Неизведанные земли

... Любовь, лишенная даже тени корысти и расчета, приносила поэту смутное ощущение вины. Жоржи Амаду "Пальмовая ветвь, погоны и пеньюар"

Николас взял Луи под руку и вывел из дому, оставляя Троя на попечение жандармов, чему сам мужчина был несказанно рад, так как, завидев свирепые огни в глазах сына, не на шутку испугался за свою шкуру. Принц же теперь только одного боялся: лишь бы с Луи и ребенком ничего не случилось, ведь в обратном случае он сам подпишет смертный приговор и сам его приведет в исполнение. — Что случилось, Луи’? — спросил он, подводя Омегу к карете и помогая сесть удобней. — Он вот-вот, — не успел ответить Луи, как боль подступила, и он более не мог совладать с собой, громко вскрикивая со слезами на глазах и до хруста сжимая руку Николаса, который чувствовал бессилие от того, что не мог забрать на себя хоть часть страданий Омеги. Было еще слишком рано — он знал, ему не хотелось терять своего малыша, ребенка, с которым он прошел путь от ненависти до искренней любви. Его бледное лицо сейчас стало землистым, испуганным. Принц выглянул наружу и крикнул извозчику отправляться, назвав свой адрес и сказав Луи, что девочки поедут в другой карете, а служащего быстро проинструктировал, чтоб направил вторую карету вслед за ними. — Луи’, прилягте, — сказал Николас, помогая Омеге удобней лечь и подставляя подушки под спину. — Не волнуйтесь, все будет хорошо. — Вы не можете знать, — плакал Луи. — Вы не можете знать. Я плохой отец, я не любил ребенка, и Господь решил отомстить мне за это, вы не знаете… — Нет, нет, послушайте, милый, — он поправил его волосы и крепче сжал руку. — Не волнуйтесь сейчас, это только навредит, а ведь нам нужен здоровый ребенок, правда? — Нам? — спросил Омега со смутной улыбкой сквозь слезы. — Неужели Вы думаете, что я Вас брошу? Ну же, все будет хорошо, — повторил Принц, взяв на себя ответственность за последующее, так как никто не мог знать, будет ли все хорошо, и это бы еще больше ранило Луи. — Только не покидайте меня, пожалуйста, — слезно просил Луи. — Я буду сильным, обещаю, я буду думать, что все хорошо, только не покидайте меня сейчас, — его живот опять свело в невыносимой боли, и больше он не мог думать ни о чем хорошем, все опять казалось злым, враждебно настроенным. — Я не покину, у меня же Ваш медальон, помните, мы всегда рядом, — Принц не мог смотреть на то, как Луи кидало по узкой лаве. — Все будет хорошо, Луи’. — Я буду сильным, обещаю, — это было последнее, что сказал Луи. Обессиленный и изнеможенный, он гладил живот, где малыш притих и дал возможность своему родителю перевести дух, забывшись беспокойным сном, во время которого они успели доехать до дома Альфы. И когда карета остановилась, Принц разбудил Луи и помог выйти из кареты, придерживая его за руку и поясницу. — Где мы? — спросил Омега, оглядываясь вокруг, признавая незнакомость сада и самого поместья. — Это Ваш новый дом, здесь есть доктор, так что теперь Вы в безопасности и надежных руках, — ответил Николас, медленно ведя Луи ко входу, где стоял дворецкий. — Зовите врача, Хуан! Дело срочное, пусть готовятся! Пойдемте, совсем скоро появится малыш. Николас завел Омегу в большую светлую комнату на первом этаже и уложил на кровать в тот самый момент, когда пришел доктор — немолодой мужчина в больших очках и с важным видом. — Вы должны раздеть его, — сказал он с порога, оценив ситуацию и кидая распоряжения служанкам, которые пришли за ним, точно цыплята за мамой. — Да… да, — растерянно пробормотал Принц, которого невозмутимость этого мужчины, лечившего его с детства, всегда смущала. — Я позову Рону. — Зовите, только поскорей, новые схватки вот-вот начнутся. Николас быстро вышел из комнаты и направился к парадному входу, где уже подъезжала вторая карета с девочками и служанкой. — Пожалуйста, — обратился он по-французски, открывая дверь вместо лакея, который в свою очередь опешил и склонился в почтении, — Рона, поспешите, Луи’ нуждается в Вашей помощи, Вас проведут, а я позабочусь о девочках. — Конечно, Ваше Высочество, — она спустилась со ступеней из кареты и почти бегом направилась к двери, где ее поджидал один из слуг, чтобы как можно скорее провести к Луи. — Здравствуйте, — сказал он девочкам, отчего Лотти испуганно прижалась к стенке. Ей казалось, что и этот мужчина собирался надругаться над ней, унизить и воспользоваться. — Не пугайтесь, пожалуйста. Я