— Элвис! — упрямо продолжала я.
— Нет, — отозвался рыжий, а на его лице уже начало появляться выражение крайней раздражённости.
— Дилан?
— Нет.
— Рафаэль? — я сидела на кресле, закинув ноги на подлокотник. — Хотя фамилия у тебя какая-то польская, может Амброзий?
На второй день прибывания в качестве пленницы, после приличного завтрака, этот Валеска уже не казался мне каким-то уж очень страшным. То есть, я всё ещё считала его психом и абсолютно больным маньяком-идиотом, но по крайней мере, я могла найти в себе силы спокойно говорить с ним, а не вжиматься в стену и сидеть в углу, разыгрывая сцены из «Заложницы». Тем более, что Нисона рядом не наблюдалось.
Так что, страдая от невыносимой скуки, которой тут был пропитан буквально каждый сантиметр, я принялась налаживать доверительные (если так вообще можно выразиться) отношения с собственными похитителями. Что в моём случае значит: «Донимать рыжего дьявола, пытаясь угадать его второе имя». В тайне я надеялась, что ему это надоест настолько, что он либо расскажет мне всё-таки своё имя, а там, может, и ещё что-нибудь или найдет для меня развлечение. Как видите, оптимизма я не теряла. Очевидно, учитывая, что меня не держали в подвале, приковав в стене.
— А что, тебе пойдёт, — продолжала я, пристально глядя, как рыжий теряет всякое удовольствие от лежания на диване и перебирания старых книг из-за моего бесконечного трёпа. — Только не представляйся полностью, а то звучит, будто ты проклинаешь собеседника. А может, Перси?
— А может, леди Гордон наконец соизволит заткнуть свой рот? — он поднял глаза и бросил на меня ну очень красноречивый взгляд, с нотками ярости.
— Во-первых, я Эванс, — я дождалась, пока он вернётся к книгам и показала язык. — Во-вторых, мне скучно.
Тон у меня стал, как у первоклассного нытика. Видимо, это была последняя капля, потому что Валеска ни с того ни с сего захлопнул книгу, и сделал он это так резко и громко, что я невольно вздрогнула и вжалась в кресло. После странного акта нагнетания обстановки, он медленно-медленно повернул голову в мою сторону, как машина, и вдруг растянул губы в улыбке. Вот только она была принуждённой и пугающей, будто кто-то натягивает щёки трупа, придавая лицу выражение зловещей насмешки. Я с трудом сглотнула.
— Скучно? Что ж, как тебе такое развлеченице? — парень отложил книгу и поднялся. Все его движения были неспешными и создающими искусственное напряжение. Взгляд скользнул по предметам, которые встречались на пути от дивана до кресла, и в конце концов остановился на ноже, что остался вместе с тарелкой и другими приборами от моего завтрака. — Поглядим, насколько малышка Кимми может совладать со своими трясущимися руками.
С этими словами он коснулся ножа, тот едва звякнул. Я заставляла себя дышать ровно. Когда Джером уже приблизился вплотную к креслу, так что я могла только смотреть снизу вверх, на его невыносимо высокую фигуру, я едва слышно пролепетала:
— Я передумала играть. Это была неудачная… неудачная идея.
— О нет, никто так не делает.
Он нагнулся слишком резко, так что я не успела сообразить и увернуться. Рука рыжего уже сжала мою ладонь, мгновенно прижимая её к поверхности журнального столика из цельного массива красного дерева. Всё произошло так быстро, что я даже испугаться как следует не успела. Просто услышала глухой звук, а через секунду лезвие ножа уже торчало из столешницы между моими растопыренными указательным и средним пальцами. Валеска выдернул его и снова сделал тоже самое, но с теперь между средним и безымянным. Он повторил это дважды, пока я едва дышала от скорости, с которой блестящий нож вонзался в крошечное пространство между моими неизменно дрожащими руками. Я даже не могла убрать руку. Во-первых, он держал её мертвой хваткой. А во-вторых, я боялась, что он не остановится, и двинь я сейчас хоть пальцем, лезвие войдёт как раз в этот палец.
И только когда лезвие остановилось между указательным и средним, рыжий наконец выпустил рукоять и поднял на меня насмешливо-уничтожающий взгляд. В этот момент было что-то дикое в его глазах. Думаю, именно так выглядит безумие. Оно сочится, как туман из глаз обладателя. А мне вдруг так захотелось, чтобы и он тоже испугался. Как я, а может сильнее.
