Неизведанные земли

"Нет, жизнь не кончена и в тридцать один год, — вдруг окончательно беспеременно решил князь Андрей. — Мало того, что я знаю все то, что есть во мне, надо, чтоб и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтобы не жили они так, как эта девочка, независимо от моей жизни, чтобы на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!" Л. Толстой. Война и мир. Том 2. Часть 3

Владислав никогда не задавал личных вопросов даже в те моменты, когда они с Луи оставались наедине, поглощенные беседой о современной поэзии, находя в ней отголоски древности, что проскальзывали между строк авторов, считающих себя уникальными, первозданными. Луи отвык быть подвергнутым сплетням за те жаркие марокканские зимние месяцы, что провел в обществе своего теперь близкого друга, находя его присутствие в своей жизни сродни глотку чистейшей родниковой воды – они говорили. Никогда о людях и всегда о них. Владислав являл себя для Луи кем-то столь парадоксальным, что брови сами ползли вверх, а глаза распахивались шире, будто в вопросе о том, как та или иная мысль могла прийти к столь, казалось, ветреному человеку, пусть взгляд временами и выражал вселенскую печаль и ужас за человечество. “Глаза — зеркало души”, — вертелось в голове Луи, когда он неосознанно обводил тонким пальчиком шею лебедя, что покоился на его груди, стягивая вуаль, и смотрел в абсолютнейшую пустоту напротив: Элен не переставая щебетала, восхищаясь абсолютно всем, что выглядело настолько естественно для ее наивных восемнадцати лет, однако выдавало непревзойдённую глупость и отсутствие цели в жизни. Она прошлась по всем важным фигурам не только Франции, но и Европы, рассказывая сплетню за сплетней, искренне веря в их правдивость, совершенно не учитывая то, что события, происходившие в другой стране, могли дойти до нее с огромными упущениями. — Мы так долго ждали ее возвращения, — Элен бросила беглый взгляд на дверь, что вела в их ложу, и обреченно вздохнула, будто борясь с желанием добавить что-то еще. Они сидели в холле на резных стульях с прекрасной бордовой обивкой, которая повторяла портьеры на высоких окнах театра, сегодня ожившему и принимающему “свет”. Недалеко расположились небольшие группы людей, тоже ожидавших первый звонок и также обсуждавших окружение — Элен еще при преодолении лестницы недовольно хмурила маленький носик на то, что Луи настоял на смене места, отказавшись находиться в самой гуще на первом этаже, где шумно общались Альфы, откровенно обсуждали формы Примы и не стеснялись высказываться по поводу ее надуманной репутации. — Почему же Вы не посетили представление во Франции? — Луи приходилось поддерживать разговор, дабы не выглядеть недружелюбным, однако мысли его витали далеко отсюда, а парфюм, тот, что он дрожащими пальчиками с невероятным трепетом впервые нанес на свое тело после принятия долгих ванн, уносил его в воспоминания о Париже. Флакон, присланный ему на прошлый день рождения или Рождество (он никогда не мог распределить подарки верно), покоился в искусно украшенной шкатулке уже второй год, ни разу не открытый и не понюханный — Луи было страшно почувствовать все вновь, однако появление Владислава помогло в некоторой степени принять подарок и вновь украсить себя не только любимым ароматом, от которого пришлось отказаться больше пяти лет назад, но и изящным лебедем, так удачно вписавшимся в его вечерний наряд. — Но как же? Сегодня премьера в Европе. Разве хоть один человек позволил бы себе отказаться наслаждаться творчеством Ирэн, дожидаясь, когда она посетит другую страну, пусть и вашу? —девушка некрасиво фыркнула, однако моментально покраснела, будто вспомнив что-то. — Хотя одного человека не будет точно… — О, думаю, не только