Вас не обижу. — Что с Луи’? — поборов в себе страх, спросила она, вздергивая подбородок вверх с вызовом, так похожая на старшего брата сейчас. — С ним все в порядке, ребенок… скоро появится на свет, а Вам нужно выйти, я проведу Вас в Вашу комнату, где Вы сможете отдохнуть, — сказал Принц, медленно подавая руку, чтобы Лотти не испугалась еще больше. — Пожалуйста, — он улыбнулся и по-доброму посмотрел на нее, без жалости и других не нужных сейчас эмоций. — Я обещаю, что отныне никто Вас не тронет, — Николас вложил всевозможную протекцию в свой голос, и даже бедная напуганная девушка с растрепанными волосами поверила в это и подала ему руку. — Как Вас зовут? — Шарлотта, — ответила она, пока Альфа помогал ее сестрам, которые любопытно крутили головами и всматривались в окружение. — А Вас? — Фиби. — И Дейзи, — задорно подпрыгивая, близняшки шли, держась по обе стороны от Принца и цепляясь за его пальцы. — Совсем как маргаритка, — произнес мужчина, подводя их к дому. — Это по-испански? — с любопытством спросила девочка, разглядывая нового знакомого. — По-английски, — он улыбнулся и уже вел их на второй этаж, где находились свободные комнаты. — Ты будешь цветочком. — А маргаритки красивые? — Не красивей, чем вы, юные леди. Девочки захихикали и смущенно переглянулись, прикрывая рты ладошками. — Спасибо, — тихо сказала Лотти, слабо улыбнувшись. — За все, что делаете для нас и Луи’… — она не успела договорить, как снизу послышался крик с последующим: “Вытащи его! Он задыхается! Он умирает! Скорее же режьте!” — Мне нужно идти, — Принц сжал ее кисть и указал на двери комнаты, за которыми уже скрылись младшие. — Отдыхайте, я пришлю к Вам служанку, просите ее о чем угодно. — Благодарю. Мужчина не мог больше стоять на месте, ощущая жгучую тревогу за здоровье Луи и его ребенка, который решил появиться на свет раньше срока в самый не запланированный момент, когда врач, обследовавший его весь срок, находился в часе езды от них. Он не стал заходить внутрь и только нервно бродил по коридору, измеряя его быстрыми шагами, сжимая кулаки и периодически останавливаясь, прикладываясь лбом к прохладной стене, пытаясь успокоиться, однако стоило раздаться очередному громкому требованию Омеги, который, кажется, находился в истерике, как новая волна беспокойства окутывала сознание Принца. Он судорожно хватал воздух ртом, стараясь не представлять, что происходит за дверью, что может случиться с ребенком, который по мнению Луи уже задохнулся внутри него, хотя доктор и твердил ему, что это не могло случиться и чтобы тот не мешал и лучше бы молчал. Омега оставался эмоциональным, несмотря на то, что находился под легкими наркотиками, которые были призваны уменьшить боль во время того, когда ему делали надрез внизу живота, картинки эти так и норовили завладеть его воображением, которое разыгралось не на шутку и подпитывалось частыми: “Он жив?! Не молчите! Почему он не плачет?!” Спустя десять минут бормотания доктора и вопросов Луи, который так и не стал следовать советам быть тише, раздался детский крик, оповещающий о появлении новой жизни, отчего Николас облегченно выдохнул и спустился на пол по стене, скрывая лицо ладонями, пытаясь привести себя в чувства. Он никогда бы раньше не смел думать, что вот так будет переживать за чужого ребенка, который с недавних пор завладел его сердцем вместе с родителем, с каждым днем пуская корни все глубже, заставляя его сейчас смаргивать слезы счастья. Принц и не помнил, когда в последний раз кому-то удавалось так влиять на него, но эти двое… Он видел в них свое будущее, потребность стать опорой и человеком, на которого Луи мог бы положиться и полюбить. Нет, он не собирался настаивать и принуждать к ответным чувствам, но готов был сделать все, чтобы Омега через какое-то время, когда тень об умершем муже превратилась в крошечную точку, смог открыться ему полностью, впуская в свое хрупкое сердечко, что так оберегал. — Ваше Высочество, — в проеме показалась Рона с широкой улыбкой на лице, — Луи’ хочет видеть Вас. — Да, конечно, благодарю, — он встал, оправил брюки и протер лицо, глубоко вдыхая и делая шаг к новой жизни. — Николас, — прошептал Омега, приподняв уголки губ. Он был слаб, но выглядел до невозможности счастливым, лежа на кровати и прижимая к своей груди крошечного ребенка, который чувствовал его кожа к коже, накрытый сверху небольшой пеленкой. — Это