Понемногу вглубь

Четвертый день! Он в который раз поймал себя на том, что чересчур сжимает челюсти. Зубы уже ныли, а злость все не отпускала. В понедельник Ханамия, твердо уверенный, что Киеши примчится окрыленным, был озабочен тем, что бы сказать, чтоб испортить настроение ему и поднять – себе, и в конце концов решил вести себя как обычно, возможно, чуть более доброжелательно и отстраненно. Будто ничего особенного не случилось, не хотелось, чтобы Киеши догадался, как сильно влиял на него, как глубоко забрался. Выйдя из лав-отеля, Ханамия шел, не разбирая дороги, домой добрался промокшим и продрогшим, дважды обжегся чаем, уронил телефон, положив мимо стола, потому что был слишком занят, пытаясь вновь почувствовать ненависть или презрение. Теперь-то он понял, из-за чего все носились с этими определениями «просто секс» и «не просто секс». Простого там не оказалось ничего. Он путался в ощущениях, одновременно чувствуя удовлетворение и растерянность, и гнал от себя глупое желание скорее увидеть Киеши и считать мельчайшие изменения в его поведении. Ведь не может быть, чтоб его одного так переехало… И он хотел повторить, отчаянно хотел! И даже не для того, чтобы проанализировать, сильно ли будут отличаться впечатления, если бы!.. Ему не хватило. В висках билось недосказанное «я хочу еще», пугающе похожее на «я хочу большего». Он отключился на час с небольшим, а потом провалялся без сна до рассвета, но не чувствовал особой усталости, только раздражение. За обедом стащил у задремавшего Сето банку кофе, хотя тот все равно заметил, еще и стал выговаривать, что мелкое воровство разрушает их стиль: то ли всерьез, то ли решил позанудствовать, Ханамия не стал разбираться. Он до мурашек хотел увидеть Киеши… ну да, чтобы притвориться незаинтересованным. А тот не пришел. И во вторник, и в среду. Ничего не объясняя, и Изуки в эти дни тоже не появлялся. Ханамия еще не настолько низко пал, чтобы звонить самому, а аккуратный допрос Ямазаки ни к чему не привел. К Харе он даже подходить не стал, того бы точно насторожили подобные расспрашивания. Пусть катится ко всем чертям! В четверг даже шоколад, всегда прояснявший голову, уже не помогал. Он едва не огрызнулся на безобидный вопрос матери, чудом сдержался, но та все равно заметила его состояние, и от молчаливого осуждения он еще больше взбесился. Она часто повторяла, как важно держать себя в руках, что импульсивность – верная дорога к проигрышу, учила его выжидать, сохраняя ясность мышления, и обычно ему легко удавалось держать себя в руках, но стоило появиться Киеши… …Стоило тому действительно появиться на площадке, и сердце прыгнуло в горло. Ханамия был готов, ждал его появления каждый день, но, судя по удивленным взглядам команды, лицо не удержал все равно. Те заоглядывались. Киеши улыбался и отвечал на приветствия, но смотрел только на него, молчавшего, и так целенаправленно шел навстречу, что Ханамия едва не попятился. Уклониться удалось в последний момент, чужая ладонь едва скользнула по плечу, но от прикосновения он вздрогнул всем телом и вцепился в мяч. − Привет, − сказал Киеши ласково и так, мать его, интимно, что все внутри свело от возбуждения и страха. Ханамия, как мог безразлично, кивнул и отвернулся, хотя хотелось запустить мячом ему в лицо и стереть эту чертову понимающую улыбку. Кончики пальцев уже болели, но он не мог себе позволить даже такой малости, находясь под прицелом двух внимательных взглядов. Два остальных придурка уже вернулись к спору о новой закусочной. Фурухаши вскоре тоже отвлекся, стал поправлять кроссовок, но Сето смотрел в упор, и Ханамии это совершенно не нравилось. − Кентаро, Фурухаши с тобой и Киеши против нас троих. Играем! Остаток тренировки показался очень долгим. Приходилось одновременно учитывать слишком много факторов, чтобы отвести от себя подозрения, а под конец он