Беззвёздная дорога

Фингон очнулся — и тут же плотно зажмурил глаза, потому что в них светило что-то слишком яркое. Он чувствовал, будто весь закоченел, а на ногах у него лежало что-то тяжёлое. Дурной сон и ужасное пробуждение — подумал он: и какой же странный сон ему приснился! Затем он вспомнил о тёмных вратах. Он тут же распахнул глаза. Он лежал на покрове из трав под сенью рощи на Лореллине — острове Эстэ. То невероятно яркое нечто, что светило ему в глаза, оказалось Солнцем, и на самом деле его свет туманно просачивался через зелёные листья у него над головой; лишь то тут, то там яркий лучик озарял плавающую в воздухе пыльцу — но для Фингона, глаза которого уже привыкли к тьме за пределами Мира, всё это казалось самым ярким из того, что он когда-либо видел. Как же это необыкновенно, когда есть Солнце! Голова Маэдроса покоилась у Фингона на коленях. Выглядел он так же, как когда в последний раз Фингон смотрел на него по другую сторону врат: тощий, потрёпанный, босой, с седыми прядями в запутанных волосах; старые шрамы были хорошо видны под тряпками, в которые превратилась его одежда. Он свернулся клубочком, став таким маленьким, как только мог, спрятав лицо в сложенных руках. Фингон положил руку ему на плечо, и почувствовал, как тот дрожит. Маэдрос уже проснулся. Но он не двигался. Фингон подумал — нет, только не это! — Маэдрос! — сказал он, и сказал бы больше, но внезапно им овладел какой-то почтительный страх. Он почувствовал, что находится в присутствии одного из Валар, и замолк. Из воздуха и пятен солнечного света соткался мягко сияющий облик. Над ними стояла Эстэ, Целительница, вся облачённая в серое: её редко видели гуляющей днём. — Ты проснулся! — радостно сказала она. Но она внезапно замолкла, увидев, что он не один. Тогда Фингон увидел нечто, что видели лишь очень немногие: одна из Королев Валар глядела на них, вытаращив глаза и в ужасе прикрыв рот рукою. Но Маэдрос всё дрожал и не двигался. Фингон мог чувствовать, как же ему страшно. Он безмолвно взглянул на Эстэ и ещё крепче сжал плечо Маэдроса, пытаясь успокоить его. Суд будет — он это знал; он должен быть. Но теперь?.. Здесь? — О смельчак! — наконец, сказала Эстэ и улыбнулась. — Нечасто совершаются такие деяния. И ты готов защищать его даже от меня? В этом нет нужды. Никто из страдающих не должен меня бояться — хотя меня боятся многие. — Она преклонила колена в траве. — Маэдрос, — сказала она, — подними глаза! Это не так больно, как ты думаешь. Смотри, сын Феанора. Уже утро! Фингон подумал о том, что ему Солнце показалось слишком ярким. Каким же невыносимым должно оно быть для Маэдроса, который пробыл в темноте настолько дольше? Но хотя Эстэ снова нежно обратилась к нему по имени, Маэдрос всё-таки продолжал прятать лицо. Эстэ посмотрела на Фингона. — Скажи же ему! — сказала она. Эстэ принадлежала к тем Валар, в ком доброты было больше, и в её приказах не было страшного величия тех, что давали Власти более великие и суровые, чем она. Но всё-таки это был приказ. Когда она заговорила, Фингон почувствовал, как будто и воздух, и солнечный свет, и зелёная роща — всё заговорило её нежным голосом, и все вместе они сказали, что мир — добр, и может стать ещё лучше, если помочь ему и дать время. — Маэдрос, — ласково сказал он, — она права. Посмотри! Помнишь звёздный фиал — ведь и он оказался не таким страшным, как ты думал. — Он потряс Маэдроса за худое плечо. — Ну давай же! Ты что, собираешься лежать тут вечно?! Если будешь ждать, легче не станет, и, кроме того, мне вообще-то мои ноги ещё могут понадобиться. Ну посмотри же! Маэдрос задрожал. Но Фингон потянулся к его руке, которая была прижата к лицу, и мягко отвёл её, и удержал в своей. Тогда, наконец, Маэдрос поднял голову. Он сделал то же самое, что уже сделал Фингон — тут же зажмурился. Потом он сказал — «О!» — и снова открыл глаза. Он долго и отчаянно моргал и тёр глаза искалеченной правой рукой, а затем стал оглядываться по сторонам. — Как светло! — сказал он. Он смотрел на деревья, пятнистые зелёные тени, лучи света, пронизывавшие лиственный покров. — Не больно, — сказал он и шумно сглотнул. — Тут красиво. — Спасибо тебе, — сказала Эстэ. — Мы стараемся! Взглянув на неё, Маэдрос побледнел. Фингон сжал его руку. — Тебе спасибо, — выговорил тихонько Маэдрос, и Фингон подумал, что он имеет в виду не только эту рощу. Эстэ торжественно склонила голову. Затем она положила свою сияющую руку на лоб Маэдроса. Казалось, её совсем не волновало, какой он потрёпанный и грязный, что он — единственный предмет на её зелёном острове, на который не так уж приятно смотреть. Она ничего не сказала, и на её лице застыло серьёзное выражение. Маэдрос закрыл глаза. Фингон задался вопросом — что же он слышит? Он подумал, что, наверное, никогда не узнает. — Вот! — сказала, наконец, Эстэ, и снова поднялась, и отряхнула свою запачканную травой юбку таким обычным жестом, как будто бы она была обычной эльфийской девушкой. — Вот так уже гораздо лучше — хотя это займёт много времени, и работы будет много. И ты должен будешь поработать гораздо больше, чем я! — Спасибо тебе, — снова сказал Маэдрос. Фингон тихо повторил за ним. Потом он и Маэдрос посмотрели друг на друга, и Фингон увидел нечто, что заставило его душу переполниться радостью. В глазах Маэдроса не осталось ни следа тени — не было и старого алого пламени. Теперь он смотрел на мир глазами одного из синдар или лесных эльфов Средиземья. Может быть, они не были такими яркими, как должны были бы быть у одного из Высших эльфов, рождённого при свете Деревьев — но это было бесконечно лучше, чем могло бы быть. Прошла минута, в течение которой они только смотрели друг на друга; потом Маэдрос изогнул бровь и слегка улыбнулся ему. Фингон улыбнулся в ответ. Потом он посмотрел на Эсте. Она незаметно, заговорщицки кивнула ему. — Я думаю, на Лореллине дольше вам оставаться уже не нужно, — сказала она. — Ни одному из вас! — Понимаю, — сказал Фингон. — Он поднялся и дал Маэдросу руку, чтобы помочь встать на ноги. Встав, Маэдрос слегка покачнулся и не отпустил Фингона, но всё-таки не упал (Фингон этого немного боялся). — А куда мы идём? — сказал он. — Наверное, на Эрессеа, — сказал Фингон. Затем он остановился и вспомнил, насколько же далеко от Лориэна до берега — того самого берега, где им нужно будет попросить у кого-то из тэлери лодку, чтобы отправиться на Одинокий остров — и одна мысль о таком неловком разговоре уже была достаточно пугающей! И как будто это само по себе уже не было достаточно плохо, по дороге им, наверное, встретится множество любопытных зевак. Хотя в садах Лориэна и тихо, они редко бывают пусты, а за их пределами лежали другие, гораздо более населённые области. Неужели Маэдросу придётся вот так и идти всю дорогу — босиком, в обтрёпанной одежде под взглядами всех этих пытливых глаз? Покаянный путь самого Фингона из Мандоса туда, где он должен был преклонить колена перед троном Ольвэ не был и вполовину так труден! — Я не могу! — слабо сказал Маэдрос. Но он посмотрел на Фингона, и в выражении его лица появилось что-то от старого упрямства. Плечи его расправились, челюсть напряглась. — Я должен, — сказал он. — Мы же можем немного подождать, — сказал Фингон. Он умоляюще взглянул на Эстэ. — Ведь можем? Эстэ лишь подняла брови и ничего не ответила. Если они станут ждать, подумал Фингон, легче не станет. Может быть, будет и тяжелее. — Я же сказал, я буду отважным, — сказал Маэдрос. Он перекосился. — Только я не понял, что начать надо будет сразу же. Но легче не станет, Фингон. Ты хотя бы будешь со мной? — Конечно, я буду с тобой! — сказал Фингон. — Тогда нам лучше пойти. Они оба поклонились Эстэ, которая подняла руку в торжественном прощании. Рука об руку они пошли к просвету в деревьях, который вёл их прочь от рощи. Но когда Фингон увидел мельком вдали изгиб белоснежного моста — туда вёл их путь, — Эстэ воскликнула у них за спиной: — Погодите! Фингон и Маэдрос остановились и обернулись. Целительница стояла под деревьями, улыбаясь. Когда они посмотрели на неё, её улыбка перетекла в нежный смех, напоминавший звон текущей воды. — Ну хорошо же! — сказала она. — А почему бы и нет? Но осторожно с моими деревьями! Маэдрос недоуменно посмотрел на Фингона. Фингон покачал головой — он был точно так же ошарашен. И внезапно они услышали дикий, яростный зов у себя над головами. Это был тот же гордый, свирепый зов Орла, который когда-то, давным-давно, дал Фингону повод надеяться — когда ему уже казалось, что надежды нет совсем. Затем послышался звук хлопающих огромных крыльев, и мгновение спустя могучий Орёл прорвался через свод листьев в потоке сверкающих перьев и в вихре зелёных листьев. — Я же говорила — осторожно с моими деревьями! — сказала Эстэ. Орёл сложил крылья. Вид у него был застенчивый — насколько это было вообще возможно для него, такого исполинского повелителя высоких ветров. Затем он склонил голову и один из его блестящих золотых глаз остановился сначала на Фингоне, потом — на Маэдросе. Он ничего не сказал, но было совершенно очевидно, что они должны были сделать. Оба они взобрались на широкую спину Орла. Он был не таким великаном, как Торондор, но всё-таки был во много-много раз больше любой обычной птицы. Точно так же как тогда, давным-давно, Фингон убедился, что Маэдрос сидит перед ним, чтобы он, Фингон, мог за него держаться. — Сейчас уже гораздо меньше вероятности, что я упаду! — сказал Маэдрос через плечо. — Просто порадуй меня, — сказал Фингон. Орёл испустил крик и сделал, казалось бы, невозможный прыжок в воздух. Его крылья широко раскинулись, но на сей раз он не разбросал кругом листья. Он плавно, кругами поднимался над Лориэном, а затем повернул на восток; холодный ветер от быстрого полёта сдувал волосы Фингона с лица. Фингон почувствовал, что на самом деле это огромная радость — быть под Солнцем, лететь на этих широких крыльях, обнимая Маэдроса за талию. А если он закрывал глаза и прижимался лицом к плечу Маэдроса… ну, Маэдрос, уже знал, что он чувствует, а Орёл вряд ли бы рассказал кому-нибудь об этом.

