краем глаза Морин заметила его улыбку и в тот же самый момент почувствовала легкое прикосновение к своей руке. Одновременно замолк оркестр, последний раз пропели скрипки, и повисло напряженное молчание, разбиваемое лишь шумом недалекого фонтана, почти скрытого от глаз густыми зарослями декоративного кустарника. – Наверное, потому что ты обычно оказывалась права, Морин, – неожиданно севшим голосом закончил он. Морин не на шутку взволновали его слова и его поступок. Никогда еще их непринужденное общение не заходило так далеко. Никогда шутливые поддевки и дурашливые комплименты не произносились таким проникновенным тоном. Почему-то она точно понимала, что Маркус серьезен, что это вовсе не странный и, в общем-то, неуместный розыгрыш. И что это прикосновение вовсе не случайно. Голую кожу его руки отделял от ее собственной кожи только один слой ткани – ее шелковая перчатка оказалась последней преградой на пути между благородной графской дочерью, мечтой многих женихов, и очередной девицей с не слишком хорошей репутацией. Строгий светский этикет допускал принятие дамой руки кавалера в перчатке, но прилюдное соприкосновение голыми руками всегда негласно считалось подтверждением того, что двое готовы заявить об особой близости связывающих их отношений, и в случае, если девица была не замужем, это было отменным поводом для скандала. И сейчас Морин понимала, что оказалась в одном шаге от того, чтобы преступить черту, за которой начиналась сумрачная зона общественного презрения. Граница была столь призрачна, а Маркус так хорошо знаком, что удержаться и не ответить порывом на порыв – сбросить следом за ним и свои перчатки, разрешив коснуться кожи – было очень сложно. Раньше – до судьбоносного назначения отца – она бы, пожалуй, не устояла. Ван Реены, бесспорно, были ниже по происхождению, но не настолько, чтобы их брак был невозможен, а Маркус имел все шансы завоевать ее сердце. Но теперь… Что подумает отец? – Надеюсь, ты сможешь понять, что и в этот раз я права, – грустно произнесла она. – Музыка кончилась. Думаю, нам лучше вернуться внутрь. Отец сейчас меня потеряет. Маркус вздохнул и сделал шаг назад. В глазах молодого офицера читалось огромное разочарование, но он все же рискнул продолжить, движимый присущей ему настойчивостью: – Морин, я менее всего хотел бы, чтобы ты поняла меня превратно. Но, зная, что вскоре уеду – и уеду далеко – я просто не могу сейчас не произнести то, что собирался. Это был бы не я, понимаешь ли… Он снова замялся и с силой потер лоб. – Мы ведь дружим много лет, Морин, ты, я и Альма. Ты всегда была нам как сестра. Но… не для меня, пожалуй, хотя, Великое Солнце, что я несу? Была, конечно, всегда была, но не сейчас. Ты – гораздо большее, Морин. Уже давно. Маркус тяжело вздохнул и решительно взял с перил брошенные перчатки. Оркестр, словно переведя дух, заиграл снова, на этот раз – какой-то неуместно легкомысленный мотивчик. Морин молчала. Маркус отвел глаза, зачем-то протер рукавом и без того сверкающую бляху на плече и буркнул: – Прости. Я должен был попытаться. – Маркус, – Морин, словно преодолевая внутреннее сопротивление, с опаской коснулась его все еще непокрытой руки. Заметив, как он замер, она легонько погладила его запястье. – Я ведь тоже не хочу, чтобы ты понял меня превратно. Ты мне очень приятен, но… я ничего не могу тебе обещать. Как бы мне ни хотелось сейчас дать тебе хоть какую-нибудь надежду, я слишком завишу от воли отца. И он, похоже, считает тебя неподходящей партией. Особенно теперь, когда все так изменилось. Ты ведь понимаешь? Он недовольно дернул подбородком, словно отметая любые сомнения в своей состоятельности как жениха. Морин нравилось и льстило это упорство, да и так глупо испортить давние отношения с другом детства ей вовсе не хотелось. К тому же Маркус наверняка еще раскроет скрытый в нем потенциал, и тогда отец, возможно, смягчится? – Но я уверена, ты еще раскроешь свой потенциал. Кто знает, какой славой ты покроешь себя на войне? – она ободряюще улыбнулась, видя, что ее слова произвели нужное впечатление. – Мои слова о прекрасном офицере — не просто дружеский комплимент. Чувствуя тепло его руки сквозь шелк, Морин прочертила легкую линию