мальчик… — Луи’, — мужчина сел на край кровати, не обращая внимания на то, как служанки прибирали вокруг куски ткани и ваты, будто окунутые в кровь, и красные пятна на одеяле, которым был укрыт Омега, сам одетый в халат, раскрытый в месте, где к нему его сын прижимался всем телом, смешно причмокивая и сжимая палец Луи своим кулачком. — Я так счастлив, — он поправил волосы Омеги и положил свободную ладонь на затылок мальчика, легонько прикасаясь к нежной коже, где виднелись тонкие темные волосики, что немного вились на концах. — Его отец должен быть здесь, — Луи заплакал и прикусил нижнюю губу, чувствуя все в несколько раз сильнее, отходя от обезболивающего и состояния аффекта, когда организм выделяет колоссальное количество энергии и адреналина, дабы помочь появлению малыша. — Гарри он… он должен его увидеть… — Но разве вашего мужа звали не Джонатан? — Принц нахмурился, принимая помешательство Омеги за послестрессовый бред. — Да… — Луи рвано вдохнул и положил руку на спинку мальчика поверх ткани, чуть поглаживая его, такого спокойного и тихого. — Его зовут Андре Гарри Николас Томлинсон, и теперь Вы не имеете права отказать мне стать его крестным отцом. — Это будет для меня огромной честью, Луи’, — он наклонился вперед и оставил поцелуй на лбу Омеги, который ластился, точно кошечка. — Поцелуйте меня по-настоящему… — Только тогда, когда Вы попросите этого, не находясь под наркотиками, — с улыбкой ответил мужчина, любуясь надутыми губками и обиженным взглядом в ответ. — Знаете, в Испании есть обычай: дом, в котором родил Омега, непременно достается ему в качестве подарка. — Я, конечно, не испанец и нахожусь сейчас под действием снотворного, от которого, ей-Богу, скоро отключусь, но в обычаях что-то, да понимаю, — он лукаво подмигнул и вновь вернул все внимание к сыну. — Этот обычай совсем новый, к тому же девочкам приглянулись комнаты на втором этаже… — Спасибо, Николас, — совсем серьезно ответил Луи, сжимая его ладонь своей. — Будьте здесь, когда я очнусь. — Всенепременно. *** Два месяца прошло в чередовании суеты и спокойствия — все в новом доме заново привыкали друг к другу и к новому члену семьи, который своими яркими, искрящимися глазками завладел сердцем каждого, без сопротивления откликаясь на ласку и внимание. Мальчик к своему маленькому юбилею в шестьдесят дней хорошо кушал и двигал ручками и ножками в воздухе, будто бежал, и громко вскрикивал, смеша своих тетушек, которые и сами-то еще предпочитали игры на заднем дворе, нежели изучение нового языка. В привитии любви детям к культуре Испании Луи видел свою миссию, что исполнял через день, независимо от настроения кого-либо из семьи и погоды — ничто не должно было помешать им изучать историю, литературу и языки Европы. На занятиях непременно присутствовал и Андре, либо устроившись на руках у Луи, либо тихо посапывая на большой подушке, слушая размеренный говор преподавателей, вдумчивые ответы родителя и веселые восклицания девочек. Принцу пришлось покинуть это прекрасное место, наполненное каждодневными событиями в силу того, что стране требовалось его непосредственное участие как официального представителя. Он возвращался редко, но каждый раз это расценивалось не меньше, чем праздник — все были настолько рады его появлению, что за несколько дней не могли насытиться до конца. Младшие весь день крутились где-то неподалеку мужчины, периодически называя его отцом, хихикая и вопросительно смотря на Луи, который в ответ только приподнимал брови и, обращаясь к Николасу, говорил: “Что скажете, папочка?” — что непременно смешило девочек и вызывало лукавую улыбку на лице Альфы. Андре становился крайне активным, когда в его комнате появлялся Принц, проводя там не меньше пары часов, иногда сменяя стены дома на прогулку под весенним солнцем вместе с Луи и ребенком, разговаривая на итальянском, исправляя Омегу, когда тот совершал ошибку в речи, или подсказывая слово, что вылетало из головы Луи, который в свою очередь благодарно кивал и шел еще ближе, опираясь на свободное предплечье мужчины. Они проводили много времени в разговорах, узнавая друг друга, проникаясь и открываясь, что давалось Луи с большим трудом, но он смог побороть страх, видя в глазах Принца только нежность и доброту. Их отношения развивались медленно и в то же время стремительно, не замечая никаких преград, наслаждаясь обществом друг друга и легкой