И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как её. Лев Николаевич Толстой. "Война и мир"
Была середина мая, когда Принц настоял на том, чтобы переехать к морю, где располагалась его небольшая вилла с огромной прилежащей территорией, которой было отведено особое внимание. Здесь царила атмосфера сказки: дендрарий с множеством разнообразных кустарников и цветов, карликовых деревьев, между которыми тут и там находились белоснежные ажурные беседки, спрятанные листвой и окутанные плющом, вокруг летали ручные бабочки, которые не боялись людей и спокойно устраивались в ладошках и на носиках деток, улетая, как только задорный смех или восторженный шепот разносились по пространству. Луи был счастлив, оказавшись в столь прекрасном месте, где стоило сделать несколько шагов — и из невероятной красоты зеленого сада можно было попасть на теплый золотистый песок, где взору открывалось бескрайнее Средиземное море, что так полюбилось каждому, в особенности Андре, который с огромным удовольствием и громкими веселыми криками с помощью своего родителя окунался в соленую воду во время штиля. В планы Принца входило провести здесь время до самого октября, пока воздух не стал бы слишком колючим и влажным, что не было полезно для девочек со слабым иммунитетом, которых и так приходилось время от времени подвергать профилактическим процедурам, дабы те вновь не начали кашлять и сопливить, что являлось для них в порядке вещей. К огромному удивлению Луи, младшим пришлась по душе средиземноморская кухня и местные обычаи, как и прогулки по ближайшему городку, куда они желали попасть каждодневно, продолжительно упрашивая Николаса сопроводить их хотя бы до площади с фонтанами. Иногда мужчина не выдерживал столь ярой атаки и вел девочек на моцион, прихватив с собой и Лотти, которая отказывалась так же рьяно, как и уговаривали Дейзи и Фиби. Шарлотта закрывалась в себе, ограждаясь от любого общения и вторжения в ее пространство, впуская туда только Луи и, что было самым загадочным и необъяснимым, Родригеса Мартинеса, с которым вела переписку и все чаще встречалась, разумеется, в присутствии Луи, который всеми силами пытался разрядить напряженную обстановку, что со временем, а это произошло в конце июля, стала до того расслабленной, что пара, смотрящая друг на друга влюбленными глазами, не замечала, когда Омега оставлял их одних, прикрывшись нуждами своего сына. Андре каждодневно удивлял папу своим развитием, постоянно что-то меняя в своем поведении, тщательно выбирая игрушки, лепеча при этом, сохраняя интонацию и непонятность того, что произносил. Единственное, что понимал Луи, — это «Па-па», сказанное с широкой улыбкой и блеском восторженных глаз — мальчик узнавал своего родителя, приподнимаясь на ладонях, вытягивая ручки, как только тот заходил к нему в комнату. Он спокойно переворачивался с живота на спинку и обратно, развлекая себя всеми возможными и доступными ему способами, обходясь без внимания, чаще предпочитая одиночество, нежели присутствие нянечек, от которых не принимал даже еду, привередничая и отталкивая руками ложку с овощными пюре или бутылочку с молоком — Андре ел только из рук Луи, узнавая его по шагам и шуршанию платья. Мальчик любил прятаться в складках юбок, которые теперь были намного легче из-за жаркой погоды, чаще представляя собой только один слой тонкой ткани и подъюбник, что не убавляло интерес ребенка, а только помогало сжимать кулачками лен или штапель и тянуть к себе, дабы рассмотреть рисунок ближе. Андре спал в комнате с Луи на одной кровати — так Омега чувствовал особую связь с ребенком, отпуская его утром на полдня, чтобы тот не привыкал, чтобы и он сам не испытывал привязанности к сыну, понимая, что никто никому не принадлежит, что ни один человек не обязан другому своим временем — это он