Крылья, лапы и хвосты

Моблит Бернер любил свою работу. Моблит Бернер всегда знал, что станет врачом. Не просто врачом — ветеринаром. Потому что люди, ну что люди, их, в большинстве своем, есть кому любить, и даже государство заботится о тех, кого некому, а звери… Звери — это другое. Доктор Бернер очень любил шутку, ту самую, где ветеринар приходит к терапевту, а тот его спрашивает: «На что жалуетесь?», а ветеринар в ответ: «Нет, ну так каждый может». Шутка была смешная, особенно для того, кто лучше всех её понимал. Как было бы просто, если бы трехлетняя такса Белла сказала, что по неосмотрительности сожрала какую-то гадость на прогулке, а скоттиш-фолд Бронкс выставил лапу вперед и пожаловался на мешающий вросший коготь. А уж если бы болтали черепахи, доктор Бернер мог бы весь день только делать назначения, да пить чай. Вот это была бы жизнь! Но его пациенты не разговаривали. Они смотрели печально и испуганно, прятали лапы, поджимали хвост, скалили зубы, забивались под шкаф и сверкали оттуда глазами, попискивая и поскуливая. И приходилось их оттуда доставать, успокаивать, держать крепко и не обращать внимания на крики, вопли, отчаянный лай, воющее мяуканье и молчаливый укор тех, кто не мог ни мяукать, ни лаять, к тому же попутно выслушивая людей, которые, хорошо, если ограничивались растерянным «Помогите доктор», а чаще как будто заранее сами знали, что и как делать и: «Да дайте ему таблетку какую-то, что ли, и я пошел». Моблит Бернер стискивал зубы и проглатывал язвительное: «Ребенка своего так же к врачу водите?». Измерь, мол, педиатр, температуру, и мы пошли, некогда. А зачем заводить животное, если оно не станет вам членом семьи? Если на его здоровье жалко времени, денег, да и вообще, удумал болеть, а сколько стоит усыпление, доктор? К счастью, таких было не большинство. Большинство, к счастью, к врачу относилось с трепетом, надеждой и уважением к нелегкому труду. И не вопило на всю клинику: «А с чего это такие дорогие уколы?!». И это доктора Бернера радовало. А уж как Армина радовало, что на свете есть доктор Бернер, и что удача свела его с ним. Неплохо иметь в приятелях — а если повезет, то и родственниках — толкового ветеринара, когда дома у тебя живет дорогой во всех смыслах пернатый друг, который, пусть и поумнее некоторых людей, да и болтает много и толково, однако же о сути своего недомогания не в силах рассказать, а уж тем более назначить лечение. — Н-да… — почесывал утреннюю щетину Армин, глядя на застеленный старыми отчетами пол клетки. Испорченные листы он приносил специально для грязных эрвиновых дел, не всегда в ящике оказывались бесплатные газеты или рекламные проспекты, пригождалось. — Это как же понимать, приятель? Эрвин молчал. Его ничуть не смущал фиолетовый цвет сегодняшних экскрементов. — Ты что-то без меня ел? — допытывался Армин, пытаясь поймать птичий взгляд. — Что? Что вообще в доме было такого — яркого и съедобного? Ничего. Ровным счетом ничего. Это кошмар. — Моблит, — говорил он в трубку минуту спустя, — здравствуй, это Армин Арлерт, племянник Ханджи. — А! — отозвались на том конце линии. — Птенчик! Да шучу, шучу. Хочешь привезти на прививку кота? В любой день. — Нет-нет, кота я отдал, хозяйка теперь сама его привезет. У меня вот какое дело, у Эрвина фиолетовый кал. — Что, прости? — Кал фиолетовый, ну стул, ну… — Я понял. Что-то съел: яркий фрукт, конфета, краска из принтера? Что есть в доступе на видном месте? — Ничего. Совершенно ничего. На вид он совершенно обычный, но мне как-то очень не по себе. У него нет привычки клевать что-то в квартире, только то, что я даю. Моблит пошуршал чем-то в трубке, затем сказал: — Привози после обеда. У меня две стерилизации по плану, а потом осмотрим твоего какаду. Армин ответил, что приедет непременно. Таксист сказал восхищенное «ого!», когда Армин устроил на коленях небольшую клетку для перевозок. Стоило накрыть её чем-нибудь, но Эрвин этого не любил, нервничал, когда что-то закрывало ему обзор, так что приходилось терпеть восхищенные взгляды