Агент или человек

      - Они убьют его!       - Смит может блефовать. Если нет, то твой друг скорее всего уже мертв.       - Отпусти меня! Отпусти меня сейчас же! И катись к черту, если не собираешься мне помогать.       - Хочешь оказаться на его месте? – Сорок семь останавливается, что в сложившейся обстановке почти сумасшествие – тратить попусту драгоценные секунды, которые ему удалось для них выиграть – и не удерживается от того, чтобы не встряхнуть ее за плечи, пытаясь дозваться до ее разума.       - Из-за меня, ты меня слышишь? – Катя пытается вырваться, ударить его, но он лишь крепче перехватил ее, и она снова возвращается к словам, пытаясь убедить агента. – Он попадет к ним из-за меня, я не могу этого допустить. Я должна ему помочь. Убери от меня руки, ты даже не понимаешь, о чем я говорю. Ты понятия не имеешь о таких вещах. Отпусти меня!       Позже Сорок семь пытается понять, где и что он упустил.       На каких основаниях она полагает, что может злиться на него больше, чем он на нее. Потому, что нельзя сравнивать то, что он играл на ее чувствах, чтобы уйти в одиночку и ее тупейшие попытки искать неприятности в первый же момент, стоит ему только отвернуться. Да, возможно, он также рисковал, когда проворачивал все это с Агентством, но, стоит заметить, что это все же именно она в очередной раз вляпалась в проблемы, как и следовало ожидать, а вовсе не он.       - Самодовольный… - бормочет она, теряя сознание, так и не договорив, какой он кретин. Потому, что, вытащив ее из-под носа Смита и Агентства, не пустил ее обратно, рисковать жизнью ради какого-то парнишки.       Когда она без сознания, все становится проще, и к утру, оторвавшись от преследователей и запутав след, он наконец-то может оставить ее в одном из придорожных отелей и потратить еще час, устанавливая вокруг здания свою систему безопасности и проверяя, действительно ли их преследователи направились по ложному направлению.       Возвращаясь в маленький номер, Сорок семь предполагает, что она должна была уже проснуться, поэтому ему было бы лучше знать, как еще можно донести до ее понимания значение слова «Нет». Хотя бы одной отрицательной частицы любом из слов на выбор: «Не выходить без прикрытия, не рисковать, не игнорировать его предупреждения». Хотя бы что-нибудь из этого не такого уж притязательного списка.       Но, кажется, что он использовал уже все способы, учитывая, что слова никогда не были его сильной стороной и то, что у него нет никакого, абсолютно никакого желания тратить впустую силы на ее споры с ней.       Девушка меряет комнату шагами, без конца проводя пальцами по волосам, пытаясь сосредоточится, но остатки снотворного в ее крови сводят все попытки вызвать видения на нет. Тем не менее, она не перестает мучить себя. Увидев, что он вернулся, , девушка просто откладывает пистолет и, вопреки его ожиданиям, молча уходит в ванную, надеясь, что это поможет отрезвить ее сознание.       Все, что она хочет попытаться с ним сделать бессмысленно, пока она толком не может даже привести в порядок расползающиеся мысли. Нужно было что-то делать. Срочно. Нужно что-то придумать, но ее мозг едва ли согласен думать, когда его снова напичкали снотворным.       Сорок семь сел на край кровати, закрывая глаза и тщетно пытаясь не думать. Его собственные эмоции не утихают, все попытки взять себя под контроль просто бесполезны: его мысли снова наталкиваются на что-нибудь, взять хотя бы еще не зажившие следы на ее лице и руках, и вся ярость вспыхивает заново с новой силой, словно по бесконечному кругу. Он с удовольствием убил бы еще кого-нибудь, кто бы попался в его руки, чтобы хоть как-то выместить это. Это впервые, за все время, когда он действительно хотел чьей-то смерти и почти наслаждался этим.       Ван Дис никогда не слушает, что ей говорят. Хотя, скорее всего напротив, слушает, чтобы специально сделать все наоборот, как иначе объяснить ее феерическую способность постоянно вляпываться в то, от чего он пытается ее уберечь. Это просто невероятное везение, что она, очевидно, решила устроить ему бойкот и даже оставила его одного на какое-то время, но минуты проходят, а вернуть контроль над собой ему не удается. Он разражен, скорее не из-за нее, а из-за ее тупого поведения. Хотя, разве можно это разграничивать?...       После душа ее волосы собраны в высокую шишку, но короткие прядки у основания шеи все равно намокли и завились, новая майка плотно прилегает к телу, и, конечно, она снова проигнорировала некоторые детали женского гардероба.       