напряженностью, которая заставляла сердца биться быстрее, дыхание учащаться, щеки же Луи краснеть всякий раз, когда он получал недвусмысленный намек на то, к чему они движутся, оставляя возможность смутить мужчину и за собой, игриво стреляя глазками и кокетливо облизывая губы. В один из вечеров начала апреля, когда Испания преображалась на глазах и расцветала все новыми красками, благоухая даже после заката солнца, отсутствие которого остужало землю и воздух, Принц предложил Луи прогуляться на террасе, отвлекая его от забот о детях. Они некоторое время молчали и вкушали звуки природы и ее пробуждение, Луи чувствовал спокойствие во всем, кроме самого мужчины, который периодически напрягался всем телом и глубоко вдыхал, будто готовясь к чему-то, однако в течение десяти минут не произошло ничего, что могло бы удивить Омегу. — Луи’, — Принц развернулся к нему всем корпусом и взял кисти в свои ладони, отчего Омега улыбнулся и поднял глаза, встречаясь с уверенным взглядом мужчины. — Я… хм. Я не хочу Вас смутить и ни в коем случае принудить к чему-то, однако желаю, чтобы Вы знали о моих чувствах к Вам… — Николас, — Луи судорожно выдохнул и покачал головой. — Я полюбил Вас с первых строк Вашего произведения, с первого взгляда на Вас, с первого звука Вашего голоса и первой улыбки, которой Вы одарили меня, — он сжал руки сильнее и сделал небольшой шаг навстречу, находясь теперь на расстоянии двадцати сантиметров от Омеги, который прикусил нижнюю губу и смотрел прямо в глаза мужчине, вкушая каждое слово. — Я мечтал о нашей встрече, как только прочел первый Ваш стих, который опубликовали в газете, а позже, когда нас свела судьба, к великому моему счастью, я жаждал узнать Вас, понять, что у Вас на душе, что мешает дышать полной грудью… Луи’, я не смог. Вы далеки так же, как и в тот первый день, как и тогда, когда находились во Франции, но я обещаю, что не оставлю попыток стать ближе и… Я люблю Вас, — на выдохе произнес Принц, пронзая Омегу горящим взглядом. — Вы прекрасны в каждом Вашем движении, в каждом поступке, а Ваше отношение к детям и лишенным прав людям меня восхищает так же, как и искорки в Ваших глазах, что стали ярче с недавних пор. — Николас, пожалуйста, остановитесь, — Луи прижался к мужчине и положил голову ему на грудь, чувствуя быстрый ритм биения сердца и теплые руки у себя на талии под накидкой. — Я не смогу… — Луи’, прошу, не думайте, что я сказал все это для того, чтобы Вы ощущали неловкость. Я делюсь с Вами тем, что живет во мне вот уже как год, больше я не могу молчать. Мужчина смотрел вдаль, испытывая некую легкость, избавившись от того, что разъедало его последние несколько месяцев, порываясь быть высказанным. Он слабо улыбнулся, наконец почувствовав свободу от самого себя, отдавшись на волю судьбы, решив действовать, а не созерцать все со стороны, живя в ожидании, когда Омега сделал бы к нему шаг навстречу, что могло бы случиться еще через несколько лет, пока бы он оправился от потери мужа и того, что он пережил во Франции. — Николас, — прошептал Луи, запрокинув голову назад и вглядываясь в лицо Принца, что чуть освещалось полной луной. — Поцелуйте меня… — Луи’, — Альфа переместил ладонь на нежную кожу щеки Омеги и провел пальцем, рассматривая его трепещущие ресницы и чувственные губы, что так привлекали его своей недоступностью. Он подался вперед и медленно коснулся Луи, ощущая, как тот вздрогнул и еле слышно простонал, двигаясь вперед и обнимая мужчину за шею. Их первый поцелуй был медленным и тягучим, из-за которого по телу обоих будто прошелся ток, в губах же покалывало, заставляя Омегу сильнее цепляться за воротник рубашки Николаса, ища связь с реальностью, дабы окончательно не улететь в неизведанный мир. *** Гостиная в новом доме Луи была гораздо вместительнее, чем в старой квартире. Николас заказал поставку цветов каждый день, и потому все вокруг благоухало приятным легким ароматом, а нежные пестрые бутоны левкой, грациозное изящество лилий и страстная красота роз радовали глаз любого, кто приходил в дом, но больше всего — Луи, который обожал цветы. И теперь, в этой большой гостиной, он мог чаще устраивать встречи со своими знакомыми, с которыми они по большей части обсуждали поэзию, литературу, философию. Да и сам Принц был частым участником этих приемов. Устав от политической шумихи, он с большим удовольствием приобщался к разговору о темах, в которых находил