В ухе неприятно завибрировало, и послышался длинный противный сигнал высокой частоты, похожий на писк. Я зашипела и недовольно сморщилась, поправляя заевший наушник, из которого теперь доносился белый шум.
– Тень, как слышно? – послышался дрожавший от волнения голос Коулсона, пробившийся сквозь помехи. Непривычно было видеть, а точнее слышать неуверенность бравого агента, угрожавшего мне тюрьмой и электрическим стулом. Его маленькую слабость, которая скорее походила на подражание или хобби, можно было бы назвать милой, но глубочайшее уважение к своему кумиру не делало Коулсона добрее, чутче или милосерднее ни на грамм. Я хмыкнула и проговорила, предварительно нажав на маленькую плоскую кнопку на наушнике, которую едва удалось нащупать пальцами:
– Слышу Вас хорошо. Когда начинать?
– Пока рано. Я дам вам знать, когда он очнется. До связи.
Я вздохнула и поднялась со скамейки, на которой сидела, и оправила складки на выглаженной юбке, спадавшей темно-болотной тканью до колен. Пару раз подкинув в воздух небольшой контроллер с кнопкой экстренного вызова охраны и прокрутив его меж пальцев, я подошла к висевшему на стене зеркалу и непроизвольно поморщила нос, посмотрев на свое отражение. Непривычно было видеть себя в одежде сороковых годов двадцатого века. Строгая блузка, галстук, а губы были обведены настолько темным бордовым цветом, что казались черными на фоне бледной кожи. В Асгарде тоже имелась косметика, разумеется, но я ею не пользовалась: любая попытка выделить себя из толпы приводит к обезличиванию и подстраиванию под имеющийся стандарт. Когда остается нетронутым лицо, черты, которые отличают человека от образца, будут своеобразными, уникальными. Стоит только сделать что-то ярче, что-то плавнее или что-то темнее, пускай и следуя собственным вкусам и предпочтениям, на лицо одевается маска: скучная, загнанная в рамки, лживая, неживая. А в нынешнем мире, на какое лицо не посмотришь, всё – маски, подогнанные под общепринятый стандарт. О, времена…
Еще немного поигравшись от безделья с пультом управления, я окинула взглядом огороженную площадку, напоминавшую место для съемок какого-нибудь фильма. Единственным кардинальным отличием было то, что площадка располагалась на военно-исследовательской базе Щ.И.Т.а, и повсюду сновала охрана с логотипом в виде черно-белого орла на плече. Взгляд упал на простую деревянную дверь, ведшую в смежную комнатку, со стороны напоминавшую огромную белую коробку, внутренности которой, как я знала, были напичканы скрытыми камерами. Вокруг помещения располагался целый ряд мониторов и экранов, на которых высвечивалось изображение комнаты с разных ракурсов. За столами сидели группы специалистов, усердно изучавших что-то на компьютере и время от времени стучавших пальцами по клавиатуре. Как Рождественский подарок под елкой, за которым следит орава детей, готовых в момент, когда часовая и минутная стрелки сойдутся на полуночи, ринуться его распечатывать. Забавное зрелище.
Наушник снова запищал, будто кто-то с другого конца решил ударить рукой по микрофону. Я опять повертела наушник и потрясла головой, склонив ее набок, будто в ухо попала вода. В этот раз гóлоса не послышалось, и я продолжила разглядывать выстроенный павильон. Насколько же им нужно заполучить к себе этого солдата, что они готовы следить за комнатой день и ночь, как за колыбелью маленького ребенка?
Признаться, не таким я представляла свое первое задание в Щ.И.Т.е и отнекивалась от такой сомнительной работы очень долго, пока Фьюри не прикрикнул на меня, ударив кулаком по столу. Особо ничего не объяснив, он сдал меня на руки агенту Коулсону, которого, оказывается, зовут Фил (удивительно, правда?), и, дав на изучение пару папок с информацией, отослал на эту «съемочную площадку» в центре Нью-Йорка. В предоставленных файлах ничего важного или хотя бы представляющего интерес не оказалось: в большинстве своем там весьма красивым и не менее фальшивым языком была досконально описана вся важность организации в современном развитии Соединенных Штатов. Гораздо бóльшую ценность имела информация, предоставленная агентом Коулсоном о цели нашего задания. Фил оказался донельзя отходчивым человеком: едва ли в нем можно было сейчас узнать мужчину, допрашивавшего меня в Нью-Мексико. Снова появилась вездесущая мягкая улыбка, морщинки в уголках болотных глаз, вежливое обращение ко всему, что движется и дышит. Он не спрашивал у Фьюри: что, как и зачем. Ему было достаточно знать, что директор приказал взять меня на службу, запретил упоминать мое истинное происхождение, а мое имя заменил на краткое прозвище. Никаких сомнений в своем начальстве Фил не испытывал и не допускал и тени мысли, что нужно ослушаться или хотя бы полюбопытствовать, зачем это было сделано. Раз сказали – значит, надо. Никакого любопытства, никакого возмущения, никаких подозрений в правильности решения. Возможно, мне не казалось бы это таким удивительным, если бы я умела поступать так же. Увы. Подобными качествами я похвастаться не могу.