не уставал твердить мальчику, который теперь вел диалог и улюлюкал в ответ с огромным энтузиазмом, хватая свои пальчики ног и притягивая их наверх, выглядя при этом более чем серьезно. Еще ни разу Андре не оставался один ночью, что тревожило Луи, который утром после завтрака обнаружил письмо от Принца на своем столике, гласящее, что тот будет ждать его в полночь на берегу. Сам же мужчина покинул виллу еще до рассвета, предупредив о делах с вечера, заставляя Омегу нервничать целый день, не находя себе места и душевный покой — это было их свидание впервые после рождения Андре. *** Целый день Луи уделил своему внешнему виду и пытался совладать с нервозностью, что одолевала им и не собиралась отпускать — одного только взгляда на шрам внизу живота было достаточно, чтобы Омега обреченно прикрывал глаза и судорожно выдыхал, ненавидя безобразную полоску, что так ярко выделялась на бледной коже. Все в доме заметили это напряжение, что исходило от Луи, который не спустился ни на обед, ни на ужин, игнорируя всякие попытки девочек разузнать, что происходит. Одна только Лотти подозревала, однако тактично молчала и слабо улыбалась, беря заботы о младших на себя, как и нужды мальчика, который справлялся и без нее: устроившись на широкой кровати с огромным количеством подушек, он разговаривал и кидался тряпичными игрушками, проверяя способности своих конечностей в действии. — Лотс, — Луи с ребенком на руках вошел в комнату девушки, застав ее за чтением. — Ты могла бы сегодня поспать с Андре? — он готовился пару часов к этому вопросу, ожидая расспросы и свои попытки не краснеть перед младшей сестрой, подбирая правильные ответы, что, скорее всего, переросли бы в оправдания, однако Лотти удивила его своим спокойным кивком и протянутыми руками. — Он просыпается около трех ночи, его нужно покормить молоком и поменять пеленки. Не переживай, Андре спит спокойно. — Луи’, — девушка улыбалась, пока мальчик игрался с ее локонами. — Откройся уже ему, — шепотом сказала она, отчего внутри Омеги все перевернулось. — Николас любит тебя и… я уверена, что никогда не сделает больно. — Да… хм… спасибо, — он не смог бы выдержать этого разговора еще больше, вылетая из комнаты и закрываясь в своей, тяжело дыша и оседая по стене на пол, совершенно не представляя, сможет ли переступить черту и перевести их отношения с Принцем на новый уровень, где поцелуи — это всего лишь прелюдия. *** Босыми ногами Луи ступал по остывшему песку, освещенный ночным звездным небом, глубоко вдыхая пропитанный ароматом цветов воздух, вслушиваясь в шум моря и биение собственного сердца. Его легкое домашнее платье колыхалось от слабых порывов ветра и открывало щиколотки, проникая сквозь тонкую ткань зефир и оседая на коже, покрытую мурашками больше от неизвестности того, что его ожидало. Неподалеку от кромки воды стоял Принц, всматриваясь вдаль. Рукава его светлой рубашки были закатаны до локтей, кисти прятались в карманах брюк — поза его была расслаблена, и веяло от него спокойствием и уверенностью, что нельзя было сказать об Омеге, что, увидев в паре метров от мужчины плед, на котором расположился поднос с бутылкой шампанского, парой бокалов и фруктами, чуть не потерял равновесие, одурманенный своим воображением. — Николас… — прошептал Луи, подойдя к Альфе достаточно близко, обнимая себя руками и кусая губы. — Луи’, рад, что Вы приняли мое приглашение, — он с улыбкой смотрел на Омегу и протянул ему раскрытую ладонь, приглашая в свои объятия. Они стояли некоторое время в тишине, наслаждаясь видом и теплом друг друга — Принц обернул свои руки вокруг талии Омеги и прижимался к его спине, вдыхая приятный запах волос, чувствуя, как Луи понемногу расслаблялся, откинув голову ему на плечо, отпуская свои мысли. — Впервые я увидел это место, когда мне было десять, — тихо