и бесконечные вопросы на тему дорого ли такую птицу содержать и говорит ли она. Эрвин в таких случаях молчал, всем своим видом показывая, что тут вам не цирк и вообще, не всякий удостоится чести стать ему собеседником, и Армин вскоре перестал хвалиться, как много его какаду знает слов — бессмысленно. В прихожей перед приемной клиники было чисто и ничем не пахло. Странное дело, подумал Армин, в человеческих больницах всегда присутствует характерный запах лекарств, болезни и тревожности, а здесь ничего, может, потому что животные чувствительнее к запахам? Держа клетку обеими руками, он толкнул дверь плечом и оказался в просторной, залитой светом приемной: справа стояла кожаная кушетка, у дальней стены большой стол, вдоль другой высились металлические шкафы, где за прозрачными дверцами виднелись яркие упаковки шампуней, витаминов и вакцин, в выдвинутом ящичке поблескивали ножницы всех форм и размеров. Не хотелось бы, чтобы Эрвина трогали такими штуками, вряд ли это пришлось бы ему по душе. — Армин? Еще до того, как обернуться, он узнал этот низковатый голос, узнал сразу же, в долю секунды, и пораженно выдохнул: — Анни. Но обернулся уже с вежливо-радостной улыбкой: — Вот так встреча! Как давно мы не виделись, два года? Три? — Пять, — невозмутимо ответила Анни и подтянула завязки снятого капюшона белой толстовки. — С двадцатилетия Эрена. И правда! Они тогда сбежали от шумного сборища пьяных друзей и сидели в круглосуточной кофейне на центральной площади. Армин что-то говорил, Анни больше молчала, а утром он проводил её до остановки и пешком отправился домой, в кармане не было ни гроша. — Точно! Помню. — А ты здесь?.. — С попугаем, — он поставил клетку на стол, открыл дверцу, Эрвин тут же выбрался наружу, принял свою обычную позу военачальника-мыслителя и стал озираться, будто оценивая рельеф и ландшафт предполагаемого поля брани. — Его зовут Эрвин. Эрвин, это Анни. Какаду посмотрел, наклонил голову и коротко кивнул, мол, запомнено. — А ты кого привела? — Армин огляделся, думая увидеть кошку или собаку. Скорее всё-таки собаку, какую-нибудь бойцовскую, свирепого вида, с капающей из пасти слюной, это больше в духе Анни Леонхарт. — Голубя. Армин красноречиво вытаращился. Анни поправилась: — Вернее, голубку. Деда разбил радикулит, четвертый день из дома не выходит, когда выйдет, неизвестно, а прием назначен. Пришлось мне. Вообще-то их пара, но голубя не поймала, шустрый. Главное, уговорить теперь врача, чтобы деду не сказал, что голубей была одна штука. Какая разница, они у него никогда не болеют, но он же на них помешан, таскает сюда каждые полгода. Дед Анни по матери, отставной армейский генерал Дариус Закклей, был Армину знаком ещё с тех пор, когда в старших классах школы они с Анни иногда готовили вместе доклады. Импозантный пожилой мужчина, тогда он ещё был генералом действующим и нередко появлялся дома в форме. Выйдя в отставку, он не стал просиживать всё время за компьютером или играть в гольф и не завел яхту или что-то в этом роде, а обзавелся тем, о чем мечтал с юности — голубятней. Армин слышал от Эрена, который в основном и поддерживал отношения с бывшими одноклассниками, что в этой голубятне можно найти экземпляры подороже племенных лошадей. Армин такое увлечение считал занятным, но не более, он слабо понимал привязанность к птицам до тех пор, пока спонтанно не купил себе умнейшего в мире какаду. — Вот она, дедова любимица, он вообще в этой паре души не чает. Только теперь Армин увидел вторую кушетку, она стояла в небольшой нише и оттого не бросалась в глаза. Анни взяла стоящую там небольшую металлическую клетку и поставила на стол, у клетки Эрвина. Армин восхищенно ахнул: — Какая красавица! — Эта порода очень красивая — павлиньи голуби. Название получили из-за хвоста. Эта у деда самая лучшая, смотри, как перья стоят, не у всех так красиво получается. Анни, хоть и старалась казаться отрешенно-скептичной, не могла скрыть некоей гордости за обладание таким чудом, пусть даже только и была близкой родственницей