Крылья, лапы и хвосты

Считается, что собаки делятся всего на два типа: игровики и пищевики, и особенность эта учитывается при дрессировке. С игровиком, что очевидно, следует играть, бросать ему резиновую кость, швырять палку, мяч или, на худой конец, тапок, если уж хозяин настолько ленив, что не желает встать с дивана. Ханджи ленивой не была, и потому Нанаба бывала целиком и полностью счастлива, целую прогулку напролет шныряя в кусты за запущенными хозяйкой предметами. Можно было хоть ключи выкинуть — Нанаба найдет и принесет с гордым блеском в глазах и рухнет, подставив живот, за нежное «моя умница». А вот Майк был пищевиком. Если Майк и любил что-то на свете сильнее хозяйки и Нанабы, так это поесть. Если бы не ограничения в количестве съедаемого в сутки, установленные ветеринаром, Майк сожрал бы мешок корма в два дня и, не способный далеко укатиться, уснул бы в кладовой, в ожидании нового мешка. Воспитание не позволяло ему клянчить еду у людей, но когда в доме бывали гости, он садился в сторонке и глядел на стол такими глазами, что некоторые — да на самом деле почти все! — давали слабину и пытались сунуть голодающему животному хоть что-нибудь. Однажды этим чем-то оказалась долька апельсина, и Майк потом весь чесался, от этого ныл и слезным скулежом просил Нанабу почесать его зубами, а Ханджи всеми известными нецензурными выражениями по телефону объясняла виновному, почему он больше никогда не появится в её доме. Ханджи надеялась, что этот случай будет Майку уроком. Доктор Бернер только посмеялся над её наивностью. — Дорогая Ханджи, — сказал он, — это его природа, Вы же использовали это в его воспитании, Вы должны знать. Не думайте, что раз научили пса не воровать и не выпрашивать еду, то он её разлюбил. Никогда! И Майк действительно продолжал провожать печальными глазами прохожих с хот-догами, а Ханджи всё так же отгоняла от него глупых детей, норовящих поделиться с таким милым и дружелюбным псом мороженым или конфетами. Попугай Эрвин не слишком любил частую гостью своего друга Армина — Ханджи Зоэ. Он по-своему был благосклонен к её собакам, которые, кажется, понимали его гораздо лучше людей, только сказать ответно ничего не могли, но вот сама эта женщина — активная и шумная, да ещё вечно его, Эрвина, критикующая, была для него занозой под хвостом. Иногда ему хотелось ей эту неприязнь продемонстрировать. Но как? Гадить даме на голову не позволяли приличия, ботинки у неё были тяжелые — далеко не утащишь, рыться в сумке и вовсе непозволительно! Но белый какаду Эрвин не звался бы Эрвином, как некий генерал, которого Армин никак не мог вспомнить, — а в последнее время очень склонялся к мысли, что знал некоего Эрвина в том самом своем странном и беспокойном сне, где бывал солдатом под чьим-то командованием, — если бы не был умен и проницателен. И Эрвин был проницательным, черт подери, поболе некоторых людей! Так он и додумался. Так это и случилось. Армин не успел переложить спагетти из дуршлага обратно в кастрюлю и так и бросил их в раковине, когда ушел открывать гостье дверь. Он, в целом, много чего так бросил: на рабочей поверхности кухонного стола стоял нарезанный хлеб, сырный соус в маленьком блюдце, открытая бутылка кетчупа и наггетсы, ещё сырые растаявшие полуфабрикаты, которые собирался, видимо, отправить на сковороду, но даже не успел зажечь под ней конфорку. — Есть улетел, — сказал Армин, когда попугай прошелестел над ним крыльями и скрылся в проеме кухни. — Или купаться, это он любит. Но он ничего не сказал, да и не видел, когда Майк поднялся со своего нагретого места у жерди и последовал за птицей на кухню. Ханджи не видела тоже, увлеченная эмоциональным