***

*** Орёл перенёс их через землю и море и опустил на вершине низкого холма на восточном берегу Тол Эрессеа. Фингон был очень благодарен ему. В глубине души он ожидал, что их отвезут к самому трону Манвэ и ему прикажут немедленно объясниться, и по выражению лица Маэдроса было очевидно, что тот думал так же. Однако Орёл просто оставил их тут, не говоря ни слова, и опять взлетел. Очень скоро даже для эльфийских глаз он превратился лишь в тёмную точку в светлом небе. Фингон оглянулся в лёгком недоумении. Никого не было видно. Прошло несколько мгновений, прежде, чем он осознал, где находится. Но вот — ряд мощных елей, которые эльфы посадили для защиты от ветра; теперь они уже выросли высокими и мощными; и здесь была белая каменная тропка, которая вилась вниз, к прибрежной дороге; а вот и ворота сада. А вот и сад под зелёным холмом, прекрасно распланированный, сад, за которым заботливо ухаживали. Здесь цвели гиацинты, и золотые нарциссы уже начинали открывать свои венчики. Вокруг них была прекрасная зелёная поросль, обещавшая дивное цветение в течение всего года, и то тут, то там вырастали мощные юные стебли; а в дальнем конце сада была скамья, которая загибалась уголком — чтобы с неё по вечерам можно было уловить последние лучи идущего на Запад солнца. Ближе, у подножия холма лежал огородик. Здесь и только здесь всё было рассажено прямыми рядами и росло согласно садоводческим традициям, принятым у хоббитов — они ведь всегда мыслили практично. Хоббиты полагают, что лучше, если ваш картофель, и ваша морковь, и ваша фасоль, и горох, и салат будут там, где вы сможете быстро их собрать, когда они вам понадобятся: посему они предпочитают растить свои овощи и травы аккуратными рядочками — лучше всего рядом с дверью на кухню. Это был садик Сэма — ну, на самом деле Сэма и Фродо, но, как подозревал Фингон, в основном Сэма. Фингон и Маэдрос стояли на вершине низкого холма с видом на Восток и Запад, а хоббичья нора была прямо у них под ногами. Сюда Фингон уж никак не ожидал попасть, но увидев всё это, он улыбнулся. Это было такое домашнее место! — Пойдём, — сказал он Маэдросу. — Ты должен познакомиться с полуросликами. Без их советов я бы никогда тебя не нашёл. — Очень хорошо, — сказал Маэдрос, — хотя мне совсем не кажется, что я похож на гостя, которого хоть кто-нибудь захочет видеть у себя в доме. — Они не будут против, — сказал Фингон. — Пойдём же. Они пошли вниз по холму вместе и нашли круглую входную дверь открытой. Фингон постучал и позвал хозяев, но никто ему не ответил. — А чем это пахнет? — сказал Маэдрос. Фингон глубоко втянул воздух. — Ветчиной! Он опять постучал, теперь уже не ожидая немедленного ответа. Во время еды хоббитов было не так уж легко отвлечь. — Лучше нам подождать, — сказал Маэдрос. — Дверь же открыта! — сказал Фингон. — Обещаю, что они на нас не обидятся. — Могут и обидеться! — Ты же их не знаешь. Они дружелюбный народ. — Помимо всего прочего, Фингон слышал, как у Маэдроса заурчало в желудке при упоминании о ветчине, а от запаха и ему самому захотелось есть. Ему пришлось склонить голову, чтобы пройти в дверь, но Фингон и Тургон спланировали дом с достаточно высокими потолками, чтобы гости-эльфы могли тут поместиться. Маэдрос неправильно оценил высоту дверного проёма и воскликнул: «Ой!», но как только оказался внутри, то сразу смог выпрямиться. В конце концов, Тургон же был выше его. — Сюда, — сказал Фингон, и заговорил чуть громче. — Фродо? — позвал он. — Сэм? Но всё-таки так никто и не ответил. Фингон повёл Маэдроса дальше по холлу и заглянул в дверь — в тёплую и весёлую кухню. Там перед ним предстало радостное зрелище: стол, ломившийся от прекрасной еды, приготовленной на ширский манер, один седой и розовощёкий старый хоббит, сидевший за завтраком — и другой, с серебристыми волосами и прямой спиной, занятый приготовлением чая. Кипевший чайник так стучал, что ни Фродо, ни Сэм не услышали, как они зашли. Фингон вежливо постучал по двери. — Привет! — сказал он на вестроне, стараясь перекричать шум чайника. — Нам очень жаль, что мы прервали ваш завтрак: но мы можем зайти? Сэм и Фродо оба подняли глаза; Сэм испустил удивлённый возглас, а Фродо чуть не уронил чайник с кипящей водой: это, конечно, могло бы очень плохо кончиться, но он как раз вовремя пришёл в себя и осторожно повесил его снова на крюк над огнём. Затем он обернулся к Фингону с радостным восклицанием. — Я так рад вас видеть! — сказал он. — Мы уж думали… думали, что… ох, да надо же! Он только что увидел Маэдроса, который нервно маялся за спиной у Фингона. Глаза у него расширились. Но он немедленно переключился на квенья; конечно, ведь Маэдрос не провёл последние несколько веков, развлекаясь изучением странных языков (как это временами делали большинство эльфов), и ни слова на вестроне он не знал. — Добро пожаловать! — сказал Фродо: тщательный выговор выдавал его образованность. — Добро пожаловать, добро пожаловать; конечно же, вы должны к нам зайти! У нас второй завтрак, и ещё много всего осталось. Я сделаю чай. Сэм теперь тоже встал на ноги, хотя он поднялся чуть медленнее. — Что ж, вы его нашли! — сказал он на вестроне, и от широкой улыбки вокруг его глаз побежали морщинки. — Вы нас познакомите? — сказал Фродо. Фингон зашёл дальше в комнату, ведя за собой Маэдроса. — Это Фродо Кольценосец и Сэмуайз Смелый, два хоббита из Шира, — сказал он, — великие герои Третьей Эпохи! А это мой кузен и очень дорогой друг Маэдрос. Он собирался уже повторить то же самое на вестроне ради Сэма, но Сэм ответил на хорошем (пусть и с грубоватым акцентом) квенья: — К вашим услугам! — и склонился в полупоклоне. Ясно было, что его старые кости не позволяют хоббиту поклониться как следует. — К вашим услугам! — сказал и Фродо. — К вашим услугам и к услугам вашего семейства! — сказал Маэдрос (видимо, он что-то запомнил о манерах хоббитов по рассказу Фингона о Тургоне и хоббичьей норе). Он с превеликим удивлением смотрел на двух полуросликов. Фингону пришло сейчас в голову, что хотя он и затронул историю о Войне Кольца, рассказывая там, на краю пропасти, о том, что случилось дома, он ведь так и не упомянул при Маэдросе, какого всё-таки именно роста хоббиты. Когда Фродо вернулся к своему чаю, а Сэм пошёл и достал ещё две чашки, Маэдрос наклонился к нему и прошептал: — Фингон, они такие маленькие! — Я знаю! Но у этого племени великие сердца, — прошептал Фингон в ответ. Сэм пригласил их за низкий столик, где им пришлось скрючиться, чтобы присесть. Фродо поставил перед ними дымящиеся кружки с чаем. Фингон сомкнул ладони вокруг чашки и был от всего сердца благодарен за это тепло. Фродо улыбался, и в его мудрых старых глазах было что-то насмешливое и любопытное; Фингон подумал, что он, верно, услышал, о чём они шепчутся. — Я думаю, давно вы уже в последний раз ели, — сказал он. — Лучше бы это была не ветчина. Боюсь я за вас, не надо слишком быстро перегружать желудок. Помнишь, Сэм, как с нами было? — Вся эта чудесная еда, которую Странник поставил на стол ради праздника, а я едва-едва кусочек смог проглотить! — горестно сказал Сэм. — Вот, попробуйте… — он сделал жест рукой. — Кашу, — сказал Фродо, подсказывая ему слово. — Кашу! — повторил Сэм. — Вы многое изучили из нашего языка! — сказал Фингон. Маэдрос тихо сидел рядом с ним, сжимая в руке чашку с чаем. Он сидел к Фингону достаточно близко, чтобы он всем боком чувствовал тепло его тела. Сэм казался смущённым. — Ну да, неплохо у меня получается, — сказал он. — У меня было время, чтобы выучиться. Немножко я уже знал: слова, чтобы читать, понимаете ли. Но есть и множество слов, которые я не знаю, и которые не попадают в истории: про Берена и Лютиэн никогда не пишут, ели ли они кашу, хотя я всё-таки подозреваю, что иногда они её ели. И я знаю, что все звуки у меня неправильные. Фродо тут всё старается меня выучить, и даже лорд Финрод тоже пробовал; но я-то всего лишь старый хоббит, и, признаюсь, чаще всего я даже для спасения жизни не могу услышать между звуками разницы. Маэдрос улыбнулся на это для спасения жизни. У Сэма и вправду был очень сильный ширский акцент. Однако Фингон понял, что ему всё равно: всё было понятно, и даже, в общем-то, мило. Затем он нахмурился. — У вас было время? — сказал он. — Сколько? Уже выговорив это, он подумал он весенних цветах в саду. Был сентябрь, когда он отправился в путь, пройдя через врата из слоновой кости. Он должен был путешествовать во тьме по крайней мере, шесть месяцев. — Больше семи лет прошло, — тихо сказал Фродо, — с тех пор, как мы вас в последний раз видели. Взгляд Маэдроса стал жёстким; он больше не улыбался. Фингон недоуменно уставился на Фродо. — Это было той ночью, когда вы пришли к нам и спросили про дорогу, и мы сказали, что дороги не знаем, а я дал вам звёздный фиал. Потом я часто себя спрашивал, правильно ли я поступил! Ваши братья вас нашли на следующее утро под тем деревом: вы спали — и как бы не спали, были как мёртвый, и никто не мог сказать, куда ушла ваша душа, ибо даже сам Мандос сказал, что ничего про это не знает. — Ирмо знал! — сказал Фингон. Фродо казался очень серьёзным. — В таком случае он, значит, держал это при себе. Семь лет! По эльфийским меркам не так уж и много — но это был не пустяк. Достаточно долгое время, чтобы горевать. И было ясно, что Фингон оставил после себя горе. Сердце его заболело, когда он представил себе, как младшие братья нашли его безжизненное тело и отнесли его к Эстэ — и узнали, что в пределах этого мира никакой помощи не найти. И хотя семь лет для эльфов не так уж и долго — это достаточно долго для полуросликов. На лице Сэма появилось больше морщин, его движения стали гораздо медленнее, и ему оказалось не так уж легко и встать с места, и снова сесть; у его кресла стояла изящно вырезанная деревянная трость, и хотя он и не воспользовался тростью, когда пошёл за чашками, временами его изборождённая морщинами рука тянулась к рукоятке. Фродо с его серебристыми волосами, очевидно, был сейчас сильнее, но он казался ещё более хрупким, чем раньше. И Фингон подумал о разросшемся саде, о сильных юных елях — которые стали ещё сильнее за эти семь лет. Семь лет — нет, это не пустяк. Маэдрос склонился к нему. Через мгновение он положил руку на руку Фингона, туда, где она лежала на столе. — Хорошо! — сказал Сэм. — И вправду, прошло какое-то время. Но вот вы здесь, а важно как раз это. Выпейте свой чай, покуда он не остыл, и я положу вам немного этой каши, а Фродо приготовит каждому из вас ванну — ясно, что вам она нужна! По сути, это был вежливый способ сказать, что ванна нужна Маэдросу — ибо Фингон явился из Пустоты более или менее в том же состоянии, как и вошёл в неё. Маэдрос выглядел уныло, но сказал: — Буду благодарен! — Я тоже, — сказал Фингон: мысль о горячей воде была очень приятна. Фродо рассмеялся. — А вы ведь ещё ванную не видели!

