Агент или человек

      Катя хотела встретиться с ним, сколько себя помнила. Неизвестный мужчина, который был лишь разбитым воспоминанием, пазлом, в котором большинство частей были утеряны. Она не знала, был ли он ее отцом, имел ли вообще хоть какое-то отношение к ее родителям, но он был тем, с кем было связано ее последнее и самое полное воспоминание о времени, когда у нее определенно была семья, а также куча других мелких фрагментов, всплывающих в ее памяти.       Ей было год или два, когда ее нашли, а когда за ней никто не явился - отправили в детский приют. Там было полно других детей, которые знали намного больше о своих родителях, чем она. Брошенные, ненужные отпрыски алкоголиков и наркоманов, которых лишили родительских прав, дети тех, кто был не в состоянии прокормить даже себя или страдал серьезным психическим заболеванием, просто дети, у которых на свете больше никого не осталось после какого-нибудь трагического происшествия. Многих устроили в новые семьи, в основном везло тем, кто был младше пяти лет. Но многие хотели обратно, обратно в свою неблагополучную, маргинальную и анти-социальную семью, им нужна была именно своя семья, а не чужая.       Катя развивалась быстрее других детей и лет с трех уже понимала, почему более старшие дети, которые выглядят таким грозными задирами днем, ночью плачут в подушку, почему они так радовались, когда их потрепанные и унылые родители навещали их, раз в месяц удосужившись вспомнить о своем родительском долге и хоть как-то привести свой внешний вид в порядок, чтобы их можно было допустить в детское учреждение. Катя рано выучила определение, которое применяли к таким семьям: состояние комплексного и длительного неблагополучия. И оно не казалось ей сложным, оно было смешным. До боли смешным. Все эти люди из органов опеки придумали это словосочетание, а потом разошлись по своим уютным домам.       По рассказам, она была ухожена и одета в дорогую одежду, когда ее нашли – прекрасный ребенок с ангельскими кудряшками и мокрыми дорожками слез на пухлых щеках. Ее семья, очевидно, не была в «состоянии комплексного и длительного неблагополучия», что не помешало им засунуть ее под решетку водоотводного желоба. Катя не помнила этого, но, представляя эту картину, надеялась, что в тот день не было дождя. Иначе выходило, что ее хотели там утопить. Это было совсем не тем, что ей бы хотелось знать о своей семье.       Вдруг ее просто выкрали плохие люди, чтобы насолить ее дорогим родителям?... Думать об этом было приятнее, но это было не логично, ведь ее не отдавали на удочерение долгое время, распространяя информацию о найденном ребенке во многих СМИ, чтобы родители и близкие могли найти ее.       Катя помнила лишь свое имя, а фамилию придумали с бирки, найденной в кармашке ее пальто. О родителях она помнила лишь то, что у мамы чудесно пахли волосы, а у папы в кабинете был стул на колесиках, на котором она любила играть. Но ничего из того, что могла бы навести представителей органов опеки и полицию на след.       Из детского дома она сбежала в возрасте 15 лет, после случая, когда случайно сломала пальцы мальчишке, который решил сделать ее своей новой мишенью для представлений. Она лишь хотела вернуть свои учебники и сбежать от хохочущей толпы, но что-то пошло не так. Мальчишка вскрикнул, раздался едва уловимый хруст, и уже в следующую секунду он лежал, прижатый ее руками, когда она его душила. Катя не хотела причинять ему боль, во всяком случае, не ломать его кости и не лишать кислорода. Ее оттащили не сразу, но когда окружающие пришли в себя от происходящего, еще успели несколько раз хорошенько ударить по голове и спине.       И, если до этого момента ее сторонились или игнорировали, то теперь на нее смотрели с ужасом и действительно боялись, не желая заводить дружбу с психопаткой. Больше не было и шанса, что она могла бы стать одной из них. Напуганная и расстроенная, она убежала и продолжала бегать всю свою жизнь.       