Тень правды — 1: Борьба за проклятый город

В цепях, чьи звенья — гнев и месть, Живут шиноби, как в тюрьме. Война — и подвиги, и честь — Богиня их, рабов во мгле.

Подойдя к вонзённому точно в сердце очерченной мишени кунаю, вошедшему в дерево на две трети лезвия, Сасори спокойно и неторопливо вытащил его, а те, что попали в соседние метки, грубо выдернул нитями чакры за рукояти. Во вражеской стране не получалось тренироваться подолгу, но оставлять себя совсем без ежедневных занятий Сасори не позволял. Он убрал кунаи в подсумок. На сегодня тренировка подошла к концу, и пальцы чуть ныли от лёгкой, ничтожной усталости. Резко застыв, Сасори прислушался. Показалось? Будто чьи-то шаги… Медленно и бесшумно обернувшись, он окинул деланно равнодушным взглядом плотный ряд клёнов с густой, шатровидной кроной, спрятаться в которой, заметил шиноби, было легче лёгкого. Деревья отделяли тенистую прогалину, которую выбрал для тренировки Сасори, от залитой светом дня полянки, покой которой точно нарушил кто-то второй. Едва сдвинув брови, Сасори, не издавая ни звука, подошёл к ближайшему клёну и выглянул из-за него так, чтобы его самого не заметили даже случайно. У дерева, рухнувшего, видимо, от удара молнии так, что разделило полянку пополам, стоял блондин с хвостиком на макушке и длинной, до подбородка, чёлкой, прикрывающей левый глаз, наверняка такой же голубой, как правый. Сасори нахмурился уже явственно: плащ на незнакомце был дорожный, бордового цвета — точно такой же, как у тех шиноби, которые недавно повстречались ему на окраине Танзаку. К тому же… Рты на ладонях. Точно шиноби, мысленно кивнул своим догадкам Сасори. Оглядевшись по сторонам и, видимо, решив, что находится здесь один, ниндзя устроился поудобнее на стволе дерева, ветки которого давно обрубили местные, откинул полы плаща так, чтобы не мешались, и достал пару… глиняных крылатых фигурок? Мгновение — сверкнула голубым пламенем чакра, на миг объяв птиц, и исчезла, а небольшие скульптурки ожили, расправили с лёгким шелестом крылья, перья поймали воздух и позволили фигуркам взмыть вверх. Пересекаться с шиноби не хотелось, и Сасори, отступив обратно в глубокую тень, лишь местами изрезанную пятнами света, пробивавшегося сквозь листву клёнов, собирался уже уйти, когда из-за спины раздался взрыв. Кроны тут же зашуршали, зароптали, тёплый, на грани горячего, ветер упруго толкнул Сасори. — Искусство — это взрыв, мм, — самодовольно протянул незнакомый шиноби. Искусство? Сасори медленно повернулся обратно к поляне. Взрыв? У Сасори дёрнулась бровь. Этот светловолосый шиноби с взрывными техниками совершенно не разбирался в искусстве. Да и эти слова: «Искусство — это взрыв»… Что за бессмыслица. Презрительно фыркнув, Сасори поджал губы в попытке подавить раздражение, оказавшееся неожиданно сильным, хотя, казалось бы, что случилось-то — всего лишь очередной слепец, не понимающий, какая красота действительно ценна, а какая… Ещё один взрыв прервал мысли Сасори, и он, хмурясь, так же бесшумно подошёл обратно к клёну, у которого прежде прятался. Подрывник с довольной усмешкой наблюдал, как рты на его ладонях шумно пережёвывали влажную глину, и когда они её выплюнули, он взялся за лепку. Скульптор, значит. К этому народу творцов Сасори относился спокойно и даже с некоторым уважением, однако произведения их искусства — памятники, статуи — далеко не всегда приносили пользу, чаще всего они вообще стояли посреди площади и… всё. Их нельзя было назвать настоящим искусством. — Взрыв — это мгновение, — вдруг подал голос подрывник, чуть сузив глаза глядя на созданные под его пальцами крылья. — Истинная красота мгновения, когда… Что за бред. Сасори понимал, почему тот разговаривал сам с собой: когда не с кем делиться идеями и вдохновением, скажем так, иных вариантов не остаётся, — но то, какие слова он говорил… Нет, мимо Сасори не пройдёт: он никуда не спешил, тем более что выпала возможность узнать, к какому клану принадлежит этот шиноби (а сведения, как водится, лишними не бывают). Совершенно не скрываясь, Сасори неторопливо двинулся по краю полянки, хотя следов по привычке старался не оставлять. Лучи солнца теплом коснулись кожи, когда подрывник продолжил разглагольствовать про своё так называемое искусство, и