***

*** Они допили чай. Фингону удалось съесть большую часть тарелки каши, хотя иногда его желудок и начинал бунтовать, а Маэдрос не смог съесть больше половины. — Ну вот! — сказал, наконец, Сэм. — Пойдём-ка, посмотрим эти самые ванны! Он опёрся на стол, медленно вставая на ноги. Когда он запнулся, Маэдрос, не задумываясь, потянулся, чтобы подхватить его. — Благодарствую за вашу доброту! — сказал Сэм, подбирая трость. — Мои старые кости не любят такого мокрого весеннего утра, но когда придёт лето, я распрямлюсь, что твоя трость. Он провёл их в ванную, где их ждали две глубокие ванны, до краёв наполненные водой; над ними поднимался пар. Когда Фингон увидел комнату, ему пришлось прислониться к стене — и он смеялся, пока у него не заболели бока. Фродо выглядел очень довольным, а Маэдрос был совершенно ошарашен. Всю комнату, очевидно, спланировал Тургон. Она была снабжена всеми сантехническими устройствами — самыми лучшими, какие только могли изобрести гондолиндрим: холодная и горячая вода лилась в ванну, стоило только повернуть кран. И между ванными, размещённый на своём собственном, крошечном и совершенно несуразном мраморном пьедестальчике, радостно плескался крошечный фонтан. Его основание было усыпано отполированными сапфирами. — Да я понимаю! — отозвался Фродо на безудержный хохот Фингона. — А это ещё зачем здесь? — сказал Маэдрос. — Да низачем! — ответил Фродо. — Это всё мой брат, — сказал Фингон, вытирая слезящиеся глаза, — Тургону почему-то кажется, что у него есть чувство юмора. — Ах, вы про это! — сказал Сэм, заходя вслед за ними в комнату. — Всегда забываю, что он тут. Затем Фингон и Маэдрос разделись и помылись, а потом долго отмокали в горячей воде. Они слышали, как хоббиты расхаживают по своей хоббичьей норе, распевая на своём языке какую-то песню, уместную во время принятия ванны, и в ответ на вопросительный взгляд Маэдроса Фингон попытался её перевести. Ему казалось, что это ему вполне удалось; в любом случае Маэдрос немного посмеялся, когда в песне речь зашла о фонтане. Спустя долгое время после того, как они оба отскребли себя дочиста, и пальцы их сморщились от воды, Маэдрос всё пытался распутать свои волосы. Наконец, пришёл Фродо с грудой одежды. — Иногда наши гости оставляют свои вещи. Думаю, эти подойдут! — сказал он, а потом увидел, в чём дело, и нахмурился: — Может, принести гребень? Сэм поглядел через плечо Фродо и защёлкал языком: — Гребень тут не поможет, — сказал он. — Лучше уж ножницы. Когда Фродо принёс с кухни ножницы, Сэм рассказал, как у его собственной дочери Эланор однажды появились почти такие же ужасные колтуны, когда она играла со своими кузенами Коттонами на залитых илом и грязью полях в самой низинке в Приречье. — И все её хорошенькие золотые кудряшки нам пришлось отрезать! — сказал он. — Моя Рози чуть не плакала, хотя наполовину это было из-за того, что сама Эланор ревела так отчаянно. А потом она всё лето ходила стриженая, как овечка, бедняжечка! Но это ведь всего лишь волосы, они отрастут! А вот и Фродо со своими ножницами. Дайте-ка мне! Он проковылял по мокрому полу и взялся за работу. Клик, клик — ножницы звенели, и клоки безнадёжно спутанных рыжих и седых волос падали на пол. Фингон смотрел на это, и в груди у него всё сжималось. Сэм знал, что делает: ведь у мужчин-хоббитов было принято носить короткую стрижку, и он часто стриг волосы своим сыновьям. Он постарался сделать, что мог, но всё-таки, когда стрижка была закончена, волос у Маэдроса осталось не так уж много. — А теперь смойте-ка это! — сказал Сэм ободряющим тоном. — И посмотрим, не станет ли вам лучше! Маэдрос наклонил голову под тёплую воду, вылез снова, и провёл рукой по остриженным кудрям. — Лучше! — признал он, хотя выражение его лица было очень странным. — Он взглянул на Сэма. — Благодарю… ах, нет, подождите — благодарствую за вашу доброту! — Для вас, юноша, завсегда пожалуйста! — сказал Сэм. Фродо, ждавший в дверях, перехватил взгляд Фингона и улыбнулся. Затем хоббиты оставили их, и Фингон и Маэдрос выбрались из своих ванн и облачились в одежду, которую нашёл для них Фродо. Фингон подумал, что узнаёт одеяние, которое надел Маэдрос. Похоже было на одно из тех, что носил Тургон. Маэдрос свободно подвязал пояс, весь перекосился и снова провёл рукою через коротко остриженные волосы. Они почти уже высохли. — Странно это как-то чувствуется, — сказал он. Это и выглядело странно. Даже полностью одетый, Маэдрос с такими коротко стрижеными волосами казался почти голым. Фингон смотрел, как он смотрит вниз, на спутанные пряди, которые отстриг Сэм, и как его лицо кривится. Потом он поднял глаза и их взгляды встретились. — Я сильно поседел? — спросил он; голос у него был такой, как будто он не совсем хотел это знать. Седины было не так много, как казалось раньше. — Только на висках, — сказал Фингон. — Всё не так плохо. На самом деле мне даже нравится. — Правда? — Правда! — сказал Фингон. Он закончил застёгивать пояс на своём платье — оно было ему лишь слегка велико, — и подошёл к Маэдросу. — Ты как себя чувствуешь? — Лучше. Гораздо лучше. Гораздо. Хотя мне кажется, что если я лягу спать, то ещё неделю не проснусь. Я ведь так устал, — Маэдрос улыбнулся. — Это лучшая усталость, что я чувствовал за долгие годы. — Я тоже буду рад немного отдохнуть, — сказал Фингон. — Кажется, все эти семь лет я не спал. Но я должен найти своих братьев, и мать, и сказать им, что у меня всё в порядке. — Моя мать! — тихо сказал Маэдрос. Он сглотнул. — Мой дед! И все вы… вся семья. И… Он снова стал выглядеть испуганным. — Не пытайся думать обо всём сразу! — сказал Фингон. — Тебе это не поможет. Ты можешь сделать только одну вещь за определённый промежуток времени. Сначала отдохни. — И суд, — сказал Маэдрос. — Я ведь знаю, что суд будет. — Да, но ещё не сейчас. Вспомни, что Орёл принёс нас именно сюда! — Они поступили по-доброму, — сказал Маэдрос. Уголок его рта чуть скривился. — Они добры. Как же я забыл, что они добры? Как же я только мог забыть? Фингон вспомнил о паучьей королеве. У Маэдроса было множество шрамов, и не все они были шрамами на теле. Он ничего не сказал, лишь раскрыл ему свои объятия. Маэдрос со смехом, недалёким от всхлипа, подошёл к нему и тоже обнял. — Всё будет в порядке, — сказал Фингон, хотя сам не совсем был в этом уверен. Но он надеялся. — Самое худшее позади. Всё будет в порядке. Наконец, они отошли друг от друга. Фингон присел на низкую влажную скамью у двери и снова вплёл немного золотых украшений в свои мокрые волосы. Маэдрос с улыбкой глядел на него. — Я так давно в последний раз видел, как ты это делаешь, — сказал он. После этого они пошли искать хоббитов. Фингон собирался попросить у них предоставить им спальню. Он был уверен, что у них есть что-нибудь подходящее, ибо очевидно, что они привыкли постоянно принимать гостей, и он подозревал, что Фродо и Сэм полностью согласятся с ним: в следующую очередь самое важное, чтобы Маэдрос немного поспал. Тогда, может быть, Фингон может пойти и поискать своих родных, хотя ему и не совсем нравилась мысль сейчас оставить Маэдроса. Может быть, Фродо и Сэм придумают какой-нибудь способ послать им весточку. Слева