понял, что еще и пытается удержать Хару с Ямазаки, чтобы те не фолили на Киеши, ведь тот не успел размяться. В результате Ханамия, разозлившись, сам двинул ему локтем в солнечное сплетение, и они проиграли, потому что Киеши забросил оба штрафных. Расстроенный Ямазаки успел только вякнуть разок, и Ханамия стал его отчитывать настолько яростно, что по приходу в раздевалку тот кинулся в душ, даже не сняв кроссовки. Он сел на скамейку, пряча лицо в ладонях и стараясь успокоиться, и поднял голову только тогда, когда его окликнул Киеши. − Макото… И снова эта проклятая нежность! От нее хотелось убивать. Он подскочил, целясь в лицо, но от первого удара Киеши увернулся, а второй перехватил, отчаянно зашептав: − Прости меня, прости, пожалуйста, я тоже хотел тебя увидеть, но правда не мог прийти! Макото, я так сильно по тебе соскучился… Он потянулся ближе, продолжая держать за руку, но Ханамия отступил на шаг. Его трясло от судорожных попыток обуздать бешенство, подпитавшееся еще и тем, что Киеши так легко считал причины его состояния. Раньше в такие моменты он просто отпускал себя, какой-то внутренней частью отстраненно наблюдая, как разваливается самоконтроль. Он никому не признавался, как сильно любил это чувство разрушительной свободы и не отказался бы от него, даже зная, что последствия могут быть катастрофическими. Но с минуты на минуту мог вернуться Хара, оставленный собирать инвентарь, и сейчас он просто не мог себе позволить разораться, как бы ни хотелось. Киеши держал его за плечи с этим своим фирменным щенячьим взглядом, всем видом выражая вину и покорность. Глубоко вздохнув, Ханамия прикрыл глаза. Внутренняя дрожь наконец-то начала отпускать, и он снова мог рассуждать здраво. В последнее время так часто приходилось переламывать себя! Пора было признать, что Имаеши до Киеши было далеко. Тот снова попытался поцеловать, но Ханамия дернулся назад, сузив глаза: − Ты в своем уме?! Мы в открытой раздевалке, мои через стенку в душе, − зашипел он. Надо было хотя бы попытаться выдать все так, будто он разозлился из-за другого. – Ты что, хочешь меня каминаутнуть перед всей командой?! Что за хрень ты устроил на площадке? Киеши понурился. − Извини меня, − тихо сказал он, пряча глаза. – Я действительно будто с ума сошел от радости, когда тебя увидел. Не хотел распускать руки, но, когда ты так близко, я еле могу сдерживаться. Я очень сильно скучал, не сердись. Настал черед Ханамии отводить взгляд. Значит, не показалось, и те скользящие прикосновения в игре не были случайными, а он списал все на разыгравшееся воображение. Стало немного легче. − Я круглыми сутками только о тебе и думал, никак не мог выкинуть из головы. Так хотелось тебя обнять… − тоскливо протянул Киеши, и Ханамия фыркнул, не в состоянии сдержать веселье. − Просто обнять, а? – Он усмехнулся, подначивая: − Какие у тебя невинные фантазии. И примитивные. Часами мечтать об обнимашках? Даже не знаю, что сказать… Это так жалко. Киеши ничего не ответил, только губы чуть дрогнули, но даже от этого намека на движение захлестнуло воспоминаниями. Перед кем он пытался притворяться? Киеши с удовольствием играл роль недотепы, но он не был дураком, он должен был заметить, что тогда творилось с самим Ханамией, что тогда творилось с ними обоими. И даже сейчас ему хотелось податься навстречу, сократить это шаговое расстояние между ними до нуля, вжаться в горячее тело, стащить с него шорты… Он знал, что не сделает этого, но сила желания и предательски закрадывающиеся мысли «что такого, даже если и увидят?» раздражали. В Кирисаки Дайичи он не мог позволить себе подобной слабости. А сопротивляться было все труднее. Киеши словно гипнотизировал его потемневшим взглядом, поднимавшимся румянцем, едва заметными ласкающими движениями рук, так и продолжавших удерживать его за плечи. − Не думаю, что мои фантазии тебе