Стоп, стоп, стоп. Просто стоп.       - Ты беспокоишься потому, что я ставлю под угрозу закрытие проекта? Или что? Что это все для тебя значило? – Катя не может не спросить это, не смотря на то, что гордость пихает ее локтем и косится, как на ненормальную. Но его безразличие не вяжется с его заинтересованностью, а наплевательское отношение к ее новой проблеме перекликается с тем, что он не хочет, чтобы она ввязывалась во что-нибудь опасное. Так что она просто запуталась и перестала что-либо понимать в этих недосказанностях и противоречиях. Все, что ей хочется, это вновь сорваться и выпустить пар, потому, что знает, что это то, к чему она привыкла и что это ей поможет. Видя его каменное спокойствие, ей хочется этого еще больше, словно он провоцирует ее обвинить его в черствости, хотя она знает, что это не так. По крайней мере, не всегда. Нужно успокоиться, ну, или, по крайней мере, спросить его самого, а не придумывать свои выводы.       - Ты все время спрашиваешь меня о чувствах. Задай что-нибудь более конкретное, возможно, тогда я все же смогу ответить тебе,- устало откликается он, пытаясь внутренне не дергаться от ее голоса, ее внимания. Смысла ее вопросов и событий, к которым они относили. Воспоминания это не то, что помогает держать его эмоциональное равновесие. Откуда все эти мысли? На месте, где всегда была успокаивающая тишина, теперь абсолютный хаос. Откуда такие сильные эмоциональные отклики на происходящее?       - Чем бы это ни было, старательности тебе не занимать, - едко фыркает девушка.       Еще каких-то несколько месяцев назад, она бы подняла бесполезный шум, только лишь бы убедить другого в своей правоте. Или бы попросту бы на все наплевала и сделала бы все сама, хотя перед уходом, конечно же, не отказала бы себе в удовольствии пройтись по скандалу по второму кругу хотя бы вкратце. Как же иначе, кто-то пытается диктовать, как ей жить. А для человека с ранних лет предоставленного самому себе и живущего острым осознанием своей обобщенности от чьих-либо указаний и заботы из-за все тех же детских обид, это просто красная тряпка перед носом.       Но.       Это было раньше.       - Тебе страшно. Мне тоже страшно. Ты никогда не думал, что некоторые вещи не поддаются контролю?... Или вообще не должны?       - Нет, - твердо и сухо отвечает он, все еще напряженный. Только потом думает, но его размышления только подтверждают его слова. – Нет, никогда. То, что ты говоришь, не имеет смысла.       - М? Серьезно?       Его раздражает ее манера ходить вокруг да около, но самостоятельно направить разговор по прямой он тоже не может. Боится, что это все. Завершение этой безумной идеи. Эмоции вместо логики, но прекратить все это – последнее, чего ему бы хотелось.       Она хочет знать, чем это было? Что это такое?       Он хочет знать, что вообще все это такое и зачем. Абсолютно бесполезные, иррациональные с точки зрения его жизни отношения, которые ему вовсе не требуются. Но он принял ее, заигрался, не удержался на тонкой грани. Его поведение изменилось, как и его понимание окружающего, его потребности, его идеалы. Сорок семь знает, какие будут последствия, но не может выловить и подавить эмоции, не может отгородиться стеной, не может подобрать алгоритм, который вернул бы все назад, борьба ни к чему не приводит, повсюду хаос.       Его лихорадит он чужеродных, непривычных эмоций. Он зол, зол, если можно так сказать. Но скорее – отчаянно хочет злиться на ее. Но не может, не может причинить ей вред. Приоритеты изменились каким-то образом. В его сознании прочная охранительная преграда на тех мыслях, побуждениях, которые угрожают ее благополучию.       - Как ты нашел меня?       Катя так и не получает ответа, конечно. Разве будет он рассказывать, что крохотный чип все еще под ее кожей в плече, чтобы она сию же секунду пошла себя резать, а потом бы сбежала. Девушка настораживается, и ее интерес не просто случайный. Ему нужно быть внимательнее, потому, что, очевидно, она уже что-то придумала. Снова. После того, как он едва разрешил недавнюю ситуацию с воскресшим альбиносом.       Мысли о том, что он мог потерять ее… Сорок семь вполне успешно отстраняется от назойливых картин, но вот эмоциональный отклик он оставить не в силах. Это ужасно, мерзко и унизительно – он чувствует свою слабость. Уязвимость подавляет, ведь он никогда ее не ощущал, и теперь даже малая доза – словно тайфун. Ураган. Это унизительно.       