от них в коридоре послышались голоса. Маэдрос ударился головой о свисающую с потолка лампу, и снова сказал: «Ой!». Фингон рассмеялся и взял его за руку, чтобы вести дальше. В холл выходило много дверей слева и справа — хоббиты, видимо, расширили своё жилище за последние семь лет (Фингон не мог припомнить, чтобы он сам копал всё это) — но впереди он видел солнечный свет. В конце коридора они вошли прямо в яркую, выходившую на восток утреннюю гостиную, где Фродо и Сэм восседали в удобных креслах. Фингон сказал: — Фродо, может быть, мы… Он замолчал. У хоббитов были гости. Тургон вскочил на ноги так быстро, что низкий стул, на котором он сидел, упал на пол со стуком. Финрод смотрел в молчаливом изумлении. — …Ну вот, — сказал сбивчиво Фродо, заканчивая то, о чём он говорил раньше. — Ну… я полагаю, больше мне вам рассказывать не надо! Тургон издал тихое восклицание. Фингон открыл рот, но у него не было времени сказать хоть что-то перед тем, как брат подошёл к нему и крепко обнял его. Фингон улыбнулся и тоже его обнял от всей души. Брат так напомнил ему Элроса. Когда Тургон отошёл, положил руки на плечи Фингона и посмотрел на него, Фингон увидел, что сходство было таким же большим, как ему казалось. Потом Тургон посмотрел на Маэдроса, который неловко маялся в дверях, и выражение его лица стало таким, что по нему трудно было что-либо прочесть. В светлой комнате воцарилось молчание. Финрод встал, и вышел вперёд. Он осмотрел Маэдроса с головы до пят. Маэдрос отдёрнулся назад перед этим спокойным взглядом. Финрод потянулся, взял его руку — тот не противился — и положил в свои ладони. — Кузен, — сказал он. — Много времени прошло с тех пор, как мы с тобой охотились между Келоном и Гелионом, когда этот мир был молод. — Действительно, много, — сказал через мгновение Маэдрос, глядя на их сплетённые руки. Финрод улыбнулся. — Слишком уж долго, Маэдрос. Дай мне увидеть твоё лицо. — Маэдрос удивлённо поднял глаза. Улыбка Финрода стала шире. — Так хорошо, что ты тут! — сказал он и притянул Маэдроса к себе. Фингон видел потрясённое выражение лица Маэдроса, когда Финрод обнял его. Он не сразу вернул ему объятие, и оно сначала было неловким, но кузен не отпускал его. Только когда напряжение, наконец, покинуло высокое, тощее тело Маэдроса, Финрод отошёл, улыбаясь, снова оглядел его с головы до ног, и, наконец, звонко поцеловал его в обе щеки. Потом он повернулся к Фингону, оставив всё ещё потрясённого Маэдроса стоять у себя за спиной. — И снова Фингон Отважный! — сказал Финрод. — Ты, наверное, о многом можешь рассказать, и уже давно я не слышал новой истории. И где же ты нашёл свою дорогу? — Я… — сказал Фингон, но продолжать не стал. Тургон всё ещё смотрел на Маэдроса, и его выражение всё ещё было таким же непроницаемым. Маэдрос закусил губу и встретил взгляд Тургона, не отводя глаз. Лицо Тургона, по которому нельзя было ничего прочесть, безмолвно нахмурилось. Он внезапно прошёл мимо Фингона, хотя Фингон пытался перехватить его — опоздав на мгновение. — Да что же! — сказал Сэм, и Фродо встал с кресла с неодобрительным восклицанием, и Финрод выглядел обеспокоенным, но Маэдрос спокойно ждал. Тургон завёл руку, и затем его ладонь соприкоснулась со щекой Маэдроса, щедро отвесив тому пощёчину. Голова Маэдроса откинулась набок. Тургон был силён. Маэдрос пошевелил челюстью; на его щеке появился краснеющий отпечаток ладони. — Лучше, чем я ожидал, — тихо сказал он. — Это, — сказал Тургон, — за моего внука, за жену моего внука и за весь её род. — Потом он положил обе руки на плечи Маэдроса и как следует встряхнул его. — А это за то, что ты оказался слишком горд, чтобы жить дальше и слишком упрям, чтобы ответить на призыв Мандоса, и потому заставил моего брата отправиться искать тебя в Пустоту! И поскольку, кажется, никто не может убедить его оставить эту привязанность к тебе, я скажу — от своего имени, и от имени своей матери, и вообще от имени всей семьи, что мы будем весьма тебе благодарны, если отныне ты не будешь попадать в неприятности. — Я так бы и хотел! — сказал Маэдрос. — Тебе бы лучше не просто хотеть! — Тургон покачал головой, всё ещё хмурясь. Но потом уголок его рта слегка изогнулся. Он повернулся к Фингону. — Конечно, ты это сделал, — сказал он. — Конечно. Я сказал тебе, что не надо, но конечно, ты это сделал! — Прости меня, — сказал Фингон. Тургон приподнял брови. — Мне жаль, что заставил тебя горевать, — поправился он. — За всё горе, что я причинил. Мне не жаль, что я туда отправился. Не трать силы на то, чтобы говорить мне, что делать. Всё-таки я твой старший брат, видишь ли. Вряд ли я тебя послушаю. — Я это знаю, и всё же продолжаю надеяться, — сказал Тургон. Он снова посмотрел на Маэдроса. — Я серьёзно! Не попадай в неприятности! — Не буду, — сказал Маэдрос; в его глазах и в напряжённой челюсти было видно что-то от его старой решимости. Тургон быстро, сурово кивнул. — Ну ладно, Тургон, — сказал Финрод, — ты выразил свои чувства как-то уж очень по-человечески. — У одного из нас есть зять-человек, и это не ты! — сказал Тургон торжественно. Потом он посмотрел на Маэдроса и мрачно хихикнул. — И вообще-то не так уж это было «по-человечески». Туор бы тебя с ног сбил. Может, ещё и собьёт! — Это, конечно, наименьшее из того, что я заслуживаю, — сказал Маэдрос.  — Меня-то не касается, чего ты заслуживаешь, — сказал Тургон. — Можешь этому радоваться. Добро пожаловать домой, кузен! После этого напряжение в светлой комнате, казалось, исчезло. Они вместе уселись, и Фродо сделал для них всех чай. Финрод снова попросил Фингона рассказать ему о дороге, и Сэм поддержал его просьбу. Фингон заколебался, глядя на Маэдроса. Но Маэдрос сказал:  — Можешь рассказать. — Пришлось идти по тёмной дороге, — сказал Фингон. — Я знаю, — сказал Маэдрос, — я там был! Фингон вспомнил о счастливом юноше из Валинора, который знал о пауках больше, чем мог признаться самому себе; о том Маэдросе, который говорил в Химринге о своих шрамах. Он знал, что дух Маэдроса всё это время был в плену, опутанный паутиной паучьей королевы. Однако Пустота не была похожа на реальный мир. Там сразу несколько вещей могли быть истиной. Он рассказал им историю. Это заняло много времени. Его всё время прерывали: Финрод хотел знать больше о голосе, который часто задавал вопросы Фингону, хотя Фингон не мог ничего рассказать ему, а Тургон хотел больше услышать об Элросе, а Фродо и Сэму было интересно всё. Маэдрос смотрел в свою чашку и говорил очень мало. Он добавил пару слов, когда Фингон описывал потоп, поднимавшийся из бездонной бездны. — Если бы нас тогда унесло, — сказал он, — мне, наверное, было бы всё равно. Фингон задумался. — Мне тоже, — согласился он. — Но, наверное, тогда нас здесь бы не было. Наконец, Фингон добрался до конца истории и до тёмных врат. Он умолчал об их споре у развилки дорог. Ему казалось, что рассказывать об этом как-то не очень правильно. — И потом мы пробудились в Лореллине, — сказал он, — и Орёл принёс нас сюда, и вот мы тут. В утренней гостиной воцарилась тишина. Свет из восточных окон уже не был таким ярким. Время шло к обеду. Наконец, Сэм глубоко вздохнул. — Ну и ну! — сказал он.

