Неизведанные земли

"Вот оно! Он решительно вильнул по дороге влево, вдоль железнодорожного пути, вильнул вправо, на переезд, под шлагбаум, потом опять влево, между рельсами, и понесся, колотясь по шпалам, под уклон, навстречу вырвавшемуся из-под него, грохочущему и слепящему огнями паровозу". Иван Бунин "Зойка и Валерия", октябрь 1940

Замок встретил новобрачных полный восторженных родственников, гулких разговоров, пиршества и улыбок. Только к ужину все смогли собраться вместе, бесконечно поздравляя, восхищаясь празднеством и самим Парижем, изменившимся до неузнаваемости. Девочки крутились в новых платьях, с горящими глазами обсуждая свой первый бал и кавалеров, не стесняясь, не зная того, что должны стесняться, сделанным комплиментам их невинности, нетронутости, обнаружив кутят в комнате при веранде, они затащили маленьких пуатвенов прямо в столовую, бегая с ними по персидскому ковру, не ограниченные в действиях. Щенки громко, звонко лаяли, перекрывая смех Фиби и Дейзи, еще не обученные охоте и сложным командам, они не слушались, снося на своем пути стулья, забираясь под юбки Омегам, забавляя младших еще больше, особенно весело им стало, когда служанка, испугавшись, завизжала и уронила поднос с бокалами, плача от предчувствия наказания. — Ко мне! — в комнату вошел Гарри, своим грубым, жестким голосом заставляя притихнуть всех, почувствовать неловкость и стыд за недостойное поведение, кутята же дружной стаей за секунду оказались у ног хозяина, высунув языки и подняв глаза в ожидании новой команды. В гостиной при столовой уже собрались родственники в ожидании новобрачных: Лотти с Родригесом, ее понимающим мужем, жгучим испанцем, сидели на одной софе, и теперь девушка отчитывала сестер за их неподобающее поведение; родители Гарри откровенно скучали, тяготели по природе и своим неотложным делам, высчитывая, насколько больше придется работать из-за проведенных в празднестве дней; Джейкоб, как и подобает старшим братьям, критиковал абсолютно все, чего добился Гарри, пусть не вслух, но всем своим видом показывал снисхождение. Андре сидел в углу, сторонясь всех, разглядывая ранние сумерки за окном, ожидая возвращения Владислава с раскрытой книгой на том самом месте, где они остановились вчера. — Ужин подан, Месье, — оповестил дворецкий, бесшумно появляясь в гостиной. Гарри велел увести щенков и со сдержанной улыбкой пригласил всех в столовую, сказав, что Луи спустится чуть позже, никого этим не удивив, разве что только родители приняли новость двояко, не понимая, почему супруги не остаются вместе уже после суток с момента венчания. Все прошли в соседнюю комнату, девочки, хихикая и прикрывая ротики, следовали за взрослыми, пока Андре грустно вздыхал и не двигался с места. — Мама, все хорошо? — Альфа накрыл ее руку справа от себя, когда взгляд женщины задержался на третьем поданном блюде, запеченном цыпленке, лежащем на травяной подушке. — Да, — она улыбнулась, бегло посмотрев на пустые стулья, понемногу привыкая к богатой обстановке, которая, в принципе, ее не напрягала, но вот свое невписание в нее Энн прекрасно ощущала, пусть платье ее теперь и сшито из дорогих французских тканей, спина же не была настолько пряма, как у остальных Омег за столом, и не было той породы, которая читалась в каждом движении той же Шарлотты. — Как ферма? Процветает? — Гарри говорил по-английски на деревенский манер, так, чтобы родители понимали его, не заботясь об остальных, создавших свой “круг” в обсуждении бала, прошедшего накануне. — Ну конечно, — густо рассмеялся Эдвард, отец Гарри, крепкий мужчина в годах, с седой головой и шикарными усами и бровями, которые шевелились в нескрываемых эмоциях, как это обычно не было принято в светском обществе. — Хорошо, что свадьбу устроили после сбора урожая, да и курам мы шейки-то уже свернули! В то время как Гарри наслаждался долгожданным обществом своей семьи, не имея прежде возможности ни написать им, ни получить письмо, Луи спустился, наконец, поборов недомогание и приведя себя в более-менее надлежащий вид. Он оделся скромно, однако не смог отказать себе в украшениях, подаренных сегодня супругом. — Андре? — Луи нахмурился, увидев в гостиной одного только сына, сидящего у окна. — Вы вели себя неподобающе? — Нет, папа, — мальчик сжался и покачал головой. — Почему не ужинаете со всеми? — Омега присел рядом и притянул мальчика к себе на колени. — Не хочется. — Но тогда Вы останетесь без сил, нужно скушать хотя бы горячее. — Вы будете рядом? — Андре покраснел, давно не чувствуя тепла от родителя, который теперь улыбался ему и целовал в макушку. — Всегда, милый. Пойдем? Мальчик пробурчал согласие и принял руку, они шли не спеша и уже слышали шумный, возбужденный разговор, от языка которого Луи невольно передергивало: исковерканный английский, непонятный, грубый, с сильным акцентом, да и голос Гарри, казавшийся прежде прекрасным и мелодичным во французском, приобрел некую неприятность. — Луи’, — хозяин Замка встал и помог Омеге сесть за стол, удивляясь просьбе посадить между ними сына. — Поставят стул слева от Вас, а Вы останетесь рядом со мной, — Гарри многозначительно посмотрел на него, показывая взглядом неодобрение, ожидая споров, однако Луи лишь кивнул, не выпуская руки мальчика. — Только овощи, — попросил Луи служанку. — А Вы, милый, что хотите? — обратился он к ребенку, с которого теперь не сводила глаз бабушка. — Как Вы, — Андре хмурился, буравя взглядом еще пустую тарелку, однако свое тревожное настроение старался не показывать. Омега был аккуратен в движениях, почти не шевелился и не использовал соус, пил много горячего лимонного напитка, который успокаивал тошноту, и не обращал внимания на разговоры на непонятном ему английском, не желая попасть в ситуации как много лет назад. Теперь он был самодостаточен, легко отключался от происходящего, уходил в свои мысли и периодически обращался к Андре, находя его в том же состоянии. Луи