одного, — ухмыльнулся Луи, в тайне надеясь, что Владислав вернется до третьего звонка. — В этом, пусть и большом, театре вряд ли уместились бы все желающие. — Дело не в этом, — она покраснела еще сильнее, да так, что слой пудры уже не мог скрывать пунцовые щеки. — Вы знаете… Ирэн около двух лет состояла в отношениях с одним влиятельным и… очень востребованным нынче человеком, а потом вдруг уплыла в Америку, неожиданно для всех решив продолжить карьеру на другом континенте. — Что же, видимо творчество для нее оказалось важнее, не вижу в этом ничего предосудительного, — Луи мысленно вновь открывал шкатулку, сперва проведя по ней подушечками пальцев, отмечая гладкость лакированного покрытия, под которым будто живые расцветали черные розы, обводил края, украшенные камнями глубокого синего цвета, любовно оглаживая их, точно сокровище пиратов, поднятое со дна океана. Он уже приоткрыл крышку, чтобы заглянуть внутрь и рассмотреть все те милые его сердцу вещи, когда Элен заговорщицким тоном продолжила: — Я, если признать, рада, что они расстались, пусть и без скандалов и шумихи, но, стоит заметить, весьма эффектно, по-английски, как и свойственно англичанам, — загадочная улыбка посетила тонкие губы, пустые глаза же вдруг наполнились юношеской мечтательностью, пальцы правой руки неосознанно потянулись к безымянному на левой, снимая обручальное кольцо, прокручивая его в воздухе у кончика ногтя. — Ирэн француженка, насколько мне известно, — Луи обреченно вздохнул, предчувствуя, что оставшиеся десять минут будет выслушивать историю балерины, о чем знать ему совершенно не хотелось, однако единственный знакомый ему человек в толпе ушел идентично Приме, хоть и не имел английских корней, однако судить об этом Омега не брался, предполагая, что какая-нибудь дальняя бабка двоюродного дяди со стороны второго мужа матери вполне могла сидеть в компании английской Королевы. — Но Месье Стайлс нет, — почти неслышно добавила Элен, воровато оглядываясь, оценивая, не появились ли любопытные “уши” поблизости. — Оу, — только и смог вымолвить Луи, прижимая ладонью лебедя, будто пряча его от посторонних. — И Вы рады, что они… — Да, разумеется. Думаю, весь Париж ликовал, когда пароход с Ирэн на борту отчалил от берегов Франции, — девушка рассмеялась, преподнося свои слова как удачную шутку, под которую неудачно пыталась скрыть желание отдаться одинокому Месье. — В любом случае мне не интересно, — Луи был готов встать и уже оправил юбку, как почувствовал прикосновение — Элен наклонилась к нему корпусом и с силой сжала хрупкими пальчиками запястье поверх браслета, который теперь больно впивался в кожу. — Да послушайте же! Я… Мне нужна Ваша помощь, — девушка за долю секунды из недалекой превратилась в откровенную стерву, которой непременно нужно было добиться желаемого, отчего Луи оторопел и замер в ожидании, совершенно не представляя, чем может услужить едва знакомому человеку. — Помогите мне встретиться с ним, я знаю, что Вы были дружны еще тогда… Вам же ничего не стоит устроить для нас встречу! А мой муж так болен, что… Луи успел заметить, что его рот автоматически приоткрылся, выражая огромное удивление наглости столь юной особы, которая планировала свое будущее при живом, пусть и больном супруге, и быстро закрыл его, с толикой понимания и снисхождения прищурив глаза, оценивая намерения Элен. — Вы должны знать, какой он! Стать, могущество и власть! Как породистый жеребец среди полевых выродков, с этой широкой спиной и терпким, насыщенным запахом… А его замок! Вы видели… — улыбка Луи сменилась грустной ухмылкой. Он вдруг осознал, что не испытывает ни капли ревности, ни одна струна его души не колыхнулась, когда девушка взахлеб начала описывать достоинства