Семь простых шагов или как завоевать сердце Диппера Пайнса

Окей, поведение Билла всегда отличалось тем, что в приличном обществе было принято называть экстравагантностью и проявлением тонкой индивидуальности. Билл отличался абсолютной непредсказуемостью, эмоциональной взрывоопасностью и столь обаятельной разновидностью безумия, что его откровенное сумасбродство скорее привлекало к себе, нежели отталкивало, стоило только узнать Сайфера чуть ближе. В творческой тусовке его вполне могли бы считать сумасшедшим, но удивительно талантливым художником. Дядя Стэн говорил проще: Билл Сайфер — хренов инфернальный мудак. И был, пожалуй, куда ближе к истине. То, что Билл делал всякий раз, оказываясь рядом с Диппером, влияло на того самым пагубным образом. Говоря откровенно, он не имел ни малейшего понятия, знал ли Билл о том, как сказывалось на Пайнсе его присутствие. Возможно, Сайфер был таким специально и издевался над мальчишкой, проверяя то ли его стрессоустойчивость, то ли гормональную нестабильность. Возможно — Билл просто был таким, и тогда Диппер влип, и влип по-крупному. Он уже почти скучал по своей детской влюблённости к Венди. Чувство исчерпало себя уже четыре года назад, но от него Пайнс, по крайней мере, знал, чего ожидать. Знал, что у него нет шансов, зато он всегда может быть рядом просто как друг, и пускай это было печально и даже больно, но чёткая уверенность в завтрашнем дне дарила хоть какое-то ощущение стабильности. Диппер искренне полагал, что само понятие стабильности было Сайферу решительно незнакомо. Вообще-то, он до сих пор не был уверен, что абсолютно неадекватное и до неприличия будоражащее поведение Билла не являлось частью какого-то чудовищного заговора против него самого и его психики в частности. Диппер всегда придерживался строгого убеждения, что демоны, даже отстранившись от своих масштабных демонических деяний, должны вести вполне специфическое существование. Диппер определённо не был готов к тому, что вместо крови младенцев Сайфер пристрастится к кофе и апельсиновому соку, а вместо плоти жестоко убиённых девственниц — к яблочным пирогам и жареным на костре сосискам. Что вместо того, чтобы развращать невинные души, гулять по кладбищам и организовывать секты, Билл будет играть с ним в Монополию, зачитываться его детективами, презрительно кривиться, но не пропускать ни одной серии Утка-тива и тратить целые дни на то, чтобы сопровождать их с Мейбл во время походов в лес, потому что «да ты совсем спятил, Сосновое Деревце, раз думаешь, будто я позволю вам расхаживать здесь в одиночку». Ну, хоть в этом Билл не прогадал — чем дальше всё заходило, тем явственнее Диппер осознавал, что происходящее нельзя объяснить ничем, кроме его бесповоротного и окончательного сумасшествия. И если бы проблема была лишь в поведении Билла, он бы смирился. Диппер прожил шестнадцать лет бок о бок с Мейбл, чьё безумие не признавало ни границ, ни сдерживающих факторов. Честное слово, к взбалмошности чужого характера он привык. Но хуже всего были реакции. Его собственные реакции. Каждое утро начиналось с того, что Билл, сияя лучезарной улыбкой, будил его лёгким прикосновением пальцев к щеке. Рука в кожаной перчатке едва ощутимо оглаживала заострившуюся за ночь линию скулы и расслабленный абрис челюсти, и сквозь сон это полуосознанное прикосновение казалось Дипперу самой приятной вещью на свете. Пару раз он ловил себя на том, что, еще не проснувшись толком, тянулся вслед за мягким касанием руки, а когда открывал глаза, то ловил на себе насмешливый взгляд Сайфера. От того, как издевательски подрагивали краешки его рта, Диппер готов был провалиться сквозь землю. За неимением подобной возможности он издавал страдальческий стон и с головой прятался под одеяло, но всё становилось лишь хуже, потому что Билл тут же стремился извлечь его из тёплого одеяльного кокона. Их короткая, но крайне бурная борьба неизменно заканчивалась тем, что Диппер обнаруживал себя лежащим под Сайфером и вдавленным в постель всем весом его тела. Обездвиженным, потому что Билл сводил его руки над головой и крепко удерживал за запястья, и с невыносимым, немыслимым, просто умопомрачительным стояком. Таким крепким, что не спасали ни холодный душ, ни подколы наблюдающей за ними Мейбл, ни смешливый взгляд Сайфера, который, как ни странно, великодушно воздерживался от комментариев, зато смотрел так, что этот взгляд неизменно вставал у Диппера перед внутренним взором, когда он ожесточённо вбивался под душем в собственный кулак и, кусая губы, тщетно пытался сдержать рвущиеся наружу стоны. Чуть позже Билл, как ни в чём не бывало, встречал их с Мейбл на кухне с готовым завтраком. Кофе с одной ложкой сахара и молоком для Диппера, какао