опомнился только тогда, когда все посмотрели на него после повисшего в воздухе вопросе, заданным Эдвардом, и грубым “Луи”, вот только речь его Омега не понимал, отчего растерянно посмотрел на Гарри. — Что… простите, — он поджал губы. — Отец спрашивает, где ваши родители, — мужчина отпил вина. — О, — Луи сглотнул вдруг образовавшийся ком в горле и скользнул взглядом по покрасневшим щекам Шарлотты, он не знал, что ответить, вернее предполагал сказать то же, что и всегда, как от рук беспощадной войны, забравшей всех врачей на фронт, погибла мать, и как отец, не выдержав горя потери, наложил на себя руки. Вот только во рту его пересохло, язык будто прирос к небу, пальцы же сильнее сжали салфетку с неизменной монограммой — вид потерянной, неожиданно смешавшейся Лотти воссоздал картинки прошлого. — Джоанна погибла, — взял слово Гарри, положив свою широкую ладонь на трясущиеся руки Луи, — а Трой, — он сказал это имя с особой сталью в голосе, что не укрылось от Омеги, который думал, что мужчина не в курсе подробностей их семейной “идиллии”, — не смог покинуть Испанию. Но, отец, если Вам хочется, мы могли бы посетить эту жаркую страну с прекрасной архитектурой, стоит только сесть на поезд и провести в нем сутки. — О нет, хватит с меня этих поездов! Луи не понимал, что говорит Гарри, о чем смеется Энн, чему ухмыляется Джейкоб, он благодарно, едва заметно улыбнулся и сжал в ответ руку супруга, незаметно для всех, скрывая это у себя на коленях. Вскоре Андре шепотом попросил уйти, не дождавшись даже десерта, который у него обыкновенно вызывал детский восторг: повар превращал обычное мороженое и французскую выпечку в произведения искусства — Луи ушел вместе с ним под предлогом уложить сына, взглядом показав Гарри, что сегодня не спустится. *** Настала глубокая ночь, а Луи так и не мог уснуть. Вернувшись в свои покои окончательно, он ворочался, размышлял, писал случайные строчки, зачеркивал их, весь день до этого проходив в ожидании, когда Гарри вернется из длительной поездки. Впервые переживая за его благополучие в дороге, не готовый принять себя такого волнующегося, заботливого. В четвертом часу Луи слышал стук копыт одной лошади без звука тяжелой повозки, быстрые хрустящие шаги и уставший голос, отдающий указание прислуге. Омеге казалось, что слышал он даже глубокое дыхание и шелест полов верхней одежды, снятой прямо на улице, щелчок закрытой двери и говор сонного конюха, фырканье вороного и лай охотничьего пса. Сердце Луи билось в районе пупка, он ждал, когда створки тихо приоткроются, зайдет он, ляжет близко-близко, прижмет к себе и опалит ушко горячим “прелесть”. Омега сделал вид, что спит, закутавшись в воздушное одеяло, лег на живот. Внутри все пульсировало, жгло, однако было не до этого, потому как не более чем через минуту в комнату вошел Гарри, еще холодный, покрытый капельками тумана. — Прелесть, — мужчина сел на кровать, провел пальцами по лицу Луи, убирая с глаз челку, припал губами ко лбу, задерживаясь на несколько секунд. — Милый, ты весь горишь, — Гарри чуть приоткрыл одеяло и притянул Омегу к себе, будто сонного сажая на колени. — Ты вернулся, — Луи был податливым, слабо улыбаясь, терся кончиком носа о линию челюсти, чувствуя на щеках дорожки слез, поспешно стирая их. — Как ты себя чувствуешь? — Я… — он прижал ладонь к низу живота, чувствуя сильный спазм, зажмурился и всхлипнул, точно расслабляясь, ощутив, наконец, заботу. — Я позову доктора. — Нет-нет, останься, — Луи притянул руку Альфы к месту концентрации боли, — просто… останься. — Иди ко мне, — Гарри скинул сапоги и лег, обнимая Омегу, целуя его лицо и шею. — Как прошло ваше время? Тебя что-то тревожит? — Прошло… я старею с каждым днем, а ты в наш первый месяц большую его часть провел за границей, — он шептал, дышал ртом, тая от нежных прикосновений к оголенному животу, стесняясь его, что перестал быть плоским. — Я… меня не отпускает недомогание, я не понимаю, — Луи нахмурился и съежился. — Скоро должен начаться период, но все обычно не так. — Прелесть, неужели ты не видишь? — Гарри ласково улыбнулся и поцеловал Омегу, тягуче, долго, соскучившись по контакту за время делегации в Австрию. — У нас будет ребенок. — Нет-нет, не сейчас, когда-нибудь потом, — Луи покачал головой, готовый настаивать на своем, откладывать беременность как можно дольше. — Тише, Луи’, — мужчина обнял его и приложил ладонь к животу, задевая шрам и пупок, ощущая тепло и силу. — Он уже внутри. — Что? Ох, за кого Вы меня принимаете? Я был беременный, и я знаю, каково это! — Луи одернулся и отвернулся, оскорбленный, с зародившимся в грудной клетке предчувствием. — К тому же нельзя забеременеть без течки. — Но она была, — спокойно продолжал Гарри, снова обнимая, не оставляя попытки быть ближе, улыбаясь в волосы, вдыхая любимый аромат. — Тогда под вишней… — К-как… Нет, этого не было! Я был один! — Со мной. — Уходите, — он резко выбрался из постели, моментально приходя в себя, понимая и отечность по утрам, и несоизмеримый голод, раздражительность и жажду внимания, однако принимать этого Луи не собирался. — Я останусь, и мы вместе ляжем спать,— строго сказал Альфа, зная, до какой степени может вырасти скандал посреди ночи. — О нет, дорогой мой супруг, — он стащил одеяло и обернулся в него, — оставайтесь, мне все равно. Как Вы посмели?! Снова оставить меня без выбора? Сделать ребенка как с любовником, наплевав на мое будущее! Что было бы со мной, с ним, если бы Вы выбрали Адель? О, Адель, милая Адель! Катитесь прямиком к ней! Оставьте меня навсегда! — Луи швырнул диванную подушку в ошарашенного мужчину, который, сколько бы раз не оказывался окриканным, не был готов к этому, закипая изнутри, пытаясь сдерживать себя. — Отлично, хочешь, чтобы я ушел? — Разумеется! — Прекрасно, просто прекрасно! — Гарри встал с кровати и прошел к двери, поправляя волосы, протирая лицо от усталости и внезапных эмоций. — Ты умудряешься вывести меня