***

Ну и ну, видимо, оказалось общим мнением по этому поводу всех эльфов Запада, и все те месяцы, пока Фингон и Маэдрос оставались у хоббитов, множество их чувствовали себя прямо-таки обязанными навестить хоббичью нору и сказать это лично. — Да они такие же сплетники, как хоббиты из Шира! — сказал Сэм, но это его не слишком волновало. Лишь однажды он вернулся, выпроводив настойчивую компанию любопытных посетителей, и покачал своей белоснежной головой. — Прямо Сэквилли-Бэггинсы! — заявил он мрачно, и от этого непонятного, но, очевидно, серьёзного выражения неодобрения Фродо расхохотался. Хоббитам прямо-таки мастерски удавалось вежливо избавляться от непрошеных гостей. Фингон и в самом деле не видел никого, кто был в этом деле так хорош как Фродо: его хрупкость прямо-таки бросалась в глаза и было совершенно очевидно, что никто и никакого чая от него не дождётся. Твёрдое и вежливое «Ну, будьте здоровы!» Сэма также в основном имело свой эффект: когда и это не помогало, он обычно прибегал к тому, что начинал сердечно благодарить неожиданных гостей за то, что те пришли так вовремя, чтобы помочь ему с прополкой — он ведь так стар и уже не может сам ухаживать за садом. Благодаря этому Маэдрос был спасён от необходимости немедленно общаться с толпами любопытных знакомых, а у Сэма заодно появилось несколько полезных помощников в саду: ведь эльфы и правда считают очень важным должным образом ухаживать за клумбами. Самому Фингону тоже время от времени приходилось поработать на овощных грядках. Фродо над этим смеялся. — Сэм настоящий тиран! — говорил он. — Я только ему благодарен, что он, наконец, щадит меня! Вы должны пожить у нас столько, сколько вам захочется — и не только для того, чтобы помогать с садом. Уверяю вас, мы очень счастливы видеть вас у нас в гостях, а отваживать любопытных соседей — это уменье, которому все хоббиты учатся с раннего детства. Нас это только радует. Были и посетители, которых хоббитам не приходилось отваживать. Через день после того, как Фингон и Маэдрос вернулись из Пустоты, как раз тогда, когда первые звёзды загорелись на небе, и Эарендил поднимался на Западе для своего ночного странствия, две высокие и статные эльфийские женщины с гордой осанкой и сияющими глазами пришли, шествуя рука об руку по прибрежной дороге. Фингон как раз стоял на склоне холма, слушая ветер и смотря, как выходят на небо звёзды, а Маэдрос спокойно сидел в траве рядом с ним. Маэдрос проспал большую часть ночи и дня, и хорошо поел за столом у хоббитов, и в первый раз не выглядел таким безжизненным. Фингон краем глаза увидел приближавшихся женщин, повернулся, и улыбнулся. Его мать Анайрэ, увидев его, остановилась и подняла руку. Фингон сбежал с холма, чтобы поздороваться с ней и взять её руки в свою. Она и плакала, и смеялась, глядя на него — точно так же, как тогда, когда он впервые пришёл к ней в Тирион на Туне после того, как Ольвэ, простив, отпустил его. Фингон тоже смеялся и плакал. Семь лет! Да, это достаточно долго, чтобы горевать. — Прости меня, — сказал он ей, — прости! — Я так рада, что ты дома, — сказала Анайрэ. Затем она замолчала, глядя на другую эльфийку, которая пришла с ней по прибрежной дороге. Маэдрос не стал бежать вниз с холма. Он медленно шёл. Нерданэль, его мать, смотрела за тем, как он идёт, с лицом столь же спокойным, как у фигуры, вырезанной из камня. Фингону она всегда казалась почти такой же пугающей, как и её супруг. Но Анайрэ смотрела на это, улыбаясь и крепко сжимая руку Фингона; Фингон знал, что между его матерью и тётками за прошедшие века сложилась глубокая дружба, основанная на общем горе. Наконец, Маэдрос подошёл совсем близко, и лицо его было тоже лишённым выражения, когда он стоял перед своей матерью. В его взгляде появилась какая-то неуверенность, когда Нерданэль увидела, какой он тощий, как поседели его волосы, увидела его шрамы. Они были так похожи — высокие, гордые, с медными волосами, но сын выглядел старше матери. Нерданэль глубоко вздохнула и выдохнула. — Мой сын вернулся ко мне, — сказала она. Она не улыбалась, но глаза её сияли. Она раскрыла ему объятия. Анайрэ вцепилась в руку Фингона. Она едва могла сдержать ликование, когда её подруга обняла своего сына. Фингон увидел, как на лице Маэдроса сменяются то скорбь, то радость — перед тем, как он спрятал его в волосах матери. Они долго обнимали друг друга. Когда они разошлись, выражение лица Нерданэли не изменилось, но по её щекам сплошным потоком лились неудержимые слёзы. — Наконец — наконец, — сказала она, голосом, который так и не дрогнул. Долго они, все четверо, просидели под звёздами в ту ночь. В основном говорили Фингон и его мать, но всё-таки было много такого, чего говорить и вовсе не надо было.