понравятся, − наконец выдохнул он, и Ханамию прошило горячей дрожью, когда он прошептал в ответ одними губами: − Рискни. Киеши, заломив брови в какой-то болезненной гримасе, оглянулся на скамейку. Они стояли в небольшой нише за шкафчиками, но душевая открывалась прямо напротив них, да и Харе будет достаточно сделать пару шагов в раздевалку, чтобы их увидеть. − Я услышу, − сказал Ханамия, с ужасом понимая, на что подбивает, но ему нужно было узнать… − Хара идиот, он ничего не поймет. − А если я хочу, чтобы он понял? – негромко спросил Киеши, и внутри екнуло. – Чтобы они все поняли, все твои… − хватка на плечах стала крепче. – Хоть ты и не хочешь, чтоб они узнали. О нас. О тебе и обо мне. Ты боишься, что нас увидят, а я бы этого хотел. Прямо здесь тебя нагнул бы, − тихо и пугающе ласково сказал он. – Чтобы у тебя скамейка между ногами была, и ты их свести не мог, даже если бы попытался. Я бы держал тебя, но тебе все равно пришлось бы опереться на руки, пока я в тебе, а твои друзья моются за стенкой. И ты бы пытался быть очень-очень тихим, чтобы никто ничего не услышал, но, может быть, тебе было бы слишком хорошо, чтобы молчать? Если ты будешь чувствовать меня так глубоко внутри, сможешь ли ты сдержаться, Макото? Или тебе будет все равно, застукают нас или нет, ведь они не станут вмешиваться, твоя команда так хорошо тебя понимает… Может, они просто закрыли бы дверь, увидев что их капитан занят, и дали бы нам обоим кончить… Долго ли ты продержишься, зная, что они тебя слышат, или ты бы их просто не заметил? Смог бы ты думать о чем-то еще, кроме моего горячего твердого члена? Или тебе было бы плевать, даже если бы они стояли вокруг и смотрели на нас? Ханамии показалось, что произошло какое-то точечное землетрясение, потому что на секунду пол ушел из-под ног, а Киеши даже не покачнулся, продолжая удерживать его. Надо было что-то сказать, сбить его с толку, высмеять, хоть как-то замаскировать свою настоящую реакцию, но слова не шли на ум. В ушах шумело, пока он пытался отойти от шока: ничто не подготовило его к тому, что Киеши, соловьем разливавшийся о жажде взаимности и через слово вставлявший «это только для нас двоих», на деле мечтает выебать его перед всей командой. Когда его резко оттолкнули, он даже не сразу понял, что произошло, и только пару секунд спустя дошло, что в раздевалку зашел Хара. Обычно его раздолбайство раздражало: тяжелый форвард должен был реагировать быстро, а Хара из-за своего пофигизма частенько упускал пас, но в данный момент Ханамия благословлял его привычку считать ворон. Перед глазами мелькнуло полосатое полотенце, и за Киеши захлопнулась дверь душевой – вот уж кого было не упрекнуть в скорости реакций. − Ты чоу, кэп, все еще бесишься, что проиграл ему? – прочавкал Хара. Ханамия обернулся, и хватило одного взгляда, чтобы тот отступил, в защитном жесте поднимая руку: − Я понял, п-понял, только успокойся. Он попятился, с грохотом врезался в открытую дверцу шкафчика и подавился жвачкой, что дало время содрать кроссовки, схватить полотенце и сбежать в душевую. Ханамия залетел в свою кабинку, в одно движение захлопывая и запирая дверцу, и только тогда выдохнул, сжав член сквозь шорты. Встало крепко, но пытавшийся прокашляться Хара это вряд ли заметил, что утешало только отчасти. Если б рядом стоял Киеши, Ханамия бы точно от души ему врезал по больному колену, ни мгновения не колебался бы. Но Киеши был в самой дальней кабинке, и до него было не добраться. Небось радовался, что удалось так просто выбить из колеи. Хотя злорадствующим он не выглядел, когда нашептывал все это… скорее, возбужденным до предела? И, получается, сейчас он там дрочит, представляя… Да, теперь Ханамия прекрасно знал, о чем в такие моменты может думать Киеши. Член под рукой дернулся, и Ханамии стало не по себе. Теперь его заводит такое?! Как его трахают, распялив