Сасори, не останавливаясь, презрительно фыркнул: — Эти хлопушки не могут быть настоящим искусством. Несколько секунд заполнила совершенная тишина, только равнодушный ветер шелестел листвой клёнов, да трава под ногами Сасори. — Это кто там такой умный, — раздался вкрадчивый голос подрывника, — мм? Остановившись, Акасуна без спешки повернулся к нему лицом и встретился взглядом с очень светлыми, голубыми глазами. Что ж, сразу заметил Сасори, внешней красотой этого парня не обделили: с правильными чертами лица, скуластый, с густыми волосами, что для шиноби всё-таки необычно — и с раздражающей самоуверенностью в каждом движении, он наверняка знал о своей внешней привлекательности. — Искусство — это взрыв… — протянул Сасори задумчиво. — Никогда не слышал ничего более глупого. — А у тебя, стало быть, другой взгляд на искусство, мм? — фыркнул подрывник, поднявшись с бревна. — Или ты из этих чёртовых обывателей, которые считают, что творчество — это притворство самовлюблённого дурака? — Последние слова он сказал с откровенным насмешливым презрением. Сасори ухмыльнулся: — Можешь вздохнуть спокойно, я прекрасно знаю, что такое творчество, по себе, — и добавил: — А насчёт искусства… Ты говорил про красоту мгновения. Красота мгновения ничтожна, хотя бы потому, что не имеет смысла. Что есть мгновение? Это песчинка в пустыне. Сама по себе она — ничто. Он был знаком с этим новомодным направлением. Импрессионизм. Правда, впервые встречал его сочетание со взрывом. — Ничто, говоришь… — так же вкрадчиво протянул подрывник. — Как раз-таки наоборот, мгновение — это всё. Это единство жизни и смерти, это сама грань между ними — тончайшая, почти неуловимая, но совершенная, мм! — Совершенство заключается в вечности, а не мгновении, — снисходительно пояснил Сасори. — Почему? Потому что если мгновение — раб времени, то вечность — его царица. — Хм, — на миг вскинув брови, насмешливо выдал подрывник. — Это наоборот, говорит о несовершенстве, мм. Вечность не самоценна, она состоит из бесчисленного множества мгновений, и если не будет их, не будет и этой пресловутой вечности. Так что это как не слабость? — прищурился он и, вернувшись к своей поделке, со странной лаской провёл пальцами по хребту птицы. Сасори с лёгким раздражением проследил за его жестом. — Это вечность ничтожна, мм. — Не согласен, — повернувшись к подрывнику полностью, он сложил руки на груди. — Мгновение появляется и тут же умирает, поглощённое вечностью, присоединённое к ней навеки, и лишить вечность завоёванного времени — невозможно. Или, по-твоему, время возможно повернуть вспять? Искусство, — отрезал он, — это вечная красота. Это то, что пройдёт проверку временем, что увидят потомки, что они смогут оценить собственными глазами, а не на словах того, кто был свидетелем мгновения… — Ещё чего, сохранять мгновение в истории! — презрительно фыркнул подрывник. — Хм. Тебя вообще как зовут-то, а? Несколько секунд Сасори смотрел на него, как на… ну, да, как на идиота. — Боги, да хоть фальшивое назови, — закатил тот глаза. — Я Дейдара, мм. — Сатори, — представился Скорпион Красных Песков, не трудясь запоминать чужое имя: наверняка ненастоящее. — Так вот, Сатори, нехрен сохранять мгновение в истории, оно в этом не нуждается. Оно теряет всю свою прелесть, если его запечатлеть навеки в чём-то… материальном, мм, — нашёл Дейдара нужное слово. Странно. Заключение мгновения в материальном сосуде, будь то холст или строки хокку, и было основой импрессионизма. Поймать сиюминутный момент, запереть в клетку пейзажа или стихотворения, передать в них свои впечатления — именно к этому стремились последователи идеала мгновения. — Что? — нахмурился Дейдара, заметив, как Сасори на него смотрит. — Судя по последним словам, ты не импрессионист, — заявил он спокойно. — Никогда не слышал о твоей концепции. — А что, обязательно придерживаться какого-то течения? — фыркнул тот, но Сасори успел заметить в его взгляде то, что иногда чувствовал сам — голод одинокого творца по собеседнику. — Импрессионизм оскорбляет мгновение, мм. Они заключают его в так называемом произведении искусства, чтобы этим искажённым мигом наслаждались зрители, тогда как настоящее наслаждение можно получить только непосредственно. Искусство — это то, что расцветает