При первом же возможном случае я поинтересовалась у агента, куда нас отправил директор Щ.И.Т.а. Коулсон в ответ назвал несколько имен и мест, которые ровным счетом мне ничего не говорили, и попытался сложить их в небольшой рассказ, главным героем которого являлся некий Капитан Америка. Услышав, что я не имею ни малейшего понятия о том, кто это такой, Фил застыл, будто неожиданно превратился в гипсовую фигурку, и посмотрел на меня, как на врага народа. Потом с угрюмым, обиженным, но очень гордым видом озвучил полный титул Капитана и длинный список его наград в хронологическом порядке. Но вся эта информация не давала мне ничего, кроме того, что вышеупомянутый персонаж – солдат. Говорю честно: когда я попросила Фила рассказать побольше, я не представляла, что он изложит мне полные биографические данные Капитана и сделает это чуть ли не на одном дыхании. Он будто к этой речи всю жизнь готовился: усердно учил даты, места, события, репетировал перед зеркалом, стараясь придать лицу серьезный, но в тоже время довольный вид. Вот уж никак не предполагала, что у такого человека как Коулсон может быть кумир! Иначе назвать маниакальный блеск в его глазах у меня не получится! Однако его разговорчивость сослужила мне хорошую службу. Итого, что мне удалось выяснить из часового монолога…
Капитан Америка, он же Стивен Роджерс, – герой Второй Мировой Войны. Родился в 1917 году, в Нижнем Ист-Сайде Манхэттена. Офицер армии США, искавший подопытных, предложил Роджерсу шанс послужить своей стране, приняв участие в сверхсекретном оборонном проекте — операции «Возрождение», целью которой была разработка средств для создания физически выносливых и сильных солдат. Роджерс согласился на исследования и после строгого отбора был выбран в качестве первого испытуемого для сыворотки Суперсолдата, после введения которой стал счастливым обладателем сверхчеловеческих способностей. Сила, выносливость, ловкость, скорость, реакция и прочность Капитана были доведены до высочайшего уровня природного человеческого потенциала. Во время выполнения одной из строго засекреченных миссий (чьи детали, разумеется, Коулсон предпочел не раскрывать) Роджерсу пришлось затопить самолет в Атлантическом океане… причем вместе с собой. На протяжении семидесяти лет поисковые группы обшаривали океан с одной единственной целью: найти место крушения самолета и вытащить оттуда тело суперсолдата. И сейчас, спустя столько времени, Щ.И.Т.у удалось достать Капитана со дна, но выяснилась одна любопытная особенность: он не погиб. Роджерс провел семьдесят лет в коме, закованный во льдах, и сейчас был доставлен на базу организации. Моей задачей было мягко ввести неожиданно воскресшего солдата в курс дела: рассказать о его гибели, об окончании войны, о современном мире, в конце концов. С чего бы вдруг Фьюри решил отправить на подобное задание меня – остается загадкой, ведь изначально планировалось, что с Роджерсом будет работать профессиональный психолог (рыжеволосая девушка, которая сейчас преспокойно пила какао за одним из рабочих столов, время от времени отрывая взгляд от монитора и косясь в мою сторону, явно недоумевая, почему ее лишили законной работы).
В конце своей речи Коулсон, нервно оглянувшись вокруг себя, словно боялся быть уличенным в воровстве, с нескрываемой гордостью достал из кармана пиджака несколько винтажных карточек с изображением светловолосого солдата, одетого в бело-сине-красный костюм с щитом в руках. Картинка была блеклой, выцветшей, но еще сохранила в себе краски и жирные черные линии по контурам персонажей. Все углы и изгибы на рисунке были слишком острыми, грани – слишком явными, будто это была часть комикса. По своим краям карточки протерлись, словно по ним провели ластиком, и из-под слоя красок цветовой гаммы Американского флага проглядывали белые блеклые полосы. Я ухмыльнулась и уже потянулась к карточкам, собираясь рассмотреть лицо Капитана поближе, но Фил с силой хлестанул меня по пальцам, поджал губы и уставился на меня исподлобья, будто я решила отнять у ребенка его любимую игрушку. Мне оставалось только поднять руки в капитулирующем жесте и молча наблюдать, как Коулсон с любовью складывает карточки в ровную стопку и убирает обратно в карман.