Постепенно эмоции начинают стихать, ему удается немного взять себя под контроль, замечая, что они поменялись местами. Катя необычно тихая и собранная, он - едва справляется со своими чувствами.       Сорок семь слышит ее шаги, девушка садится перед ним, ладонь касается его колена. Бессмысленные, иррациональные действия, он должен прекратить это, вообще все это. Он не хочет ее видеть, начинать разговор – не должен, во всяком случае, в этом нет смысла и он знает, что это не приведет ни к чему хорошему, и он должен избежать этого. Но вместо этого он устало проводит руками по лицу и нехотя открывает глаза. Неужели он так жалко выглядит?       - Прости. То, что я сделала, было необдуманно, - в ее голосе действительно звучит сожаление. А еще забота и понимание, но Сорок семь лишь регистрирует это без всякой обработки, он слишком занят сумятицей в собственной голове и не в состоянии гадать, с чего вдруг ее настроение так резко поменялось. И с чего она взяла, что что-то понимает в том, что он чувствует? Он вообще ничего не должен чувствовать. Ему хочется злиться на нее, но он не может толком, по-настоящему. Она управляет им, эмоции управляют им.       Безразличие и рассудительность – вот, как это должно быть. Но его хваленый разум сошел с ума, ему, наверно, хочется скакать перед ней, как цирковой пудель, лишь бы она улыбнулась. Более жалкий и никчемный исход событий довольно сложно представить. Эмоций, на самом деле, не так уж много, но, опять же, их не должно было быть вообще. Их не было. И в сравнении с успокаивающей пустотой любая капля уже слишком. Особенно если эта капля перерастает в бушующий океан.       После того, как он сдает очередной форпост, когда принимает, что не может злиться на нее, винить ее, он хочет злиться хотя бы на себя.       Катя поднимается и осторожно обнимает его – этот жест, что-то между предложением своей заботы и просьбы его утешения. Честно, не правда ли? Это его прокол, результат его провала, что Катя не безосновательно предполагает в нем взаимность и несмело просит об ответном действии. Она могла быть бескорыстной, но зачем, раз он и сам, вероятно, не будет против предложить ей поддержку, которая ей сейчас так нужна. Кажется, именно так это работает. Отношения и прочие слова, которые лучше опустить, пока у такого эмоционального инвалида, как он, не хватил удар.       Беспомощность – вот как это называется, когда ты должен что-то сделать, оттолкнуть, сломать что-нибудь, чтобы она прекратила, поняла, как сильно заблуждается и зареклась на будущее искать в нем то, чего попросту нет. Не должно существовать, по крайней мере. Этого нет, он так думает, ему лучше знать. Эмоции, отношения с людьми – это вещи с другой планеты, из другого мира, совершенно не то, что когда-либо было вложено в его сознание – генетическими экспериментами, воспитанием, образом жизни, чем угодно.       Он знал сотню вариантов, как избежать этого даже не причиняя ей вред – раз уж все в нем предательски согласилось с тем, что он почему-то не должен так делать. Но он не делает даже этого, ни малейшего значимого сопротивления. Немного настороженная, готовая перевести все в шутку в первую же секунду, как почувствует опасность, она обвивает его шею руками. Сорок семь старается вспомнить, почему не должен делать этого, вообще не должен попадать в такие обстоятельства, но это лишь жалкие попытки, которые никто не замечает, и он может лишь наблюдать за собой словно со стороны, с лучшего места в первом ряду, не в состоянии как-то повлиять на самого себя.       Потому, что беспомощность выглядит именно так, как выглядят его ладони, медленно гладящие ее спину, что должно было ее успокоить, передать ей, что все в порядке. Ведь ей действительно нужно это чувство сейчас. Как и любой брошенный ребенок, она всюду будет заявлять о своей независимости, но в такие моменты она беззащитно открывает свою потребность в чьей-то заботе, ощущению безопасности. Ей нужно это? Пожалуйста. Ей будет приятно, что она смогла успокоить его, дать ему свою поддержку? Почему нет, конечно, все, что угодно.       Он не отталкивает Катю – привлекает ближе к себе на колени. Она сжимает его крепче, уткнувшись подбородком в его плечо. Он чувствует ее быстрое сердцебиение, она глубоко вздыхает, успокоенная и умиротворенная, но вздох получается сбивчивым от радости.       