утешение. К тому же Луи, садивший его рядом, действовал подобно бальзаму — его приятный голос, его легкие одежды, которые шелестели, когда он менял позу, чувство того, что Омега рядом, грело его, словно они были супружеской парой, которая принимала гостей. Должно быть, многие так и думали, наблюдая за тем, как Луи и Николас улыбались друг другу, как в их жестах порой появлялась робость, когда один случаем задевал второго. В один из подобных вечеров, когда в гостиной собрались самые уважаемые люди Испании, включая одного писателя, талантом которого восхищался Луи, и у них это было взаимно, Родригес Мартинес, молодой мужчина, который прочитав повесть Луи и сам начал задумываться о том, что для Омег нужно больше возможностей. Это был добродушный человек с большим талантом, что сочетается редко, и они как раз обсуждали проблему важности свободы выбора. Лотти сидела рядом с Луи и пугливо прижималась к нему, так как столь близкое присутствие множества Альф еще пугало ее. Но брат нежно гладил ее руку и всякий раз, когда она полошилась от слишком резкого движения, спрашивал, все ли в порядке. И покуда рядом был он и Принц, который, она чувствовала, готов был защищать ее, все действительно было в порядке. — Я полагаю, что первое, чем мы должны бы были заняться, — это свобода выбора для Омег. Но, боюсь, при нас этого не случиться, так как для подобного отношения нужны родители, которые способны дать эту свободу, — сказал Родригес своим мужественным голосом, невольно заставляя всех внимательно его слушать. — Я согласен, — продолжил Луи. — Не каждый родитель понимает ценность свободы выбора, но если мы будем действовать постепенно, то, возможно, следующее, нет!.. даже наше поколение будет осознавать это гораздо лучше, следственно, еще при нас, если мы собираемся жить достаточно долго, конечно, — улыбнулся он, и все в комнате весело улыбнулись под стать ему, — мир станет хоть немного, но другим. Лотти слушала внимательно, хотя не всегда все понимала, пусть в последнее время и просила Луи и Николаса разговаривать с ней исключительно по-испански, чтобы она скорее смогла понять среду, в которой теперь находилась. И изучение проходило очень интенсивно, отчасти из-за того, что она сразу же могла получить практику. Разговаривая с Луи, который аккуратно поправлял ошибки сестры и направлял ее в нужное русло, девочка быстро научилась разговаривать на достаточном уровне, чтобы ответить, если ее спросят. Но не успели они договорить, как в комнату вошел слуга и сказал, что прибыли новые гости, из Франции. — Очень странно, мы никого не ждем, — сказал Луи, думая, кто бы это мог быть. — Но приглашайте их, нельзя отказывать путнику в ночи. Всего через минуту дворецкий ввел двоих в гостиную. То была скромно, но со вкусом одетая женщина, в которой все выдавало элегантность обеднелой аристократии, и просто мужчина с бесстыдно любопытствующими глазами. Луи сразу узнал в них своих старых друзей — Авелин и Лиама — и было даже обрадовался, пока не вспомнил обстоятельства своего отъезда. Омега быстро поднялся со своего кресла и направился к вошедшим с наигранно веселой улыбкой: — Ах, Авелин, Лиам!, как это мило с вашей стороны, прилететь на наш огонек! — сказал он по-французски, и многие из его гостей едва ли не впервые услышали этот язык в исполнении Луи, с легкими экспрессивными нотками и резким подчеркиванием некоторых слов, что было так свойственно французам. — Луи’, здравствуй, — ответила Авелин, принимая его руки в свои холодные от долгой дороги в экипаже. — Я безумно счастлива узреть тебя в таком цветущем виде! — Салютирую, — вульгарно вставил Лиам, оглядывая собравшееся общество и делая жеманный поклон, который больно кольнул Луи в сердце. “Неужели на войне человек теряет понятие об этикете и надлежащем поведении? Если так, — думал Луи, — то война воистину глупа и бездарна”. — Но вы, должно быть, проголодались после длительного пути! Я прикажу принести вам поесть. Наши повара стараются изо всех сил и каждый раз удивляют своей изысканностью. — Что ты, Луи’, мы вовсе не голодны, — воспротивилась ему Авелин. — Голодны, еще и очень голодны. Как настоящие волки. В этих испанских трактирах кормят хуже, чем в казармах, — быстро сказал Лиам, боясь остаться без ужина, от одного упоминания о котором у него несыто засветились глаза. — Ах, как нетактично с моей стороны! — спохватился Луи. — Дорогие