На базе мы пробыли уже несколько часов, терпеливо ожидая, пока проснется первый супергерой Земли. Честно говоря, я не испытывала такого же неописуемого восторга, как у собравшихся здесь агентов, которые елозили на своих местах, прятали счастливую улыбку и шептались друг с другом, косясь на мониторы с горящими глазами. Но всеобщее волнение сказалось и на мне: нервозность, предчувствие чего-то значительного так и витало в воздухе, заполняя легкие предвкушающей дрожью. И это возбужденное состояние каким-то чересчур контрастным образом сочеталось с невообразимой скукой, поселившейся в груди тоской и невольной пассивностью после четырех часов абсолютной лени и безделья. Пальцы уже устали теребить несчастный пульт управления, обстановку павильона я успела выучить наизусть и даже умудрилась посчитать, сколько охранников находится по базе. Сорок два. Двенадцать из них брюнеты, девятнадцать – блондины, восемь – шатены, две – брюнетки, что, признаться, меня поразило, и еще один, с серьезным лицом и проколотым ухом, гордо сверкает среди пышных шевелюр своей лысой макушкой. Скучно.
Я глубоко вздохнула и вновь присела на облюбованную скамейку, откидываясь на спину и прикрывая глаза, упираясь макушкой в холодную бетонную стену. Фьюри сказал, что встреча с Капитаном Америкой – не миссия, а вынужденная необходимость. После того, как очнется герой Соединенных Штатов, мы должны будем вернуться на основную базу Щ.И.Т.а, в которой я впервые встретилась с директором. О проекте «Мстители», в котором я вроде как состояла, Фьюри больше не упоминал, что вызывало противное ощущение недосказанности в грудной клетке, будто что-то ныло, скреблось повыше сердца и подбиралось горечью к горлу. Я сдавленно рыкнула, легонько стукнувшись затылком о стену. Терпеть не могу это чувство! Недосказанность хуже лжи: дает возможность представить в разуме обобщенную картинку, некое примерное изображение действительности, но в какой-то момент разбивает собранную мозаику на мельчайшие кусочки, обрубая выстроенные предположения и составленные планы, заставляя против воли рисовать всё заново. Единственное, что мне удалось выудить у Коулсона, это то, что инициатива «Мстителей» – скорее план на будущее, некая утопия, несбыточная мечта начальства, чем сиюминутный приказ. Причем Фил говорил об этом настолько непринужденно и спокойно, что я невольно переняла это флегматичное отношение ко всему, что так или иначе касалось моей новой должности. Пока что я просто очередной новобранец Щ.И.Т.а, не представляющий, по мнению многих, никакой опасности. Коулсон даже заранее предупредил, что относиться ко мне будут, вероятнее всего, крайне пренебрежительно, ожидая, что меня вышвырнут из организации меньше, чем через месяц. Так происходило в девяноста процентах случаев. Я тихо хмыкнула и сложила руки на животе, поудобнее устраиваясь на лавке. Рассуждать о будущем без представления о настоящем по меньше мере – бессмысленно, по большей – глупо. Выстраивать логические цепочки сейчас не хотелось: гораздо проще подождать грядущего развития событий и узнать всё, что нужно, постепенно, шаг за шагом. Пусть Фьюри делает, что хочет.
Я кратко улыбнулась, придя к простому выводу: пока герои грезят о будущих победах, злодеи могут посвятить себя прошедшему, ведь именно там, чаще всего, кроется то недостигнуто-сокровенное, что они ценят и забывать не хотят, прокручивая одни и те же моменты в памяти, как заезженную, попорченную временем пленку…
Аккуратно провожу белой тряпочкой по лезвию кинжала, обводя пальцами тонкие металлические грани. Ткань медленно пропитывается кровью, и по белому волокну расползается багровое пятно, постепенно расширяющее свои границы. На кинжале, из-под красной, полузасохшей пленки начинает проглядывать узор змеи, по которому я также провожу рукой, повторяя пальцами изгибы на теле нарисованной рептилии. Когда от алых разводов ничего не остается, я откладываю оружие в сторону и потягиваюсь, осматриваясь вокруг себя.
В лесу стояла глубокая ночь. В паре метров от меня ярко полыхал костер, заставляющий щуриться от света, рассыпающегося на искры, тлевшие в воздухе над языками пламени цвета заката. Огонь колебался, играл с мерно потрескивающими щепками, обхватывая их со всех сторон, словно щупальцами, постепенно превращая их в черные кусочки угля. Пламя, зажженное магией, практически не грело, зато освещало ровным мягким светом небольшую полянку, окруженную со всех сторон ельником, деревья в котором утратили свой вечнозеленый цвет и в темноте казались пустой бесформенной мглой, из которой кое-где выступали игольчатые ветки. Около костра лежала пара молодых оленей с багровыми пятнами на шее, три зайца, попавшихся нам в силки, и поблескивал желтыми бликами на теле пузатый чибис, чьи чешуйки в свете огня, казалось, были сделаны из чистого золота. Охота выдалась удачной. Особенно ее конец. Я невольно ухмыльнулась, вспоминая, как на голову Фандрала свалился пчелиный улей. Эта была не случайность, разумеется, но и намеренно я этого делать не собиралась: просто подвернулся удобный случай. В итоге Тор, Сиф и Огун, так и не поймав меня на невинной шалости, вследствие которой несчастный ловелас чуть не лишился зрения, решили вернуться обратно во дворец, к Вольштаггу, и отправить Фандрала в лазарет, прихватив с собой часть добычи и оставив нас с Локи в лесу охотиться до завтра. Трикстер сегодня, к слову, вел себя крайне странно. Целый день его что-то явно тревожило, он часто выпадал из разговора, словно что-то вспомнив, а с самого утра его лицо не покидало выражение какого-то отчаяния, задумчивости и отрешенности, проглядывавших из недр души в блеклых, погасших глазах, мутневших в одно мгновение, точно по щелчку пальцев, меняя свой цвет с блистающего изумрудного на тусклый болотный.