на миг перед тем, как завянуть. Сасори тихо хмыкнул. Что ж, он ошибся. «Искусство» этого Дейдары было ещё более ничтожно, чем импрессионизм: оно возводило на пьедестал совершенства мгновение, которое возникло только для того, чтобы сразу исчезнуть, а остаться в вечности хоть на какой-то срок якобы оскорбляло так называемую красоту момента. М-да… Видимо, эти мысли отразились у Сасори на лице, раз Дейдара грубо спросил: — Хочешь что-то сказать? — Да, — бросил Сасори. Изложив собственный взгляд на искусство, он тут же столкнулся с яростным сопротивлением, которое — шутка ли — страсть как хотелось переломить, одолеть, и все несказанные слова, запертые в душе творца, легко слетали с губ. Дейдара оказался таким же упорным, как сам Сасори, разве что наслаждался он и возвышал совершенное ничтожество — мгновение, ха, да ещё и стихийное. Странно, но Сасори не казалось, что он впустую тратит время, скорее наоборот, даже несмотря на возрастающее желание вбить в Дейдару правду уже не словами, а силой, чтобы прекратил, раздери биджу, нести такой бред. Уходить Сасори, однако, не собирался. Ещё чего! Дома поговорить об искусстве было не с кем: жена относилась к нему со спокойным равнодушием, но раньше терпеть не могла само слово «вечность», как и родители, и хотя в клане помимо него были и другие творческие люди, они о человеческих марионетках не знали — и не должны. А здесь, пусть даже в такой форме… — Что за бред, — закатил Сасори глаза. — Сам хорош, мм! — Дейдара, чёрт побери, вот ты где! — вдруг раздался женский голос — не слишком высокий, но звонкий. Обернувшись к его обладательнице — девушке в таком же, как у подрывника, бордовом плаще, — Сасори тихо хмыкнул: да эти двое — близнецы. — Сумире? Куноичи (наверняка) остановилась в паре шагов от собеседника её напарника и окинула его задумчиво-оценивающим, с каплей любопытства, немного легкомысленным взглядом. — Это ещё кто, братец? Всё-таки братец. — Неважно, — ответил вместо него Сасори, кинул на Дейдару мрачный взгляд напоследок и, развернувшись, пошёл прочь. Их с подрывником спор окончился ничем, каждый остался при своём мнении, но… — Мы уходим. Ключи сдали, дела уладили, и… — …и ночевать мы снова будем в лесу, мм, — проворчал Дейдара. …времени об этом думать уже не было, свою свободу на сегодня Сасори исчерпал. Боги, давно же он так яростно не спорил с человеком: в последний раз такое было с женой, когда он только начинал с ней жить душа в душу. Кстати, о жене и вообще о клане. Как же сильно Сасори заставил их ждать. Скорпион Красных Песков, человек, который никогда, раздери биджу, не опаздывает… Завтра же с утра он покинет Танзаку. А до тех пор надо было уладить последние дела со шпионами, как раз подошло нужное время, спасибо этой Сумире. Требовалось ещё и найти, где спать: там, где Сасори вчера ночевал, стало опасно — он точно видел недалеко оттуда нескольких Яманака. А значит, и Нара близко. Хоузуки всегда плохо переносили жару, и царящая здесь, в пыточных подземельях, духота казалась настоящим пеклом. Мангетсу, из последних сил подавляя боль и стараясь не замечать текущие по щекам слёзы, пытался дышать, хватал ртом воздух, такой обжигающий, будто и не воздух вовсе, а огонь. А может, ему это просто мерещилось, ведь вырос он в прохладном тумане на сырых землях Воды, там, где жил клан Хоузуки. Да, надо думать о Хоузуки… — Повторюсь, Хоузуки, — присел перед Мангетсу шиноби, такой же светловолосый, как все хозяева здешних мест — Намиказе. — Какого биджу ты там делал? Ответом послужило лишь рваное, хриплое дыхание. Пот градом катился со лба, заливал глаза, смешиваясь с кровью из разбитой брови, тело будто горело — будто… будто же? не по-настоящему? Мангетсу опустил голову, разглядев сквозь пелену боли собственные ноги. Не горит, его тело не… горит. Отросшие светлые, почти белые волосы мокрыми прядями липли к ушам, скулам, шее, веки казались безумно тяжёлыми, Мангетсу еле перебарывал бешеный соблазн закрыть глаза, но если он сделает это, он умрёт, сомнений в этом не было, не возникало даже на секунду. И всё равно очень хотелось провалиться в сон и больше никогда не просыпаться в этом аду… — Отвечай, — за волосы подняв Мангетсу голову, помощник главного поднёс к свежему ожогу раскалённый добела