из себя каждую неделю! — Я? — Луи чувствовал, как глаза его начинало щипать, как в носу защекотало, а воздуха внезапно стало катастрофически мало. — О, ради Бога! Режьте меня! Я не собираюсь вынашивать Вашего ребенка, менять свои планы и откладывать поездку в Италию, когда Вы не можете принять меня, когда Вы кричите на меня, зная, что я беременный! Когда Вы вообще смеете повышать на меня голос! Уходите! Несите нож! — Прекратите, — мужчина кинулся к Луи, схватил его, обессиленного, за плечи и притянул к себе. — Вы… я буду рядом, мы пройдем через все вместе. — Нет, — Омега оттолкнул его от себя, упершись в грудь обеими руками, являясь в десятки раз слабее, — как я могу верить Вам? После всего, что Вы сделали! Вы бросили меня, оставили… — он не хотел плакать, но слезы сами бежали по бледным щекам, губы дрожали, пытаясь получить достаточно воздуха. — Уходите! — Никогда, прелесть, — Альфа обнял Луи через силу, сдерживая его попытки вырваться, целуя виски, ощущая, как тот медленно успокаивается внешне, но не внутренне, слыша, как всхлипы становятся все чаще. — Я не хочу… так страшно, — он поддался, когда Гарри поднял его и уложил в постель, когда обнимал снова и снова, чувствуя заботу, в которой так нуждался, что сил больше не было. — Я буду рядом, прелесть, буду, обещаю. — Не обещайте того, чего не исполните, Месье. Еще долго Луи не мог принять свою беременность, буквально ошарашенный тем, к чему был катастрофически не готов, чему собирался противиться еще как минимум лет десять. От стресса он перестал нормально питаться и общаться с кем бы то ни было, все чаще закрывался в комнате с зашторенными окнами, пуская через них морозный воздух поздней осени. Омега лежал на постели, обездвиженный, едва поглаживая живот, совершенно не представляя, как сможет выносить, а после и воспитать, еще одного ребенка, на которого любви не было. Луи злился, думая, что вся его чистая, прозрачная любовь ушла одному человеку — Лиаму, который не ценил и не ждал ее, а вот крупицы, крошечные остатки достались Андре. Мальчик, к слову, за какую-то неделю, что ускользнула от Луи, стал более сдержанным и серьезным, почти не смеялся и только учил русский, усердно повторяя единственное стихотворение. Особенно Омегу пошатнуло случившееся за ранним завтраком, когда он нашел в себе силы спуститься к общему столу, ловя на себе настороженные взгляды Гарри, который старался делать вид, что ничего страшного не происходит, слабо улыбался и подкладывал в тарелку супруга все больше полезной еды. Луи же раздражало все, он видел, как о нем пекутся: служанки отодвигали стул и подкладывали под попу мягкую подушку, оборачивали его оголенные плечи шалью, подставляли под ноги пуфик и наполняли бокалы травяными отварами; Гарри то и дело интересовался здоровьем и предлагал поездку за город; и даже письма, что раньше содержали тысячи слов восхищений, теперь сквозили болезнью. Не удивительно сталось то, что Луи сорвался на неповинного ни в чем сына, который спокойно кушал кашу, свободной от ложки рукой прижимая к себе книгу, она-то и привлекла внимание Омеги. — Андре, сядьте правильно, — Луи не ел, лишь медленно пил кофе, разбавленный сливками и тростниковым сахаром. Мальчик выпрямился и подвинулся к столу ближе, тихо сказав: “Простите, папа”. — Книга, Андре, это неприемлемо. — Я не хочу оставить ее где-то, — он сильнее сжал томик пальчиками и теперь ковырялся ложкой в оставшейся порции каши, лишенный аппетита. — Если Вы отложите ее, а после возьмете, ничего не случится… — Но в прошлый раз Аврора поставила ее в библиотеке, и я долго не мог найти! — Андре подскочил на стуле, обиженный несправедливостью, когда он почти целый день потратил на перечитывание названий авторов книг, которых на полках замка было тысячи. — Что Вы себе позволяете? — Луи отставил чашку и приложил пальцы к вискам, круговым движением пытаясь избавить себя от боли. — Неужели так сложно положить книгу? — Я не… — Андре, — строго сказал Гарри, прерывая свой завтрак. — Уберите книгу. Мальчик нахмурился и обнял “Мадам Бовари” обеими руками, размышляя над тем, что ему делать дальше: подчиниться или настаивать на своем. — Простите, — он вышел из-за стола и убежал из маленькой столовой в свою комнату, где и пробыл весь день, игнорируя попытки Луи найти былой контакт. — Господи, что происходит? — Омега прижал ладони к лицу и заплакал, понимая свою ничтожность и неможесть что-либо изменить. — И ты хочешь, чтобы я родил еще? Я ужасный родитель… ужасный. — Луи’… — Нет, оставь, — он непривычно резко встал и понял тогда, что навсегда потерял своего мальчика, что никогда не сможет подарить второму ребенку и толики любви, потому как первый отказался принимать ее, обиженный, оскорбленный неприятием выбора. Прошло больше трех месяцев, Рождество и дни рождения их маленькой семьи, которые не отмечались в царившем трауре замка, где каждый находился в своем уголке, периодически пытаясь укрепить отношения, но все было не то, не вовремя и не к месту. И только находясь при смерти душевной, Луи почувствовал ту ответственность за крохотную жизнь, что побудила его выйти на откровенный разговор с Гарри. Омега просил, требовал в слезах, чтобы тот обещал ему любить их второго ребенка неимоверно сильно, до бесконечности, как любит он его, как смог признаться первым и единственным букетом роз, как шептал в нежности ночей и страстных поцелуях. И только получив горький кивок и отчаянные объятия, он успокоился. *** Гарри испытывал какое-то платоническое удовольствие, вновь и вновь возвращаясь в западный пригород Парижа, что поглощали раскидистые деревья и огибала Сена, привнося спокойствие и тишину, отличную от деревенской своим величием и летающим в воздухе ароматом дорогого парфюма, смешанного с цветущими садами небольших усадеб, тут и там приветствующих своих хозяев, представителей парижской буржуазии. Дом, в котором пребывала семья Стайлс вот уже как полгода по желанию