друзья, перед вами мои французские друзья, месье Лиам Пейн и его супруга Авелин. И с этого момента предлагаю перейти на французский. — Да я могу и по-испански, — сказал Лиам. — Если здесь прилично кормят, то я с радостью готов вспомнить издержки аристократического воспитания, — испанский Лиама оказался очень неплох, лишь небольшой акцент выдавал в нем француза, да и то это можно было бы принять за один из многочисленных акцентов пиренейского полуострова. — А Вы, я вижу, — присоединился к разговору Родригес, говоря по-французски, — совсем разочарованы в этих самых издержках. — Что есть, то есть. Пользы от них как от козла молока, — грубое простонародное сравнение резало слух всех и особенно Луи, который знал, на какие речевые высоты способен мечтательный и романтичный привычно Лиам. — Ну, так что же, где еда? — Сейчас позову слуг, и вам накроют стол, после чего вы сможете принять участие в нашей небольшой дискуссии, — сказал Луи, выходя из комнаты и направляясь в кухню. Его сердце громко билось, и он мог чувствовать каждый его удар, проходящий через все тело и грубо пульсирующий в голове. “Что случилось с Лиамом? Неужели война так испортила, ожесточила его?” — думал он, входя в кухню. — Вы не могли бы накрыть стол, — скорее приказным тоном, нежели вопросительным сказал он служанке, которая мыла тарелки после трапезы. — Приехали мои друзья, и они голодны. — Конечно, господин. Я все разогрею, и через минут десять ужин будет стоять в столовой, — быстро ответила девушка, протирая руки от воды. — Спасибо, — лишь промолвил Луи и вышел из кухни в том же сомнамбулическом состоянии, в коридоре его уже ожидал обеспокоенный Принц, который заметил, что не все в порядке во взгляде Луи. — Луи’, милый, все хорошо? — спросил он, подавая руку Омеге. — Нет, нет, не все хорошо… Вы не знаете Лиама, он совсем другой, он нежный и добрый, я не знаю, что с ним случилось, — больше для себя, чем для Принца, ответил Луи. — Я уверен, что это так. Он, должно быть, еще не совсем отошел от войны, и это его способ защиты от внешнего мира, коего он познал худшие стороны. Все образуется, не волнуйтесь, — Принц улыбнулся, и это вселило Луи веру в лучшее. — Да, должно быть, так, Вы правы, — сказал он с ответной улыбкой. — Вы оставили Шарлотту одну? — Да, она была так занята разговором с Доном Родригесом, что и вовсе не заметила, как я ушел. Думаю, вернувшись, мы застанем их в том же положении. — Я немного боюсь его симпатии к ней. Ей нужно много времени, а он… — Луи не знал, что сказать, так как в глубине души понимал, что страх его не обоснован. — Не волнуйтесь. Я знаю Дона Родригеса много лет, он никогда не посмел бы себя повести неподобающе даже с военнопленным, что уже и говорить о прекрасной девушке. Поверьте мне, если кто и заслуживает ее доверия, то это он, в первую очередь, — произнес Принц, и они вошли в комнату, где, угрюмая, сидела Авелин, пока Лиам излагал свой взгляд на теории, выдвинутые ранее в этой компании: — Я считаю, что свобода выбора — в высшей мере — есть не что иное, как принуждение человека к метаниям, к вечным поискам, — Луи услышал, как здраво и красиво рассуждал Лиам, войдя в раж, и подумал (со счастливой улыбкой!), что ошибся. — Лишение же свободы, есть высший идеал гуманизма, человек более не находится в подвешенном состоянии, он может не беспокоиться о своем будущем, оно решено за него. — Вы говорите как инквизитор, дорогой Лиам, — сказала Лотти, которая знала его с детства и совсем не боялась, как остальных. К тому же спокойный и умный Дон Родригес, который теперь сидел рядом, передавал и ей свое спокойствие. — Разве в таком случае человек остается человеком? Возможность, допустим, совершить грех есть выбор, и если человек не совершает его, то это гораздо выше, чем, если бы у него не было возможности его совершить. Это осознанный шаг, а по Вашей теории люди лишаются всей своей потенциальной добродетели, так как за них все решено. — Согласен, но также он лишается и своей грешности, бесчестия… — И, следственно, перестает быть человеком, — вставил свое слово Родригес. — Свобода выбора и есть то единственное, что отделяет человека от зверя. — Или им делает, — добавил Лиам. — Или им делает, Вы правы, — сказал Дон Родригес. — Лиам, Авелин, ваш ужин скоро будет готов. Уважаемые, мне нужно ненадолго удалиться, и когда наши гости поужинают, а я вернусь, мы сможем приступить к беседе в