Им светит темнота

Константин очнулся от странного чувства паники, попытался развернуться и сразу зашипел от резкой боли в руке. Казалось, что под кожей что-то треснуло и разорвалось. Глаза слипались от слабости, кровь текла с предплечья задорными ручейками и капала на пол тяжёлыми липкими каплями. Все что было словно секунду назад — это не сон. Значит Уэйд — не сон, подземка — не сон, странный шуршащий звук и удары падающих камней — не сон… Джон остановил свои пустые размышления на этой мысли. Удары падающих камней? Мысли сложились в адекватную фразу позже, чем Константин вскочил на ноги и резко вздернул лежащего без сознания Уилсона себе на руки. Обвал. Сейчас на них обрушится потолок. Стук усилился и ускорился. Мелкая щебенка осыпалась с потолка. Непонятно откуда взявшаяся сила на короткий миг проснулась в Джоне. Он пробежал метров десять, споткнулся об арматуру, дальше попросту покатился по полу, ударяясь поочередно каждым плечом и крепко удерживая Уэйда за шиворот. А за его спиной падали камни, а вместе с ними — надежда выбраться отсюда. Серые булыжники, куски цемента, щебень, песок, попадающий острыми, как лезвия, песчинками в глаза. Это был их маленький личный апокалипсис, но не было ни Ноя с ковчегом, ни Третьего пришествия — только огромные куски потолка, заваливающие проход назад. Сила вдруг покинула Константина, он резко упал на больную руку, взвыл от боли и замолчал, теряя из виду то, что было с другой стороны от все быстрее нарастающей каменной стены. Дэдпул, лежащий около него безвольной тушей, не издавал ни звука, не шевелился и в какой-то момент Константин, усомнившись в том, что он жив, начал панически прощупывать его пульс. Его отчаянное эго орало, что он точно подохнет, если вдруг останется тут один. Впрочем, даже если он будет не один, то лучше вряд ли станет. Джон всю жизнь мастерски вляпывался в странные ситуации, но в рукаве всегда был козырь, стоило только пошевелить пальцами, шепнуть пару слов на латыни или позвать спрятавшегося неподалёку друга. Теперь ничего из этого не было, даже возможности передвигаться. Рука болела, ныла ссадина на голове, но больше всего пострадала моральная устойчивость. Хотелось орать, так, чтобы услышали даже в метро, чтобы пришли, забрали, вытащили, чтобы не было осыпающегося цемента, длинной рваной раны на руке, головной боли и этого парня в красном, под цвет его крови, костюме. Глаза Джона тяжело закрывались, а веки, казалось, наливались кровью. — Господи, если ты есть, то ты редкостная сволочь.