начал Николас, опаляя дыханием висок Луи. — Родители отправили меня провести здесь лето с моей старой теткой, которая была занята чем угодно, но только не мной. Предоставленный самому себе — я обрел первую любовь. И… я счастлив, что это не оказался человек, а именно местечко, почти оазис, которое никогда не смогло бы ответить невзаимностью. Омега слушал бархатистый голос, желая о том, чтобы и его любовь не оказалась безответной, чтобы это действительно был неодушевленный предмет, полный души, противоречащий сам себе, живущий глубоко и всеми красками, наполненный соками и эмоциями, где можно получить как отдушину, так и заряд мощной энергией. Луи завидовал, понимая, что этого никогда не случится, что его сердце с четырнадцати лет принадлежало Лиаму, которому только стоило появиться в поле зрения, как чувства, казалось, давно забытые, возобновлялись с новой силой, а сам он превращался в того неопытного Омежку, которому взрослый мужчина виделся самым прекрасным на всем белом свете. С этим ощущением всецелой капитуляции перед Альфой невозможно было бороться, мысли о нем всегда отголоском присутствовали где-то на подкорке, вырывались из подсознания, намекая на то, что жизнь могла бы быть лучше, если бы чувства были ответными, если бы не было Авелин и пресловутого договора между отцами семейств. Луи хотел забыть обо всем, что его держало, что тянуло обратно во Францию, забыть обо всех мужчинах, что тем или иным образом сделали ему больно, навсегда перерубить канат и уплыть в мир, где есть только эти почти черные добрые глаза, которые смотрели на него с безграничной любовью. Принц был тем, кто смог бы сделать Луи счастливым, кто делал это каждый день, подтверждая свои обещания и выполняя просьбы до их оглашения — мужчина чувствовал Омегу, поднимая ему настроение одним только своим присутствием, выводя из подвешенного состояния простым касанием руки. Луи готов был открыться ему, моля Бога о том, чтобы эта попытка стала последней, чтобы больше не пришлось мучиться и сгорать от ненужности и обманутости. — Здесь так прекрасно… — Николас оставил поцелуй на оголенной шее Омеги, заставляя того вздрогнуть от неожиданности и выпустить весь воздух из легких, дабы не улететь от калейдоскопа эмоций, что овладевали им. — В дневной зной можно спрятаться в тени деревьев и тишине беседок, в прохладном гроте испить ледяной подземной воды, что бьет ключом. А вечером остудиться в еще теплой воде, полночи всматриваться в звезды, находя в них покой. Луи’, это место отражает Вас, так я вижу Вашу душу и так чувствую Ваше сердце… Я люблю Вас… Омеге приходилось слышать признания от многих мужчин, еще с шестнадцати лет оказываясь в центре внимания, где бы он не находился, сейчас же ноги его становились ватными, скорее от бессилия противостоять, от невозможности отказать и придумать массу причин, почему они не могли бы быть вместе — ему не хотелось. Все существо Луи стремилось к Николасу, его тело отвечало на медленные ласки, когда губы Принца касались его самого чувствительного местечка за ушком, прикусывая его и проводя языком по изогнутому контуру, шепча признания и сжимая руки на талии сильнее. Омега ластился в ответ, выгибаясь и прижимаясь попой к паху мужчины, чувствуя его возбуждение, сгорая от своего. — Я люблю Вас и собираюсь сделать своим, — уверенно произнес Альфа, разворачивая податливое тело в своих руках, придерживая ослабевшего Луи, который смотрел в темные глаза подернутым дымкой взглядом, прикусив нижнюю губу и хватаясь пальчиками за рубашку мужчины. — Двенадцать месяцев… — точно в бреду прошептал Луи, не понимая, как Принц не взял его сразу после рождения ребенка, сдерживая себя, находясь так близко, выжидая, давая возможность привыкнуть к нему. — Чего же Вы ждете, Принц Фердинанд? — Вашего согласия, — выдохнул