полном составе. Пойдемте, я проведу вас в столовую, — обратился к Пейнам Луи, и они последовали за ним. Как только компания покинула комнату, Авелин обратилась к Луи: — Можно я пойду с тобой? Пожалуйста, я вовсе не голодна. — Конечно, пойдем со мной, дорогая! Я как раз собирался укладывать Андре, — сказал Луи. — Заодно и познакомитесь. — Прошу меня простить, но я слишком голоден, потому не смогу пойти с вами, — Лиам уже учуял запах еды, который бродил по коридору, потому был не способен думать ни о каком Андре, кем бы он ни был. — Эта дверь ведет в столовую, — указал Луи. — Ужин еще не накрыт, но если Вы немного подождете, то, надеюсь, не обвините меня в негостеприимстве. Приятного аппетита, Лиам, — какое было истинное наслаждение назвать его по имени, имя его, словно таяло на языке, проникало внутрь опять и опять и с каждым разом звучало все нежнее и приятней. — Спасибо, Луи’, — сказал Лиам, и они с Авелин прошли дальше. *** Рона сидела с Андре, который с любопытством разглядывал ее лицо и что-то лепетал. Завидев Луи, она встала и передала ребенка в руки родителю, мальчик же начал лепетать еще веселей и тянуться к папочке, который и сам был счастлив видеть своего ребенка, его радость от встречи. — Знакомься, Ави, это Андре, мой сын, — сказал Луи, прижимая сына к себе, по инерции придерживая его головку и оставляя поцелуй в темных с завитками волосах. — Какой крошечный, — Авелин смотрела на них с трепетом и любовью, словно они и были частью ее семьи, лучшей частью. — Можно мне подержать, пожалуйста? — Да, — Луи кивнул и протянул малыша, который заразительно улыбался Авелин, и у женщины от переизбытка эмоций брызнули слезы. — Какой прелестный мальчик! На тебя похож, милый, — обратилась она к Луи. — А мне кажется, на второго отца, — ответил он без упрека, скорее весело, так, словно они и не расстались тем осенним днем так поспешно, словно он и не обижался больше на Авелин, и, однако, увидев своего ребенка в руках женщины, почувствовал укол ревности. — Конечно, против Гарри нет смысла идти, но так много от тебя, и эти глазки, пусть зеленые, и эта улыбка… — Да, мой мальчик, — гордо изрек Луи, принимая Андре обратно и укладывая в кроватку, где его приняла мягкая перина и теплое одеялко. — Давай я расскажу тебе сказку, очень интересную, — он говорил с сыном, как со взрослым, без сюсюканий, но и без менторского тона. — Ее рассказывала мне мама, когда я был совсем маленьким, — и Луи долго сказывал прекрасную историю, не скупясь на описания природы, чувств, внешности действующих персонажей. Авелин и сама с большим интересом слушала, не имея возможности оторваться и желая поскорее узнать конец, а Андре не смыкал глазок до последнего слова, но как только Луи сказал: “Конец”, — он послушно уснул, прежде чмокнув губами, будто без звуков, на которые не осталось сил, благодаря родителя. — Как это у тебя получается? — спросила Авелин, восторгаясь послушностью ребенка. — У нас с Андре уговор: я рассказываю ему сказку на ночь, а он не капризничает, засыпая. Авелин лишь ахнула в ответ. — Ты говоришь с ним по-французски? — Да, а Принц по-испански и по-английски. — Луи’, милый, — вдруг поменявшись в лице начала Авелин, решившись наконец перевести тему, — я приехала попросить прощения. — За что? — спросил Луи с наигранным непониманием и холодным тоном. — Ты сам знаешь... за то, что своим поведением вынудили тебя уходить холодной осенней ночью, за то, что я была недостаточно благодарна за все, что ты сделал для нас, а сделал ты так много, что ни я, ни Лиам, должно быть, никогда в полной мере не сможем отблагодарить! Ты спас моего ребенка, меня, ты сделал так, чтобы наше имение не развалилось и не пошло по ветру, а мы… — Стой, Ави, не нужно. — Прости меня, Луи’, я поступила ужасно, и я искренне прошу прощения. — Иди ко мне, — тихо сказал он, стирая с ее глаз набравшиеся слезы и обнимая. — Все прощено и все забыто. Я тебе благодарен за то, что ты приняла меня, когда мне это было необходимо, и я не мог кинуть тебя, когда тебе была нужна моя помощь, ведь так поступают друзья, правда? — Да, — сказала она и сомкнула сильнее в своих объятиях. — Я очень люблю тебя, Луи’. — И я люблю тебя, Ави. *** Авелин бы хотела остаться гостить у Луи немного дольше, но тяга к собственному ребенку была неуемной особенно тогда, когда она видела Андре, окруженного заботой и постоянным вниманием кого-нибудь из членов