Внешний мир не так уж сильно отличался от привычного ей, кроме, пожалуй, нескольких весомых моментов: он был куда более опасным и непредсказуемым. После этого детский дом казался ей раем, по крайней мере, там кормили, грели, обучали и даже развлекали. Уже спустя неделю самостоятельной жизни на улице она поняла, что, оказывается, именно это было самым важным, а вовсе не те мечты, чьих воплощений ей не хватало, когда она одиноко сидела после занятий в своем укромном месте: в тепле, накормленная, одетая и обутая.       Выживая только благодаря чуду, своим вживленным способностям и, время от времени, карманничеству, поиски таинственного человека из ее видений, которые становились все назойливее, стали Катиной целью, которая отвлекала от тяжелых будней беглянки, пока с годами не переросла в навязчивую идею. Ее «ненормальность» усиливалась: видения, реакция, сообразительность. Ее начали преследовать люди из Синдиката, о которых она тогда знала только то, что они опасны и не сделают ей ничего хорошего. Жизнь стала еще более запутанной, она не была обычным человеком. Кате нужны были ответы.       Тот день, когда она, наконец, встретила отца, изменил все в неожиданную сторону. Годы и годы жгучей обиды, одиночества, непринятия обществом, каждый день из тех, когда она боролась за свою жизнь на улице, просто испарились за несколько минут. Мучаясь без сна в очередной обшарпанной ночлежке, в одежде, чтобы хоть как-то согреться и, если что, уже быть готовой к новому побегу от преследователей, она мечтала о том дне, когда сможет рассказать ему все это, когда услышит его извинения, когда уже она будет к нему холодной и безразличной.       Но, всего несколько минут, и Катя уже готова его защищать. Его рассказ о ее маме – словно солнечный свет для умирающего цветка. В ее глазах были слезы, но она не замечала этого, жадно вслушиваясь в каждое его слово.       - А если не смогу? – спрашивает она, пытаясь напомнить себе о своих обидах, о его вмешательстве в ее гены, но полном безразличии к ее жизни. Почему он не захотел найти ее позже? Неужели ее жизнь с ним была бы опаснее той, которую вела она в одиночестве?       - Сможешь. Ведь ты точная копия женщины, которую я очень любил, - его лицо, изнуренное возрастом и болезнью, светлеет при воспоминании о ней.       И вот тогда, когда она была в шаге от того, что в ее жизни мог появиться дорогой для нее человек, в шаге от обретения семьи, все вновь рухнуло, и Сорок семь потащил ее прочь от Литвенко.       Слепое отчаяние и ярость захватывают ее с головой, потому, что она должна была, но не могла помочь отцу, потому, что наемники все-таки добрались до него, но, вместо того, чтобы помочь спасти Петра Литвенко, Сорок семь тащит ее в безопасное место. Впервые, когда она осознанно выбрала борьбу, а не побег, он насильно заставляет ее прятаться. Наверняка наемники Синдиката уже забрали ее отца, сейчас она уже не могла ничего сделать. Все ее эмоции перерастают в гнев и презрение, направленные на Сорок седьмого, от которых она почти захлебывается, не в состоянии справиться с их силой. Катя даже не помнила толком, какими словами его назвала, но вряд ли это выражало всю глубину ее отчаяния от собственной беспомощности. Время бесповоротно упущено, слезы душили ее, а Сорок семь злился на нее в ответ – за что, она не совсем понимала.       Его хватка причиняла боль, но Катя еще больше дергалась в его руках, как пойманная птица. – Убить тебя надо!...       - Да, надо, - рычит он, и его маска безразличия мгновенно исчезает. – Но ты слаба и не убьешь, - Сорок семь нависает над ней, прижимая сильнее к себе, от чего ее попытки сопротивляться сходят на нет, его лицо лишь в сантиметрах от ее и ядовитые слова жгут, как огонь. – Ты всего лишь напуганная девчонка. Которая только и умеет, что прятаться. Новая вспышка ненависти, смешанная с обидой и стыдом, почти лишает ее остатков сил.       - Пошел ты!... – Едва различимо сипит Катя, задушенная слезами и эмоциями.       Она бы ни за что не пошла с ним и не стала слушать его указы, и, понимая это, он выбрал единственно правильное решение. Укол показался чуть болезненнее, чем укус комара, и Катя удивленно посмотрела на него, не веря, что он посмел это сделать после всего того, что уже натворил. Он спокойно прячет пустой шприц в пиджак. Ей бы хотелось остаться в сознании чуть подольше. Рассмотреть на его лице раздосадованное и все еще злое выражение, которое он безуспешно пытался спрятать от озадаченных и подозрительных взглядов прохожих, насладиться его раздражением от явного отсутствия конспирации в его действиях – каждый пятый останавливался или оборачивался для того, чтобы посмотреть, как какой-то здоровый мужик в костюме тащит бессознательное тело девушки. Разумеется, он исчез и нашел убежище до того, как прибыли полицейские, но все же, ей было бы приятно увидеть все это, это было бы хорошим утешением ее уязвленной гордости, но беспросветная темнота накрыла ее намного раньше и она рухнула в его объятия.       Катя открывает глаза, и события прошедшего дня тяжело проносятся в ее сознании. Еще не до конца придя в себя и видя вокруг одну темноту и мелькающие огоньки, она начинает паниковать. Она вновь связана, вновь шум, но уже не турбины, а от винта вертолета. Сколько времени прошло? Сколько она была без сознания, и что опять задумал этот, как она теперь его называла, «бесчувственный кусок дерьма»?       - Вы решили, что девушка – это средство для того, чтобы найти Литвенко. Средство для достижения цели. Но на самом деле, она и есть цель. Все, что вам нужно - сила, скорость, интеллект – все это здесь. Скрыто в ее ДНК, - вокруг раздается спокойный голос Сорок семь. Катя в вертолете и перед ней главный офис Синдиката.       Безотчетно Катя качает головой, отказываясь верить. Она не могла ошибиться, он не мог предать ее таким образом, не после всего…       - Ты хочешь ее обменять на него. Почему? – Ле Клерк типичный бизнесмен. Кратко и о цене.       - Потому, что я всегда выполняю свои заказы, - ублюдок не забыл сделать драматическую паузу. Тон его голоса размерен и предельно спокоен в лучших традициях агентов.       Катя защищала его перед отцом. Она была уверена в нем. Если Литвенко изначально был его заказом, то почему он не убил его сразу? Зачем отдал Синдикату? Смутился ее восторженных слов, которые она использовала, чтобы защитить его перед своим отцом, и веры в клятву, которую он ей дал? Едва ли так было, но гнев застилал ей глаза и ее уже не смущала нелогичность поведения этого убийцы и предателя.       - Подонок! - кричит она, надеясь, что он все-таки может слышать ее по связи.       - На крыше есть вертолетная площадка, - говорит Ле Клерк, щурясь на грохочущий вертолет за окном. Очевидно, он не видит кабины из-за прожекторов, слепящих его, и думает, что агент находится внутри. Но Сорок семь оставил ее одну, красноречиво привязанную к штурвалу. Он что, надеется, что она сейчас, по просьбе Ле Клерка, посадит вертолет на его площадку, тем самым добровольно отдав себя на растерзание мясников-докторов? Это было верхом пренебрежения и унижения с его стороны.       Вдруг Катя видит своего отца, его опять уводят. Но на этот раз уже ничто не заставит ее убежать. Вертолет, судя по всему, управлялся дистанционно, и, прежде чем кто-либо отправил бы ее прямо в лапы Синдиката, она решает взять все в свои руки, отчаянно молясь, чтобы машина реагировала на управление изнутри. Она плавно толкает штурвал вперед, и машина поддается, а после направляет вертолет прямо на небоскреб. Не в сторону крыши, где располагалась площадка, а прямо в панорамное окно. В комнате паника, Ле Клерк первым бросился к спасительной двери, расталкивая остолбеневших охранников. Лопасти беспощадно кромсают стекло, как снег сыпятся осколки.       - Бежим! – отчаянно кричит кто-то из охраны. На несколько секунд вертолет слишком сильно прижимается к потолку и его начинает водить из стороны в сторону. Повсюду летают изрезанные обрывки бумаг с деревянных и пластиковых обломков, которые были офисной мебелью до того, как попали под молотильню заднего винта. Катя направляет машину ниже, теперь передняя часть полозьев шасси скользит по полу, а несущий винт беспощадно перерубает двух или трех охранников – в кровавом месиве уже не разобрать.       Лишившись лопастей и шасси, прорываясь через мебель, вертолет медленно глохнет и заваливается на бок. Оставшиеся люди в ужасе таращатся, не зная чего ожидать. Через выломанное окно небоскреба доносится вой сирен пожарных машин. Джон тащит белого от страха босса в укрытие, едва сдерживая себя, чтобы не рвануть к вертолету и, наконец, вытрясти из Сорок седьмого всю жизнь, если она еще теплится в нем после крушения.       Уже в коридоре они слышат выстрелы, Смит намеревается броситься обратно, но Ле Клерк мертвой хваткой вцепляется в его плечо и останавливает.       - Нет! Оставайся здесь. Защити меня!       - Так много вариантов, а верный ответ – всего один. И что же ты выберешь?... Эмоции или чувство долга? – Охрана целит во все подряд, опасаясь, что Сорок седьмой может появиться, как черт из табакерки, буквально ниоткуда. Джон негодующе сжимает челюсть, слушая голос живого и невредимого агента. Он и не подозревает, как легко его взять на слабо и выбирает именно то, что предполагал Сорок семь – рыча ругательства, Смит тащит босса в укрытие, потому, что это профессионально и, по его мнению, это то, что бы выбрал сам агент, с которым он так отчаянно пытался сравниться.       Без таблеток, даже всего несколько дней, ее разум совершенно иной. Она видит целые картины, а не просто образы, чувствует местоположение противников, предвидит их действия и даже знает, каким образом она их нейтрализует. Возможно то, что она хорошо приложилась лбом о приборную панель при крушении вертолета, также способствует обострению ее ментальных талантов, потому, что этот мир меняется. Он четкий, замедленный и яркий, он шире и проще.       Ее эмоции и любые рассуждения о морали стали не важны, словно она онемела, а место в командной рубке заняла программа, которая ни на что не отвлекалась, ничего не боялась, а лишь вела Катю к поставленной цели. Катя замерла, чувствуя, как холодеет в груди, а сознание почти полностью очищается он ненужных сейчас вещей. Найти и спасти отца, сделать все, чтобы достигнуть цели.       Девушка легко освобождается от веревок на ее руках и выбирается из вертолета, обходя его с другой стороны, чтобы напасть на наемников со спины. Первого она нейтрализует голыми руками, словно это не специально обученный убийца, а всего лишь подвыпивший мужчина, посчитавший, что ему не следует упускать шанса, когда он видит хрупкую девчонку, у которой нет никого, кто бы мог о ней беспокоиться или искать. У второго она заимствует оружие, третьему стреляет прямо в лицо, а после перестает отдавать себе отчет в своих действиях: все происходит на автомате, не одного лишнего импульса, лишнего вопроса к своей морали.       Вокруг остаются лишь остывающие тела. В голове девушки всплывает одна единственная картинка – кабинет, Сорок семь стреляет в вошедшего Ле Клерка.       