Неизведанные земли

Как же сложно любить того, с кем всё равно никогда не сможешь быть. Стейс Крамер

— Добро пожаловать, — дворецкий почтительно наклонил голову и распахнул входные двери небольшого особняка на юге Франции, куда Луи добрался без каких-либо приключений. Поездка прошла относительно хорошо — экипаж двигался плавно, поезд же успокаивал своей монотонностью и масштабностью, Омега на какое-то время успел провалиться в сон, укутавшись в теплую шубку, игнорируя взгляды Альф, которые смотрели одновременно и с вожделением, и с неким высокомерием, будто размышляя над тем, как две прислуги попали в вагон с достопочтенными особами. Рона не отходила, ведя себя тихо и скромно, выполняя любые просьбы своего теперь хозяина. Она помогала в каждой мелочи, находя состояние Луи крайне нестабильным и даже болезненным, так как вид его был хуже, чем слегка помятый, цвет лица катастрофически бледным, а взгляд безжизненным и пустым. — Мадам Пейн отдыхает и спустится через час, проводить Вас в Вашу комнату? Так Луи оказался в спальне, безвкусно уставленной разномастной мебелью, что не сочеталась не только стилями, но и деревом, из которого была вырезана. Потолок уходил скатом ввысь, украшенный темными стропилами и резными витиеватыми узорами, что спускались до уровня люстры, где в специальных подставках виднелись свечи. Окна же были настолько маленькими, совершенно не подходящие под готику, что, по сути, должна была присутствовать во внешних элементах самой архитектуры, так как основной упор делался на нее. Малое количество света угнетало и соответствовало состоянию Луи, который, оглядев комнату оценивающим взглядом, спотыкаясь на светлой резной кровати и шкафу, что больше походил на огромный сундук для хранения мяса, сказал вслух лишь: “Фантастика”, — и забился под одеяло с головой, решив спрятаться от всего мира на некоторое время, пока голова не перестанет гудеть, сердце разрываться болью, глаза жечь от непрекращающихся слез, тело ломить от спазмов презрения к самому себе и тем, кто заставил чувствовать себя живым мертвецом. ♡ ♡ ♡ Находиться в гостях больше двух недель всегда считалось неприличным и кричащим пошлостью и бескультурьем — Луи же было на это глубоко плевать. Он наслаждался недоумением и бессилием в глазах хозяев дома, которые были настолько интеллигентны, что не могли попросить его покинуть стены их поместья. Лиам, всегда отличающийся стойкостью и верой в открытые намерения людей, полагал, что Луи непременно нужно быть именно здесь, и дело вовсе не в нем, хоть Омега и не скрывал этого, откровенно заявив о своих чувствах на двадцать четвертый день пребывания. Альфа считал, что Луи нужен свежий морской воздух, который бы восстановил его здоровье, ведь тот выглядел совсем потерянным и обессиленным, он и не догадывался, что все, что вернуло бы младшего к жизни, — это его ответные чувства. Авелин же напротив настаивала на пребывании Луи у них как можно дольше. Она твердила, что нечего ему возвращаться в столицу, где нет спокойной жизни, а только все сплетни и приемы, постоянные муки с выбором наряда на завтрак, обед и ужин. Она была крайне рада компании, постоянно вытаскивая Омегу из комнаты для совместных прогулок и разговоров, желая развеселить его и сделать похожим на самого себя несколько месяцев назад — беззаботным, пышущим жизнью и желанием жить. Никто не знал, что на самом деле происходит с Луи, как он еле передвигался, стоило ему остаться одному, без посторонних взглядов, словно потерявший опору и стержень одновременно, будто он и не был тем кокетливым, немного надменным и избирательным в общении с людьми Омегой, а всегда являл себя с постным, бледным лицом, без единой эмоции, что могли выдать его. Луи искал спасение в стенах особняка Пейнов, он летел на всех порах к Лиаму, желая узнать, что тот просто пошутил или передумал, что готов убежать с ним на край