Я нахмурилась, вспоминая подавленное состояние Одинсона, о котором всё не решалась спросить, и скосила взгляд в его сторону. Локи сидел рядом, лениво сводя кровь и грязь со своего оружия. По его лбу протянулся ряд из тонких морщинок, скулы время от времени напрягались, губы складывались в линию, а взгляд блуждал по жухлой лесной подстилке из сухих веток и выжженных листьев и травы. Я поджала губы и, быстро собрав волосы в простую прическу и заколов ее кинжалом, подсела поближе к трикстеру, скрестив ноги. Локи тут же перестал чистить кинжал и перевел на меня пустой, неопределенный взгляд, безмолвно спрашивая, что мне от него нужно. Я цокнула языком и молча забрала клинок из рук Одинсона, откладывая его в сторону. Оружие глаза мозолит.
– Локи, что произошло?
Ас недоумевающе вздернул бровь и прищурил глаза, которые сейчас казались золотыми из-за желтого отблеска костра, заполонившего почти всю радужку и вытеснившего привычный зеленый цвет.
– Ты сегодня сам не свой, – пояснила я, вглядываясь в безразличное лицо трикстера. – На то, как я сбросила пчелиное гнездо Фандралу на голову, даже не улыбнулся, – криво усмехнулась я.
– Это была ты? – на мгновение оживился Одинсон.
– Теряешь хватку, раз уже не замечаешь очевидных вещей, друг мой, – пожала я плечами.
Трикстер хмыкнул и выдавил из себя улыбку, ненастоящую, фальшивую, настолько натянутую и вымученную, что меня передернуло. Лучше бы он не улыбался, а продолжал сверлить отчаявшимся взглядом траву: мне и то было бы легче и спокойней. А эту усмешку, принадлежавшую скорее мертвецу, чем богу озорства, хотелось навеки убрать с его лица. Безумный, дьявольский оскал, игравший на его губах во время драки, был ничем по сравнению с этой кривой линией, портившей все лицо аса своим несоответствием с мыслями хозяина. Когда Одинсон улыбался, его глаза всегда горели, полыхали пламенем различного происхождения: смех, азарт, эйфория боя, даже молчаливое, удовлетворенное спокойствие находило отпечаток в блеске изумрудных глаз. Сейчас трикстер улыбался одними губами, а глаза, остекленевшие, покрытые темной пленкой, не могут принадлежать не то, что ему, а живому существу в принципе. Что же с тобой такое…
Локи потянулся за кинжалом, тем самым давая понять, что и без того короткий разговор окончен, но вдруг резко сморщился и зашипел, прикладывая руку чуть пониже сердца. Я непонимающе посмотрела на участок тела под его ладонью: на доспехах виднелось бордовое пятно.
– Ты ранен, – на одном выдохе произнесла я, потянувшись к трикстеру рукой, намереваясь осмотреть рану, но Локи тут же перехватил мое запястье, не давая к себе прикоснуться.
– Мелочь. Скоро затянется, – прокомментировал он.
– Где ты только умудрился? – поинтересовалась я, вглядываясь в напряженное лицо бога.
– Чибис рогом задел, – кивнул Локи в сторону мертвого животного, выпуская из хватки мою руку. – И кто тут из нас очевидных вещей не замечает? – не упустил шанса съязвить Одинсон.
Я хмыкнула и против воли вновь опустила взгляд на расползающееся по торсу трикстера темное пятно.
– Кровоточит, – тихо проговорила я, не спуская глаз с красной полосы на ткани.
Мужчина недовольно-презрительно цокнул языком и покачал головой.
– Локи, в рогах чибисов содержится токсин. Рану нужно обработать, – упрямо прошипела я.
– Мне, безусловно, льстит столь яростная опека, но тебе не кажется, что она чрезмерна? – так же, как и я, понизив голос на несколько тонов, процедил сквозь зубы принц.
– А тебе не кажется, что свалиться с лихорадкой из-за царапины на охоте – глупость не менее чрезмерная!