Луи, решившего отдохнуть от города и постоянных встреч, насладиться природой и культурной жизнью, ведь именно сюда съехался весь бомонд, дабы отдаться творчеству — был в несколько раз меньше замка, что пустовал сейчас в столице, однако это не делало его менее привлекательным. Каждая комната несла в себе что-то новое, открывала иные стороны особняка, даря калейдоскоп эмоций, а Омега, который заполонил собой все пространство, включая и кухню, где твердил о своих предпочтениях в еде одному из лучших поваров Италии, прибывшему по специальному приглашению, ни на секунду не позволял расслабиться полностью, заставляя быть начеку. Дверь со стеклянными вставками, что пропускали еще больше света внутрь, открыл дворецкий, склонив голову в поклоне, встречая хозяина — Гарри с самого порога почувствовал неладное, ухмыляясь воображению, которое подкидывало сразу несколько вариантов развития событий. — Отец! — в коридор выбежала светловолосая девочка девяти лет в легком платье, она широко улыбалась, завидев мужчину, и кинулась ему на шею, соскучившись за два дня его отсутствия. — Николетт, девочка моя, — Альфа кружился с дочерью на руках, оставляя на ее розовеньких щечках короткие поцелуи. — Как Ваши дела? — Хорошо! Только… — она поникла, зарываясь носом в тронутые редкой сединой волосы отца, будто прячась от чего-то. — Что такое, милая? — мужчина гладил девочку по спинке, зная, как она чувствительна к настроению в доме, а оно оставляло желать лучшего — густота напряжения была почти осязаема. — Папочка ни разу не вышел, как Вы уехали. И к себе не пускает. — А Эндрю? — Гарри опустил дочь на паркет, идя с ней за руку в гостиную, где она прервала свои занятия фортепиано. — Он практикуется в русском, там приехал какой-то старый писатель, такой с большой белой бородой, — девочка захихикала, показывая на своем лице густую растительность. — Хорошо, — он улыбнулся ей, узнав в описании доктора Оксфордского университета и одного из любимых поэтов Луи — Ивана Тургенева, которому Бужеваль полюбился не меньше французов. — Продолжай занятия, мы с папой скоро спустимся. Гарри оставил девочку на попечение преподавателя, которого коротко поприветствовал и, отдав пиджак дворецкому, закатав рукава рубашки и расстегнув несколько верхних пуговиц — в доме хоть и было прохладнее, чем на улице, жара не уступала свои права — поднялся на второй этаж, откуда Луи отказался съезжать, несмотря на свое деликатное положение. Стоило мужчине после двух стуков войти внутрь, как в него полетела статуэтка, что разбилась о вовремя прикрытую дверь и не попала в голову, — за десяток лет Омега стал целиться куда точнее, нежели в свой первый раз, когда несчастный предмет интерьера угодил в полку над камином. — Луи’, как же Вы предсказуемы, — рассмеялся Гарри, со второй попытки проходя в спальню, где на кровати восседал Омега с хмурым, почти злым, даже оскорбленным, выражением лица. — Убирайтесь прочь! Я не хочу видеть Вас! — вскрикнул Луи, указывая на дверь, отчего легкий халат спал с плеч, оголяя нежную кожу. — Разумеется, нет, — мужчина присел на край кровати, обводя взглядом Омегу и его подросший живот, который в этот раз был больше, нежели в тот же срок во время беременности Николетт. — Как Вы себя чувствуете? — Ненавижу Вас, — пробурчал Луи, скрещивая руки на груди и надувая губы, так похожий сейчас на самого себя в шестнадцать. — За что же теперь? — он не мог сдержать улыбки, наблюдая за надувшимся Омегой, который то и дело прикрывался тонким одеялом. — Вы обрюхатили меня третий раз без моего согласия! Вы подонок! Воспользовались моей слабостью и взяли силой, снова! А теперь уезжаете в любой удобный случай, оставляя меня одного, снова! Снова и снова Вы повторяете свои действия, и кто из нас двоих предсказуем? Удивительно, что Вы вообще вернулись, — Луи выглядел точно разъяренный котенок, слишком мило для гневных речей. Вот только Гарри знал, что все это лилось из него от нехватки внимания и легкой депрессии, которая овладела им некоторое время назад, когда ребенок стал больше. — Хорошо хоть в этот раз мы обошлись без голодовки… — прошептал Альфа, не подумав о последствиях. — А знаете почему? Потому что я не убийца, в отличие от Вас! — И кого же я убил? — он не на шутку удивился, невольно вскинув брови на выставленный вперед пальчик Омеги, что был призван напугать его. — Вы убили мою невинность, мою легкость и фигуру! Я с трудом смог восстановиться после Андре, а Вы все испортили! И посмотрите на меня, в кого я превратился?! — Луи с ужасом тряс раскрытыми ладонями, оглядывая себя. — Не меньше бочки! И это все Вы! Убийца! И только попробуйте уйти к малолетней шлюхе со стройной фигурой — иначе ночью я отрежу Вам Ваше достоинство, что только и лежит в Ваших штанах и нигде больше. Гарри поджал губы и поправил волосы привычным жестом, немного оттягивая их, усмиряя в себе закипающие эмоции, дабы не ответить Луи, чего тот только и добивался, чтобы после упрекать в том, что мужчина сам вынудил его к беременности, а теперь не может вытерпеть нахождения рядом с ним. — Сегодня вечером состоится встреча в Вашу честь, — спустя несколько минут начал Альфа, отойдя к окну, заприметив в саду сына, читающего книгу в тени дерева. — Приглашены все наши друзья и знакомые, будут… друзья из России и… — Ваши друзья из России, — поправил Луи, не показывая, как его взбудоражила эта новость. — О, да бросьте, ваши отношения с Владиславом куда более близкие, чем мои. — Неужели Вы до сих пор ревнуете? — Ни капли. С Вашего позволения, я продолжу, — Гарри учтиво поклонился в сторону Омеги, ловя его снисходительный взгляд и взмах кистью. — Бомонд столицы и Бужеваля, так же приглашен крестный Эндрю и Ваши прекрасные сестры. — Принц Фердинанд? — Он давно не Принц, Луи’, пора бы запомнить, — с толикой недовольства огрызнулся Альфа, изучая появившийся блеск в глазах Омеги. — Надеюсь, Вы не станете кидаться в объятия и флиртовать со