мужчина в губы Омеги, еле прикасаясь к ним, из-за чего тот прикрыл глаза, ощущая разряды, что точно молния били по его сознанию, перекрывая возможность думать, заставляя отдаться инстинктам. *** Луи проснулся от тихого нерешительного стука в дверь, обнаружив себя лежащим на обнаженной груди Принца, который размеренно дышал, пребывая во сне, все еще обнимая его за плечи и касаясь губами лба, будто боясь, что эта ночь станет для них не только первой, но и последней. Воспоминания обрывками всплывали в голове Омеги, из-за чего он улыбнулся и прижался к мужчине сильнее, чувствуя небывалую легкость, будто оборвал все нити, что связывали его с прошлым, которое отягощало пребывание в Испании, упрекая и зовя вернуться. Сейчас, после столь живой, наполненной любовью и страстью ночи, душа Луи вновь обрела крылья, готова была парить и дарить каждому улыбки и теплые объятия, уверенный, что хватит абсолютно на всех, потому как он был переполнен. Любовь, что раньше плескалась в крошечном блюдечке, сейчас заполняла целый кувшин, из которого лилось через край с желанием быть востребованной. Стук повторился, после чего последовал тихий щелчок, а в проеме показалась опущенная голова Роны, которая боялась посмотреть вперед, надеясь, что ее заметят — она помнила, что в покои Принца вход был воспрещен, но ей нужен был Луи, которого в остальных комнатах и на территории дома не было. — Что? — Омега привстал, прикрываясь тонкой шелковой простыней, что спасала от жары и охлаждала разгоряченную кожу. — Простите, но… Месье Андре отказывается кушать и… Вы нужны ему, — все так же склонив голову, шептала служанка, краснея от запаха секса и смешения двух ароматов в спальне. — Ему пять месяцев, Рона. Не хочет есть, пусть голодает. Я спущусь тогда, когда посчитаю нужным, в конце концов, он Альфа и должен научиться контролировать свои эмоции. *** Все семейство с огромной радостью поддержало Принца вернуться к морю спустя год, охваченные приятным волнением и воспоминаниями о вечерах, на которых собиралось искушенное общество, что критиковало и писателей и критиков, иногда совершенно не обосновывая свои мысли и только повторяя одну и ту же фразу. К счастью, таких людей было мало, однако не пригласить их считалось великим невежеством, вот и забавляли они младших девочек своими эмоциями и пьяными рассказами, которые своевременно останавливал Луи, переводя тему на волнующих всех вопрос. Шарлотта, будучи уже более раскрепощенной в общении, создала клуб на пару с Родригесом, где каждый Омега мог найти способ проявить себя, находя поддержку и сферу деятельности, в которой получал достойную заработную плату и защиту от нападок. Девушка предпочла остаться в Мадриде, отказываясь оставить свое дело, обещая писать Луи каждую неделю и сообщать обо всем, что с ней происходило — Омега не волновался, зная, что Лотти в надежных руках, что мужчина никогда бы не пересек черту, до сих пор не подходя к ней ближе, чем на расстояние вытянутой руки, останавливая от этого и других. Дейзи и Фиби же были несказанно счастливы наконец избавиться от своих учителей, которые преподавали им теперь еще и музыку, гуманитарные науки и счет, облегченно вздыхая, узнав, что летом им придется изучать только языки, что воспринимали как игру, вживаясь в образы и представляя себя подданными той или иной страны. Андре всегда крутился рядом с ними, бегая из комнаты в комнату, останавливаясь только тогда, когда слышал голоса новых людей, желая познакомиться с ними и впечатлить своими способностями, непонятно щебеча на смешении пяти языков, редко выговаривая слова правильно. Он, будто следуя этикету, вслушивался в важную речь учителя и только после объяснения всех правил начинал свой громогласный поток, облегчая этим задачу девочек, которые со смехом отвлекались и подначивали