— Моя очередь, — ценой огромных усилий я заставила себя держаться стойко и сказать это хоть с каким-то спокойствием.
Каково было моё удивление, когда Джером только пожал плечами и, присаживаясь прямо на пол, положил на столешницу руку. Точно псих. Он же видел, как я промазала, когда выстрелила в Гринвуда, значит, должен знать, что ручки у меня кривенькие. Не то чтобы мне было жаль этого ублюдка, но я была так воспитана (как и все цивилизованные адекватные люди), что мысль о том, чтобы воткнуть случайно в руку человека лезвие первое время заставляла меня морщиться.
— Тем временем смеркалось, — парень изобразил скуку на своём и без того клоунском лице.
— Не боишься, что я не попаду? — холодным голосом поинтересовалась я, начиная получать удовольствие от фактора случайности.
Я уже не видела, куда вонзаю нож, могла только слышать, по звуку страдающей столешницы. Не видела, потому что пыталась выдержать зрительный контакт Валески. Он бы понял насколько я боюсь, если бы я только отвела взгляд и всё было бы кончено. Я надеялась, что он отвернётся первым, но этот сучонок словно испытывал меня.
— Куда-нибудь всё равно попадёшь.
А вот верное ли это будет место. И не стошнит ли тебя потом на паркет нашего благодетеля, неженка.
— Думаешь, я побоюсь ранить тебя? — я начала злиться, уже теряя контроль над тем, что делала с ножом.
— Вся твоя «сила» здесь, — он постучал указательным пальцем по виску. — И всё, что ты можешь — трепаться. Бравада и улыбочки, сворованные у Джеки Кеннеди. Как много людей поведётся на это, как думаешь?
— Ты не знаешь, на что я способна.
— Так покажи, — он сверкнул глазами. — Удиви меня, малышка Кимми.
— Прекрати звать меня так!
В этот последний момент я не контролировала себя. Только почувствовала, как отрываю лезвие от столешницы, но направляю его не в промежуток между пальцами, а ровно в то место, где начинаются фаланги. Раздаётся глухой звук, но рыжий по-прежнему недвижим, только злорадное выражение его лица меняется на какое-то желчное, будто он пытается сказать мне, насколько жалки мои попытки и одновременно похвалить за старания.
Я наконец отвожу взгляд, делаю это первой, опуская глаза на место, где торчит нож. Пальцы Джерома сжаты в кулак, а лезвие практически вплотную прижимается к ним. На костяшке безымянного пальца красуется порез, из которого уже сочится кровь. Парень убирает руку, разглядывая ранку, а после вдруг подносит ладонь к лицу и, касаясь языком костяшек, слизывает кровь с собственной руки. Я понимаю, что не могу пошевелиться.
— Плохая попытка, — тихо произносит он.
Я выпускаю лезвие.
— А может такой говнюк, как ты заслуживает больше, чем просто нож в ладонь.
— А как же «Есть настоящие моральные уроды, а есть те, кто просто запутался»? — парировал Валеска, отвечая моими же словами. Отвратная издевательская усмешка не сходила с его лица.
Он поднимается с пола, а следом и я, пытаясь не рухнуть при попытке встать с кресла. Это была наша первая попытка заставить друг друга дойти до крайности. Он раздражал меня своей показушностью и беззаботностью после всего того, что произошло и произойдёт. Да и мне нужно было хоть как-то развеять напряжение для отвода глаз. Я не знала, сработает ли это, но отлично понимала, что ему просто нравится кого-то мучить. И может быть, если мне повезёт, пока он будет занят попытками измучить меня, я смогу докопаться до чего-нибудь полезного.
Так прошла вся неделя. Он придумывал всё более и более изощрённые способы «заглянуть за грань», проверить меня, а я соглашалась ради возможности разболтать его (что, кстати, почти не срабатывало) и потому что после его очереди следовала моя. Это было наверное единственное правило у такого психа. В среду он заявил, что ему ни с того ни с сего нужно практиковаться в метании ножей. Несмотря на то, что сначала я балансировала со стаканом на голове, который Валеска пытался сбить, потом ножи оказались в моих руках.
— А ты не боишься, что я промахнусь нарочно, чтобы убить тебя и сбежать? — поинтересовалась я однажды, но вместо ответа получила только дикий хохот. Как всегда.