***

Для Маэдроса это было почти что самое трудное воссоединение. Фингон подумал, что было ещё только одно, которое было труднее. Оно произошло два дня спустя, как раз тогда, когда хоббиты готовили дневной чай, который они должны были пить в саду: это было что-то вроде пикника. Фингон и Маэдрос помогали им, перенося то, что им велели отнести. Они как раз стояли на лужайке, споря, что именно Фродо имел в виду, говоря про «то самое солнечное местечко под деревом!» (таких мест могло быть три или четыре), как Маэдрос внезапно уронил одеяла, которые держал под мышкой. Фингон посмотрел туда, куда смотрел он и увидел троих, которые только что вошли в белые ворота сада. Золотые волосы его кузины Галадриэль струились вокруг лица, и она улыбалась. Слева от неё шёл Олорин-Митрандир, а справа — Элронд Полуэльф. Сзади, у кухонной двери Сэм радостно воскликнул: «О, да это Гэндальф!». Маэдрос сглотнул. — Он говорил, что будет трудно! — сказал он, но даже не посмотрел на волшебника. Трое гостей подошли к ним, и Гэндальф остановился и поднял одеяло для пикника; а Галадриэль, подойдя, поцеловала Фингона в щёку в знак приветствия. Однако Элронд глядел на Маэдроса, а Маэдрос ничего не говорил. — Пойдёмте! — сказал, наконец, Элронд. Они пошли вместе через холм к берегу моря. Фингон смотрел в спину уходившему Маэдросу. — Я думаю, это разговор между ними. Ты ведь должен рано или поздно выпустить его из виду, знаешь ли! — сказал ему Гэндальф. Он развернул одеяло и осторожно расстелил его на траве. Затем он остановился и посмотрел на Фингона, и кивнул ему — то ли они просто переглянулись, то ли Гэндальф ему подмигнул. — А где же эти хоббиты? — сказал он. И он пошёл к кухонной двери, лишь на мгновение остановившись на тропинке, чтобы восхититься кивавшими жёлтыми головками нарциссами с Сэмовой клумбы. Смирившись, Фингон остался с Галадриэль. Она ласково засмеялась, обратившись к нему и уселась на хоббичье одеяло для пикников с таким же изяществом и достоинством, как если бы это был трон. Она показала Фингону жестом, чтобы он сел рядом с нею; так он и сделал. Ветер развевал золотые волосы Галадриэли, и она искоса взглянула на Фингона и улыбнулась. — Я кое-что слышала о твоём путешествии, — сказала она, — хотя я бы хотела всё-таки услышать об этом из твоих собственных уст: ибо хотя мой брат Финрод и прекрасный сказитель, его всё-таки там не было! Но сначала скажи мне, кузен: что ты сделал с фиалом Галадриэли? Ибо это всё-таки я его сделала, и никогда мне теперь не сделать ничего более великого или более прекрасного: поэтому меня волнует его судьба. Фингон не стал об этом ничего говорить перед Финродом и Тургоном, и хоббитами, но он почти готов был рассказать Галадриэли всё: о развилке путей и о том, как они спорили там. И если бы он сделал это, то она, подумал Фингон, не сильно бы удивилась. Но вместо этого он лишь сказал: — Я отдал его там, за пределами Мира тому, кого я считал Олорином Митрандиром, и он сказал, что его отдадут снова тому, кто в нём нуждается. И всё же, — он остановился, — всё же теперь я задаюсь вопросом: а он ли это был… Он не понимал, что думает об этом, покуда не сказал это вслух. Это ведь был волшебник Гэндальф. Он был почти уверен. Но как бы он смог попасть туда? — Это воистину мог быть Митрандир! — сказала Галадриэль. — Ибо он побывал за пределами Мира, и Время не имеет там значения. Но может быть всё-таки и нет. — И её улыбка стала шире: казалось, она вот-вот рассмеётся. Фингон смотрел на неё не без удивления, и понял, что вполне справедливо то, что говорили многие: изо всех нолдор Галадриэль из дома Финарфина подошла ближе всего к тому, чем должен был бы быть Феанор. Ибо дух её был велик, и вся красота её облика была лишь зеркалом красоты её мысли, и в ней был свет, который не погасило пребывание в Средиземье. Этот свет даже стал сильнее. Тьма давила на неё бессчётными годами, и она пришла к познанию истинной ценности Света, более глубокому, чем у любого другого живого существа; и она прошла через искушение, и не пала. — Значит, мою звезду снова отдали кому-то. Пусть же она попадёт к тому, кто в ней нуждается! — сказала она. — Ибо именно для этого я сотворила её. Может быть, наш кузен Маглор обретёт её на берегу моря; а быть может, какой-нибудь смертный, ещё не родившийся в мир, принесёт её свет в тёмные места, о которых мы не знаем. У Финрода будут свои теории. Я думаю, я должна довольствоваться надеждой. — И я тоже, — сказал Фингон. В душе он подумал о близнецах. Гэндальф снова вышел на улицу с двумя хоббитами; все они были нагружены тарелками с сэндвичами, и все сели пить чай на лужайке. Сэндвичей было столько, что несколько ещё осталось, когда Элронд и Маэдрос вернулись после своего разговора один на один. Элронд был совсем спокоен, а Маэдрос выглядел потрясённым — но не несчастным. Элронд уселся на траву между Фингоном и Галадриэлью. — Ты действительно встретил моего брата? — спросил он. — Да! — сказал Фингон. — Он убил дракона. — Про это-то было не обязательно мне говорить, — уверил его Элронд. — Конечно же, убил.