своего племянника на еще более долгий монолог, за что потом получали от Принца, который следил за их успеваемостью и периодически наказывал, лишая десерта и прогулок у моря. Отношения Луи и Николаса развивались стремительно и переросли в гармоничный союз, в котором оба чувствовали себя комфортно, наслаждаясь близостью наедине и легким флиртом в обществе, когда Принц стремился сохранить строгость выражения лица, а Омега в это время всячески его выводил из себя, вынуждая ночью высказывать свое недовольство, что непременно перерастало в слияние тел. Для Луи стало неожиданностью узнать, что мужчина, который вскоре должен был стать правителем, предпочитал находиться под контролем, подчиняться и быть лишенным некоторых движений. Ему нравилось, когда Омега завязывал ему глаза и фиксировал руки у изголовья кровати, седлая его и доводя до оргазма, нашептывая грязные словечки и кусая его до крови, оставляя царапины — Альфа нуждался быть слабым в постели, отдавая роль доминанта Луи, чтобы на утро с новой энергией управлять страной. Принц все чаще встречался с министрами разных стран, налаживая внешние отношения, готовясь взять на себя обязательства за всю страну и стать ее Королем. Он выказывал расположение к соседям и больше придерживался политики внутреннего развития с теми границами, что уже были у Испании, отказываясь от завоевательных войн, находя их неуместными в нынешнем положении, желая поднять то, что есть, и сделать страну передовой, нацеливаясь на прогресс без потерь жителей. Сейчас в кабинете, где шторы были предусмотрительно закрыты, спасая представителей нескольких стран от зноя, находились пятеро мужчин, одетых в строгие дорогие костюмы, сосредоточенные на переговорах, которые вели с самого утра, прервавшись на обед и несколько перекуров. Большинство вопросов были решены еще пару часов назад, остальные же были отложены на завтра, дабы каждый обдумал минусы и плюсы, принял правильное решение, которое повлечет за собой немало изменений — обоюдное согласие прозвучало с неким облегчением, стоило только Принцу предложить встретиться на следующий день в восемь утра, когда солнце еще не мучило землю, подданных Испании и гостей столь жаркой страны. — Сеньор Стайлс, — позвал Николас, терзаемый сомнениями и смутными догадками — в его голове все вставало на свои места, пазл, который до этих пор был разбросан, теперь собрался, являя имя “Гарри”, что в бреду повторял Луи, находясь под действием наркотиков, и которым нарек своего сына, проигнорировав имя покойного супруга. — Ваше Высочество, — мужчина чуть склонил голову, оставаясь в кабинете, пока другие представители мчались к прохладным источникам и шелковым простыням, что хоть как-то спасали разгоряченные тела. — Вы… Я должен Вас кое с кем познакомить, — Принц поджал губы, взвешивая принятое решение, альтернативы которому не видел. — Я хотел бы, чтобы Вы посетили мой дом, если Вы не против, разумеется. — Для меня это будет огромной честью, — опешив, ответил Альфа, стараясь не придавать значения закравшемуся сомнению и чувству тревоги. *** Русская литература никак не поддавалась чтению, что злило Луи не на шутку, однако он снова и снова пытался осилить хотя бы одно предложение, длиною в абзац, не заглядывая в словарь и подсказки с произношением. До сих пор ему поддались только имя автора, название и первый абзац на французском, после чего все раздражало куда больше, чем приносило удовольствие. Он обреченно простонал, делая новую пометку в самодельном словарике, понимая, как скуден его лексикон, и выронил грифель от неожиданно разнесшегося по кабинету стуку в дверь, отчего он нахмурился, предполагая, что Николас еще вряд ли вернулся, а никто другой в этом доме не обладал такой силой, чтобы звук удара слышался столь звонко. — Войдите, — он поправил