света и обвенчаться в тайне ото всех, создать семью и наслаждаться обществом друг друга. Разочарование, как нож прямо в грудь, смотря в глаза, непоколебимо — Лиам отверг снова, стоило Луи только заговорить о своих чувствах, о любви, о желании быть вместе. Дни пролитых слез, голодания и одиноких прогулок по морскому берегу, откуда доносились крохотные капли, что летали в воздухе и оседали на исхудалом личике и шубке, в которую так сильно кутался Омега, не в силах терпеть те обстоятельства, куда его поместили без его согласия и приказали жить, радуясь и подчиняясь людям, условиям, обстановке и отношениям с теми, кого он ненавидел всей душой. Не уезжал же он потому, что видел в Авелин меньше опасности и надоедливости, чем в собственном муже, которому отправил единственную сухую записку с просьбой прислать вещи и не ждать до рождества, вернее, “ждать можете, но вернусь я позже”. Есть он старался мало, а все из-за того, что от осознания положения Мадам Пейн у Луи крутило живот, а все содержимое желудка отправлялось гулять по канализации, либо смывалось морской водой — Омега не мог представить, как Лиам, такой добрый и всегда правильный, созданный только для него, смог провести период Авелин с ней в одной постели и наградить ребенком, которого под теплой накидкой и видно-то не было. Снижение настроения и потеря способности переживать радость и какие-либо эмоции, пессимистические взгляды на происходящее стали постоянными спутниками Луи, а с приходом зимы, брошенным взглядом на свое отражение и затянутым до предела корсетом ко всему присоединилась и сниженная самооценка, что только усиливалось во время водных процедур. Благо видела его только Рона, которая тактично отводила взгляд, когда халат падал на пол, открывая острые ключицы и выпирающие косточки плеч, локтей и запястий, коленей и щиколоток, она делала вид, что не замечает тоненьких струек слез, массируя кожу головы и шеи, пытаясь успокоить внешнюю безмятежность в Омеге, который после засыпал только под утро, изнеможенный пустыми мыслями и ломкой по ощущению себя живым. Луи не мог рассказать кому-либо даже кусочек из того, что его волнует, из-за чего он не может вдохнуть полной грудью — так он стал писать письма, никому, просто отрывки своих мыслей и переживаний, которые немного расслабляли его, на время позволяя отпустить каждую мелочь, что тревожила его и не давала двигаться дальше. Хотя, куда дальше, он не знал. Ни ехать к мужу, ни возвращаться к Гарри он не собирался, провести весь остаток жизни с Пейнами и воспитывать их детей, радоваться их семейной идиллии, а вечерами задыхаться от обливающегося кровью сердца было немного лучшим вариантом, чем первые два. Что ж, он мог написать Владиславу и отправиться с ним путешествовать по всему миру, слушать его рассказы и стихи, однако куда писать и стоит ли вообще не было ясно. Медленная смерть делала шаги изо дня в день, поддерживая Луи на глазах у хозяев дома и их прислуги, выжимала до капли по ночам, вырывая из него крики отчаяния, приглушенные подушкой, и непрекращающиеся слезы одиночества, которое хотели нарушить все, но мог только один человек, не желающий это делать — Лиам. Омега искренне верил, что он и есть его Неизведанные земли, что именно Лиам является его любовью, соединившись же, они непременно должны были стать легендой, такой же прекрасной, как и у графини Триполитанской, а Луи не прочь был бы постричься в монахи, знать бы только, что Лиам любит в ответ. Думы о своем горе и растоптанном чувстве, наплевательском отношении к своей персоне совсем отрезали Омегу от происходящего в столице, где совершался скандал на скандале, и каждый кричал о событиях, которые не должны были выходить за пределы спален, однако мужчины и женщины не могли молчать и держать в секрете случившееся с ними, и непременно только с ними, прошлой ночью. ♡ ♡ ♡ “Дорогой мой Гарри, прошу