***

Хоббиты разместили Фингона и Маэдроса в одной комнате, за что Фингон был им признателен. — Ладно, не надо об этом! — твёрдо сказал Сэм, когда Фингон попытался его поблагодарить. Очевидно, он прекрасно понимал, почему Фингон предпочитает не выпускать Маэдроса надолго из виду. Фродо, казалось, всё это забавляло, и он совсем ничего об этом не сказал. Маэдрос много спал, особенно на первых порах. Его лицо скоро перестало быть таким измождённым; пустота в глазах ушла медленнее. Вскоре он стал лучше есть, хотя всё ещё оставался совсем тощим. Волосы у него начали скоро отрастать, медные и серебряные, и Фингону они нравились всё больше и больше. Он боялся, что они злоупотребляют гостеприимством хоббитов, но Фродо настаивал — ничего подобного! — На самом деле для нас очень удобно, что вы тут, — сказал он. — Вы можете подать и принести, и поднять тяжёлые вещи, и кое-что прополоть, и мы за это весьма признательны. Именно поэтому ваш брат и кузен приходили к нам почти каждый день до того, как вы вернулись, знаете ли. Сэм и я постарели, и мы оба стали дряхлыми; особенно Сэм, хотя он этого и не признает! Он ведь, думаю, старше меня, хотя я и прожил дольше, если считать только года. Мне кажется, как будто жизнь моя остановилась, когда Бильбо умер, и началась снова только когда Сэм прибыл на Запад. За последине восемь лет я жил больше, чем мне удалось прожить за пятьдесят до этого! Но Сэм прожил много долгих и полных лет в Шире, и он был и отцом, и дедом, и садовником, и мэром, и делал много чего ещё; не в последнюю очередь был он и моряком: можете быть уверены, что это дело совсем не в его вкусе, но всё-таки он поплыл по Морю, чтобы снова найти меня, и я несказанно рад этому! Но он ведь стар. Оба мы стары, и, может быть, я протяну дольше, но Сэм дряхлеет. Вы можете оставаться у нас столько, сколько захотите — столько, сколько вам нужно. Ведь нас так хорошо тут приняли, и мы так рады принимать у себя вас. А когда вы уйдёте, думаю, уйдём и мы. Нам осталось лишь ещё одно путешествие. — Не так же скоро! — сказал Фингон. Эта мысль заставила его скорбеть. — Разве это не добрая страна? — Лучшая в мире! — сказал Фродо. — Но мы на самом деле здесь и сами гости, и плох тот гость, что остаётся насовсем. И на самом деле страна эта так хороша, что для смертного это уж немного слишком. Именно поэтому Бильбо и я попросили себе дом так далеко на востоке, как только можно! Жить в Бессмертных землях — всё равно, что прийти в гости в дом, где на столе никогда не бывает пусто: вся еда такая изобильная и хорошая, как только может пожелать хоббит, и всё время есть ещё — и ещё — и ещё — и как только ты думаешь, что уже наелся, и больше ни кусочка не проглотишь, кто-то приносит ещё и сливовый кекс! А тут даже самому решительному хоббиту больше кекса не съесть. Правда ведь, Сэм? Сэм как раз только что вошёл. Сегодня он шёл с палочкой. Фингон быстро подошёл к нему, чтобы помочь сесть в кресло. — Никого из моих детей не воспитывали для того, чтобы они только набивали себе желудок! — сказал Сэм, усевшись. — Ешь хорошо, когда придёт для этого время, и скажи спасибо, когда наешься — вот хорошие манеры в Шире. А о чём речь-то? — Я как раз объяснял, почему Запад похож на сливовый кекс. Сэм выглядел поражённым. — Вот именно так, Фродо, — сказал он, — я и сам бы лучше выразить не мог. Ну да, конечно, не мог, потому что я не имел с этим всем дела так, как ты! — Ладно, Сэм, это же ты поэт, а не я! — Да не поэт я, — сказал Сэм с упрёком. — Может, срифмовать иногда могу — и всё! Фингон рассмеялся. Это была весёлая пара стариков. И ему стало ещё грустнее, когда он подумал об их уходе. Ему казалось, что будет очень жаль, если этот дом — такой домашний — останется пустым. Однако Фродо объяснил Сэму, о чём он говорил с Фингоном, и Сэм закивал. — И чем дальше идёшь в эту страну, тем она богаче, — сказал Фродо. — Хотя мне бы хотелось на неё посмотреть: может быть, в горы отправиться до того, как умру! Но я подумал, что лучше мне оставаться на восточном берегу и подождать твоего прибытия, прежде чем отправиться. — Но, мой дорогой Фродо, ты же не мог знать, что я прибуду! — сказал Сэм. — Нет, — сказал Фродо, — но я надеялся! В любом случае, — продолжил он, обернувшись к Фингону, — да, да, оставайтесь столько, сколько захотите, мы очень рады, что вы тут; а когда пойдёте, значит, пойдёте, а потом и мы будем собираться в дорогу. И на самом деле, Сэм, я знал, что ты придёшь. Даже после всех этих лет я не верю, что ты отпустишь меня в какое бы то ни было путешествие одного! — «Не оставляй его!» — вот и всё, что сказал Сэм, но его морщинистое лицо расплылось в улыбке. — Я много прожил, и моя Рози ушла раньше меня. Но знаешь, я бы хотел сначала посмотреть горы. Они продолжали болтать друг с другом, планируя своё путешествие, и вскоре Фродо встал и принёс Сэму несколько карт, чтобы тот посмотрел на них. В конце концов, Фингон тихо выскользнул из комнаты, оставив хоббитов говорить о Тирионе и Валмаре, о прекрасном Лориэне и садах Яванны; о местах, которые Фингон почти что уже начал снова считать обычными, но которые для хоббитов были лишь дивными именами. В задумчивости он прошёл по коридору в комнату, которую делил с Маэдросом. Маэдрос снова спал. В эти дни он спал так, как если бы это было величайшей роскошью в мире — лежать так, когда тебя никто не беспокоит, часами, и он хотел полностью воспользоваться этим, пока мог. В комнате было две постели, но Фингон лёг на кровать Маэдроса рядом с ним и обвил рукой его талию. Кончики волос Маэдроса щекотали ему лицо, но Фингон лишь придвинулся ближе и закрыл глаза. Маэдрос пошевелился и вопросительно позвал его по имени. — Да ничего, — сказал Фингон. — Совсем не ничего, — ответил Маэдрос и повернулся. На глаза ему упали седые пряди. Фингон поднял руку и отвёл их назад. Маэдрос серьёзно посмотрел на него. — Что случилось? Фингон замолчал на мгновение. Потом он рассказал ему про хоббитов и про то путешествие, которое они планировали. У Маэдроса тоже стал печальный вид, когда он понял. Он полюбил их добрых хозяев так же, как и сам Фингон. Фингон время от времени слышал, как он говорит с Фродо до поздней ночи. — Но это их путь! — сказал он, наконец. — И, по крайней мере, ни один из них не пойдёт в одиночку. Фингон кивнул. Через мгновение он сказал: — Я бы не отпустил тебя одного. — Я знаю, — сказал Маэдрос. — Но я рад, что это всё-таки оказалась зелёная дорога. — И я тоже! — признался Фингон. Маэдрос ласково рассмеялся. — Я знаю, как тебе было трудно. — Трудно? Нет. Не трудно. На самом деле ещё нет. Когда я думаю про… — Маэдрос остановился. Через мгновение он снова начал тихим голосом: — Эльвинг, — сказал он. — Идриль и Туор. Мелиан — если она позволит мне предстать перед нею. Ольвэ и его народ; и все те эльфы из Дориата и Сириона, что уже вышли из Чертогов Мандоса. Я знаю, что многие этого так и не сделали: слишком сильно были ранены их сердца, чтобы снова выйти в этот мир. Я тут лежу рядом с тобой, а столь многие, кому я причинил зло, пребывают в вечной скорби! А потом… должен ли я перечислять всех, кому я не стал повиноваться, тех, кто тщетно предупреждал меня? Тогда я первой назову свою мать, а после неё — но не в последнюю очередь — все Власти этого мира. Я же мог противостоять своему отцу. Ты же знаешь, что с отцом я спорить не боялся. Но я любил его — я согласился с ним — я последовал за ним! В своём сердце я поднял его на такую высоту, на которой он никогда не был, даже до… даже до всего этого. — Он замолчал. Тогда голосом лишь чуть громче шёпота, он сказал: — И… О мой отец, ограбленный, оскорблённый, так и не осуществивший всего, что хотел! О мои погибшие навеки братья! О Маглор! Фингон потянулся к нему. — И ты! — сказал Маэдрос. — По крайней мере, это хоть легко. Фингон, прости меня! — Ты уже прощён, — сказал Фингон тут же. — Я тебя прощаю; я уже тебя простил. — Я никогда этого не заслуживал. — Неужели ты никогда не забудешь об этом? Я тебя люблю. И это совсем не нужно заслуживать. — И я тебя люблю, — сказал Маэдрос. Фингон начал улыбаться. Глаза Маэдроса расширились. — Разве я этого не сказал? Я не сказал этого тебе! — Нет, — сказал Фингон. — Мне не очень хотелось просить. Прошло уже столько времени. — Это тут не при чём! Фингон расхохотался от счастья — и потому, что у Маэдроса стал такой оскорблённый вид, что над ним было легко посмеяться. Маэдрос рассмеялся вместе с ним, хотя и тише. Наконец, они замолчали, всё ещё глядя друг на друга; и Фингон снова отвёл седые волосы Маэдроса с его глаз, наклонился и поцеловал его. Маэдрос неуверенно поцеловал его в ответ. Он отстранился, чтобы сказать: — Ты уверен? Фингон нахмурился. — Я бы хотел, чтобы ты перестал задавать такие идиотские вопросы, — сказал он и пока Маэдрос всё ещё смеялся, он снова поцеловал его. И они занимались этим ещё некоторое время. Солнечный свет, который сиял через выходившие на Запад окна, превратился в вечернее золото, а потом совсем растаял в сумерках, и они услышали, как хоббиты заходят в дом из сада, где они сидели каждый день и смотрели на закат. Наконец они вдвоём просто тихо лежали в объятиях друг друга и смотрели друг на друга. В конце концов, Маэдрос улыбнулся и приподнял брови. Фингон заморгал. Неужели он снова видит искру старого света в этих туманных глазах? Может быть, это лишь отражение его собственных глаз? Пока он задумался, настроение Маэдроса снова стало серьёзным. Теперь вид у него был мрачный. — Будет суд, — сказал он. — Будет. И я встречу его лицом к лицу. Я буду готов, каков бы ни был приговор. — Он перекосился. — Хуже будет вряд ли. — Не будет так плохо, как ты думаешь, — сказал Фингон. — Ты этого не можешь знать, — сказал Маэдрос, но прижал его к себе ещё теснее. — Может, так должно быть. Есть зло, которое я даже не смогу попытаться исправить. Фингон ничего не ответил. Он ничего сказать и не мог — или, по крайней мере, не осмелился ничего сказать. — Будет суд, — снова сказал Маэдрос. — Но даже столько доброты ко мне — это гораздо больше, чем то, на что я когда-нибудь мог надеяться. Солнце и звёзды; этот дом, такой домашний — и я снова увидел свою мать! И ты: всегда ты. Ты не должен был ничего этого делать. — Я знаю, — сказал Фингон. — я знаю! Но я тебя люблю — и поэтому я это сделал.