самого завидного холостяка Франции, начиная от тела, заканчивая кошельком и ни слова не сказав об интеллекте. Он не видел Элен рядом с Гарри, как бы красива и утончена она не была, как бы не упрашивала его, приводя все больше и больше аргументов, Луи не мог посодействовать ей, предвидя разбитое сердце и использованное тело. Однако слова, которые бы остановили поток восхищений, не приходили в голову, а Владислав, как и звонок, оставляли лишь надеяться на свое скорое появление. Среди тихого гула разговоров послышался посторонний звук — топот с периодичностью в одну-две секунды. Луи повернулся, привлеченный шумом, и увидел Андре, который прыгал по узору мраморного пола из квадрата в квадрат, своими действиями заставляя людей расступаться, открывая ему путь. — Милый, — позвал Омега, останавливая непозволительное поведение ребенка в святая святых сценического искусства. — Папа! — мальчик резко выпрямился и ринулся к стульям, врезаясь в них на скорости, тут же хватаясь ручками за юбку родителя, однако как только он увидел недовольный им взгляд, стушевался и поспешил заправить рубашку в брючки, вдруг вспомнив про все те условия, при которых его взяли с собой. — Простите… — виновато пробурчал он, опустив голову и заламывая пальцы. — Я собираюсь отослать Вас с кучером в апартаменты, — строго сообщил Луи, отворачиваясь от сына, тем самым наказывая его. — Я обещаю больше не… — Ваш отец… — Министр Франции, а крестный Принц Испании… — все так же тихо проговорил Андре заученную фразу, что заставляла его чувствовать себя крайне плохо и недостойно. — Я помню, но немного забыл, — он в извиняющемся жесте взял руку родителя в свои две и немного сжал, надеясь на прощение, ведь мальчику так сильно хотелось попасть внутрь, в ядро столь прекрасного здания, где в каждом уголке удалось найти что-то, что заставляло маленькое сердечко учащенно биться — воображение вкупе с любопытством помогало детству проходить более чем интересно. — Это Ваш сын? — Элен сидела с широко раскрытыми глазами и искривленным в негодовании ртом, маленький носик ее дрожал, как у собаки, выискивающей хозяина по запаху. — Да, — ответил Луи с некоторой гордостью за Андре, который за путь на корабле, а после несколько дней, проведенных в самой стране, вспомнил итальянский благодаря тому, что его попытки говорить на других языках просто игнорировали. Так действовал и Владислав, которому, в силу того, что он, хоть и относился к детям крайне отстраненно, был очень чувствительным, становилось почти тошно от испуганного и одинокого взгляда ребенка, смотрящего на него со слезами с просьбой “перевести”. Однако Луи был строг и, зная особенности сына, не шел на поводу, искренне веря, что тому нужно максимум два дня, чтобы освоиться и чувствовать себя рыбой в воде — подданным Италии. — Но… Министр Франции… и этот запах… — девушка моментально перевела взгляд с Андре на безымянный палец Луи и с облегчением вздохнула, не найдя на нем кольца. — Луи’, а я Вас всюду ищу, — к ним расслабленной походкой, чуть покачивая бедрами и кокетливо заправляя волосы за ухо, подошел Владислав, одаривая Элен воздушным поцелуем, проигнорировав ее выставленную кисть. — Внизу только и говорят что о представлении, но никто не знает постановщика, — обиженно надув нижнюю губу, продолжил он. — И прибыл ли он сам? Так хочется пообщаться и приобщиться к… Его прервал первый звонок и последовавшие за ним шелест юбок, звук удара каблуков о мрамор и гул восторженных голосов, несколько из которых приближались. — Добрый вечер, — рядом оказался мужчина. Он учтиво поклонился, его итальянский был чистым, без акцента, что, как и вся его внешность — крупный нос, выразительные глаза, пухлые губы, — являл его коренным жителем