Сейчас Кате совсем не важно, почему Сорок семь вновь на ее стороне, разве, что дьявол разберется в его планах. Важно то, что Ле Клерк может оказаться мертвым, и тогда все наконец-то кончено. На несколько секунд свет выключается и коридор, по которому она бежала, погружается во мрак. Но ее вело не зрение, а предчувствие – она чувствует Сорок седьмого в одной из комнат, а еще – что схватка закончилась. Свет возвращается в здание в тот момент, когда Катя влетает в кабинет Ле Клерка.       Тело Смита безвольно осело на пол, на шее след от удавки, металлические пуговицы на его пиджаке время от времени искрят. Сорок семь смотрит на него с едва заметным, но все же уловимым, тоскливым и одновременно сердитым удовлетворением в глазах, дыхание глубокое и он все еще отходит после схватки. Его лицо и руки в небольших кровоточащих ссадинах, а костюм из итальянской шерсти в белой пыли из пробитой стены.       - Где он? – требует Катя, не уточняя. Он издает полный облегчения тихий вздох, немного прерывистый из-за боли в избитом теле, когда встречается взглядом с ней: живой, невредимой и злой. Чтобы скрыть это чувство, он поднимает своего оружие и проверяет магазин.       - На крыше.       Катя бежит в коридор, время поджимает и ей нужно как можно быстрее добраться до вертолетной площадки. Сорок семь следует за ней      .       - Когда это закончится, я убью тебя, - обещает она, не утруждая себя взглянуть на реакцию агента. Его поведение было непредсказуемым, и она не осмелилась бы ему полностью доверять, пока не добьется нормальных объяснений. Сначала он помогает найти ее отца, потом заставляет бросить его и привязывает ее в вертолете, как отвлекающую приманку, а потом этот облегченный вздох. К чему этот вдох? Если он так хотел видеть ее живой, не нужно было так рисковать и заставлять изображать сыр в мышеловке. Без какого-либо ее согласия на это! Она была довольна его планом, но не тем, что он обошелся с ней не как с равной.       Она не хотела убивать Сорок седьмого, но не могла себе в этом признаться из-за того, что была зла и обижена на него. Вместо этого она аргументировала свое терпение к нему тем, что Сорок седьмой был сейчас необходим, чтобы помочь расправиться с охраной. Он был ей нужен, несмотря на то, что она не знала чего от него ожидать, и тем самым подвергала жизнь отца опасности.       Сорок семь с одного выстрела убивает наемника, которого она не заметила. Катя видит двери лифта, почти сливающиеся с белоснежными стенами, и бросается к ним, осознавая, что она почти близка к отцу. Но Сорок семь резко толкает ее к себе за спину, спасая ее от губительной самонадеянной прыти, и, выскальзывая из-за угла, мгновенно поражает противников на лестнице слева от лифта. Катя стреляет с пола, убив нескольких оставшихся. Один из трупов катится вниз, штампуя белоснежные ступени своей раной.       Теперь путь к лифту был свободен. Зайдя внутрь, Катя закалывает волосы в хвост и Сорок семь протягивает ей Сильверболлер. Девушка, наконец, поднимает на него взгляд и берет оружие. Оно почти полностью из серебристой стали, черные только рукоять и эмблема Агентства. С увеличенной емкостью магазина оно весит около полутора килограмм и намного удобнее лежит в руке, чем та Беретта, которую она заимствовала у охранника.       - Это не та пара, которую я разбирала в отеле, - говорит она, чтобы успокоить нервы, пока лифт поднимается.       - Да. Стараюсь не привязываться к оружию, - бесцветно отвечает агент, и Катя на секунду задумывается, не посещала ли его мысль так же использовать эту философию и к ней: выкинуть, чтобы не привязываться.       Вряд ли она могла быть дороже любимого оружия. Девушка проверяет магазин, как на ее глазах это делал он и делает сейчас Сорок семь. И, хоть защелка ее магазина срабатывает не сразу из-за нехватки умения, она предельно собрана и готова биться.       Двери лифта разъехались, и время снова замедлилось. Первые цели падают замертво, не успев обернуться. Годы опыта Сорок седьмого и Катины способности к предвосхищению делают их безупречно слаженным тандемом.       