конец кочерги. Зуб на зуб не попадал от страха, но ни слова с губ Хоузуки не слетело, нет, он ничего им не скажет, ни о задании выяснить, что случилось с Узумаки, ни о чём-либо другом. В какой момент началась боль, он не понял, только закричал от неожиданности, задёргался, пытаясь сбежать от огня, прикусил разодранные в кровь губы, вонзаясь клыками в плоть, и ничего не помогало, весь мир сузился до адских ощущений, крик захлебнулся кашлем, и пламя отступило. Кочергу отняли от плоти. Мангетсу рвано дышал, чувствуя, как воздух драл горло, огонь, казалось, потёк по жилам вместо крови, каждая клетка тела — пылала. — Наверно, ты забыл мой вопрос, так что повторюсь. Что ты вынюхивал в поместье Намиказе? Мангетсу заставил себя молчать. По щекам струились слёзы, боль резала глаза и жгла самую душу, страстно хотелось умереть: когда в его жизни не было боли, он уже забывал, но цеплялся за образы отца, младшего брата, Меча Хирамекарей, всего того, чем дорожил… — Хорошо, — недобро протянул дознаватель, но тут с сомнением в голосе заговорил его помощник: — Фудо-сан… — Кто тебя послал: знать Воды или клан? Мангетсу криво ухмыльнулся, вдруг ясно и чётко поняв — это смерть. А раз так, почему бы не посмеяться ей в лицо, чёрт побери?! — Кто тебя послал?! — Я сам. Голова тут же дёрнулась в сторону от удара, в ушах зазвенело, к горлу подкатил противный ком, но Мангетсу на миг стало приятно: он всё-таки взбесил этого Фудо, вывел его из себя. — Сделаем перерыв, — вдруг выдал тот и поднялся с корточек. — Думаю, нашему подопечному надо подумать. Смерив Мангетсу неприятными оценивающими взглядами, пыточных дел мастера покинули жаркую, душную комнату без единой капли воды. Со скрипом заперли за собой окованную железом дверь, что тёмным пятном выделялась на фоне решётчатой стены. Мангетсу остался наедине со своим собственным адом. То, что последнего Узумаки берегли, точно он хрустальный, в конце концов Наруто просто взбесило, но срываться, как тогда с Нагато, он не стал, и всё же… Какого драного биджу, в конце концов?! Все разошлись на задания, в поместье Намиказе остались, собственно, только Намиказе, если не считать старика Фукуто, и то он чем-то занимался, а Наруто?! Что делал Наруто, кроме тренировок?! Прошло уже четыре… нет, даже пять дней, и ничего! Ничего! В итоге Наруто решительно пришёл к главе Намиказе, но тот дал ему от ворот поворот, не став даже слушать. Чёртов Хисато, неужели он не мог дать хоть какое-нибудь задание, чтобы помочь в деле Узумаки? Наруто же давно не генин! Раздражённо пнув воздух, он замер, когда зацепил взглядом вход… в подземные коридоры тюрьмы… Недолго думая, Наруто направился туда. Именно там держали Ино, которая то ли Нара, то ли из их Союза, а они могли быть причастны к кошмару с охотниками. Сжав кулаки, Наруто решительно открыл дверь и вошёл внутрь, тут же услышав сухие мрачные слова: — Кто, к кому, зачем? — Узума… Намиказе Наруто, даттебайо! — поспешно исправился он, вспомнив наказ Хисато. Лица сидевшего в нише охранника ниндзя разглядеть не удалось: коридор освещали редкие факелы. — Самый непредсказуемый ниндзя Узумаки? — фыркнули из полумрака. — К кому? — Сюда недавно привели куноичи из Тройственного Союза, Ино зовут, она была в такой фиолетовой кофте, даттебайо. — Наруто попытался описать старую знакомую, но с отчётами на ходу у него всегда было туго. Да и с письменными, если уж начистоту, тоже. — Ну, у неё ещё такие длинные волосы, собранные в хвост! Светлые. — Зачем? — Поговорить надо. — Если бы я пускал к пленникам всех шиноби, которым надо с ними «поговорить», боюсь, я давно бы здесь не работал, — фыркнул собеседник, и Наруто, потеряв терпение, быстро к нему подошёл. — Она из Тройственного Союза, а я — Узумаки, даттебайо! Мне надо с ней поговорить. Я не выдам свою настоящую фамилию, мне просто надо спросить её! Лицо охранник тюрьмы прятал за чёрной матерчатой маской, оставляя видимыми лишь глаза, и тут же нахлынули воспоминания об охотниках со странным кандзи «Закат» на руках. Наруто стиснул зубы, подумав, а не применить ли технику соблазнения: она действовала безотказно на всех, кроме женщин и Сакуры-чан. Ну, Сакура-чан тоже женщина, поэтому на ней и не работало, а тут сидел мужчина и… — Узумаки, говоришь. — Да! В груди