с пятью зефирками для Мейбл; тёплая овсяная каша — нет, вы не будете питаться тостами, детишки, ешьте что дают, а если будешь воротить нос, Сосенка, мне снова придётся кормить тебя с ложки, и, поверь, я совсем не против такого развития событий, так что выбор исключительно за тобой, — и тщательно запакованные ланчи в школу. Стэн и Форд были не против. В последнее время эти двое предпочитали лишний час в постели перспективе ни свет ни заря подниматься на ноги и заталкивать в племянников куски пережаренной яичницы. И, честное слово, Диппер предпочитал не задумываться о том, почему в их случае постель, как и спальня, в какой-то момент переросли из множественного в единственное число. И почему прадядя Стэн всё чаще по утрам высоко поднимал ворот рубашки, а Форд, запинаясь, в который раз извинялся за ненормально громкие ночные стоны из их комнаты («Снова снились кошмары», — говорил он и печально тыкал в обугленный омлет вилкой), и почему Сайфер в ответ всякий раз принимался похабно ржать. Иногда Диппер ловил себя на мысли, что разыгрывать роль примерной матушки-домохозяйки у Сайфера получается еще лучше, чем у его собственной матери в бытность их с Мейбл жизни в родительском доме. За такие мысли он после расплачивался с особой жестокостью — позавчера, например, Билл с привычной бесцеремонностью влез в его разум и тут же прожёг Диппера взглядом настолько яростным, что Пайнс едва не подавился овсянкой. А двадцатью минутами позже, когда Диппер уже готовился выйти за дверь вслед за сестрой, Билл вдруг упёрся ладонями ему в плечи и, широко улыбнувшись, толкнул мальчишку к стене. — Матушка-домохозяйка, значит, — ухмыльнулся Сайфер, прижимаясь к нему так близко, что Диппер мог почувствовать его размеренное дыхание на своей щеке. — Весьма пикантное сравнение, дитя, если учесть, что твой стояк сейчас упирается мне в бедро, и я совершенно точно являюсь основной причиной его появления. Или ты реагируешь так на всех подряд, а, Сосенка? Мне стоит начинать ревновать? Диппер, донельзя смущенный и залитый краской, пробормотал что-то невнятное и отпихнул Сайфера, но фантомное ощущение рук, лежащих у него на талии, и жаркое прикосновение рта к самому уху, и жмущееся к нему гибкое, до умопомрачения привлекательное тело преследовали Пайнса до самого конца школьных занятий, а все попытки забыть об этом донельзя странном инциденте заканчивались моральным крахом и пылающими щеками. Зато Диппер твёрдо уяснил для себя сразу три вещи: во-первых, его реакции на Билла совершенно точно нельзя было считать адекватными, во-вторых, никто другой не провоцировал у него подобных физиологических откликов, что делало его положение фатальным в двойном объеме, и, в-третьих — никак и ни при каких обстоятельствах Билл Сайфер больше не мог вызывать у него ассоциаций с заботливой матерью. Если Сайфер и знал о том, что такое личное пространство и как им надо пользоваться, то виду не подавал. Диппер слегка упустил момент, когда Билл из жизненной установки полного хаотичного разрушения перешёл к созидательной составляющей бытия. Не сказать, что у Сайфера получалось из рук вон плохо — но странно настолько, что хоть волком вой. Для Билла было в порядке вещей ворваться в ванную комнату в то время, пока Диппер принимал душ. Да что там — подобные вторжения происходили так часто, что со временем стали почти традицией. — Эй, Сосенка, — мог весело заявить Билл, — а я сделал треугольные блинчики. Хочешь попробовать? Он в самом деле бесцеремонно распахивал дверцу душевой кабины и протягивал Дипперу, тщетно силящемуся прикрыть все стратегически важные части голого тела, еще тёплый блин, который тут же промокал насквозь. И не уходил, пока Диппер, давясь, не расправлялся с неожиданным угощением и не заверял, что получилось жуть как вкусно. — Круто, — радовался Сайфер и мчался в сторону двери, — сейчас принесу еще! — Эй, Сосенка, — говорил он в другой день, — мне скучно, и я хочу посидеть с тобой. Да ты не нервничай так, мойся спокойно. Я не подглядываю. Почти. — Эй, Сосенка, — задорно восклицал он в дни, которые были хуже всего, — а давай я потру тебе спинку? Если в его словах и присутствовал знак вопроса, то находился он там исключительно символически. Сопротивляться Сайферу было не менее бесполезно, нежели пытаться остановить танк, имея в распоряжении лишь голые руки, отрез проволоки и кочан капусты. Знаете, как трудно прятать эрекцию от того, кто является её главной причиной, когда эта самая причина бесцеремонно залезает к тебе под душ, из-за нехватки места прижимается всем телом к обнажённой коже и оглаживает ладонями — слишком медленными, слишком, чёрт бы их подрал, ласкающими движениями, — твою дрожащую спину? Как правило, Билл