всеми мужчинами, с которыми… — Месье! О чем Вы говорите? Вы вообще видели меня? Или любовь плотной пеленой заполонила ваш взгляд, и Вам до сих пор кажется, будто я нимфетка? — Ваша беременность и возраст не помешали вам несколько дней назад умолять меня отыметь Вас, — Гарри ухмыльнулся, заметив проступивший румянец на щеках Луи. — Это все гормоны и... — Омега начал ерзать на постели, ощущая неловкость. — И? — И прекратите пользоваться бергамотом, он усиливает Ваш запах, от которого я превращаюсь в… Ох, неважно, просто перестаньте быть таким сексуальным с этой Вашей сединой и неуместной самостью. — Я… постараюсь, — Гарри улыбнулся и вновь вернулся на кровать, любуясь Луи, который, наконец, скинул маску недовольства. — Я выбрал вам платье. — Какое же? — Синее, оно… — Опять я ничего не решаю в этом доме! — простонал Омега, закрывая лицо руками. — Не пойду в синем! — Но оно прекрасно оттенит ваши глаза и… — Персиковое! — и он топнул ножкой, если бы стоял. — Но этот цвет слишком невинный и больше подходит Николетт, нежели... — Что? Вы собираетесь сказать цифру моего возраста? — Я хочу сказать, что синий благородный цвет, и он подойдет Вам многим больше, чем… — Персиковый! — Луи выбрался из постели и поплелся к выходу. — Еще бы предложили мне серый, будто списали меня со счетов, — бурчал он себе под нос, забавляя мужчину, который только и был счастлив от того, что ему удалось привести Омегу в чувства. — И венок белых цветов в волосы! Я Вам покажу, что такое невинность, Месье! *** Луи был весел, очаровывая абсолютно всех легкостью своих движений и задорным юношеским смехом, рассказами о жизни в самом центре творческой Европы и вкусе местной вишни — каждый заражался его настроением, с удовольствием подхватывая новый виток в разговоре, лучась счастьем от оказанного мимолетного внимания того, кто за короткое время покорил все передовые страны мира. — Ох, немного душно, — Луи использовал веер, чувствуя легкое недомогание от нехватки воздуха в главном приемном зале, который не мог вместить всех, а оттого комнаты первого этажа, да и сад были заняты группками гостей. — Пройдемся? — Гарри с довольной улыбкой повел Омегу к выходу в парк, обвив рукой его талию, целуя тонкие пальчики, на которых в лучах заходящего солнца блестели драгоценные камни. — Вы прекрасны, прелесть. — Разумеется, — Луи фыркнул и поправил венок, от которого не смог отказаться, ссылаясь на красоту здешних чайных роз. — Я… Спасибо… — он покраснел и отвернулся, хмуря носик и трогая складки легкого платья. — За что же благодарить меня? Это дело ваших рук и таланта. За последние полгода я получил достаточно писем о просьбе встретиться с Вами, таким образом убил сотню зайцев разом, не терпеть же мне каждого наедине, — Альфа рассмеялся, приобнимая смущенного Луи за плечи и целуя его в висок, продолжил путь по узкой дорожке, что вела в скрытую в раскидистых кронах беседку. — Да, конечно, мое общение с почитателями Вас всегда раздражало. — И будет раздражать, Луи’, разве Вы еще не уяснили? — Лучше бы нет. Они шли медленно, наслаждаясь тихим обществом друг друга, в котором привыкли находиться последние десять лет, счастливые в своих играх, непонятных другим, нашедшие свое пристанище у скалистых берегов души супруга. Спокойствие редко настигало их, чаще в часы рассвета за общим чтением книг, переплетенные телами они вслушивались в их схожее сердцебиение и чужой голос, что будоражил до мурашек под кожей и сухости в горле. Вот и сейчас пение птиц вторило умиротворению на повзрослевших, повидавших жизнь сердцах, позволяя вдыхать полной грудью. Казалось, ничего не могло испортить столь прекрасный вечер, полный неслышных мыслей и несказанных благодарностей. Они повернули к беседке, когда Луи заприметил две знакомые фигуры на узкой скамейке. Андре, возмужавший за последние два года, окрепший благодаря плаванию и конным прогулкам, прижимал к себе давнего друга, о котором молчал, с которым проводил все время, когда тот навещал их. Владислав отвечал на поцелуй, подчиняясь, почти не шевелясь, будто боясь происходящего, дрожа от ожившей мечты. Луи пронзила волна удивления и негодования, он, вступивший на дорожку первым, резко развернулся и обнял Гарри, оставляя влюбленных в пределах невидимости для него. — Что случилось, Луи’? — мужчина нежно провел рукой по волосам Омеги и поцеловал его в приоткрытые губы. — Пойдемте обратно? Мне так нестерпимо захотелось повидать Николетт… — Неужели? — Гарри улыбнулся и слегка щелкнул Луи по носу, подчиняясь его прихотям, оставляя желание побыть наедине на потом. Он и не подозревал, что в беседке на мгновение воцарился неловкий ступор, который продолжился легким смехом и короткими поцелуями, касаниями, что едва задевали кожу и жарким дыханием на двоих. — Я уеду с тобой, — шептал Андре, вдыхая любимый аромат, ведя кончиком носа по шее Омеги, что покрывалась мурашками, сжимал талию под тонкой рубашкой, наконец, чувствуя кожу — он был возбужден, но заходить дальше не смел, видя в возлюбленном нечто прекрасное, достойное самой лучшей ночи. — Мы… Я поговорю с отцом завтра утром, он не будет против. — Ты не должен губить свою жизнь, милый, — в глазах Владислава стояли слезы от понимания того, что он не готов снова остаться один, что забрать любовь молодого Альфы для него выше всяких сил, перечеркивает принципы и понимания, сложившиеся в течение многих лет, на протяжении которых люди сменяли друг друга как дни. Он хотел этого и для Андре, который не видел никого с самых ранних лет, отдавший всего себя до капли другу. Их романтические отношения начались около пяти лет назад, когда мальчик, уверенно сидевший на коне, под стать отцу, с прямой осанкой и расправленными плечами, прискакал на вокзал, не предупредив родителей, чтобы встретить Владислава лично, увидеть его первым. Тогда он обнимал не как прежде, прижимая к себе иначе, заставляя старшего ощущать себя куда моложе, слабее, находясь