всё сильнее разгоралось нетерпение. — Ранг? — Чунин, даттебайо. — Если после твоего посещения эта Яманака будет ранена или что похуже, спросим с тебя. Это ясно? — чуть ли не по слогам задал охранник последний вопрос. Наруто кивнул несколько раз, уже почти притопывая от желания поскорее пойти к Ино, причинять которой вред, конечно, не собирался. Оторвав кусочек бумаги, охранник начеркал на нём что-то неразборчивым почерком и вручил Наруто: — Дашь парням со следующего поста, они дадут тебе сопровождающего. — Спасибо, даттебайо! — чуть ли не вырвав листочек из его рук, он бросился дальше по коридору, миновал десяток факелов, свернул за угол и тут же обнаружил искомых людей. Как оказалось, тюрьма клана Намиказе была сухой и тёплой… но чем дальше, тем жарче становилось, и Наруто уже покрылся липким потом, будто вдруг попал в пустыню какую-то, причём в полдень. Стащив с себя куртку и оставшись лишь в тонкой светлой кофте, он вполуха слушал шагавшего рядом сопровождающего: — Эта Ино сначала наотрез отказывалась есть, но как только узнала, что начались переговоры с её кланом — кстати, то, что она наследница Яманака, подтвердилось, — так вот, как только она это узнала, так сразу взялась за еду. Видимо, — фыркнул тот, — решила, что силы ей определённо понадобятся, так что прекратила отдавать надзирателям свой ужин. Спустя несколько минут неспешной ходьбы, выпившей больше сил, чем последняя тренировка, они дошли до камеры Ино. Ну наконец-то! Подбежав к решётке, красно-коричневой на дрожащем факельном свету, Наруто вцепился в прутья и жадно вгляделся в черноту у самых стен, зацепил взглядом бледные пряди, безжизненно лежащие на укрытых в тёмной одежде плечах. — Ино? Эй! — У вас десять минут, — бросил сопровождающий, скрывшись в тени. — Я пришёл поговорить, даттебайо, — уже негромко сказал Наруто, наблюдая, как бледная рука отвела в сторону почти белые волосы, как фигура в тёмных одеждах поднялась и без спешки подошла к решётке. Голубые глаза Ино сверкали очень знакомым упорством: — Я так просто не дамся, имей в виду, Намиказе. О чём меня будут допрашивать на этот раз? — Я не допрашивать… Ну, то есть, у меня есть вопросы, но я не собираюсь тебя пытать! — попытался он успокоить её. — Но я узнал, что ты из клана Яманака, одного из Тройственного Союза, — понизил он тон. — Вы никогда не дружили с Восточным Альянсом и с моим кланом в особенности… то есть!.. ну, да, моим кланом. Чёрт, он чуть не назвался Узумаки! Дурак! — И? — потребовала куноичи продолжения. — Что тебе известно об этом, Ино? — Наруто слабо царапнул по прутьям. — Клан Узумаки уничтожен полностью, — «почти» он быстро проглотил, — охотниками на шиноби, и мы понятия не имеем, кто их нанял, кто заплатил за все эти жизни, даттебайо. — Если бы это мы наняли охотников на шиноби — хотя мой отец никогда до такого не опустится! — ты думаешь, я бы ответила тебе честно? — Ино усмехнулась, но, Наруто видел, без злобы. — Ты не умеешь допрашивать пленников. — Ты знаешь об этом что-нибудь? — Знаю, — кивнула она. Знает… — Тройственный Союз — ни Яманака, ни Нара, ни Акимичи — к этому не имеют никакого отношения. Наруто был и разочарован таким ответом, и рад его слышать одновременно, потому что… да, потому что не хотел видеть в Ино одного из своих настоящих врагов. На секунду сжав прутья клетки сильнее, он расслабил кулаки и медленно опустил руки, отчего-то чувствуя, что верит этой куноичи Яманака, он видел в её глазах честность и искренность, и даже — сочувствие. От человека, враждебного Восточному Альянсу хотя бы из-за истории! — Спасибо, — поблагодарил Наруто, обрадовавшись на миг, что голос его не дрогнул. — Время вышло, — как раз вернулся сопровождающий. — Я бы не советовал верить врагу на слово, — вдруг раздался чужой голос, низкий, немного утробный. Наруто резко повернулся в ту сторону: рядом с сопровождающим стоял высокий, крепко сбитый светловолосый шиноби с таким жёстким взглядом, что сомнений не осталось — дознаватель. — По крайней мере, пока переговоры с её кланом насчёт того, какого биджу она околачивалась рядом с нами, не завершатся успехом. — Фудо-сан… — удивлённо посмотрел на него сопровождающий. Не успел Наруто и рта раскрыть, как за спиной дознавателя появился, будто соткавшись из теней, АНБУ: — Хоузуки Мангетсу откусил себе язык. — Что?! — резко развернулся к нему Фудо и заспешил в сторону пыточных. — Его состояние? — Кровь остановили, вызвали ирьёнина, но… Наруто поморщился: не любил он эту часть мира ниндзя, ту, где царила жестокость на грани с бесчеловечностью. Кто-то должен был делать такую работу, но Наруто от подобного воротило, он никогда не понимал до конца слов дознавателей: «Боль — это бог шиноби». Он — теперь-то уж точно! — слишком хорошо знал, что такое боль, и если она — бог, веру в неё надо уничтожить. — Меня тоже будут пытать? — мрачно поинтересовалась Ино и повторила свои первые слова: — Я так просто не дамся, имей в виду, Намиказе. Повернувшись к ней лицом, Наруто кивнул и немного погодя, поняв, что ничего больше не получит, ушёл. Хоузуки… О, Ино хорошо знала фамилию откусившего себе язык пленника, жизнь заставила запомнить её так, что даже при желании не получилось бы забыть. Задания шиноби почти всегда были опасны, и как Ино ни умоляла маму взять её с собой на море, та мягко отказала: — Однажды, Ино, ты обязательно увидишь море, но я хочу, чтобы это были лёгкие и светлые воспоминания. Только подожди немного. Я скоро вернусь и покажу тебе большую воду, — убедив дочь, она оглянулась на напарника и, с серьёзным видом кивнув ему, посмотрела ещё раз на Ино: — Ну, я ухожу. Резко вздохнув, Ино зажмурилась и помотала головой. Нашла время! Предаваться воспоминаниям стоило где-нибудь в спокойном, безопасном месте, когда самой возможности пропустить важную деталь или, того хуже, удар — даже не возникало. А не здесь. После прозвучавшего доклада тишина в зале собраний до неприличного затянулась. Глава клана Хоузуки, незаметно сжав между пальцами кулаков чёрную ткань хакама, медленно втянул носом воздух — пропахший рыбой и прочей морской дичью — и так же выдохнул, успокаивая себя. Вознёс предкам мысленную благодарность, что не стали добавлять в облик поместья яркие тона, так раздражающие нынешнего главу. Спокойствие — это всё. Настоящий шиноби должен быть хладнокровен и всегда сохранять ясность ума. — Значит, это известно точно? — будто ставя между словами точки, отчеканил Хоузуки Кагами. Проблемы у клана встали нешуточные, такие требовали чёткости в действиях, и оценивающий взгляд Хоку-доно, пятого советника, на дорогое хаори Кагами был совершенно, чёрт возьми, не уместен. Остальные же одиннадцать старейшин вели себя более подобающе. — Совершенно, — кивнул Кириказе, принявший место четвёртого советника в наследство от покойного отца. Кагами давно подумывал заменить его более одарённым человеком. — В пересчётных свитках Мангетсу-сама значится мёртвым, а этот источник никогда не обманывал. — Действительно, — поддакнул сидящий с Кириказе второй советник — опытный воевода, на чьём умудрённом жизнью лице паутинкой разбегались морщины. Кагами подозревал, что скоро станет таким же: смерть и боль всегда добавляли ему лет. — Кагами-сама, если уж пересчётный свиток Мангетсу-сама засёк исчезновение его чакры, значит, он мёртв. Вы и сами знаете, что барьеры пересчётным свиткам не помеха, они завязаны исключительно на чакре человека. Пока та не исчезнет, иероглифа «смерть» под именем записанного там — не будет. Незачем объяснять очевидные вещи… Нахмурившись, Кагами одним взглядом заставил советника опустить глаза. Слишком неуместна его доброта. — Что ж, — глава Хоузуки всё тем же обезличенным тоном, степенно чеканя слова и не выдавая своего состояния, продолжил: — Придётся признать, задание выяснить положение дел в Восточном Альянсе было самоубийственным. — Недавно вышла на связь пара теней, — подал голос Хоку-доно, — хотя я не знаю, чего им стоило пробиться сквозь защиту Хисато. Намиказе не знают, что Мангетсу-сама — первый наследник Хоузуки. — Раздражённо перекинув хвост длинных волос за спину, он с немым укором во взгляде посмотрел на главу. — Мангетсу-сама — гений, но всё же наследник, не стоило так им рисковать. Может, его обкорнать? Длинные волосы означали принадлежность к Совету, и лишиться их равнялось потере своей должности. Кагами отбросил глупую мысль: да что с ним? Надо сосредоточиться на деле. — Мангетсу — шиноби, — отрезал он. Мангетсу — его старший наследник, его любимый сын — погиб, а значит, Намиказе заплатят. — Так