съехавшее с плеча легкое платье и прикрыл открытые лодыжки, которые оголил ранее, дабы кожа имела доступ к прохладе. Его графин с лимонной водой был наполовину пуст, лед же в нем давно растаял, поддаваясь напору стихии, и даже близость моря не спасала, будто решив испепелить все человечество этим летом. — Добрый день, — в комнату вошел мужчина, от лицезрения которого глаза Луи в буквальном смысле распахнулись так широко, что начали болеть, что заставило его несколько раз моргнуть, одновременно унимая жжение и пытаясь прогнать галлюцинацию. Однако видение не испарялось и становилось все ярче и отчетливее по мере приближения к креслу напротив софы, в которой устроился сам Омега, ощущая покалывание в кончиках пальцев и подступившую тошноту. Луи не ответил, оглядывая мужчину с головы до ног, понимая, что он ни на секунду не постарел и стал выглядеть только лучше, сохранив бледность кожи даже в Испании, где каждый превращался в кусок угля после одной только прогулки после полудня. Альфа был все так же хорош, держа осанку, расправив широкие плечи, восседая на обычном кресле, будто на троне, закуривая сигарету и пронзая змеиным взглядом, который оценивал не меньше взгляда Луи. — Полагаю, должен вас поздравить с рождением ребенка, — он глубоко затянулся и изящно выпустил дым, сомкнув губы, оставив маленькую щелочку, не отводя глаз от Омеги, которого начинало трясти от злости. — Не утруждайте себя, — выплюнул он, делая вид, будто ему безразлично происходящее, возвращаясь к чтению, упорно вникая в каждое слово. — Толстой? Смелый выбор, я только недавно закончил чтение всех томов этого гениального романа, — Гарри говорил с неподдельным интересом, это Луи знал точно, потому как, если бы мужчине не было дела до книги, он бы не затронул ее и говорил только о погоде. — Но… сколько Вы изучаете язык, чтобы браться за столь сложное произведение? Не лучше ли было бы начать с чего-то более простого? Стихи, пьесы? Российская Империя славится своими творцами в разных направлениях литературы, почему Вы выбрали именно этот роман? — Чего Вы добиваетесь? — Луи вздернул подбородок, с вызовом встречаясь глазами с мужчиной, вкладывая во взгляд всю свою ненависть и презрение. — Ничего, веду светские беседы, — он прошел к буфету, за стеклами которого стояли алкогольные напитки лучших марок, и налил себе стакан, не забыв предложить и Луи, который по инерции вежливо отказался, после ругая себя за соскочившее с языка “благодарю”. — Прекратите этот цирк, — прошипел Омега, вскакивая со своего места, отбрасывая увесистый томик на софу. — Зачем Вы явились сюда? Чтобы вновь потешить свое самолюбие? — Вариант — справиться о Вашем здоровье, Вам в голову не приходил, насколько я понимаю, — Гарри усмехнулся, делая большой глоток виски и поправляя волосы. — Разумеется, нет! Я нахожусь в здравом уме, чтобы не предполагать столь… Как же Вы мне омерзительны! Проваливайте! А если это Принц Фердинанд пригласил Вас, так и проводите время с ним, увольте меня от созерцания Вашей уродливой физиономии, — Луи схватил стакан, из которого некоторое время назад пил лимонную воду, где еще оставалась прозрачная жидкость, и кинул его в мужчину, выкрикивая проклятия, позабыв об этикете и манерах. К его огромному разочарованию, Альфа успел увернуться, после чего послышался звон разбитого стекла, что не давало проникнуть жаре в дом, и хрупкого фарфора вместе мужским смехом. — Вы неисправимы, прелесть, сколько еще… — Я Вам не прелесть! Вы явились сюда и теперь потешаетесь надо мной? А все для чего? Скажите? Чтобы разбередить старые раны, чтобы я снова почувствовал себя ничтожеством? — внутри Омеги кипела злость, что по силе своей сравнялась бы с адским пламенем, что усиливалось ухмылкой и блеском в глазах мужчины, который и не собирался принимать свою