Катя развернулась к нему спиной, поражая те цели, которые находились у него в слепой зоне. Они меняются местами, кружа и стремительно пробираясь к вертолету. Оба скользят в укрытие за колоннами, когда воздух вспарывает автоматная очередь. Сорок семь почти вручную нейтрализует тех, кто, прикрываемый автоматом, подобрался к ним близко. Кате, наконец, удается уличить момент и сразить автоматчика в голову. Тем временем вертолет поднимается и начинает набирать высоту. Все враги на крыше повержены или будут повержены Сорок седьмым, и девушка кидается к краю здания, тоскливо провожая отца взглядом. Она опять упустила его.       Но Катя сделала еще одну ошибку, о которой не подозревала: она стреляла на поражение, но была слишком взволнована, пытаясь успеть добраться до Литвенко, что была не особо внимательна к тому, чтобы проверять, что ее цели были действительно мертвы. Все происходит очень быстро: взявшийся ниоткуда Сорок семь едва не сбивает ее с ног и почти одновременно раздается выстрел. Льдисто-синие глаза агента смотрят в ее, пытаясь убедиться, что она действительно не ранена, и в них боль. Звук выстрела эхом повторяется в ее голове, она почти чувствует, как боль прожигает его тело. Почему он сделал это?...       Мгновение - и они уже оба стреляют по главному помощнику Ле Клерка, теперь он точно мертв. Катя переводит взгляд вниз. Сорок семь все еще стоит в стойке на одном колене, опустив пистолет, и его слегка качает.       Шум вертолета еще слышен. Катя пытается рассмотреть в окне отца, и, хотя он уже далеко, она не в состоянии отвести глаз. Ее зрение фиксирует все как в замедленной съемке: сначала в кабине возникает вспышка, потом надламывается крыша, не состоянии удерживать давление такого количества высвободившейся энергии, а затем огненное облако разрастается, охватывая весь вертолет, и распространяясь немного дальше, выжигая яркое пятно на темном фоне ночного неба.       Девушка вздрагивает от неожиданности, мгновенно поднимаясь с колен. Поначалу она не может осознать, что произошло, а потом отказывается верить. Изуродованная железная глыба медленно машет огненными лопастями, частично рассыпается и падает вниз, как обгоревший глупый мотылек.       Кате хочется кричать, но все внутри оборвалось, и она лишь молча провожает вертолет взглядом, пока он не рухнул на дорогу. Небо вновь становится темным. Ей так больно, что, кажется, что в этот момент в нее все-таки выстрелили, но она не может проронить ни звука, не может даже шелохнуться. Ее начинает мелко трясти.       Сорок семь набирает номер телефона.       - Подтвердите ликвидацию объектов, - слышится деловитый женский голос с британским акцентом.       - Объект Ле Клерк Антуан ликвидирован, - чеканит агент.       - А второй?... – голос из трубки уже не такой формальный, а больше вопрошающий. Сорок семь молчит, мельком оглянувшись на Катю – Второй объект? – тон становится почти угрожающим, но телефон уже летит вниз с небоскреба.       Сорок семь медленно оборачивается, чувствуя нацеленное на него его собственное оружие. Сильверболлер выглядел совершенно непривычно по эту сторону от прицела.       - Ле Клерк был твоим заданием. Ты просто использовал меня. Из-за тебя погиб мой отец, - ей тяжело говорить, чудовищное онемение – все, что она чувствует. Оно повсюду: в ее теле, в мыслях… Ей кажется, что она падает с бесконечной высоты и это не прекращается. Никогда не прекратится. Ее качает на волнах паники и ужаса, ее тело еще не осознало, что спешить больше некуда, а разум, напротив, начинает проникаться едким горем и апатией.       - Так было нужно, - тихо и немного грустно отвечает Сорок семь. Все внутри кричит о том, что опасность нужно нейтрализовать, но он ничего не делал. В нем уже было несколько пуль, Катя могла бы только оказать ему услугу и сделать все безболезненно. Ле Клерк и Литвенко мертвы, экспериментов больше не будет, если Кате будет удаваться скрываться и не попадаться никаким безумным экспериментаторам, жаждущих власти. Его личное задание могло считаться завершенным. Сорок семь не был бы против, если бы Катя нажала курок его Сильверболлера.       - Чтобы того типа убрать? – в ее душе плескалось горе, тоска и возмущение, но она не стреляла, хотя перед ней сейчас, по ее мнению, был всего лишь корыстолюбивый киллер, готовый рушить чужие жизни для того, чтобы выполнить заказ и получить вознаграждение.       - Нет. Чтобы положить конец проекту «Агент» раз и навсегда, - он чувствует безмерную усталость и грусть. – И спасти тебя.       - Для чего?! Ты позволил моему отцу погибнуть и оставил в живых меня. Одну. Снова одну.       - Твой отец любил тебя, Катя. Он знал, что Ле Клерк не уймется, когда поймет кто ты и, в конце концов, найдет тебя. И он решился на свой единственных выход. Погиб ради спасения своей дочери.       Катя опускает руку, по лицу начинают литься слезы. Она не хочет больше смертей, она устала и вновь чувствует себя брошенным ребенком.       - Почему ты не дал ему оружие? – шепчет она еле слышно.       - Его бы отняли при обыске.       - Но ведь бомбу у него не отняли! И ты мог бы дать ему что-нибудь вроде того шприца, которым ты усыпил меня.       - Он был стар и смертельно болен. Нельзя было так сильно рисковать, надеясь на то, что все пройдет гладко и ему не придется сражаться.       Сорок семь был прав, но она не могла с этим смириться. Ноги не держали ее, и она опустилась на пол, отложив пистолет и закрыв лицо руками. Сорок семь медленно подошел к ней, желая приободрить ее, но, не совсем понимая как.       - Все будет хорошо. Ты будешь в безопасности, - Катя подняла на него заплаканный взгляд, первый раз услышав у него такой успокаивающий тон. Лицо его, тем не менее, при этом оставалось бесстрастным. В первую очередь он поднял пистолет с пола, а затем протянул руку и помог ей встать. Катя не отпускала его, продолжая нервно теребить мягкую кожу его черных перчаток, не отдавая себе в этом отчета.       - Это было твоим заданием, - пробормотала она, избегая его взгляда. – Почему ты не убил меня? - Катя не может не спросить это, после всего, что сегодня произошло. Он противоречил сам себе, и она не могла до конца понять мотивы его поступков.       - Мы определяем, кто мы, совершая поступки.       Катя вглядывалась в его глаза, а потом отчаянно прижалась к нему, обнимая и ища поддержки. Он замер на несколько секунд, хмурясь от боли в потревоженных ранах, а потом неловко положил ладони на ее спину, пытаясь понять, как сделать это правильно. Ее тело было непривычно миниатюрным, горячее дыхание явственно ощущалось через хлопок его рубашки. Девушка шмыгнула носом и неровно вздохнула, успокаиваясь.       - За дверью полным-полно отлично обученных оперативников, которые вот-вот сюда войдут, -пробормотал Сорок семь, зная, что нужно отстраниться, но вместо этого оставпясь на месте, будто пытаясь защитить ее от любых новых угроз. Нужно было уходить. Он напоминал это в первую очередь себе, потому, что они непростительно задерживались, и, в отличии от Кати, Сорок семь прекрасно знал сколько времени требуется правоохранительным органам на то, чтобы отреагировать на падающие с неба вертолеты, но все равно почему-то не сдвигался с места.       - Нет, - возразила Катя, отступая от него, внезапно серьезная и собранная, хотя ее лицо все еще блестело от слез. Озадаченная, она переводила непонимающий взгляд с Сорок седьмого на лифт. Неожиданно девушка сунула руку за его пиджак в кобуру, забирая пистолет обратно, и развернулась, неотрывно смотря на лифт. – Там только один.