в чужой власти. С тех пор Омега не мог не приезжать к друзьям хотя бы раз в полгода, ведомый внутренним чувством, что разрасталось по мере взросления Андре. Они говорили обо всем, не стесняясь пикантных тем, изучали языки и прочли “Мадам Бовари”, казалось, сотню раз, но каждый для них был особенным — при свете свечей в маленькой, уютной комнате, где на постели места почти не хватало, они читали поочередно через абзац, а после засыпали в объятиях друг друга. Мальчик воротил нос, когда Владислав, покинувший комнату в середине ночи, возвращался с чужим запахом и следами на теле, не разговаривал с ним до самого вечера, проявляя подобным образом ревность. Он не знал, что Омега пытался забыть его, отбиться от чистой любви, которой считал себя недостойным, но с каждым разом ему становилось все тошнее от той пошлости, в которую превратилась его жизнь, и тогда он сдался, отвечая на нерешительные поцелуи и откровенные чувства. — Я загублю ее здесь, без тебя, — Андре был неуклонен в своем решении, вынашивая его уже год, готовясь поступить в Оксфордский университет на отделение классических языков и литературы. — К тому же я в любом случае отправляюсь в Англию, отец устроил все к началу учебного года. — Андре… — Владислав лег головой на плечо Альфы, глубоко вдыхая через рот. — Не нужно… я не смогу простить себя. — Нечего прощать. Пальцы их рук были переплетены, и теперь Омега кутался в объятия Андре, ощущая себя нужным, счастливым, с ясным будущим, которое приносило сладкую боль ожидания. *** Кульминацией вечера, как не было бы удивительно, стал десерт из мороженого, поданного с крыжовенным вареньем, что прежде пробовали не все. Расслабленные шампанским, салонными разговорами, стихами, что звучали тут и там, гости наслаждались приятным холодом во рту, угощая друг друга из своих ложечек, восхищаясь необычностью сочетания вкусов: кислого и сладкого. Границы давно стерлись, и теперь молодые поэты легко говорили с самыми известными, не останавливая себя в красноречии и набирающих обороты спорах, строились планы на ближайшее будущее в творческом направлении, где-то решалась судьба молодых близняшек, краснеющих от робких прикосновений к кистям, спрятанным в кружевные перчатки. Самым активным был угол Омег суфражисток, которые чувствовали себя весьма свободно и радостно, туда устремился и Луи, дабы быть в курсе всех новостей, что заполонили Париж тысяча восемьсот восемьдесят шестого года. А новости были и очень приятные: члены лиги добились создания внепарламентской комиссии по пересмотру ряда статей Гражданского кодекса в интересах Омег — это событие дало надежду на новый виток в истории, когда каждый сможет заниматься своим любимым делом вне зависимости от половой принадлежности. — Милый, — позвала Авелин, немного отодвигаясь, чтобы возле нее поместился еще один стул, — как ты себя чувствуешь, не поздно для сна? — Ох, нет, — Луи улыбнулся всем друзьям и знакомым и сел, поглаживая небольшой, аккуратный животик, другой рукой опуская на стол поднос со спелой черешней. — Я достаточно отдохнул, пока Гарри был в Париже, кстати, он участвовал в утверждении этого закона, ох, каждый раз забываю… Эти дети забрали мою память! Благо творчество оставили. — Не важно название, когда решилось столь важное для нас, — Шарлотта слабо улыбалась и прятала глаза, тихо лелея свое собственное счастье от случившегося, к чему она так долго шла и чего, в конце концов, добилась. — Наша лига за права Омег вышла на новый уровень и теперь известна во всем мире, понимаете, что это значит? — Разумеется, — подхватили другие, подключаясь к разговору, делясь новостями, которые привезли с собой из разных уголков Европы, из множества салонов и кружков. Луи так забылся, растворился в интересных историях, что не заметил, как взял со стола полный бокал любимого персикового шампанского, с наслаждением вкушая его свежий вкус, охлаждая себя изнутри, изящно махая веером и улыбаясь рассказу Камиллы, которая только-только вернулась из Америки. — Простите, — Гарри появился рядом неожиданно, учитывая то, что кружок Альф находился в другой комнате, где разгорались нешуточные страсти по поводу политики и дальнейшего развития страны. — Луи’, — он положил ладонь на плечо, что вдруг вздрогнуло от осознания самим Омегой того, что пьет он не годное. — Да, — он поднял глаза и похлопал ресницами, стараясь незаметно отставить бокал, прикрывая его шелком с вышитым на нем рисунком цветов. — Прелесть, — мужчина говорил почти неслышно, но настойчиво, отчего Луи чувствовал себя неуютно, предполагая, что в момент, когда гости покинут стены их дома, серьезного разговора не избежать. — Так вкусно… — Что ж, — Авелин встала из-за стола, завидев, как из дверей с шумом выходят Альфы, докуривая сигары, договаривая разговоры. — Как я счастлива была Вас видеть! Какие же Вы невероятно красивые! Они обнимались со всеми, с толикой грусти прощаясь на неопределенное время, обещая встретиться непременно на неделе, зная, что ни один из них не сдержит данного слова. Луи искал глазами Николаса, однако тот не появился и под конец вечера, успокаивало лишь одно — присутствие Гарри рядом, который неизменно придерживал за талию, внушая уверенность и спокойствие. Пропали из виду и Андре с Владиславом, не вернувшись к гостям, они гуляли вдоль берега, а с наступлением глубокой ночи и вовсе погрузились в воду, стирая между собой оставшиеся рамки, впервые изучая тела друг друга под покровом темноты и ласками тихого потока. *** Андре не спал, размышляя о будущем, вплетая пальцы в отросшие волосы Омеги, который дремал у него на груди, расслабленный и настолько утонченный, что младший не мог отвести взгляд от умиротворенного лица и подрагивающих век. Никто не спустился к завтраку, кроме девочек, которые вскоре уехали, решив не тревожить сон хозяев дома. И ближе к полудню Андре, мучаясь от внутренних терзаний и нетерпения поговорить с отцом, отправился в комнату