рассказом о том, как двое потенциальных покупателей их вскоре обещающих появиться на свет щенков едва не подрались во дворе ветклиники. Одна Нанаба заметила уход Майка и только что-то невнятно рыкнула ему вслед. Теперь она предпочитала больше лежать на боку, больше есть и меньше двигаться, а ещё лежать рядом с Майком, устроив морду на его тяжелой лапе. Спагетти были уже холодные. Эрвин подцепил одну клювом и спагеттина, прорвавшись, упала двумя раздельными кусочками. Майк, в нетерпении притопывая у мойки, высунул ярко-розовый язык. Запахи кружили ему голову, он то и дело облизывался, чтобы слюна не закапала на пол, когти постукивали по гладкому полу, выдавая крайнюю степень его собачьего возбуждения. Эрвин подцепил ещё одну, уже осторожнее, чтобы не перекусить, и, развернувшись, опустил её прямо в рот изнывавшему псу. Майк чавкнул, и спагеттина скрылась в его пасти, как и не было. Он раскрыл пасть шире. Примерившись, Эрвин пришел к выводу, что лучше брать сразу по несколько штук, так они не ломаются и не падают обратно в дуршлаг. Майк чавкал, как болото под охотничьим сапогом, как пылесос, утащивший полиэтиленовый пакет в пылесборник, как неделю ни грамма не жравший пес, которому, конечно же, не отмерили с утра его положенную — немаленькую, кстати говоря, — порцию. Спагетти кончились быстро. Майк навострил уши, оттолкнулся и встал на задние лапы, скребнув когтями передних по мраморной столешнице и прижавшись сытым пузом к круглой ручке секции для кастрюль. Эрвин сказал: «Остор-р-рожно!» и, прилагая усилия к сохранению равновесия на гладкой поверхности стола, прошелся к блюдцу с сырным соусом и стал толкать его к краю, у края Майк сам ухватил блюдце зубами, только чудом не своротив его на пол, и в секунду слизал всё до грамма. И снова посмотрел, будто бы говоря Эрвину: «Ты же мне друг. Я чую ещё еду. Не останавливайся». И Эрвин приступил к наггетсам. Их застукали, когда Эрвин, перевернув пластиковую бутылку с кепчупом на бок, прыгал на её плохо гнущемся боку, с целью заставить политься содержимое прямо в рот сидящему внизу Майку. Майк уже не хотел стоять, он хотел доесть всё имеющееся, чтобы запахи его не тревожили, и поспать, можно вот прямо даже под столом. Ханджи всплеснула руками и бросилась на попугая со схваченной с подоконника газетой. — Пернатый мудак! — кричала она, пытаясь сбить заметавшуюся птицу. — Скотина говорящая! Армину пришлось хватать её за руки, чтобы она не ударила в шкафы со стеклянными дверцами и не поранилась. — Что уж теперь, Ханджи? Угомонись. Я тебя умоляю! В конце концов, это я остался без ужина. Ханжди не утихала: — Это не тебе теперь его в клинику тащить! Откуда я знаю, что он тут сожрал! Да может у него на это аллергия! Да ты знаешь, что у него потом от яблок запоры?! — У меня не было яблок… — Твой засранец, конечно, здоровый, что тебе переживать! А у меня и так собака беременная!.. Майк, прекрасно сознавая глубину и тяжесть своей вины, сидел, обреченно потупившись, и уши его были прижаты, и опущен был мощный хвост, но такие счастье и удовлетворение светились на его морде, что только полный дурак поверил бы, что в данный момент этот пес способен на искреннее раскаяние. В кухню вошла Нанаба. Ходила она уже тяжеловато и даже немного переваливаясь, из-за чего прогулки их теперь больше напоминали неистовые черепашьи бега. Она прошла мимо растерянного Армина, мимо возмущенной Ханджи, миновала высокий, под самый полоток шкаф, откуда победоносно сверкал черными бусинами глаз попугай Эрвин, и тяжело, на бок, потому что лежать на животе уже мешали щенки, легла перед Майком, преграждая путь разгневанной хозяйке. И положила морду ему на лапу.