Локи тихо засмеялся, низким, бархатистым смехом, который, казалось, можно потрогать на ощупь, и прикрыл глаза, опустив при этом голову и скрыв свое лицо тенью.
– Упрямица, – мягко пожурил он, так и не открывая глаз, но улыбнувшись такой знакомой, ожившей улыбкой. Я ничего не отвечала, только молча ждала дальнейших слов или действий со стороны трикстера, чье лицо сейчас разбилось на две части. Одна была скрыта мглой, все черты на ней притупились и стали неразличимыми. На другой же плясали желтые блики от пламени костра, испещренные красными вкраплениями. Слишком ярко, слишком контрастно смотрелись друг с другом тень и свет, накрывшие его усмешку невесомой пеленой, словно раздробив ее на улыбку и оскал. И теперь не знаешь: зарычит он через мгновение или засмеется.
Наконец Локи поднял голову и, даже не смотря на собственные руки, ловко расстегнул пальцами застежки у своего горла. Но как только он попытался снять доспех, ткань, пропитанная кровью, прилипла к коже, не желая сниматься, и ас невольно поморщился. Я придвинулась ближе, мягко отодвинув руки принца от раны, и сняла со своего пояса флягу с водой. Намочив ткань, я осторожно досняла верхнюю часть костюма, обнажив тем самым участок от плеча до талии. Рана алой полосой тянулась вдоль ребра, поднимаясь ровной дорожкой к сердцу. Ничего серьезного, но оставлять ее кровоточить не стоило. К тому же я не преувеличивала: яд, содержащийся в рогах пузатых чибисов, не смертелен для богов, но жар, страшно колотящееся сердце и сковывающий сознание бред вам обеспечен.
Промыв рану водой, я достала из-за пояса пузырек с лечебной мазью ядовито зеленого цвета и уже открутила крышку, как на мою руку опустилась прохладная ладонь, и рядом раздался тихий голос:
– Лучше я.
Глубоко вздохнув, я перевела взгляд на трикстера, всматриваясь в покрытое тенями лицо. На лбу Одинсона проступила испарина, дыхание чуть участилось и стало явственно слышимым в тишине ночи. Я нахмурилась и прикоснулась тыльной стороной ладони к его лбу, горевшему не хуже пламени костра.
– У тебя жар. Не стоит, я сама, – покачала я головой.
Локи пропустил воздух сквозь стиснутые зубы и прикрыл блестевшие в темноте глаза. Даже в целом выглядел он неважно: устало, измождено, словно долгое время провел без отдыха. Я выдавила немного густого зелья себе на руку и аккуратно провела одними пальцами по краям раны. Трикстер вздрогнул, и бледная кожа, вся истерзанная шрамами, покрылась под моей ладонью мурашками. Младшему принцу не раз наносили гораздо более серьезные увечья, и я не раз была при этом свидетелем: все эти ссадины, бледные полосы, оставшиеся там, где были порваны в клочья мышцы и сломаны кости – я видела, как они наносились. И даже сильное, натренированное тело, выдававшее в Локи не только мага, но и воина, не выдерживало подобного обращения, и вся когда-то познанная боль скапливалась в этих белесых шрамах, не дававших забыть ему ни одного своего поражения, ни одной ошибки, а мне – ни одного жертвенного поступка, когда удары приходились на его долю, вместо моей или Тора.
Задумавшись, я неосторожно провела рукой по ране, задев ее край ногтем. Только-только образовавшаяся, ссохшаяся корка треснула, и по коже снова потекла горячими струйками кровь, заставляя Локи болезненно зашипеть и сморщиться.
– Черт, – выругалась я. – Извини. Сейчас исправлю.
Придется колдовать. Я не хотела использовать магию: и у Локи, и у меня энергии осталось совсем немного, от силы пара капель плескалась на донышке души, давая о себе знать. Но нужно уметь исправлять собственные ошибки, а сейчас я очень сильно сплоховала. Полностью сосредоточившись на виде багряной полосы, от которой змейками вились стекавшие по телу капли крови, я одной рукой, едва касаясь, накрыла рану, а другую положила трикстеру чуть ниже ключицы, туда, где неистово билось отравленное сердце. Одинсон открыл было рот, собираясь возразить, но я сразу же начала читать заклинание, чувствуя, как целительное тепло перетекает с моих пальцев к сердцу аса, впитывающего чужую магию, как губка, и невольно отдававшего свою собственную. Кровь постепенно прекратила идти, а рана начала медленно затягиваться. Локи раздраженно выдохнул и поджал губы, не в силах заставить меня прекратить колдовать: прерывать заклятие на середине чревато последствиями. Да, мы с ним безбоязненно дразнили смерть, улыбались, вися на волоске от гибели, раззадоривали своих противников, превращая их злобу в неконтролируемый гнев, но баловаться с магией… Столь древняя сила и столь древние законы – наихудшая кандидатура для игры с судьбой, а мы еще не настолько безумны. Нарушить прямой приказ Всеотца не столь опасно и не так явно обрекает на смерть, как игнорирование или нарушение постулатов магии.