родителей, что было неприемлемо — он не собирался заходить, только позвать отца тихим стуком, однако тот вышел сам, столкнувшись в коридоре с сыном. — Добрый день, — Гарри улыбнулся, сонно промаргиваясь и затягиваясь сигаретой. — Добрый… — Андре стушевался и поджал губы, собирая всю смелость в кулак. — Отец, мне нужно поговорить с Вами. — Хм, — мужчина оглянулся на дверь комнаты, где его ждал Луи, голодный и жаждущий внимания. — Пару минут, не больше. Пройдемся со мной, — он спускался вниз по широкой лестнице, ища глазами служанок, которых почему-то не было в пределах видимости. — О! Владислав, Вы еще не уехали? В гостиной, куда зашел Альфа, а следом за ним и Андре, сидел гость, читая и кушая виноград, но как только он увидел давнего друга, тут же напрягся, понимая, что происходит и почему улыбка не сходит с лица Гарри. —Нет, я… Добрый день… —Добрый-добрый, куда все пропали? — Гарри сел на свободное кресло и закинул ногу на ногу, все еще оставаясь в ночной одежде и халате, совершенно не стесняясь компании, закурил новую сигарету и недовольно оглянулся в поисках Доминики. — Отец… — Да-да, я слушаю. — Я уезжаю в Англию не позднее этой недели, прошу Вашего благословения, — Андре говорил четко, почти с вызовом, однако уважение в его голосе преобладало, как и намек на то, что каким бы решение отца ни было, он все равно покинет отчий дом. — Мы говорили об этом, и, как мне помнится, я дал свое согласие, — Гарри вопросительно поднял брови, — к тому же все устроил для твоего комфортного пребывания в Оксфорде. — Да, но… обстоятельства изменились. Я хочу, чтобы Вы знали об еще одной причине моего отъезда, — он тяжело сглотнул и прокашлялся, посмотрел на Владислава любящим взглядом, от которого тот лишь рвано выдохнул и покраснел. — Мы… Я буду жить с Владиславом и… — Эндрю, — Гарри пронзил тяжелым взглядом сына, глубоко затягиваясь дымом сигареты. — Тебе не десять, чтобы мямлить. — Простите. Я выбрал спутника жизни и теперь уезжаю с ним в Англию, на что прошу Вашего благословения и благословения папы, разумеется. —Ясно, — мужчина кивнул и задумался, откинувшись на спинку кресла. Затянувшуюся тишину, в которой слышался стук часов, смех Николетт с подругами, что доносился с улицы вместе со звуком удара топора по поленьям, нарушила появившаяся Доминика, которая виновато поправляла фартучек и убирала за ухо выбившуюся из прически рыжую прядь. — Подай завтрак в мои покои, если Луи’ уснул, не трогай его, — Гарри встал и подошел к столику с алкоголем, налил виски в три стакана и раздал собравшимся под недоуменные взгляды. — Что ж, я надеюсь, Англия примет Вас достойно, как и взрослая жизнь, мой сын, — он залпом выпил содержимое и горячо обнял Андре, похлопывая по спине широко раскрытой ладонью. — Не лишай меня надежды на внуков, Владислав, — Гарри рассмеялся растерянности в глазах друга и притянул его в объятия, — пахнешь восхитительно! — Ты никогда не отличался тактом в это время суток, — собравшись, все-таки смог ответить Омега. — Да… Вам стоит поговорить и с Луи’, позже. Я уезжаю вечером на неделю в Париж, постараюсь успеть его подготовить, — Гарри нахмурился и сжал плечо сына. — Впредь никогда не бойся высказывать свои мысли, договорились? — Да, отец, — Андре счастливо улыбнулся и еще раз обнял его, — для меня очень важно Ваше согласие. — Цени не согласие, а доверие между нами, — они бы простояли так еще долго, вот только в дверях снова показалась Доминика, которая нервно кусала губы и шмыгала носом. — Что? — Вас зов-вет… — девушка отвернулась на миг и глубоко вдохнула, — там… — Луи’? Что-то произошло? — Гарри напрягся и с отношений сына и Владислава, которые уже стояли переплетя руки, переключился на свои, что заставляли ежечасно быть начеку. — Нет, он просто хочет видеть Вас, — она сдерживала слезы и быстро ушла, дабы избежать вопросов, которых в любом случае не последовало бы. Быстро попрощавшись с компанией, обещая спуститься к полднику, Альфа поднялся в комнату, ожидая чего угодно, готовый и к скандалу, и к долгим нежным ласкам, и к философским разговорам. — Прелесть… — Я Вам не прелесть! — выкрикнул Омега с балкона, где в одиночестве кушал свежеиспеченные круассаны с толстым слоем джема. — Завтрак ждет Вас в кабинете. — Луи’, — Гарри улыбнулся его обидчивости, что усилилась совсем недавно, и теперь стоило чему-то пойти не так, Омега надувал губки и воротил носом. — Не будем ругаться, я уезжаю вечером. — Не будем, потому что я Вас игнорирую, — он отвернулся, сидя на софе, наблюдая, как Николетт теперь берет уроки рисования на пленере, сидя в полукруге с другими девочками. — Как Вы себя чувствуете? — Альфа присел рядом и обернул сильные руки вокруг его талии, положил ладони на живот чуть ниже пупка, при этом оставляя короткие поцелуи на открытой шее, что моментально покрылась мурашками. — Он уже толкается? — Вы знали, если были бы рядом. — Расскажи мне. — Гарри, — Омега резко повернулся и вцепился пальчиками в воротник халата мужчины. — Не уезжай, прошу, — в его голосе сквозило отчаяние и боль, глаза вопреки желанию были полны слез, губы дрожали от переполнения эмоциями. — Я чувствую, что-то случится. Если ты уедешь, все будет кончено… — Что кончено? — Альфа со вздохом и невероятной выдержкой притянул к себе Луи, посадил на колени, прижимая так близко, чтобы тот смог тактильно ощутить заботу. — Все, милый. Мы никогда не станем прежними… — Прелесть, я вернусь к концу следующей недели, не думаю, что что-то может кардинально измениться, — он перебирал пряди волос Омеги, что переливались на солнце, пытаясь успокоить его, говорил тихо и уверенно, пока сам Луи прятал лицо в изгибе его шеи. — Я не могу отменить поездку. — Конечно, — Луи поднял голову и припал к горьким от сигарет губам, целуя медленно, чувственно, наслаждаясь каждым знакомым движением и соприкосновением кончиков языков, отчего до сих пор на макушке сокращались нервы, а из глубины вырывался стон