принимающей гостей страны. Взгляд Альфы, прожигающий своим нетерпением, сконцентрировался на Луи, бегая по лицу, плечам и броши, будто в желании сорвать ее, дабы вуаль, наконец, открыла плечи. — Позвольте представиться, Сеньор Антонио Канова, скульптор, — на этих словах слева от Луи раздался судорожный вдох Владислава, справа восторженный писк Элен, которая начала ерзать на кресле, привлекая к себе внимание. — Добрый вечер, Сеньор Антонио Канова, скульптор, — Луи улыбнулся и протянул кисть для приветствия, к которой моментально прижались губы мужчины. — Ожидаете начала представления? — Ожидал, пока не увидел Вас, — мужчина, на вид ему было не больше двадцати пяти, ни капли не смутился и только гордо вздернул подбородок. — В ближайшее время я планирую создать кое-что, что перевернет представление об искусстве в области скульптуры и восприятии красоты… Я бы хотел видеть вас в качестве своей модели. — О господи, — выпалил Владислав, закуривая сигарету и жестом останавливая официанта, проходящего мимо с подносом, уставленным бокалами с шампанским. — Что? — Элен недовольно осмотрела Омегу, который не шелохнулся от предложения и только удерживал взгляд Альфы, чуть приподняв левую бровь, будто спрашивая, правильно ли он все расслышал? — Вы прекрасны и… Я был бы рад поработать с Вами. — Благодарю за предложение, — после того, как второй звонок окончил свое “музыкальное представление”, ответил Луи. — Я дам ответ Вам в конце вечера, найдите меня, если не передумаете. Антонио кивнул и, поджав губы, проследовал к ложе. — Папочка, что он хотел? — Андре обеспокоенно дергал родителя за юбку и нетерпеливо прыгал, отдав все силы на то, чтобы сдержать этот вопрос во время разговора взрослых. — Твой папа скоро станет украшением одного из залов Италии, — выпустив дым, ответил Владислав. — Я еще не дал согласия, — рассмеялся Луи, довольный произошедшим — он действительно скучал по ощущению своей привлекательности, все время оставаясь в обществе Омег, которые только и делали, что испытывали либо зависть, либо презрение в той или иной степени. — О, Вы не откажетесь! — Я не… —Что ж, — Элен встала, оскорбленная произошедшим, в последний раз оценив всех пустым взглядом. — Внебрачный ребенок, разумеется, не может оказаться преградой для того, чтобы предстать перед незнакомым мужчиной обнаженным — это, конечно, неудивительно в наши-то дни, — она зло ухмыльнулась и взъерошила с трудом уложенные часом ранее кудри Андре, — уверена, Вы не сможете мне помочь. Вам бы с собой справиться, сохранить репутацию с бастардом едва удастся, а появляться с ним в свете действительно глупо. Прощайте, — девушка с шумом шелеста пышной юбки развернулась и хотела было пройти в ложу, где у двери ее ждал старший брат, однако Владислав продолжил разговор. — По Вашей недалекой логике лучше было бы убить существо еще не сформировавшееся, вскрыв себе живот и вытащив его оттуда? Убить ребенка, который часть тебя, который был послан тебе? Или убить его сразу при рождении и прикинуться, будто он был задушен пуповиной? — он говорил спокойно, однако взгляд его был полон злости и презрения. Омегу всегда поражали люди, которые для унижения собеседника выбирали самые грязные способы, совершенно не задумываясь о чувствах или же о банальной этике. Элен была глупа в глазах Владислава, однако сама себя она таковой не считала. — По мне, так лучше не спать с половиной Парижа, — она гордо задрала подбородок, не желая выслушивать нападки. — Ах, моя милая, кому же, как не Вам, знать, что такое спать с половиной Парижа! Уберегаете моего друга от своих же ошибок? Как благородно! Видно, что, несмотря на запретные связи, на многочисленные аборты, когда Вы бегали ко мне и спрашивали, не знаю ли я “специального доктора”, Вы не утратили в себе человека, милая! — сказал Владислав, и Элен залилась пунцовой краской, едва не кипя от злости. — Естественно, — вспылила она, не думая, что сказать. — Конечно, ведь Вы же сами мастер делать аборты, скольких Вы убили своих “зародышей жизни”, или как Вы там сказали? — Дорогая Элен, я предлагаю Вам немного включить мозг и начать думать, говорят, это полезно в иных случаях, — ответил Владислав. — Мои аборты — это не секрет, а вот Вы, наша скромная, благородная Элен, какой позор, как глупо! И это при муже-то, который только и мечтает об отпрыске. Он бы даже не задумывался, чей это ребенок, но ведь Вы лучше, выше всего этого земного, да? — Папа, что такое аборт? — шепотом спросил Андре, прикладывая сложенные кульком ладони к уху Луи. Этот вопрос смутил Омегу больше, чем разговор, развернувшийся между его другом и Элен, чем беглые любопытные взгляды проходивших мимо людей, которые непременно создадут множество сплетен из услышанного. Его спас третий звонок и вихрь потревоженного уходящей девушкой воздуха. — Неужели это закончилось, — будто благодаря Бога, Луи посмотрел в украшенный фреской потолок и покачал головой, совершенно точно соглашаясь с другом. — Пойдем, Андре, скоро начнется представление. Мальчик, радуясь, что его больше не собираются отправлять в чужую квартиру за неподобающее поведение, схватился за поданную руку и зашагал к дверям, гордо выпрямившись и задрав подбородок, заведя свободное предплечье за спину, взяв пример с мужчин, которые вели своих дам в ложи. — А Владюся пойдет? — он оглянулся и нахмурился, увидев, что Омега, который всегда был где-то поблизости, теперь остался позади и разговаривал с неизвестным мужчиной, игриво улыбаясь и манерно втягивая дым сигареты так, что щеки его сильно выгибались внутрь, от чего и не мог оторвать взгляда незнакомец. — Он подойдет позже, — Луи улыбнулся неизменной сущности Владислава и поспешил завести ребенка внутрь, заслышав громкие аплодисменты. Уже погасили основной свет, однако двери еще не перестали хлопать — важные особы даже не старались прийти вовремя, предполагая, что без них не начнут, однако манеры театра, тем более заокеанского, превзошли все ожидания: начали минута в минуту. — Николас придет? — Андре ерзал на своем месте и осматривался вокруг, немного пугаясь темноты и громких звуков. — Скорее всего, нет, милый. Мальчику пришлось грустить не долго — через некоторое время к ним присоединился Владислав и принялся рассказывать сюжет постановки, красочно описывать движения, восхищаясь мастерством Примы и трупы, заражая своим восторгом и ребенка, который еще несколько недель кружил по квартире, представляя себя танцором балета. *** Венеция оказалась столь прекрасной, что Луи не смог покинуть ее, арендовав небольшую квартиру в тихом районе, решил остаться с сыном, наслаждаясь безмятежностью, звуками гондол, что рассекали каналы во тьме ночи, скрывая любовников под мостами в жарком плену объятий, пением птиц, так полюбивших небольшой сад под всегда открытыми окнами, через которые непременно проникал насыщенный запах, смесь диких, прирученных цветов, воды и свободы. — Папа, одна большая денежка — это десять поменьше? Правильно? — Андре сжимал в кулачках купюры и монеты, пытаясь сосчитать их так, чтобы суммы хватило для оплаты того невероятно вкусного лимонного щербета, в кокотнице, с которым лежали ягоды черного и ярко-красного цвета, листочек мяты же особенно радовал глаз юного господина, решившего угостить своего родителя в самом престижном месте Венеции. Однако денег его не хватало, сколько раз бы он не переспросил значение каждой, сколько бы раз не пересчитывал, все было тщетно, и обреченный вздох вырвался из приоткрытых