над скамейкой? Как во сне, он протянул руку, включая душ, стащил майку, а потом шорты вместе с трусами, и, зажмурившись, шагнул под воду, обхватывая член. Как бы это было? Наверное, деревянные края врезались бы в икры, и мышцы тянуло бы от желания свести ноги. Удержался бы он на одних руках? Или ноги разъезжались бы от неудобной позы и сильных толчков? А Киеши, как бы он держал его? За бедра, натягивая сильнее? Или под живот для устойчивости, второй рукой лаская член? Киеши точно сначала позаботился бы о нем, дал бы ему кончить первому. Дрожа, Ханамия подавил стон. На что вообще похоже ощущение, когда тебя трахают? Киеши вроде понравилось… Оргазм накрыл неожиданно, оставив его озадаченным. Ханамия прислонился к стенке, закрыв глаза, пережидая краткую истому, а потом решительно выкинул из головы все странные мысли. Это ничего не значило. Случалось дрочить и на более дикие фантазии, которые он не собирался воплощать в реальности. Он вымыл голову и устроил себе двухминутный контрастный душ, по максимуму выкручивая температуру то в одну, то в другую сторону. Все ненужные ощущения схлынули бесследно. Киеши может воображать что угодно, он никогда этого не получит. Полностью поглощенный новообретенным безразличием, он распахнул дверцу и уперся взглядом в широкую загорелую грудь. Киеши поддразнивающе улыбался, как будто был в курсе его внутреннего монолога и собирался объяснять, где он просчитался. Ханамия оглянулся по сторонам, но в душевой больше никого не было, и только в одной кабинке шумела вода. − Все остальные ушли в раздевалку, − заговорщическим шепотом сказал Киеши. Ханамия кивнул на занятую кабинку: − А Хару ты уже за человека не считаешь? − Хара-Хара… вечно этот Хара, − пробормотал Киеши, подступая ближе. – Мы его услышим, − пообещал он, и неозвученные возражения, что до этого едва не «услышали» их, потонули в поцелуе. Ханамия оперся на стенку, отвечая. Кожа Киеши была влажной и прохладной, но быстро нагревалась там, где они касались друг друга. Киеши целомудренно обнял его за талию, словно у них в запасе была куча времени, но в этот раз Ханамия не дал себя одурманить. Сунув руку под полотенце, он нащупал мягкий член, и Киеши удивленно выдохнул, должно быть, вообразив, что у него совсем отказали тормоза. Но Ханамия провел пару раз вверх-вниз по стволу, не прекращая поцелуя, а потом отстранился, как бы невзначай потянув за собой полотенце. Киеши успел ухватить его в последний момент, иначе остался бы голым. Он дернул на себя, но Киеши не отпустил. − У меня все равно форма в кабинке, − сказал он, и сразу стало скучно играть в перетягивание махрового каната. Он повернулся к выходу. – Подожди… Макото… − Что еще? – огрызнулся Ханамия. Несмотря на то, что он кончил несколько минут назад, возбуждение возвращалось, а ему не улыбалось одеваться, пытаясь скрыть эрекцию. И он совсем не был уверен, что сможет сопротивляться, если Киеши снова полезет с поцелуями. − Пойдем в отель? − Ты же вроде сбросил напряжение, − ухмыльнулся он, кивая на кое-как прикрытый скомканным полотенцем пах. − А ты? – склонил голову Киеши. Отрицать было бесполезно, его явно видели насквозь, поэтому он проигнорировал вопрос. – Я столько тебя не видел, так соскучился, − беспомощно прошептал Киеши. – Мне мало. Пойдем, а? Пожалуйста. Я не знаю, когда снова смогу прийти. Еще четыре дня ожидания?! Это испугало едва ли не больше, чем все произошедшее до этого, и решило дело. − Ну, раз ты так мило просишь, − как мог безразлично пожал плечами Ханамия и вышел в раздевалку к жалобам Ямазаки на свежеотмытые шкафчики и вторящему ему ворчанью Сето, который собирался продать на Таобао дверку своего. Ему тоже было мало. Только в этот раз он не собирался поддаваться на уловки Киеши и забивать себе голову всяким романтическим бредом. Это было и останется просто сексом, большего он не допустит.