вину. — Ничтожеством? — Гарри вскинул брови, удивившись заявлению Луи. — Только не говорите, что из-за меня Вы потеряли чувство самоуважения. — Ох, конечно, вам ли не знать? Я шел к Вам за поддержкой, за помощью, надеялся, что Вы, человек, которому я доверился, который стал для меня единственным другом и любовником, когда я отказывал своему супругу, прячась во время его гона, назвали меня шлюхой за то, что я не смог противостоять своей природе, что не успел убежать от Джонатана, который взял меня силой. Вам и невдомек, что он насиловал меня больше суток, когда я только и мечтал о том, чтобы Вы спасли меня, — Луи отвернулся и вытер мокрые щеки, ощущая пустоту в груди и дрожь во всем теле. — Вы прогнали меня, когда я больше всего нуждался в Вас, а теперь… вот так просто заявляетесь, спрашивая о книгах и предлагая виски, — он покачал головой, испытывая слабость и необходимость в спасительных объятиях. — Я шел к Вам с надеждой, что Вы докажете мне, что я остался невинным, что все произошедшее было сном и неважно, насколько оно было явью, я хотел услышать это, а взамен получил ваше презрение. И будто по какому-то неведомому закону в комнате сгустился сумрак, солнце, что секундой назад светило так ярко, что глаза болели даже в доме, спряталось за тучами, погружая пространство во мрак, а вместе с ним и сердце Гарри, что разрывалось от вида Омеги, чьи плечи, с которых вновь спало непослушное платье, вздрагивали, заставляя его внутренности сжиматься от желания подойти и обнять, укрыть от раздирающих его чувств. И только он сделал шаг вперед и открыл было рот, чтобы сказать ненужные сейчас слова, дверь отворилась, являя пустоту. Гарри видел, как Луи упал на колени, вытягивая руки вперед, будто для объятий, озадачив мужчину своими действиями — он неожиданно для себя подумал, что Омега застыл то ли в раскаянии, то ли упал в обморок, вот только сразу пришел в себя и смог удержаться. Он размышлял, пока не увидел, как из-за софы, что закрывала обзор, вышел маленький мальчик и кинулся к Луи, вытирая своими крошечными ладошками мокрые глаза напротив, целуя щеки, заставляя Омегу улыбаться и твердить, что все хорошо. — Вы хотите что-то рассказать? — тихо спросил Луи, обращаясь к мальчику, явление которого поразило Гарри до глубины души — он видел в нем себя, отражение, уменьшенное в возрасте, с кудрявыми темными локонами, что лезли ему в глаза, такие же изумрудные, как и у него самого. Альфа слышал свой запах, исходящий от мальчика, понимая, что это его сын. Его сын, который лепетал на смешении европейских языков, толком не умея говорить, периодически произнося “папа”, обращаясь к Луи, трогая его волосы и украшение в них. Мальчик продолжал говорить, после “Я Вас внимательно слушаю”, замирая на несколько секунд, будто проверяя, действительно ли слушают. В голове мужчины кружил рой вопросов, который спустя минуту он хотел начать высказывать, однако был остановлен грубым: “Только посмейте его перебить”. Луи отдавался сыну, игнорируя Гарри, показав его место одной только репликой, после которой сам мальчик отвлекся на кошку, внезапно вылезшую из-под стола, потягиваясь после сна. — Папа! Киса! Мяу-мяу, — он встал на четвереньки и пополз к животному, которое его совершенно не боялось и только ластилось и громко мурлыкало, поддаваясь детской забаве, принимая ее точно ласку. — Луи’, — прохрипел Гарри, после откашлявшись, возвращая голос, что вмиг перекрылся тем изумлением, которое он испытал от увиденного. — Что? — холодно ответил Омега, вставая с колен, оправляя платье, не отрывая взгляда от мальчика. — Он… он мой сын? — Вы достаточно умны, чтобы понять это самому. — Но почему Вы мне не сказали? Тогда у Авелин и в любое другое время, все… все могло бы быть иначе, ничего бы не произошло… — Альфа поправлял волосы, без конца оттягивая