заканчивал тем, что запечатлевал почти целомудренный (вышел бы целомудренным, если бы Диппер не был голым и возбуждённым настолько, что требовалась исключительная сила воли, чтобы не повернуться к Сайферу лицом, не впечатать его в стенку душевой кабины и не… увы, развивать эту мысль в присутствии демона разума было слишком опасно) поцелуй в его мокрых после душа волосах. Посмеиваясь, Сайфер вываливался из кабинки с таким довольным видом, словно этот акт омовения только что обзавёлся рейтингом не ниже NC-17 — Диппер, сдавленно ругаясь сквозь зубы, был с этим полностью согласен, — и только тогда оставлял Пайнса в покое. Хуже всего было то, что Билл, нарушая все мыслимые и немыслимые границы его личного пространства, тем не менее, определял для себя некую черту, за которую так ни разу и не решился зайти. — Я с ним с ума сойду, — жаловался Диппер, когда они с Мейбл ехали в школьном автобусе, — не могу понять — я ему нравлюсь или что? Почему он всегда уходит в самый ответственный момент? Вроде пристаёт, но... то есть, нельзя так просто залезть к шестнадцатилетнему парню в душ, облапать со всех сторон и с гордым видом свалить оттуда нафиг. А вот он вообще не парится. А может, он специально надо мной издевается? Специально, да? Он всё еще меня ненавидит? Не то чтобы он ожидал от сестры внятных и обстоятельных ответов, но Мейбл всегда была для него самым близким и дорогим человеком на свете, и если он и мог кому-нибудь выговориться, то вариантов лучше у него бы попросту не нашлось. Мейбл тем временем ликовала. Всё шло согласно её плану с такой потрясающей точностью, что впору было писать книгу как лучшему эксперту в области профессионального сводничества. Тем не менее, Диппера — поникшего, вздыхающего Диппера, печально рисующего пальцем треугольники на запыленном автобусном окне, — ей было искренне жаль. Впереди оставалось еще два пункта, и до их завершения Билл, которого пришлось заставить поклясться на мизинчиках, не имел права переходить к более решительным действиям. Даже зная, что нынешние терзания Диппера — лишь часть тщательно продуманного плана, Мейбл не могла спокойно смотреть на то, как тоскует брат. — Всё образуется, Бро-Бро, вот увидишь, — заговорщицки шептала она, — просто дай ему немного времени. Я уверена, это всё потому, что он не человек. Наверняка у них там в этих дурацких эфирах свои методы ухаживания. Но ты ему нравишься, это же очевидно! Даже Зус уже заметил, даже Венди! Даже дядя Стэн уже две недели не пытался побить его шваброй — потому что все видят, что между вами что-то происходит, нужно просто чуть-чуть подождать. Нужно подождать, повторял Пайнс как мантру следующей ночью, когда Сайфер прокрался в их с Мейбл спальню и, не спрашивая разрешения, скользнул к Дипперу под одеяло. Нужно подождать, нужно подождать, нужно подождать. Щёки пылали, сердце в груди колотилось как бешеное, а член стоял так, что от жаркого и тягучего возбуждения голова кружилась, а перед глазами плыло. Биллу было наплевать. Билл сонно улыбнулся и притянул Диппера еще ближе. Сгрёб в охапку, заключил в тесное кольцо рук, упёрся грудью ему в спину и прижался губами к шее, открытой над воротом футболки. Нужно подождать, нужно подождать, нужно подождать, нужно… — Чего ты там бормочешь, Сосновое Деревце? — буркнул Сайфер и, не удержавшись, легко укусил Диппера в плечо. — Третий час ночи. Спи. Кажется, тот факт, что Билл накрепко обосновался в Хижине Чудес и одним только фактом своего присутствия занимал больше жизненного пространства, нежели все прочие жильцы, вместе взятые, не волновал никого, кроме Диппера. Присутствие Сайфера сводило Пайнса с ума; его было слишком много, он нарушал зону комфорта, размеренный быт, крушил вообще всё, что только попадалось ему под руку — и далеко не всегда в фигуральном смысле. Вот только ещё страшнее, чем жить под одной крышей с Биллом Сайфером, было думать о том, что однажды Билл от них попросту устанет. Устанет от их размеренного быта, от нотаций Форда и ворчания Стэна, от восторженных визгов Звёздочки, от шутливого обмена колкостями с Венди и добродушия Зуса. Устанет от Диппера. И уйдёт. Представлять себе подобный исход было так грустно, что Диппер предпочитал не думать об этом вовсе. Иногда получалось. Иногда — нет. Тогда Биллу приходилось осторожно влезать в чужой разум и подчищать оттуда крупицы страха, боязни, неуверенности и глухой, неуместной тоски. Для себя Билл уже твёрдо решил, что не собирается никуда уходить. Здесь его всё устраивало. Всё было изумительно, а Сосновое Деревце являлся основной составляющей его решения, вот только говорить ему об этом было пока слишком рано. Сайфер продолжал терпеливо ждать. И здорово, что ждать оставалось совсем недолго.