Но самое странное заключалось не в том, что я соглашалась и даже не в том, что перестала бояться. А в том, что стала получать от этого удовольствие. Во-первых, возможность страдания рыжего, даже крошечная, воодушевляла меня. Я всё ещё тихо ненавидела его за комиссара и за участок. И, думаю, всегда буду. А во-вторых, в этом чувстве что-то было. Тебя начинает трясти, сердце бьётся быстрее, имитируя барабанный бой в похоронном марше, скорее всего. Это было похоже на тонкую досочку протянутую над пропастью. Я стояла у самого её начала каждый раз. Стояла и думала, как далеко я смогу зайти сегодня.
***
Я, конечно, знаю, что они абсолютно больные сволочи, но что настолько, чтобы запереть дверь на ночь в комнате, где я спала — это уже перебор.
— Эй! Откройте дверь! Быстреееееей! — надрываясь, тарабанила в дверь я.
В конце концов, под дверью загорелась полоска света, а после раздались тяжёлые шаги. Это был Хелзингер, я тут уже научилась различать их. Тем более, контактировала я только с ним и с Валеской. Замок дважды щёлкнул перед тем, как дверь распахнулась. Я собиралась выскочить тут же, но налетела на скалу по имени Аарон.
— Что? — ну очень красноречиво поинтересовался псих, закрывая собой весь дверной проём. Его лицо оставалось всё таким же непроницаемым, как и прежде.
— У вас вообще есть понятие о естественных потребностях?
— Что? — снова переспросил он.
— Я хочу в туалет, дубина!
Он отступил на шаг, открывая мне дорогу, и я, шлёпая босыми ногами по паркету, понеслась в конец коридора. Там же, кстати, была дверь наружу, судя по всему. Но, как минимум, мне было не до того, а как максимум, она была заперта, да и этот «глазастый» наблюдал за мной так же пристально, как и всегда.
Однако, когда я вышла, его не оказалось на месте. Дверь в мою комнату была по прежнему открыта, но Хелзингер куда-то испарился. Не особо переживая по этому поводу, я зашагала назад, уже ощущая, что сон возвращается. Но вся эта сонливость и желание коснутся щекой подушки вдруг испарились, как будто их и не было, когда, проходя мимо столовой, я заметила что там горит свет. Чей-то совсем тихий голос доносился изнутри. Не справившись с обычным любопытством, я убедилась, что Хелзингера не видно, и заглянула в крохотную щель приоткрытой двери.
Голос принадлежал явно не Джерому. Я бы узнала его вечно сменяющиеся интонации, здесь же тон был более размеренным, низким, но в то же время в нём слышались нотки ярости и железной уверенности.
— Они растоптали нас. Заставили бежать, отобрав всё. Теперь я сделаю то же самое. Совсем скоро, Барбара, этот город постигнет такая участь, что казни египетские покажутся им рождественскими каникулами.
БАРБАРА? Она здесь?! Чёрт возьми…
— До Джима не дойдёт с первого раза. Он непробиваемый.
— Даже самые непробиваемые вещи можно согнуть. Поверь мне, смерть девчонки пошатнёт его уверенность. Дальше — больше.
Я видела только длинную тень на полу от обладателя голоса, падающую на столешницу и стулья. Раздались шаги, я тут же отпрянула, успев только заметить, что чья-то рука коснулась спинки стула, но разглядеть, кому она принадлежит уже не представлялось возможным.
— Эй! — голос Хелзингера, вышедшего из моей спальни, прозвучал так чётко и неожиданно, что я едва не взвизгнула, но во время зажала себе рот.
После этого, шарахнулась от двери, молясь, чтобы люди в комнате ничего не заподозрили. До кровати я добежала без остановок, а потом тут же нырнула под одеяло и зажмурила глаза. Я делала так в детстве, когда думала, что из ванной за мной могут гнаться монстры. Вот только от этих монстров меня не спасёт одеяло. Потому что они собираются убить меня.
***
Ничего на этом корабле не раздражало меня так, как музыка. Какая-то повторяющаяся раз за разом навязчивая мелодия. Если бы можно было наложить на неё слова и пустить в рекламном ролике — это была бы самая ужасная реклама.
