Крылья, лапы и хвосты

Майк был общительной собакой. Вначале, конечно, он был общительным щенком, и когда его, по окончанию карантина после обязательных прививок, впервые вывели на площадку, он обнюхал и облизал всех, кто встретился ему на пути. Даже старого добермана Джорджа, который был ярым мизантропом от мира собак и не подпускал к себе никого, кроме хозяина, ближе, чем на два метра, а смельчаков и глупцов отпугивал страшным, холодящим нутро рыком, а то и кусал. Но Майк облизал и Джорджа. Джордж сперва отшатнулся, прижал острые уши и даже было задрал переднюю лапу, чтобы задать мелкому наглецу, но Майк подпрыгнул и лизнул его в самую морду, и Джордж смягчился. Рос Майк стремительно, много ел, много играл и оббивал хвостом косяки в прихожей, когда Ханджи ещё только звенела ключами у входной двери. А когда ключ поворачивался в замке, уже тыкался носом в гладкое дерево, вставал на задние лапы и сразу принимал хозяйку в самые искренние объятия. Ханджи смеялась и обнимала его в ответ, Ханджи любила его не меньше. Был Майк лабрадором-ретривером, белым, с золотыми подпалинами, мощными лапами и чуть вислыми ушами. Был он хорошо воспитан, захвален ветеринарами и кинологами, дружелюбен и всеми любим. Особенно Нанабой. Нанаба появилась в доме, когда Майк был молодым резвым псом полутора лет. Маленький щенок, тоже лабрадор-ретривер, только ещё по-щенячьи пухлый и смешной, протопал на смешных лапах через прихожую и доверчиво ткнулся Майку в живот. Майк поглядел на Ханджи, та потрепала его по ушам. — Это Нанаба, Майки, она девочка. Заботься о ней, хорошо? И Майк заботился, чем заслужил в итоге такую преданность, какая была сравнима разве что с преданностью самой замечательной и лучшей на свете хозяйке. Выросла она не менее прекрасной и не менее любимой ветеринарами, чем Майк, и стала совсем уже взрослой, красивой и пахла так хорошо… — Отлично! — сказал Моблит Бернер, врач ветклиники, наблюдавший обеих собак с самого детства, когда водил по животу уложенной на стол Нанабы белым гладким прибором. — Всё получилось, как нельзя лучше. Похоже, щенков двое, но мы посмотрим ещё через недельку, иногда они прячутся. Кормите, как раньше, но сократите время прогулок, следует поберечься. Ханджи сияла. — Хорошие мои, хорошие песики, умницы. Майк, интуитивно понимая, что случилось что-то хорошее, и что уколов и ножниц и прочего, не очень любимого им в клинике, сегодня не будет, радовался и, когда Нанабу спустили со стола, лизал ей уши. Та от счастья поскуливала и подставляла морду. Доктор Бернер умилился: — Какая любовь. Армин открыл дверь, едва заслышал шум лифта, и еле сдержал себя, чтобы не выругаться, когда из кабины сперва появились две светлые собачьи морды, потом поводок и только потом сама Ханджи Зоэ собственной персоной. Ханджи Зоэ приходилась Армину теткой по матери и была большой любительницей завалиться в гости, особенно со своими обожаемыми собаками. Собаки бывать у Армина тоже любили страшно. Особенно Майк. Потому что у Армина жил его, Майка, добрый друг. Интересные это были отношения. Обычно Эрвин ходил по своей жерди, установленной у окна и, сохраняя строгую свою выправку и ровнейшую линию сложенных белых крыльев, говорил о мире, об орехах, об Ар-р-рмине и, изредка, о титанах. Майк, сидя под жердью, внимал, когда речь заходила о титанах — лаял, вскакивал и метался вокруг собственного хвоста. Эрвин тогда обнадеживающе и твердо говорил «Мир-р-р», и Майк успокаивался, топтался ещё немного и, наконец, садился снова. Нанаба лежала у ног Ханджи и только изредка ревниво поглядывала, побаиваясь в душе, как бы ни захотелось Майку остаться навсегда здесь, с этой говорливой птицей, и всякий раз безудержно радовалась, удостоверившись, что он всё же пойдет домой вместе с ней и хозяйкой. — Сказал, что два щенка точно, — говорила тем временем Ханджи. Армин с вежливой внимательностью слушал и подливал чай. — Я так волнуюсь, в первый раз. Но Моблит сказал, когда подойдет время, приедет и будет наблюдать сам, ну, чтобы не везти её в клинику. Роды — и так стресс, а если ещё и смена обстановки… Нет, лучше уж дома, и щенкам уютнее, и Майк сразу будет рядом. — Ханджи посмотрела на пса с ласковой улыбкой. — Из него выйдет прекрасный отец. — А потом их куда? — спросил Армин. — В смысле, щенков. — А, это, — Ханджи махнула рукой. — Покупатели есть. Потомство будет хорошее, собаки здоровые, правильные, проблем быть не должно. А характеры какие замечательные! Может, хочешь щенка? Тебе, по-родственному, почти даром отдам. Армин с ужасом замахал руками: — Боюсь, Эрвин не примет. Попугай, услышав своё имя, повернул круглую голову и распрямил желтый гребень. — Эр-р-рвин! — подтвердил он. — Эр-р-рвин! Титаны! — и пророкотал завозившемуся Майку: — Мир-р-р. Нанаба, тоже поднявшая было голову, снова опустила её на лапы. — Ну и болтливый он у тебя. Говорила тебе, заведи собаку. Лучший друг! Верный, любящий, воспитывается легко, ласковый, теплый, и в обнимку можно полежать, и погреться, и, главное, молчит! Намаешься за день — голова от шума пухнет, придешь домой, возьмешь книжку, они лягут рядышком — красота. А это что? Вопит, не заткнешь. Ещё и мусор от него всякий. И не погладишь толком и не погуляешь с ним. Нанаба у её ног вдруг положила одну лапу себе на морду, как человек, прикрывающий ладонью непрошенную и неуместную усмешку. — Ну, зачем же ты так?.. — начал было Армин, когда попугай снялся с места, забеспокоил воздух, спланировал на спинку дивана прямо у Ханджи за плечом, клювом, внушительными и острым, отодвинул каштановую прядь и прямо в ухо ей гаркнул: — Дур-р-ра! Армин залился смехом.