тебя посетить наш дом в ближайшее время. Будем рады видеть тебя, еще больше, наконец, пообщаться и поделиться новостями. Не медли, мой милый друг! Спаси его. Твоя Авелин” Гарри бросил письмо на стол и тяжело вздохнул, откинувшись на спинку стула. Он не предполагал, что скандал, который устроил Луи два месяца назад, перерастет во что-то грандиозное, сводящее его с ума днями и ночами, не позволяющее думать ни о чем, кроме него самого. И, возможно, все не зашло бы так далеко, не стало настолько глубоким, выжигающим все внутренности дотла, заставляющим забываться в алкоголе и частых связях с любовниками, если бы не визит друга в тот давящий воспоминаниями день. Стоило дворецкому сообщить, что отбыла только одна карета, передать слова Луи, которые содержали в себе лишь ненависть и презрение, в гостиную, где у камина сидел Альфа с книгой в руках и пытался совладать с настигнувшими его эмоциями, вошел Владислав с глазами, полными отчаяния и мольбы о прощении. Он, присев рядом, рассказал абсолютно все, что случилось прошлой ночью, как к нему пришел Луи, как он плакал, и сам Влад не мог ничего сделать, кроме как утешить несчастное создание, павшее в своих же глазах. Гарри злился не на сложившуюся ситуацию, не на друга, который оказался очередной победой в списке Омеги, который смог завладеть и его разумом, заставив действовать на поводу у чувств, а не у здравого смысла. Он злился на Луи, который пал ниже некуда, решив мстить таким дешевым образом, использовав свое тело, слезы и жалость — Альфа не мог себе представить, как кто-то другой успокаивал его и твердил, что он и есть самый прекрасный, самый достойный из всех Омег. Он не слушал тираду Владислава о том, насколько опечаленным и разбитым выглядел Луи, просто подошел к столику с алкоголем и залпом выпил порцию виски, хмурясь больше от собственных мыслей, нежели от речей, которые превратились в шум моря, становясь фоновыми звуками для мелодии бьющегося хрусталя о камин, где огонь с превеликим удовольствием принял осколки в свои владения. Так начался период в жизни мужчины, который ознаменовал себя как пропасть, куда Гарри летел со скоростью света, на дне же ее его ждал Луи с кокетливой улыбкой, изогнутыми бровями и пронзительным взглядом. Альфа просыпался в холодном поту посередине каждой ночи, с бешено бьющимся сердцем от видений, которые настигали его во сне — Луи, Луи и еще раз Луи, в алом платье с раскрытым в беззвучном смехе ртом, который через несколько секунд замирал, прижимая ладони к солнечному сплетению, через некоторое время смотря на них, полные крови от пулевого ранения прямиком в центр тела, дымящийся револьвер же был в руках самого Гарри, который, осознавая это, истошно кричал, резко принимая сидячее положение в собственной постели. Неважно, сколько связей у него было за вечер и ночь, он возвращался в замок, уставший и изнеможенный работой, сексом и выпивкой, валился в мягкую пустую постель, которая уже не пахла Луи, которая была пропитана одиночеством и злостью на самого себя и невыносимого Омегу, который не собирался подчиняться. Гарри, казалось, переспал уже со всем населением Парижа, только до императорского двора не добрался, и то не факт — девушка по имени Катрин восторженно рассказывала о сплетнях Дворца, пока снимала с себя многочисленные юбки, ушитые золотом и камнями, она определенно принадлежала высшим слоям общества. Ее щебет так раздражал Гарри, что он не побоялся засунуть ей в рот свой шейный шелковый платок, вжимая тонкое тело в перину. Он снова и снова сравнивал каждого Омегу и Альфу, побывавших под ним, с изящным и таким покорным в постели Луи, который отдавался ему полностью только в постели, позволяя делать с ним что угодно, доверяя и расслабляясь каждой клеточкой, отвечая на ласку дрожью и стонами, впуская в свой прекрасный ротик горячий язык мужчины, сжимая ногами поясницу сильнее, прося