Людей на лайнере было не очень много, шум от их голосов не мог заглушить мелодии. Я впилась в перила у края палубы, снова и снова обводя колоритную компанию на корабле взглядом. У меня уже начало зарождаться неприятное чувство, что я не в своей тарелке. Они все были наряжены покруче, чем рождественское дерево двадцать пятого числа, и я мысленно представляла над головой каждого ярлычки, как на подарках.
«Дорогая машина, но страшная жена. Костюм за две тысячи долларов, мать его» — мужчина, выглядевший лет на пятьдесят, что уже десять минут пытался добиться внимания блондинки.
«Ожерелье ярче, чем вся моя жизнь. А в голове опилки, судя по выражению лица» — как раз та самая блондинка.
«Отец — член сената. Машина, продав которую, можно было бы спонсировать поиски воды не то что на Марсе, а в галактике Андромеды» — брюнет, мажорского вида, справа от блондинки.
Это был единственный способ отвлечься от тех, у кого под костюмом официанта было оружие. Но страшнее, что из всех гостей об этом знала только я. «Будь хорошей девочкой и может половина из них уйдёт отсюда на своих ногах» — вот, что мне бросил этот рыжий мудак, перед тем, как высадить у пристани и сунуть в руки билет. Всё, что мне удалось разузнать за то время, пока мы с Валеской отравляли будни друг друга, так это то, что они собрались «повеселиться и повеселить народ», и мой дядя непременно должен принять в этом участие. Вот только никто не счёл нужным сказать, уйду ли отсюда я целая и невредимая или они действительно собрались…
Мы давно отплыли от берега, и корабль медленно скользил по течению реки, по самой её середине. Я в очередной раз обвела глазами присутствующих, замечая охрану по периметру. Наверное, на случай если кто-то напьётся и решит искупаться.
— Странная атмосфера, верно?
Голос со спины раздался довольно неожиданно, я резко обернулась, встречаясь глазами с каким-то мужчиной. И мгновенно вспомнила, где видела его лицо. Мой первый день в Готэме, приём в честь отставки комиссара. Это был Галаван. С чего ради такой известный человек решил почтить своим вниманием именно меня, я не знаю.
— Никто не жалуется. Не исключено, что они ещё до приёма успели выпить, а через бокал шампанского любая атмосфера — шикарна, — довольно открыто отозвалась я.
Никакой скованности, которая обычно охватывает людей рядом с теми, кто может росчерком подписи на чеке купить всё это место, я не чувствовала. Может потому что моя голова была забита немного другим.
Моей смертью, например.
— Да уж, это вполне возможно, — мягко улыбнулся Галаван. — Я вижу, вы не особо удивлены разговором.
— Не переживайте, я знаю, кто вы, мистер Галаван. Мне только не совсем понятно, почему вы говорите именно со мной.
— Если бы вы любили этот город, как я, то поняли бы.
Ага, ну конечно. Какой больной вообще будет любить такой город, как Готэм? У меня появилось стоическое желание что-то сделать. Они попытаются покончить со мной на глазах у моего дяди, но для этого полиция сначала должна быть здесь. Скорее всего, будет избран самый простой путь — захват заложников. Я пробежала взглядом по обстановке, замечая какое-то движение у микрофона на капитанском мостике.
— Мистер Галаван, мне нужно кое о чём вас предупредить…
Я обернулась по сторонам, убеждаясь, что лишние уши не услышат этого признания. Уже открыла рот, даже набрала побольше воздуха, но не успела, ибо с другой стороны к Галавану приблизился какой-то низкорослый мужчина и объявил, что «господин мэр скоро будет говорить речь» и им пора идти. Галаван же бегло глянул на часы на запястье и кивнул.
— Простите, нужно идти, — обратился он ко мне, после чего кивнул в сторону мостика. — Не желаете послушать?
— Нет, спасибо. Меня это не вдохновляет, — безучастно пожала плечами я.
— Что ж, тогда хорошего вечера, — с этими словами он удалился, вскоре затерявшись в толпе.
Чёрт. Возможно, это был последний шанс. Я ведь почти рассказала ему. Могу только представлять, насколько бы «расстроился» рыжий, узнав, что я завалила весь их план. Но, с другой стороны, если они всё равно хотят убить меня, что мне терять? А так, есть шанс спасти хоть чью-то жизнь. Один раз я уже прошляпила такой шанс. Больше попыток нет.