Кончики пальцев начинало покалывать, сердце под моей ладонью билось рвано, резко и чуть вибрировало, точно гудело от магии: своей и чужой. Магия всегда копилась и сохранялась именно в сердце, и именно оно служило неким проводником между магом и миром вокруг. Это хранилище было весьма чувствительным, воспринимало легчайшие энергетические потоки и болезненно реагировало, если с заклятьем было что-то не так. Я не просто так решила лечить Локи «сквозь сердце»: так заклинание начинало действовать быстрее, мигом достигая нужного места, и работало более эффективно, задействуя и магию целителя, и магию хозяина. К тому же, это существенно экономило энергию. Из-за этих манипуляций наши магические потоки едва ощутимо перемешались, спутались в клубок на самой поверхности, не достигая глубин. Ощущение было странным и непривычным, но не сказать, что неприятным. Просто… другим. Я привыкла к своей магии: быстротечной, едва уловимой, как промелькнувшая тень, с привкусом чего-то горько-терпкого на языке. А сейчас, на ладони, под гулко стучащим сердцем, я чувствовала что-то другое, кардинально отличавшееся от привычных ощущений: магия Локи была более… тяжелой. Медленно растекалась по венам, как густой мед, перетекала по телу чем-то тягучим, неотвратимым, но невообразимо могущественным, гораздо более сильным, чем то, что жило во мне. Складывалось ощущение, что если я попробую сломать магией, допустим, кусок древесины, то он расколется напополам. Если то же самое сделает Локи, то деревяшка треснет, лопнет, взорвется, разлетится на сотни щепок, а где-то и вовсе превратится в пыль и стружку. Такая сила, а остается неоцененной…
Когда края раны окончательно сошлись, а кровь присохла, я оборвала заклятие, судорожно вдохнув пропитанный магией воздух. По телу прокатилась волна неестественной усталости, пальцы на руках чуть задрожали, а веки практически тут же налились свинцом. Захотелось хоть ненадолго кануть во тьму, получить долгожданный отдых без сновидений. Сердце Локи под моей ладонью билось мерно и спокойно, а токи магии пришли в относительный порядок и больше не путались. Я убрала руку с раны и оглядела то, что осталось от царапины на покрытой огненными бликами коже – тонкая, практически незаметная белесая полоска. Удовлетворенно хмыкнув, я уже собралась отстраниться от Одинсона, но тот резким движением положил свою руку поверх моей, молча прося оставить ее на месте. Чего это он? Я перевела взгляд на лицо трикстера, застывшее в выражении задумчивости и сожаления, тенями скользивших по прищуренным глазам, пусто смотрящим на пламя костра, нахмуренному лбу, на который упало несколько черных выбившихся прядей, напряженным скулам и тонкой линии губ. Я легонько потянула свою конечность, намереваясь высвободиться, но Локи вцепился в меня мертвой хваткой, так и не переведя взгляда с полыхающего огня. Сердце под моими пальцами забилось чуть быстрее и едва уловимо дрогнуло от магии. Вздохнув, рвано, резко, точно не сдержавшись, трикстер поудобней обхватил мою руку и, прикрыв глаза, поднес к своим губам, невесомо касаясь кожи на тыльной стороне ладони. Перевернув руку, он коротко поцеловал запястье, где синеватыми дорожками вились под кожей вены, и так и застыл, молча уткнувшись носом в мою ладонь и согревая теплым дыханием кожу. Если до этого момента было видно, что с Локи что-то не так, то сейчас едва заметные намеки превратились в огромнейшую ярко-выкрашенную табличку. Даже его лихорадка, жар, усталость и, вероятнее всего, плохое самочувствие не могло оправдать этих действий: трикстер чувств выражать не привык, скрывая ярость, раздражение или удивление под безликой маской. Но тщательнее всего он прятал признательность, запирая ее на замок, обвивая цепями, запрещая своей совести испытывать ее в принципе. И подобные жесты, пускай и в знак благодарности, были с его стороны чем-то сверхординарным.
– Локи, что произошло? – изумленно прошептала я, пытаясь различить хоть какую-нибудь эмоцию на его измученном лице.
Трикстер неохотно приоткрыл глаза и, проведя большим пальцем по моей ладони, едва слышимо произнес:
– Ничего. Устал за день.
– Не ври, – мягко сказала я, даже не осуждая, а просто прося. – Ты выглядишь так, будто не спал несколько ночей подряд.