настоящего хозяина. Армин покачал головой: — Действительно, похож на павлиний, только белый. Голубка была белоснежной, с изящно посаженой головкой, круто выгнутой спинкой, белыми мохнатыми сапожками на розоватых лапках. — Её зовут Мари, а голубя, которого я не поймала, Нил, он такой же, но крупнее и черный. Очень красивая пара, у деда постоянно выпрашивают их для фотосессий, но дает только проверенным фотографам, они ему действительно очень дороги. Армин рассеянно кивнул: — Ещё бы. Эрвин стал вести себя странно. Армин подумал было, что ему стало хуже, но тот, напротив, распрямил гребень, повертел головой, сперва направо, затем налево, так ему лучше было видно, и, цокая когтями по столу, бодро обогнул свою открытую клетку. Мари из своей наблюдала за ним, чуть повернув голову. Эрвин подошел так, чтобы оказаться в поле её зрения. Мари отвернулась, он сделал пару шагов, чтобы снова попасться ей на глаза. Подошел ближе, коснулся клювом железных прутьев. — Эр-р-рвин. Меня зовут Эр-р-рвин. — О, — сказала Анни,— так он у тебя говорит? Знакомство затеял. Жалко, она не болтает. Эрвин, её зовут Мари. Какаду поглядел с благодарностью. — Мар-р-ри, — сказал он, подняв правую лапу, когти сомкнулись на пруте, щелкнули. — Мар-р-ри. Я — Эр-р-рвин. Голубка, не теряя плавного изгиба спины, сильнее раскрыла хвост, он раскрылся белоснежным диковинным веером, и Эрвин задохнулся от восторга, отступил на шаг и снова пошел в наступление. — Мар-р-ри. Мари, что естественно, молчала, только отводила мерцающий взгляд, склоняя аккуратную головку. А Эрвин всё выше поднимал гребень, яркие перья на верхушке переливались в белом электрическом свете. — Кр-р-расота, Мар-р-ри! Кр-р-расота. Сердце его, казалось, вот-вот выпрыгнет прямо на смотровой стол, под ноги этой холодной белоснежной даме. — Бедный, — сказала вдруг Анни сочувственно. — У неё уже есть партнер, голуби создают пару на всю жизнь. А если бы и не было, как это у них получилось бы? Армин пожал плечом. Он впервые видел Эрвина таким: восхищенным, взбудораженным, в мгновение влюбленным. Эрвин притиснулся клювом вплотную, взялся за задвижку. — Эй, — сказала Анни, — куда? Армин понял, что необходимо вмешаться. — Прости приятель, но вот этого нельзя. Он протянул руку и двумя пальцами коснулся верха его крыла, так, как тронул бы за плечо друга. Эрвин оглянулся через это плечо, в глазах его, сквозь восторженное восхищение, плескалась боль. Моблит вытер руки, взял крошечный фонарик, заглянул Эрвину в клюв. — Так чем кормил? — спросил у Армина с улыбкой. — Говорю же, ничем, я только утром… — Открой рот. — Что? Моблит взял его теплой и сильной рукой за челюсть. — Открой рот. Что, у врача ни разу не был? Армин, ещё до того, как успел возмутиться, послушался. Моблит хмыкнул. — А сам что ел? — Да как обычно. — То есть фиолетовый язык - это для тебя норма? И Армин хлопнул себя ладонью по лбу. Господи, каким надо было быть идиотом! А всё Эрен со своими конфетами, ест что попало, потом его угощает, и не всегда откажешься. — Друг вчера отсыпал драже. Яркие, в оболочке. Я несколько штук не доел, бросил вечером в вазу с леденцами. — Ну вот и разобрались, — Моблит на всякий случай прошелся пальцами по попугаячьим бокам, развернул крылья. — А в остальном у тебя прекрасный питомец, здоровый и умный, себе бы забрал. Армин с радостным облегчением благодарно улыбнулся шутке. На выходе они опять столкнулись с Анни, та стояла на крыльце, держа клетку в руках. — Такси приедет через минуту, — сказала она и добавила невпопад. — У меня старый номер телефона, я не меняла. Армин, поудобнее перехватив клетку, вежливо кивнул. — Я тоже. Эрвину было совершенно не до вежливости, он опустил гребень, сложил крылья и, понуро глядя вперед, на белоснежные перья роскошного хвоста и изящную грудку, тихо пророкотал: — Мар-р-ри. Моблит Бернер обернулся на щелчок вскипевшего чайника и, опустив жалюзи, отошел от окна. Моблит Бернер любил свою работу и своих пациентов, может быть потому, что они зачастую были искреннее людей.