пухлых губок еще липких от десерта. — Папочка, у меня не хватает, совсем немножко. — Андре, — Луи оторвался от чтения книги и поправил юбку, которая из-за единственного резкого порыва ветра открыла его щиколотки. — Вам стоит решить эту проблему, по крайней мере, как человеку, который стал инициатором нашей прогулки. К тому же я не взял свой кисет. — Я бы… у меня больше совсем нет, и дома не осталось, — мальчик лукавил — одна крупная купюра, его любимая, осталась в самодельном тайнике, держал он ее на какой-то особый случай, о котором пока не знал, — и прятал глаза, что, разумеется, не скрылось от Луи, но виду он не подал и лишь слабо пожал плечами, будто говоря, ваши проблемы, вам и решать. Андре лег лбом на стол и смотрел на свои колени, где разложил все имеющиеся деньги, и снова начал их пересчитывать, теперь начиная с мелких, предполагая, что он пропустил несколько, как с ним часто случалось на уроках счета, которые давал ему взрослый итальянец с густыми черными усами. Мальчик, всякий раз, когда смотрел на этого мужчину или ненароком вспоминал его, неосознанно шевелил губами, будто проверяя, не появился ли и у него этот мохнатый зверь — это произошло и сейчас. — Я спрошу у официанта, — тщательно выговаривая каждую букву сложного слова, Андре встал из-за стола, сильно сжимая кулачки, которые уже потели из-за отсутствия контакта с воздухом. — Спросите, — Луи снова читал. Он не видел в происходящем ничего странного и необычного, возложение ответственности на сына стало обыденным и привычным. В силу того, что рядом с их маленькой семьей более не было Альфы, который бы своим примером воспитывал мальчика, наставлял его, иногда выпарывал за отвратительное поведение, что случалось довольно-таки часто — в свои пять с половиной Андре можно было сравнить если только с мартышкой, которая в редких случаях превращалась в покладистого, домашнего котенка, — Луи старался своим влиянием, взглядами и манерой общения, не взращивать мямлю и подкаблучника. Часть роли заботящегося о семье Альфы была возложена на ребенка, что он с удовольствием принял, отслеживая не только расписание своих занятий, но и встречи родителя с новыми, неизвестными людьми, на которых он непременно присутствовал, следя за приличиями, противоположность которых он случайно подсмотрел в квартире ниже, когда перепутал этаж, возвращаясь с прогулки с дворовыми детьми. — Извините, Синьор, — Андре зашел внутрь кафе, на веранде которого они заняли столик, и, найдя взглядом официанта, который обслуживал их и в частности озвучил счет, подошел к нему. — Да, я Вас слушаю, — молодой паренек задорно улыбнулся официальности обращения, однако сводить разговор к дружескому не стал в силу многих причин, одной из которых была пресловутая субординация между слоями населения. — Мне не хватает одной лиры и несколько чентезимо, чтобы заплатить за щербет и холодный мятный чай, — Андре не чувствовал себя сконфужено или неловко, он воспринимал ситуацию как данность, размышляя о том, где мог достать эти деньги, что так нужны ему. — Тут я Вам не помощник, — с недовольной ухмылкой ответил официант и закинул полотенце на плечо. — Если не заплатите, я вызову жандармов, тогда и поговорим. — Но… — мальчик открыл было рот, чтобы сказать еще, но его уже не слушали, и только противно бились стенки бокалов друг о друга, пока паренек нес поднос на мойку. — Папа! — он, растерянный и не ожидавший такого обращения, кинулся обратно наружу, чтобы пожаловаться, однако взгляд его привлек мужчина, одиноко сидевший под тенью навеса. На столике, за которым он сидел, стоял стеклянный кувшин с зеленой прозрачной жидкостью и льдом, сам он курил и читал газету, периодически поправлял шляпу, то надвигая ее на лоб, то