Сорок семь старается сохранить отстраненность, почти надменность к человеческим чувствам – ведь это слабость. Но он дает ей это – просто держит в своих руках, и она, уже более спокойная и уверенная, обдумывает, как ей поступить. Ей просто нужно какое-то время, немного заботы. Мужчина старается относиться к этому небрежно, не растворяться в тепле ее тела, в ее успокаивающем присутствии, или, по крайней мере, старается притвориться, что все это совершенно не важно. Он мог бы сделать это и при других условиях, это не свидетельство его эмоциональной вовлеченности, вовсе нет, убеждает он себя. Он убивает по заказу – или, возможно, это тоже уже только прошлое – обнять ее это далеко не самое вынужденное или ужасное действие, задание, которое он выполнял в своей жизни.       - Ты же знаешь, что я должна это сделать.       - То, что ты должна была сделать, это оставаться в безопасности и не высовываться. Нужно было думать о последствиях, прежде чем что-то сделать.       Она не верит, что он действительно это озвучил. То, что это была всецело ее вина, и она должна просто смириться с этим, раз она такая ветреная и недальновидная. Возможно, он сказал что-то другое, но звучит именно так. Раздраженная, она начинает одеваться. Мужчина медленно, устало вздыхает, совершенно не впечатленный ее действиями, и мысль о том, что он считает, что она просто играет, не всерьез, будто она побоится пойти вытаскивать своего друга из лап Смита, злит ее еще больше. Девушка сразу же хватается за пистолет, стоит ему шевельнуться в ее сторону.       - Сорок семь, - предупреждение звучит в ее на удивление ровном голосе. Они оба знают, что она этого не сделает, и оба знают, что никогда ни в чем нельзя быть уверенным. Эта игра, которая им обоим нравится.       - Смита это не остановит, – Сорок семь не воспринимает ее всерьез ее угрозу, ее и нельзя воспринимать всерьез. Но это заставляет обоих действовать на инстинктах, напряженно следить за малейшим движением, просчитывать дальнейшие действия и выгадывать удачный момент.       Для него это уже слишком. Она упряма и, видимо, этот парень действительно как-то ценен для нее, раз она рвется так рисковать. То, что ему следовало сделать уже давно – снова ее усыпить, отвезти в более безопасное место, сесть и продумать, что и как можно сделать, чтобы спасти этого парнишку. И, на этот раз, оставляя ее одну, нужно предпринять все меры, чтобы она так и оставалась там, где он ее оставит.       Она слегка опускает оружие, на секунду сомневаясь и не доверяя себе из-за того, насколько уверенно, возможно, даже насмешливо звучит его голос, и это тот момент, когда он начинает двигаться. Ее палец снова на спусковом крючке. Из-за включившихся инстинктов она такая же быстрая, как и он, Сорок семь не смог бы добраться до нее, избежав ранения, но у него достаточно возможностей, чтобы добраться до выключателя. Начало марта, около семи утра, и за окном еще все еще темно как ночью. Ее сердце гулко бьется и нервы настолько напряжены, что, услышав звон за спиной, мгновенно подскакивает, потому, что от него можно ожидать все, что угодно, и только миллисекунду спустя понимает, что это была всего лишь монетка. Как же было глупо повестись на это, но ее эмоции – это далеко не то, что она может контролировать прямо с ходу, учитывая даже, что программа пытается подсказать ей, как действовать. Все происходит слишком быстро, и она уже обезоружена.       Сорок семь ожидает сопротивление, но Катя лишь замирает, ее тело мелко дрожит. Она плачет?... Нет, стоп, стоп, пожалуйста, хотя бы не сегодня. Это прям то, чего ему не хватало для полного счастья. Он совершенно не знает, что с этим делать. Катя чувствует, как сильно напрягается его тело, чувствует его замешательство. Чужие карманы никогда не были для нее чем-то особо недоступным. Когда она тянется к нему, жалобно шмыгая носом, его внимание слишком рассеянно эмоциями, что-то вроде легкого раздражения и начинающейся паники.       Реализовать свою внезапную идею совсем не сложно, когда он, сбитый с толку, сам предоставляет к себе доступ. Укол, как она знала на собственном опыте, лишь немного болезненнее комариного укуса, в маленькой капсуле всего около миллилитра, но действует почти мгновенно.       Почувствовав внезапную слабость, он хватается за стену, чтобы не упасть. Пытается, бороться с действием вещества, крепко хватает ее запястье, понимая, что она обвела его вокруг пальца и что он, в общем-то, теперь бессилен ее остановить. На ее лице странное болезненное выражение, но она не вырывается и не обращает внимания на свою руку, лишь поддерживает его, опуская на пол, и это уже дольше, чем может сопротивляться даже его организм.