***

***

На том месте, где покрытая грязью и илом дорога расходилась на две, на покрытом травой холмике сидел старик в помятой шляпе. В руке он держал прозрачный фиал, который источал ровное, бледное свечение. Во рту у него была трубка. Время от времени он выдувал кольцо дыма, и свет попадал в извивы дыма и заставлял их сиять, исчезая. Глядя на это, волшебник улыбался, и начал выдувать более сложные фигуры: то цветущую ветвь, то корабль, то дракона. Они вспыхивали на мгновение и исчезали. По дороге к нему приближалась какая-то высокая фигура. Волшебник посмотрел на неё и нахмурился. — Элрос Тар-Миньятур! — сказал он. — У тебя много времени ушло, чтобы добраться сюда! Элрос выглядел лишь слегка смущённым. — Да мне, в общем, понравилось, — сказал он. — Оно и видно. И сколько же драконов ты там убил? — По мне так недостаточно: но оставить их всех себе было бы жадностью с моей стороны. И очень хорошо, что я потратил лишнее время, сударь мой. Посмотрите-ка, кого я нашёл! Две маленькие тени прятались у него за спиной как будто бы в страхе. Элрос положил руку на плечо каждому и вытолкнул их вперёд, и, вступая в круг света, который излучал звёздный фиал, они превратились в двух маленьких мальчиков. — Элуред! — сказал волшебник тому, что слева. — Элурин! — тому, что справа. Близнецы обменялись изумлёнными взглядами. — Я очень рад вас видеть! — сказал волшебник. — Вот! — сказал Элрос. — Я сказал вам, что кто-нибудь да различит вас. — Спасибо, — сказал Элурин тихим, но ровным голосом. Брат нервно потянулся к его руке. — Я давно уже вас ждал. У вас обоих теперь есть выбор, — сказал волшебник. — Видите, тут две дороги. Обе открыты для вас, и каждый может пойти куда захочет. Вы должны выбрать свою дорогу. — А правильный ответ есть? — спросил Элурин. Элуред сильно толкнул его. — Он же просто сказал, что можно идти любой дорогой! Волшебник улыбнулся. — Да, любой. Неправильного ответа нет. С минуту близнецы перешёптывались. Потом Элуред поднял глаза и сказал: — А нам обязательно идти вместе? — Совсем нет — если только вы сами не хотите! Близнецы снова заспорили. Элрос и волшебник обменялись взглядами поверх их голов; оба улыбались. Наконец, Элурин повернулся к Элросу и сказал: — А ты как? Тебе тоже надо выбрать дорогу? — А я уже выбрал, — сказал Элрос. — Я пойду туда. — Он кивнул на тёмную дорогу слева. — А почему? — сказал Элуред. — Чтобы посмотреть, что там, в конце. Зачем же ещё? Близнецов, казалось, это поразило. Они ещё немного пошептались. Затем Элурин — тот из двоих, что был более спокойным и поэтому говорил за обоих, — обернулся к волшебнику и сказал: — Мы бы хотели пойти с Элросом. Пожалуйста! — Вы оба? — Да, — сказал Элуред, хотя при этом он нервно взглянул на тёмную тропу. — По крайней мере, у него есть меч, — сказал ему Элурин. — О! — сказал Элрос. — Чуть не забыл. Он снял перевязь и длинные ножны и вместе с сияющим мечом бросил на траву у края дороги. Всё ещё было можно увидеть остатки лежавшей здесь арфы. Они почти полностью поросли травой. Элрос остановился, увидев это — а потом рассмеялся про себя и отвернулся. Близнецы казались встревоженными. — На тёмную дорогу нельзя ничего брать с собой! — объяснил Элрос. — А что, если там драконы? — сказал Элурин. — Не думаю, что они там будут; но если они там есть, то нам придётся придумать другой способ с ними разобраться. — Вы всё ещё хотите идти туда? — спросил волшебник. — Да, — тут же ответил Элуред. Элурин ещё немного подумал, но, наконец, и он тоже сказал «да». Выражение его лица было решительным, но рот чуть задрожал, когда он добавил: — Хотя там так темно! — Конечно, будет легче, если у нас будет свет, — сказал Элрос и выжидающе посмотрел на волшебника. — Ты неисправим, — сказал волшебник. — Это нарушит все существующие правила — ты ведь так хорошо это знаешь! И, кроме того, он ведь тебе не нужен. — Мне нет, — признался Элрос. Он слегка присел, чтобы оказаться рядом с близнецами и сказал им обоим громким шёпотом: — Попросите его! На самом деле сердце у него очень доброе. Элуред и Элурин снова обменялись взглядами, и оба подошли к волшебнику. Когда они приближались к сияющему звёздному фиалу, образы их начинали казаться более вещественными, хотя в глазах и оставалась чернота. — Пожалуйста, можно нам света, сударь? — жалобно попросил Элуред. — Пожалуйста?.. — сказал Элурин, хотя попытка его брата очаровать собеседника, казалось, вызвала у него неприязнь. — Они ведь всего лишь дети, — вставил Элрос. Волшебник выглядел сердитым и очень сурово нахмурился, и долго курил трубку, но, наконец, сказал: — Ну ладно, ладно! Раз вы уж так вежливо просите! Вот! Он передал Элуреду звёздный фиал. — Не могу! — заговорил Элуред, и затем внезапно замолк, когда волшебник ласково сжал его пальцы вокруг подарка. Его тело не обратилось в тень. Он выглядел более вещественным, чем когда-либо. Рот у него раскрылся в удивлении, когда он смотрел на свет в своих руках, и когда, наконец, он поднял глаза, ночь ушла из них. Они стали серыми. Он тут же передал фиал своему брату. Теперь пришла очередь Элурина выглядеть ошеломлённым, когда тень покинула его. — О! — сказал он. — Но я же думал, что мы… я же думал… О! — он обернулся к волшебнику. — Спасибо тебе, — сказал он, — спасибо! — Какая-то мысль пришла ему в голову. Он пихнул брата локтем в бок. — Скажи «спасибо»! — Спасибо! — пробормотал Элуред, хотя всё ещё смотрел на звёздный фиал, который держал его брат. Элрос выглядел довольным, и в то же время вся эта сцена позабавила его. — Ах же ты хитрый старикан, — сказал он. — Все эти разговоры о нарушениях правил! Наверно, ты с самого начала хотел его им дать! — Ничего подобного! — сказал волшебник с невинным видом, но быстро продолжил. — Ладно, вы уже довольно времени потратили. Вы сделали свой выбор: вас ждёт ваш путь. Отправляйтесь! Элрос задумчиво поглядел на тёмную дорогу. — Мне кажется, она недостаточно широка, чтобы по ней могли идти сразу трое. Кто-нибудь хочет посидеть у меня на плечах? — Я! — сказали оба близнеца в один голос, и остановились, — чтобы кое-что срочно обсудить. Наконец, Элуред любезно сказал: — Пусть Элурин будет первым. — Тогда ты можешь держать меня за руку, — сказал Элрос. Он поднял Элурина к себе на плечи. — Уф! Ну ладно. А где же фиал? Передай-ка мне его! Ты его держи, и мы без труда разглядим нашу дорогу. А ты давай руку — вот так — хорошо! Прощайте, сударь. Мы отправляемся в путь! — Прощайте! — сказал волшебник. Вскоре Элрос и близнецы исчезли во тьме, и их очертаний уже не было видно. Но было нетрудно понять, куда они ушли, ибо бледный свет фиала Галадриэли ярко сиял в Пустоте. Сидя на холмике у развилки путей волшебник курил свою хоббичью трубку и довольно наблюдал за тем, куда он движется: одна крошечная звёздочка на беззвёздной дороге.

Mistlice ðreala gebyriað for synnum bendas oððe dyntas carcernðystra lobban. Разные муки за грехи подобают: цепи, побои, тюремная тьма, пауки. — Закон о покаянии

***

Примечания автора: Меня можно найти на тамблере тут: http://emilyenrose.tumblr.com/ Большое спасибо всем, кто читал и комментировал эту историю, пока она писалась, и особенно Сат, которая вдохновила её, Касс за помощь с древнеанглийским, Эмму за помощь с толкиновскими языками и всем троим, а также Эв — за труд беты.