большего. Гарри не нашел — ни один даже близко не стоял с утонченностью и остротой ума, с элегантной небрежностью в движениях и взгляде, который за одну секунду мог смениться с любопытного на убивающий. Остальные только и умели, что раздвигать ноги и кричать так, что закладывало уши, после восхищаясь силой оргазма и мастерством Альфы. Никто еще не посмел уйти из постели, получив наслаждение сам, оставляя Гарри одного справляться с изнывающим от желания членом, который требовал близости — Луи уходил, оттолкнув от себя крупное тело ножкой, он медленно шел по направлению к двери, качая бедрами, по которым струйками текла смазка. Он уходил, но не имел возможности сделать и нескольких шагов, так как Альфа хватал его за тонкое запястье и возвращал к себе, наказывая жесткостью и грубостью своих движений. То, как Луи выстанывал “Гарри” после, содрогаясь и разрушаясь на глазах, произнося “р” с выбивающим все мысли из головы акцентом, доводило Альфу до края, заставляло чувствовать прилив энергии и жажды наслаждаться им снова и снова. Ему не пристало обманывать себя, искать оправдания в своих действиях — он четко знал, почему с ним происходит каждая мелочь, каждый новый шаг шел за предыдущим и тщательно обдумывался. Решение напиваться и иметь все, что движется, было также согласованным между мозгом и душой. Первый находил подобное развлечение полезным и отвлекающим от годичной работы, которая отнимала слишком много сил, вторая же воспринимала связи на одну ночь как спасение от собственных чувств, которые терзали сердце и не позволяли двигаться дальше. Луи завладел каждой секундой жизни, каждой мыслью и каждым действием, все было пропитано воспоминанием о его несносном характере и желании быть в центре внимания, которое он непременно обращал на себя, стоило ему только появиться в комнате полной неважно каких людей — все они были готовы пасть к его ногам, молить о минуте внимания и разговоре. Только однажды этого не случилось, что повлияло сильнее, чем Гарри мог предполагать. Разбитость и униженность, Луи сам придумал их, не возымев над гостями власти, оказавшись в стороне общего диалога, впервые откинутый на второй план — он не смог проигнорировать подобное отношение к себе, спровоцировав скандал и ссору друзей, которые до сих пор не переходили с просто близких отношений на сексуальные, дабы не портить ту атмосферу, которая складывалась между ними годами. Альфа пошел на поводу у Луи, злясь на его дерзость и нестабильность в эмоциях и характере, отымев Владислава так, что тот еле добрался до своей комнаты, он все порывался обнять Гарри, успокоить его гнев простым человеческим вниманием, однако опьяневшему и обезумевшему от предательства со стороны Омеги, который стал с недавних пор единственным в его жизни собеседником и любовником, были безразличны сочувствие и утешение, он просто хотел выплеснуть тот жар, что разъедал его легкие и кожу изнутри. — Кристоф, распорядись собрать мои вещи и подать карету в девять утра, — Гарри впервые за два месяца в вечернее время шел не к любовнику, а в ванную комнату, чтобы привести себя в надлежащий вид. — Где вещи, от которых отказался Луи’? — он расстегивал пуговицы рубашки, устало поправлял пряди волос, что спадали на лицо, игнорируя сжимающееся от предстоящей встречи сердце. — На первом этаже в Восточном крыле, Месье. — Хорошо, я выберу некоторые к полуночи, положите их к моим, — Альфа заперся, дабы его никто не беспокоил, пренебрегая слугами, набирая ванну сам. Он наслаждался тишиной и предвкушением чего-то большего, чем просто встречей — Луи нуждался в нем, все письмо Авелин кричало об этом, хоть этого и не было сказано напрямую, Гарри знал давнюю подругу достаточно хорошо, чтобы читать между строк, чтобы видеть, что она хотела сказать своим приглашением, пропитанным отчаянием и безвыходностью ситуации. Теплая вода помогала привести