от запястья к пальцам и произнесла: – Пойдем, иначе нас будут искать, – и уже направляясь к двери, она оглянулась: – У тебя есть год. Я не собираюсь замуж раньше следующего лета, но и слишком откладывать это событие не намерена. Он просиял и улыбнулся гораздо ярче и шире, чем позволяли приличия. Морин, покидая балкон первой, казалось, ощущала спиной его взгляд – полный надежды и юношеского пыла. Выйдя с Балкона, она торопливо, но изящно поклонилась следовавшему за ней другу и постаралась скрыться в толпе. Не то чтобы ей хотелось поскорее избавиться от компании Маркуса, но Морин была смущена, взволнована и немного растеряна, хоть и старалась при разговоре выглядеть как можно увереннее, – и сейчас ей требовалось время, чтобы вернуть себе душевное равновесие и набраться сил. «Впрочем, – подумала она, невольно хихикнув, и тут же смущенно прикрыла губы ладонью, – пусть хорошенько постарается, раз уж ему так хочется. Маркус, милый давний друг, славный, настойчивый и целеустремленный Маркус – удиви же меня! Почему бы и нет, если ты и впрямь… влюблен?» Отчего-то ей казалось, что все случившееся – только начало грядущих приключений, и в ее же интересах быть готовой ко всему. «Что же будет дальше… Корзина синих роз из Назаира от тайного поклонника? Драгоценный подарок? Прогулка на лодке по Альбе? – размечталась она, наблюдая за игрой свечей в канделябрах. – Как же все это увлекательно!» – Морин, – голос отца прервал ее взволнованные размышления. – Я почти потерял тебя, дитя мое. Подойди, я должен тебя кое с кем познакомить. Рядом с отцом, задумчиво потирая ладони, стоял поджарый, едва начавший седеть мужчина с цепким, настороженным взглядом. Морин этот человек показался смутно знакомым, впрочем, точно вспомнить, где и при каких обстоятельствах он ей встречался, сразу не вышло. Она легко улыбнулась и совершила изящный полупоклон, полагая, что большего от нее не требуется – на груди отцова собеседника не было даже баронского знака, не говоря уж о графском, а, стало быть, не было ровным счетом никакого смысла в излишнем подобострастии. – Господин де Ридо, – Риддан Ваэр аэп Гедынхель одобрительно кивнул и мягким жестом указал на дочь. – Вот оно, мое не единожды упомянутое нынче младшее дитя, Морин аэп Риддан Ваэр, душа и отрада старика. Ее старшая сестра, увы, не смогла к нам сегодня присоединиться. Недомогание, знаете ли. – Понимаю, – кивнул мужчина, чуть кланяясь Морин. – Ваттье де Ридо, виконт Эиддон к вашим услугам, сударыня. Рад знакомству. Весьма рад. И Морин, с трудом одолев пробежавшую по спине дрожь, поклонилась еще раз – гораздо, значительно ниже.***
– Позволишь высказать мою точку зрения, Ваттье? – советник де Кретье, пригубив из бокала с золотистым напитком, слегка поморщился. Он не слишком любил этот год, но не так давно сменивший опального Кеаллаха молодой императорский сенешаль до обидного редко интересовался соображениями де Кретье, снаряжая провизию к приемам, и совершенно зря. – Не чересчур ли юна пташка? – В существующих кондициях, де Кретье, нас не устроит вторая Айна Дермотт, – возразил де Ридо, провожая глазами натужно прямую спину графа аэп Гедынхеля, удалявшегося в сторону выхода из душной залы. Белокурая куколка, придерживая отца под локоть, семенила рядом, слегка нервно комкая ручкой его отглаженный рукав. – Нам, так сказать, не ко двору слишком умная, – особо выделил Ваттье де Ридо, обратив взгляд на озадаченного советника, – женщина. Куда больше подходит девственно белый лист, на котором, де Кретье, будет весьма удобно писать письма в Торговую корпорацию. Я, признаться, довольно редко ошибаюсь в таких изящных материях и, поговорив с этим цветочком несколько коротких минут, нахожу справедливым допустить, что не ошибаюсь и в этот раз. – Почему бы тебе самому… – осторожно начал советник, но Ваттье де Ридо прервал его недовольным жестом. Глава разведки не мог не думать о том, насколько юная аэп Риддан Ваэр походила на Кантареллу: и сахарной внешностью, и серебристым смехом, и обманчиво чистой наивностью в глазах. «Еще не хватало», – раздраженно подумал де Ридо, а вслух произнес: – Я, пожалуй, оставлю этот вопрос без ответа, де Кретье. С твоего, так сказать, соизволения.