Локи хмыкнул, приподняв уголок губ, и вновь закрыл глаза. Но ухмылка получилась какой-то натянуто-лживой, презрительной, словно он насмехался над собственными мыслями, а не над тем, что я сказала. Будто бы…
– Вижу, я еще и угадала, – уверенно произнесла я, не сумев скрыть проблеск недовольства в голосе. Зачем он себя так извел?
– Иногда начинаю жалеть, что ты настолько хорошо меня знаешь, – выдохнул трикстер после небольшой паузы, слегка качая головой.
– Почему? – коротко спросила я, пытаясь поймать блуждающий взгляд темно-зеленых глаз. Ас только поджал губы и нахмурил брови, не желая отвечать на вопрос. Так не пойдет.
Я приподнялась на месте и свободной рукой провела по щеке трикстера, заставляя посмотреть на себя. Обычно ярко-зеленые глаза сейчас были почти черными, под стать окружавшей нас мгле, оплетавшей нас и снаружи, и изнутри. Единственным признаком жизни в этих темных, пустующих омутах были переливающиеся огни, горящие в чернильной бездне, как пламя свечи. Через пару секунд Локи молча убрал мою ладонь со своего лица, отпустил из хватки руку, которую держал у сердца, и вместо ожидаемого ответа притянул к себе, одной рукой обвив талию, а другую положив мне на спину, не давая отстраниться. Я в ступоре замерла на несколько мгновений, но вcё же подалась вперед, обнимая его в ответ. Проведя ладонью вверх по позвоночнику и дойдя до шеи, Одинсон вытащил кинжал из моей прически, оставляя волосы спадать на плечи, и отбросил нож куда-то в сторону, тут же кладя руку обратно и, едва касаясь, стал перебирать темные пряди между пальцев. Установившуюся тишину нарушил тихий, отдающий горечью шепот, оборвавшийся прикосновением прохладных губ трикстера к моему виску:
– Я видел, как ты умираешь…
Смысл произнесенных слов доходил до меня странными обрывками, пока не сложился в полноценную ужасающую картину. Картину с потрепанным холстом, выцветшими красками, с трещинами из боли и отчаяния, идущими рваными, уродливыми линиями вдоль всего полотна. Ему приснилась моя смерть… Неправдоподобные слова утешения застряли в горле, оставшись несказанными; на кончиках пальцев появилась дрожь; всё тело передернуло, как от удара током. Единственная тема для разговора, которую мы избегали всеми силами; единственный ненавидимый повод для шуток о грядущей встрече в Хельхейме, так распространенных перед грядущей битвой в обществе воинов, пытающихся побороть свой страх; единственное, что по-настоящему могло нас напугать – это смерть второго. Мы прекрасно осознавали, что если скончается один, второй тут же канет в бездну, от падения в которую его удерживали. Мы шли по жизни, как по канату, протянутому над пропастью, накренившись в сторону и державшись рукой за другого, удерживая равновесие. Падет один – падет второй. Умрет один – второй сдастся в плен безумию, так долго манившему нас к себе в объятия. Цепная реакция, запущенная много веков назад. Отрава, от которой не существует противоядия.
Говорить что-либо сейчас казалось бессмысленным. Любой из нас может умереть в одно мгновение, по чистой случайности, так глупо и безысходно кануть в лету, оставляя второго доживать свой век в мире, от рамок и несправедливостей которого уже стало тошно. Зачем столь нагло врать о том, что мы проживем свою вечность в покое, когда сами ищем себе неприятностей? Зачем наивно уверять, что нас никогда не настигнет клинок врага, если мы ежедневно рвемся в бой? Зачем тешить себя надеждой, что узрев гибель собственного отражения, твоя жизнь не разобьется на «до» и «после»? С какой целью умело лгать во благо, глядя в глаза такому же умелому лжецу, вызывая не покой в его душе, а напротив, поднимая только-только заснувшую бурю, которую больше не усыпит никакая колыбельная? Нет цели. И смысла нет. А признавать такую простую истину, разрывавшую любую мысль на примитивные составляющие, казалось не просто болезненным, а сравнимым с самоубийством.
Я глубоко вздохнула, через силу проталкивая свежий воздух в легкие, и хрипло спросила:
– Что именно снилось?
Локи изумленно застыл, прекращая водить рукой по моим волосам, точно не веря, что я решила не закрывать болезненную тему. Одинсон чуть крепче сжал меня в объятиях и уткнулся носом мне в плечо, тихо выдыхая слово за словом:
– Поле боя. Точнее то, что от него осталось: пустая равнина, объятая туманом, настолько густым, что он напоминал, скорее, серый дым. Повсюду были разбросаны обломки от копий, доспехи, клинки, но нигде не было тел, будто и сражения не было. Я чувствовал, что пришел туда с какой-то целью, чтобы найти что-то ценное, но что конкретно - вспомнить не получалось. Я долго плутал в тумане, пока в какой-то момент не нашел тебя. Лежала на земле среди стрел, воткнутых в землю, рядом – расколотый напополам щит, окровавленный меч и кинжал. – Трикстер кивнул головой в сторону моего ножа, который сейчас лежал, поблескивая сталью, в паре метров от костра. – Смотрела куда-то в сторону, вся в крови, едва дышала и угасала секунда за секундой… А я смотрел. И не мог сделать ни шагу…
Одинсон осекся и резко от меня отстранился, выпуская из кольца рук. Я же застыла на месте, переваривая услышанное. На некоторое время на поляне воцарилась тишина, нарушаемая лишь треском сучьев в костре, сбившимся дыханием трикстера и моим сердцебиением.