удовольствия. — Да, только сном должны назвать, — И в этом мне пришлось сегодня убедиться, — Мир — только сон… А я-то думал — явь, Я думал — это жизнь, а это — снится! — он шептал в губы Гарри, изучая черты его лица подушечками пальцев, будто впитывая, запоминая. — Что Вам снится? — Вы, Месье. Гарри нахмурился, не зная, что и как спросить, чтобы не усилить поток слез, забывая обо всем: о своей предстоящей поездке в Париж, где его ждали государственной важности дела, о Доминике, удрученный вид которой был дела рук Луи, о выборе сына, что тревожил и грел душу одновременно — он мог лишь смотреть на прекрасное бледное лицо Омеги, любоваться блеском его глаз и изгибом тонких губ. — Я мог бы влюбиться только в одни Ваши пальчики, — мужчина стал целовать кончики и запястья, на которых тонким ободком переливались золотые браслеты. Влюбиться, но не полюбить… Луи не сказал, но думал об этом, открывая шею для поцелуев, позволяя тонкому пеньюару упасть с плеч, отдаваясь приятному покалывающему чувству в груди. И Гарри нес его в комнату, легко подхватив под колени, опускал на прохладные шелковые простыни, не отводя взгляда от ставшего мягким, с округлыми бедрами и все теми же изящными изгибами тела, что с третьей беременностью приобрело некую приятную небольшую пышность, сохраняя утонченность и легкость. Альфа целовал каждый открытый участок, удерживая себя на согнутых руках, удивляясь отзывчивости Луи, который обнимал его с той потрясающей нежностью, что в моменты близости была свойственна только ему. Гарри упирался возбужденным органом в бедро Омеги, сдерживая себя от желания наброситься и взять, как каждый раз, упиваясь стонами, наслаждаясь сладким ароматом, сцеловывая капельки слез удовольствия, своими действиями доказывая, что ни один шрам на теле не повлиял на его прекрасность и очаровательное великолепие. Из одежды на них оставалось совсем ничего: тонкая сорочка на Луи и хлопковые штаны на Гарри, шелковые же чулки на розовых завязочках Альфа стягивал с особым экстазом, покрывая поцелуями чувствительные места, в который раз изучая щиколотки губами. Гарри желал оказаться внутри Омеги, оттягивая удовольствие, распаляя в себе огонь все больше, наслаждаясь музыкой голоса Луи. — Я не… — Луи чуть дернулся и положил ладонь на живот с правой стороны, немного морщась и кусая губы. — Да, — мужчина зажмурился и прижался лбом ко лбу Омеги, тяжело дыша, останавливая себя от дальнейших действий. Он откинулся на кровать и зарылся пальцами в волосы, оттягивая их, успокаивая возбуждение, однако присутствие такого открытого и чуткого Луи рядом совершенно не помогало, — он закурил. — И как Вы до сих пор не завели любовника или любовницу, — усмехнулся Луи, чувствуя слабый первый толчок ребенка, умалчивая о нем. — Почему Вы решили, что ее нет? — вторил мужчина его тону, глубоко втягивая дым, обернув пальцы вокруг основания стоящего члена, сжимая его, снимая напряжение. — Пять месяцев, конечно, — Омега не показал обиду, понимая, что средств избавления от чужого запаха придумали предостаточно. — Или раньше? Ох, мне все равно. — Если бы Вам было все равно, Вы не спросили. — Так, Вы выходите с ней в свет? — Луи встал с постели и отошел к окну, хмуря носик от едкого сигаретного запаха. — Вам все равно, — Гарри ухмылялся, натягивая халат на голое тело, решив, наконец, позавтракать. — Позвольте напомнить. — Идите… Да, мне никогда не было дела до Вашей личной жизни, Вы правы. И… — он подошел к трюмо, разглядывая себя в отражении, поднимая различные украшения, прикладывая их к шее, — я приглашу Мадам Пейн или уеду погостить. — К кому же? — Не все ли равно? — Вы вынашиваете моего ребенка, мне не может быть все равно, — он многозначительно посмотрел на Луи через зеркало, встречаясь с ним раздраженным взглядом, ловя усталый и разочарованный. — Уезжайте, не смейте возвращаться раньше, чем через неделю, — Омега ясно дал понять, что хочет остаться один, снова выходя на балкон, накинув поверх сорочки манто с черной меховой окантовкой. *** Николетт — девочка девяти лет с задорным смехом и трудным характером, всегда знающая себе цену, была избалованна отцовской любовью и вниманием взрослых, брала уроки этикета с четырех лет, играла на фортепиано и каталась на пони, с наслаждением ловя ветер в своих прекрасных золотистых локонах, — была точной копией Луи, вот только скандалы ее ограничивались топаньем ножкой и обидой не больше, чем на час. Девочка души не чаяла в отце, отзывчивая на ласку, она любила в ответ, проводя с ним время перед сном, кутаясь в его теплые, родные объятия, притихнув, слушала истории о других странах и забавные случаи из жизни родителей. После нескольких часов проведенных в компании отца, Николетт попрощалась с ним, привыкнув к частым разлукам, и до самого ужина играла с подругой во дворе. Расстелив на траве покрывало, девочки играли в куклы, наряжая их в миниатюрные платьишки. Их прервали неожиданно сгустившиеся тучи и ливень, который заставил с криками сорваться с места и кинуться под навес, а оттуда разбежаться по домам. Николетт визжала от холодных капель, что падали ей за шиворот, мочили собранные в простую прическу волосы и любимую юбку, она вбежала на веранду, громко топая и зовя няню, отворила дверь и с восторгом кинулась в коридор, чтобы после подняться в комнату. Девочка остановилась, увидев на самом верху лестницы Андре и папу, второй из них кричал и плакал, размахивая руками. — Папа? — Николетт было пошла вперед, еще по инерции улыбаясь, и резко остановилась, когда на брошенные вскользь слова старшего брата Луи замахнулся обеими руками, дабы выплеснуть все эмоции, но только воздух встретил его удар, Андре сделал шаг в сторону. — Папа! — под дикий крик девочки, звон разбившегося бокала, что выронил Владислав, выходя из гостиной, Луи полетел вниз, кувыркаясь по ступенькам, инстинктивно из последних сил прикрывая живот руками. Трое кинулись к его обездвиженному телу.