семьи, что стала почти Королевской. Женщина была крайне удивлена тому, как Омега обращался с сыном, совершенно не потакая его желаниям, разговаривая с ним во время его истерик и бесслезных криков, в итоге добиваясь своего — спокойствия мальчика, осознанного взгляда и улюлюканий в ответ. Луи был непреклонен, когда Авелин уговаривала его взять Андре на руки и успокоить, на что тот только и ответил, что ребенок не может не плакать, потому как его органы растут, и это должно быть очень больно, с чем совладать он бессилен и может лишь отвлечь сына разговорами на разных языках, которые того забавляли и заставляли смеяться. Еще одним удивлением для Авелин послужило то, что Принц Фердинанд выполнял роль отца для мальчика, оставаясь с ним наедине довольно-таки часто, что-то читая вслух и отвечая на письма, советуясь с ребенком, который совершенно ничего не понимал, однако Луи так не считал. Он отстаивал свою позицию, снисходительно улыбаясь женщине и повторяя вновь и вновь, что Андре выжил, пока он голодал во время войны, пересекал пол-Европы на разных видах транспорта, а после пил разбавленный алкоголь таким количеством, будто это был компот, — мальчик проявил мужество и выносливость уже в утробе, он не мог не осознавать того, что его ждет в мире. К тому же взгляд, так похожий на отца, все чаще смотрел слишком осмысленно, будто зная абсолютно все во Вселенной, будто подозревая о том, что его ждет — об этом Луи умалчивал, тихо спрашивая у Андре, лежа с ним ночью в своей постели, что ему снится и что же происходит там, где звезды, где Франция. Авелин все пять дней своего пребывания в доме Принца не могла привыкнуть к распорядку дня его жителей, которые после совместного завтрака разбредались по комнатам на индивидуальные занятия, а ближе к полудню собирались на общий урок одного из Европейских языков, каждому из которых был отведен определенный день недели. После всех ждал обед, ко времени которого старался подъезжать и Николас, чаще появляясь только под вечер, одаривая младших девочек теплыми объятиями, Лотти улыбкой, крестника приветствием, достойное мужчины в расцвете лет, а Луи доставалось некоторое время наедине в покоях Принца, куда никто не смел заходить, пока кто-нибудь из них сам не показывался в гостиной, где всем семейством они собирались для чтения. Читали все по кругу, включая и Дейзи и Фиби, которые поправляли друг друга, с горем пополам дочитывая отведенный им абзац, что приходилось перечитывать заново, под строгим взглядом Принца уже соблюдая манеры и держа осанку. Авелин и Лиам так же участвовали в этих вечерах у камина, проникаясь атмосферой уюта и любви — в такие моменты женщина, смотря на то, как близко Луи прижимался к Альфе, как Андре тянулся к крестному, порываясь сорвать с его пальцев перстни и засунуть их себе в рот, как нежно сам Принц смотрел на Омегу и периодически целовал того в висок, думала, чтобы оставить свои попытки свести Гарри и Луи вновь. Она видела счастье, которым светился каждый, видела взаимопомощь и беспрекословное уважение к старшим, что сочеталось с равноправием и возможностью высказаться, без страха быть непринятым, она видела душу в этой семье. Одного не хватало, женщине казалось, будто глаза Луи тускнели. Только поэтому Авелин сразу по приезде во Францию не остановила себя от скоропостижного визита к Гарри, где ее встретил холодный взгляд друга, который не собирался выслушивать ее причитания о состоянии Луи и новшествах в его жизни. Женщине оставалось только кивнуть и оставить на столе конверт, в котором лежала копия стихотворения, написанная Омегой, со словами: “Он написал это на французском, потому что человек, о котором оно, душой принадлежит Франции. Я уверена, что этот стих о Вас”. Гарри читал про себя голосом Луи ночью при свете одной свечи, сидя за столом кабинета, с грустной ухмылкой на губах, понимая, как же Авелин была неправа. Лиам — вот кто был тем человеком, который душой принадлежал Франции, которого так искренне и откровенно любил Луи, посвящая ему столь прекрасные строки. “Седая роза Ночь. И снег валится. Спит Мадрид... А я... Ох, как мне не спится, Любовь моя! Ох, как ночью душно Запевает кровь... Слушай, слушай, слушай, Моя любовь: Серебро мороза В лепестках твоих. О, седая роза, Тебе — мой стих! Дышишь из-под снега, Роза февраля, Неутешной негой Меня даря. Я пою и плачу, Плачу и пою, Плачу, что утрачу Розу мою!”*