наоборот открывая его больше. Андре нерешительно, закусив губу и тяжело дыша, сжимая кулачки до белизны косточек, подошел и посмотрел вверх, увидел он только открытую страницу газеты, которая теперь закрывала ему обзор. “Италия сегодня”, — по слогам прочел он, однако дальше разбираться не стал — были дела и поважнее, а слово “жандарм” вертелось в голове и наводило ужас. — Сеньор! Извините, Вы можете мне помочь? — мальчик ждал и все так же прожигал взглядом “Италия”, так же, как и солнце испепеляет жителей этой страны. — С-сеньор… — менее решительно повторил он, переступая с ноги на ногу, а мужчина будто и не замечал его вовсе, потушил сигарету и взял в руку стакан с прохладительным напитком. И только тогда, когда страница была дочитана и мужчине пришлось закрыть газету, чтобы перелистнуть, Андре оказался обнаруженным. Мальчик демонстративно выдохнул и расслабил плечи. — Сеньор, — снова начал он, немного качая головой. — Я могу чем-то помочь? — взгляд мужчины был не читаем для ребенка, он находил его заинтересованным и благосклонным, но в то же время очень удивленным, будто у самого Андре за спиной были крылья бабочки, а на голове длинные усики. — Да! Помогите мне, пожалуйста, — он, расслабленный тем, что его слушают, залез на свободное плетеное кресло и свалил все имеющиеся у него деньги на стол, облегченно встряхнув кистями. — Сегодня утром я получал уроки английского языка, а папочка занимался литературой, потом мы пообедали и немного поспали в дальней комнате, где солнышко днем не достает. А после я пригласил своего папочку сюда, и мы съели лимонный щербет и выпили мятный холодный чай. — Так, — мужчина улыбнулся и кивнул. Газета была отложена, свободные руки его, скрещенные в замок, покоились на столе. — Я считал много раз, я Вас уверяю! Но мне так и не хватило одной лиры и несколько чентезимо, как бы я не пересчитывал и не… — От счета денег не прибавится, молодой человек. — Но я мог ошибиться… — Андре притих и снова прошелся взглядом по монетам и скомканным купюрам. — Вы можете одолжить мне? Я очень честный, правда! Я запишу ваше имя, и когда мой крестный пришлет мне еще денег или я сам заработаю, то отошлю с почтмейстером. — Сколько… кхм, — мужчина прокашлялся и снял шляпу, после поправив волосы длинными пальцами. — Сколько Вам лет, молодой человек? — Мне пять с половиной, и меня зовут Андре, — он достал из кармана шорт маленький листочек и грифель. — Я запишу Ваше имя, чтобы не забыть, а Вам запишу свое, хотите? — Что же Вы и писать уже умеете? — он вынул из кошелька одну большую купюру точно такую же, какую прятал мальчик в своем тайнике, и положил ее рядом с остальными. — Нет-нет, Сеньор, это много, я знаю, — ребенок качал головой, нервничая от важности сделки, которую он совершал впервые с незнакомым человеком, но отчего-то ему не было страшно, и только чувство уверенности, что его поймут и примут, разливалось внутри. — К сожалению, у меня нет других денег. Я заберу Ваши и сдачу, а остальное Вы мне вернете, когда выдастся возможность. Андре думал, для него оказались сложны эти длинные махинации, и все, что ему оставалось, это уточнить: — Сколько я буду должен Вам? — Полагаю, одну лиру и несколько чентезимо. Мальчик кивнул в ответ и стал тщательно выводить свое имя на измятой бумажке. Он действовал аккуратно, чтобы о нем вдруг не подумали как о неопрятном ученике, каким его иногда называл преподаватель письма. — Вот, — Андре протянул бумагу и довольно улыбнулся, наблюдая за реакцией мужчины. — Андре Гарри Николас Томлинсон, — полушепотом прочел он и поджал губы. — Да, а теперь скажите Ваше имя, чтобы я не забыл, — мальчик приготовился писать и сосредоточился на пустом листочке, застыв в ожидании. — Гарри Эдвард Стайлс.