или иначе, сомневаться нет причин, — поставил точку Кагами, ощущая, как сердце превратилось в колючий комок из боли. — Пересчётный свиток врать не может. — Знакомое состояние. Он это переживёт. Должен. — Однако идти в одиночку против Восточного Альянса будет глупостью, как и оставить всё на самотёк. — Даже несмотря на падение Узумаки и Хаюми, Восточный Альянс остаётся мощной силой, за ним — берега Огня и малая часть северо-восточных гор, — заговорил Кайтей-доно — первый советник, человек на хорошем счету у Кагами. — Я предлагаю не давать Намиказе знать, что значит смерть Мангетсу-сама. — Она значит войну. — Именно, Кириказе-доно! А бывает ли война, что не готовится втайне? Нам нужны союзники, и не только семь кланов Киригакуре. Клан Киригакуре стоял выше их, Хоузуки, рода, — хотя раньше было наоборот, — как выше и прочих: выше Ринго, выше Куриараре, выше Момочи, Акебино, Мунаши, Хошигаки, а уж уничтоженных Суйказан и подавно. Личная гвардия главы Киригакуре состояла из мечников — сильнейших воинов этих кланов, обладателей Семи Мечей Воды. — Если наступать с одной стороны — с востока, — война либо затянется, либо вообще рано или поздно будет проиграна, — продолжил первый советник. — С Такахаши мы не договоримся, эти кузнецы-торговцы не любят принимать чью-то сторону, — сосредоточенно произнёс он и вдруг выдал: — Я предлагаю договориться с Тройственным Союзом. — Что?! Что вы сказали?! — раздалось вразнобой с разных концов зала. — С Тройственным Союзом?! — Поясните, что вы имеете в виду, Кайтей-доно, — посмотрел на него Кагами. Клан Яманака, один из южной троицы Огня, имел с кланом Хоузуки старые, до сих пор не оплаченные счёты, так что идея иметь сношения с Тройственным Союзом не казалась по крайней мере правдоподобной. — Тройственный Союз — не только наш враг, но и враг Восточного Альянса, и сейчас, после уничтожения одного из их главных противников, подозрения Феодала Огня пали и на них. На кланы Нара, Яманака и Акимичи. То, кто и по какой причине уничтожил Узумаки, остаётся неясным, но будь это Тройственный Союз, я уверен, он не стал бы так подставлять себя. — Точно к такому же выводу может прийти и Феодал, — с сомнением заметил Хоку-доно. — Может. Но не придёт, — заверил его первый советник. — Клан Хаюми — самая слабая часть Альянса — давно вызывал у властей Огня сомнения в своей преданности, в особенности из-за частых заданий в страну Волн, где властвует, как нам известно, Гато. — Эта богатейшая свинья мира? — не скрыл презрения Кириказе. — Ну, ну, будьте вежливее, — осадил его Хоку-доно, и Кагами подал в нетерпении голос: — Кайтей-доно, продолжайте. — Благодарю, — ответил первый советник коротким кивком и вновь повернулся к остальным: — Гато давно работает на Водный Союз, и разочаровать Феодала в клане Хаюми хоть и стоило нескольких лет тонкой работы, у нас получилось. А вот уничтожение Узумаки, судя по докладам наших теней, — дело рук уже не Феодала, и не воспользоваться этим, особенно когда Намиказе лишили наш клан сильного наследника, будет глупостью, — выделил Кайтей-доно последние слова. — Недавно подошли сведения, что в плен Восточному Альянсу попал важный человек Яманака, — заметил Кагами. — Наши люди не смогли выяснить, кто именно это был, однако шиноби Нара, бывшие в тот момент с ним, обращались к нему слишком уважительно для простого члена клана. — У Тройственного Союза, значит, появились причины воевать с Альянсом? — поинтересовался Кириказе-доно, и Кагами едва сдержал раздражение. Кайтей-доно ответил вместо него: — Не думаю. Если бы войны развязывались из-за каждого важного пленника, им бы не было конца. — То есть вы предлагаете тайно убить пленного Яманака, обставив всё так, будто убийцы — Альянс? — Я этого не говорил, — заметил Кайтей-доно. — Я лишь говорю, что у Тройственного Союза появился… повод. Восточный Альянс после трагедии Узумаки изо всех сил обороняется, но всё же перебарщивает. Если грамотно это обыграть, нападение на восток Огня вместе с южными кланами не будет таким уж невозможным. — Мы не можем действовать вслепую, — хмурился Кагами и посмотрел на пятого советника. — Хоку-доно, ваши тени должны выяснить, кто именно попался Альянсу в плен, и только после этого мы напишем Союзу с предложением о