мысли в порядок, масло бергамота проникало в поры распаренной кожи и уничтожало запахи Омег и Альф, которые старались затмить других, оставляя поцелуи по всему телу, очерчивая широкие плечи кистями. Им и невдомек было знать, что мужчину с недавних пор воротило от их ароматов, которые казались слишком кричащими и яркими, в отличие от Луи, который пах так ненавязчиво и тонко, что вдыхать его было чем-то поистине божественным, а простыни не отправлялись в стирку больше положенного, ведь засыпать, окутанным блаженством, стало необходимым. Стоит ли говорить, что Гарри ненавидел себя за силу привязанности, за власть, которую возымел над ним неопытный мальчишка, покорив своей легкостью и беззаботностью, мышление которого не поддавалось логике, веселило и забавляло, заставляло чувствовать вкус к жизни. Альфа принял решение не поддаваться, сделать вид, что он действительно приехал просто погостить и проверить здоровье Авелин, которая вынашивала ребенка, еще совсем крохотного, но такого ею желанного. Как будущему крестному, Гарри хотелось знать все подробности, связанные с малышом, пусть не своим, однако также, он был уверен в этом, горячо любимым, и пусть отец его пресловутый Лиам, который и мизинца своей жены не стоил, ребенок не был виноват, кто оказался его вторым родителем, главное, чтобы Луи не сделал ошибку при выборе отца для своих будущих детей. Уж Гарри собирался проследить за этим. ♡ ♡ ♡ Луи как обычно прогуливался по взморью, вдыхая холодный свежий воздух, подставляя лицо капелькам, что долетали до него от удара волн о берег. Он наслаждался одиночеством и возможностью не думать, просто любоваться темного цвета водой, которая своей серостью побеждала в схватке с белоснежным небом, затянутым одним сплошным облаком, простирающимся от горизонта к горизонту. Зависть одолевала им, когда он оглядывался вокруг и не видел противоположного берега — море было свободно, птицы, что летали над ним, тоже, каждый житель его глубин, каждая маленькая рыбка имели право выбора, в каком направлении плыть, нужно было только избегать хищников на своем пути. Он бы хотел так же, хотел бросить все и умчаться, уплыть, уехать на огромных поездах и теплоходах, но страх остаться без защиты и заботы, без покровителя, который бы оберегал его ото всех бед, был сильнее. Те же теплые сапожки и шубки, уютная постель и возможность поговорить с достойным человеком удерживали его, хотя убежать с Альфой не казалось страшным. Он бы не оставил его без средств на существование, одарил бы всем, но разве не на этом самом месте круг замыкался и превращался в клетку, где Луи снова оказывался лишенным свободы и права выбора. Омега чувствовал себя скованным по рукам и ногам в любом месте, где бы не находился — в доме родителей, там за каждым его движением следила мать, а теперь и отец, в особняке Пейнов, где Луи не мог развернуть свою деятельность по завоеванию сердца Лиама, так как Авелин ждала ребенка, а человечность в Луи еще оставалась. Он задумался, вглядываясь в прозрачную воду, которая останавливалась у носочков его новеньких сапожек, разглядывая камушки, края которых сточились временем и напором: неужели и он когда-то превратится в гладкого, бесхарактерного и подчинившегося всем вокруг, стоит только пройти чуть больше времени? Неужели и он сточится под натиском мнения других, под их влиянием над ним? Он вспомнил единственное место, где никто не намеревался его исправить, где до недавних пор его принимали любым — искренним, настоящим, со слезами и беспомощным, открытым и непреступным, истеричным и игривым. Бесконечные коридоры замка Гарри Стайлса предстали перед глазами, затмевая море и его безграничность, приведения казались куда более милыми, чем нынешние люди, связанные с ним родственными связями. Он помнил запах каждой комнаты, в которой успел побывать. Танцевальный зал отдавал мягкостью цветов из