их, понимая, сколько он потерял, сколько пропустил из жизни своего ребенка, который уже самостоятельно ходил, пытался говорить и талантливо изображал кошку, которая, кажется, приняла его за своего, нюхая со всех сторон. — Как Вы себе это представляете? Думаете, что я бы стал кидаться Вам в ноги, сообщая о ребенке, вновь унижаясь и выказывая свою привязанность? Ох, нет, Месье, Вы меня совершенно не знаете, раз думаете, будто я сказал бы Вам о существовании Андре в ближайшее столетие, не приди Вы сегодня сами. — Его имя Андре? — Гарри невольно улыбнулся, шмыгнув носом, не сводя взгляда с мальчика, впитывая в себя его, пытаясь запомнить каждую мелочь. — А полностью? Луи’, прошу, скажите полностью! — Вам не станет легче от этого, — Омега подошел к сыну и поднял его на руки, на что тот недовольно прокряхтел, утаскивая с собой и кошку. — Вам нет места в нашей жизни, — он прошел к двери, замирая у порога и тихо добавляя, пока ребенок любопытно разглядывал мужчину, что-то приговаривая и указывая на него, отчего на глаза Альфы наворачивались слезы от той близости и пропасти, что разделяла их. — Гарри, не приходи больше, так будет лучше для нас всех. Забудь… Я не стану скрывать от Андре, что Николас не его отец, но, пожалуйста, не рушь наше будущее так же, как ты разрушил прошлое. Они ушли, оставляя мужчину в полумраке комнаты, откуда он поспешил сбежать, чувствуя жжение в глазах, вакуум внутри себя, нежелание находиться в любом месте на земле и только разрушающую его жажду скрыться ото всех, никогда не приходить сюда и не знать, сколько он потерял, сколько разрушил своими руками. Он столкнулся с Принцем у выхода и, проигнорировав его вопросы, умчался к карете, пряча слезы, что крупными каплями падали с его ресниц на землю, избегая соприкосновения с кожей. Он кричал в подушку, оказавшись внутри, бил кулаком по сиденью, пытаясь избавиться от боли, от невозможности быть рядом. Он понимал, что должно произойти что-то глобальное, пройти не меньше десятилетия, чтобы Луи простил его, чтобы принял обратно, согласился стать семьей. И как же больно ему было осознавать то, что Авелин все это время пыталась донести до него правду, предпринимала попытки свести его с Луи снова и снова, стойко игнорируя холод, которым он ее одаривал. Стыд и благодарность пронзали его, разрывая сердце на мелкие осколки — он не понял ее, не дал возможность быть правой, отвергая каждый раз, когда речь заходила об Испании. А теперь путь его лежал только к ней, к давней подруге, которой он должен безмерно, которая сможет его понять и на время унять боль, открыв глаза на будущее, которое еще, только может быть, возможно. Всю ночь Гарри не сомкнул глаз, вспоминая ребенка, его счастливые глаза, его испуг, когда он увидел слезы Луи, его неподдельный интерес и желание познать мир вокруг. Гарри хотел всем своим существом оказаться рядом, видеть каждый новый день мальчика, присутствовать в его жизни, стать примером, отцом. Он вспомнил строки стихотворения на французском, что написал Луи, попавшее к нему все через ту же Авелин, которая однако не отгадала, кому оно было посвящено, как и сам Гарри. Андре — вот кто стал тем единственным, той розой, о которую он боялся уколоться, которую так сильно любил, что не подпускал к себе, дабы вновь не остаться раненым. И все, что было сейчас во власти Гарри, что смог он сделать на следующий день — это задержаться после переговоров не больше чем на минуту и, смотря в черные глаза Принца, не уступая ему в мощи, довлея своей силой и уверенностью, сказать сухо и безэмоционально: — Не забывайте, что он мой сын. — Никогда, — с достоинством ответил Николас, уважительно кивнув, провожая взглядом мужчину, который, испытывая невыносимую боль, что было видно по его пустым глазам, доверил ему своего ребенка.Конец Второй части.