сотрудничестве. К нашему клану у них предвзятое отношение, однако с именем Киригакуре, которое обеспечу я, они едва ли захотят спорить. В конце концов, — поставив кулак на стол, он закончил: — мы предлагаем им совместную борьбу с Восточным Альянсом, а не предательство страны Огня. Мир шиноби всегда стоял обособленно от самих стран и их народов. Феодалы не могли управлять войной ниндзя, хотя имели право звать их на свою войну. — Мы обсудим это в дальнейшем, — продолжил Кагами, заметив, что вопросов не вызвал, — а сейчас — следующий вопрос… — Хирамекарей, — цокнул языком Хоку-доно, у которого сегодня рот не закрывался. — Мангетсу-сама попал в плен, однако успел спрятать Меч, но куда и как — неизвестно. — Отправлять людей на поиски слишком опасно, — покачал головой Кагами, — так что используем тени, которые уже там. К тому же, — добавил он, — Суйгетсу всё ещё жив, а значит, Меч рано или поздно придёт к нему. Мангетсу это обеспечил. — Суйгетсу-сама у Орочимару то ли на службе, то ли в плену! — недовольно воскликнул Хоку-доно. — Орочимару знает, каким Мечом владеет клан Хоузуки, и даже если Суйгетсу — его пленник, — отчеканил глава клана, — Хирамекарей обязательно попадёт в его руки. Вы знаете, каков Орочимару. В отличие от большинства мира ниндзя. На этот раз пятый советник спорить не стал. — Свяжитесь со своими людьми, Хоку-доно. У них два задания — A-ранга. — Есть. — Кагами-сама, — подал голос Кириказе-доно. Глава Хоузуки посмотрел на него. — Как именно вы собираетесь обеспечить имя Киригакуре в послании Союзу? — Предоставьте это мне, — холодно ответил он. — Недавно, как вы все знаете, отошёл в мир иной Киригакуре Сайзо-сама, прежний глава Водного Союза, и наследовал ему его шестой сын, Ягура-сама. — Единственный выживший из его шести детей. Да ещё и самый младший… — Первая Великая Война, — вздохнул Хоку-доно с каплей горечи. Тогда он потерял сына и дочь. — Но телесная неполноценность Ягуры-сама… — заговорил вдруг обычно молчаливый третий советник. — С детства явный недостаток роста. Он выглядит на двенадцать лет! — Ему тридцать, это более чем адекватный для главенства над кланом возраст, — повернулся к нему второй. — Ягура владеет всем, чем должно владеть хорошему полководцу. Сила, — пауза, — и талант вдохновлять людей. Из всего Совета только трое были в курсе о скрытой мощи Ягуры — первый, второй советники и сам Кагами. Больше никто не знал о запечатанном в нём Трёххвостом Звере. — Ягуру-сама, — выделил Кагами надлежащее обращение к этому человеку, — я беру на себя. Подозреваю, Тройственный Союз будет одним из первых, не считая наш Водный, кто узнает истинного главу Киригакуре. Остальной мир будет считать, что Киригакуре Сайзо-сама ещё жив, и ждать от его клана, соответственно, будут всё то же, старое. — Это превосходно, — довольно заметило несколько советников. — Если нет вопросов, собрание окончено, — заявил Кагами и с облегчением заметил, что вопросов действительно не имелось. На том Малый Совет, созванный срочно после известия о точной смерти Мангетсу, и закончился. Советники расходились быстро, не желая оставаться в обществе главы дольше положенного, когда он был в таком состоянии. Опустив взгляд на бумаги, Кагами медленно втянул воздух — пропахший рыбой и прочей морской дичью — и так же выдохнул, успокаивая себя, но все доводы против решённой уже войны подбитым кораблём шли ко дну. Гнев твердил: «Уничтожь Намиказе», разочарование: «Забудь Мангетсу…», боль же ныла и рвала сердце в клочья: «Этот мир опять… опять отнял!» — но ничему из этих чувств Кагами не давал воли. Несколько раз он повторил про себя правила шиноби. При любых обстоятельствах сохранять ясность ума и стойкость духа. Смотреть смерти в глаза и не бояться её, ведь смерть — это друг шиноби. Миссия превыше всего. Миссия всей жизни для главы клана — это обеспечить клану существование, а в идеале — и победу. Кагами моргнул и всмотрелся в ровные, каллиграфически правильные иероглифы досье. На самом верху, рядом с изображением, значилось: «Хоузуки Мангетсу, первый наследник», а под ним — подпись уже иного рода: «Джонин…» — и совсем свежие слова: «…мёртв, убит...» Глава клана Хоузуки всё же позволил себе единственную слабость и выразил в злом шипении всё, что чувствовал: — Намиказе…