сада, двери в который всегда были открыты, пока не наступали холода, именно пионы и розы заставляли Луи кружиться в танце, позабыв о том, что кто-то мог войти. Он отдавался на волю музыке, чувствуя себя свободным, перебирая ножками, не замечая фигуры, застывшей в дверях со взглядом, полным восхищения. Маленькая столовая пахла завтраком — круассанами и терпким кофе, который он научился пить только благодаря хозяину, который клялся, что его напиток в тысячи раз лучше того, что он пробовал у родителей. Луи поверил и не прогадал, он не смог пить кофе больше нигде, кроме уединенной комнаты с развевающимся тюлем и дымом от сигар, которые дополняли образ уюта и чего-то незыблемого, личного, настоящего. Ни одна комната не пахла сексом и похотью, хоть в спальне Гарри и находился очаг их страсти и желания обладать друг другом, наполнена она была ароматом нежности, долгими часами утренних ленивых поцелуев и невинных ласк. В такие моменты им не хотелось отрываться друг от друга, вылезать из теплой постели, согретой их переплетенными обнаженными телами, когда явное возбуждение обоих игнорировалось до последнего, дабы сохранить невинность и хрупкость мгновений. Все непременно перетекало в секс, но был он отличный от ночного, когда голову сносило у обоих. Утром же все происходило настолько медленно, насколько это было возможно — Гарри удерживал себя сверху, оперевшись на одно предплечье, свободной рукой перебирая растрепанные волосы Омеги, смотря ему прямо в глаза, Луи же обнимал Альфу за шею, каждый раз притягивая его к себе для очередного поцелуя. Мужчина двигался в нем неторопливо, давая им возможность прочувствовать каждую секунду их слияния, опровергая звание хищника и тирана, даря минуты и часы наслаждения в неге. Единственный, что омрачал воспоминания о запахах комнат, был тот, что пропитал спальню, которая была выделена специально для Луи. Больше туда он возвращаться не собирался, хмуря носик от раздавшегося, будто наяву, звука бьющегося зеркала и собственного крика. — Луи’, добрый день, — хриплый голос позвал его, точно из недалекого прошлого, плечи вздрогнули, покрывшись мурашками за секунду, а в голове пронеслась мысль о том, что стоит он к обладателю сего будоражащего кровь тембра спиной, спрятанной под шубкой. — Добрый, — собравшись только спустя долгих полминуты, ответил Омега, облизывая пересохшие губы. — Могу я составить Вам компанию в прогулке? И снова дрожь прошлась по обессиленному телу, мозг лихорадочно соображал, что не нужно сейчас показывать себя, не тогда, когда лицо бледнее неба, под глазами синяки, а щеки исхудали так, что мертвец позавидовал бы. — Простите, я уже возвращаюсь, — он резко развернулся и, опустив голову, покрытую шляпкой с тонкой вуалью, быстро шагал прочь, дабы скрыть свое уродство. Луи невольно остановился в меньше метре за спиной Альфы, тихо вдыхая его аромат, ожидая чего-то. — Тогда, полагаю, увидимся за ужином, — его интонация больше похожа на вопросительную, нежели на обычную, свойственную ему манеру все утверждать, не давая собеседнику права на выбор, когда сам он уже все решил для себя и для него. — Не обещаю. Они молчали несколько секунд, прежде чем Луи убежал, кусая губы, ощущая ускорившееся биение сердца и пульсацию в висках, легкость в движениях, которые были скованы долгие два месяца, желание что-то делать, привести себя в порядок, надеть украшения и улыбаться. Пусть все ненастоящее, наигранное, пустое, но он обязан стать лучшим, совершенным, самым желанным хоть и для человека, который унизил его. Нет. Именно перед человеком, который думал, что унизил его. Луи не покажет этого, ни за что, никогда, ни при каких обстоятельствах. Отныне он станет стойким и непреклонным, тем, кому плевать на мнение окружающих, особенно на мнение Гарри Стайлса. И нет ни единого противоречия в том, что именно для него Омега решил стать вершиной Эвереста.