– Так ты из-за этого не спал ночью? – наконец выдавила я.
– После кошмаров не особо спать хочется, не находишь? – огрызнулся Локи.
– Тебе необходимо отдохнуть: ты на ходячего мертвеца похож, – покачала я головой.
– Заснуть и по сотому разу смотреть, как у тебя стекленеют глаза? Увольте… – прошипел Одинсон, дернув плечом, но тут же застыв на месте и распахнув глаза, поняв, что сболтнул лишнего. Он сказал…
– По сотому разу? – повторила я осипшим голосом.
Локи замолчал и отвернулся в сторону, отказываясь отвечать. Я была бы спокойна, если бы сон приснился ему один единственный раз, но когда подобное повторяется изо дня в день… Слишком часто магам снятся вещие сны, чтобы можно было так просто проигнорировать настолько непрозрачный намек. Я не утверждаю со всей уверенностью, что Локи приснилось будущее, но и не отрицаю. Один из вариантов развития событий вполне мог получить отражение в его сновидениях.
– Если я становлюсь похожим на мертвеца в твоих глазах, всего-навсего узрев несколько снов, то что будет, если это случится в реальности? – проговорил Одинсон свистящим шепотом, похожим на шелест ветра. От его голоса воздух вокруг резко потяжелел, наполняясь нотами горечи, обвивавшими шею веревками, медленно затягивая их в тугой узел и плетя из оттенков боли, как из пеньки, свою собственную, душащую петлю.
– Этого не будет, – ровно, немного жестко отчеканиваю я, бросая в сторону трикстера полный уверенности взгляд. – Какой из миров Иггдрасиля славится своей туманной погодой? Нифльхейм? – произношу с напускным спокойствием, поднимая с земли свой кинжал и отряхивая его от прилипших листьев.
Локи на этих словах поворачивается в мою сторону и окидывает хмурым взглядом.
– Если хочешь, я никогда туда не отправлюсь. Не будет для меня никакого боя среди дыма. И это будущее, конкретно это, никогда не наступит, – покачала я головой.
Ас ухмыльнулся, складывая губы в кривую линию, и, прищурив вновь загоревшиеся глаза, склонил голову в знак согласия, смотря на меня исподлобья.
– А ты не допускаешь возможности, что погибнешь где-нибудь еще? – без капли серьезности поинтересовался он.
– Я и не говорила, что не собираюсь умирать. Просто хочу, чтобы ты знал… – прошептала я, обводя рукой контуры змеи на лезвии. – Я никогда не уйду по доброй воле. И момент, когда моих сил уже не хватит, чтобы вернуться, оттягивать я буду до самого конца.
Я еще пару раз провела рукой по кинжалу, выводя кончиками пальцев руны, черными полосами пронзающие закаленную сталь, изгибаясь в причудливые формы. Взгляда я так и не подняла, чувствуя взгляд Локи у себя на лице и разглядывая танцы огня на металле: точно расплавленное золото струится по серебру.
– И надень рубашку, – с улыбкой в голосе добавила я, с гулким вибрирующим звуком щелкнув пальцем по клинку. – На дворе осень, а ты зря мерзнешь: соблазнить меня все равно не выйдет, – вздохнула я.
Смех трикстера, такой знакомый, громкий, цепляющий за душу, потонул в окружающей нас тьме, наполняя лесной воздух озорными бликами, сверкавшими так же ярко, как и тлеющие в воздухе искры костра.
Из воспоминаний меня вырвало очередное шипение наушника и голос агента, уже дрожавший от нетерпения:
– Тень, пора.
Я глубоко вздохнула, спрятала пульт управления в рукав и вошла внутрь помещения, тихо притворяя за собой дверь.
Комната была безликой и напоминала номер в каком-нибудь крохотном трехзвездочном отеле: кроме кровати, столика, на котором стояло старое радио, вещавшее запись какого-то матча сороковых годов, и потолочного вентилятора, мерно гонявшего воздух по кругу широкими лопастями серого цвета, из предметов интерьера здесь больше ничего не было. На кровати лежал, опираясь локтями о жесткий матрас, молодой мужчина, внимательно слушавший речь диктора, доносившуюся из потрепанного временем динамика. Как только я вошла в комнату, он перевел на меня недоумевающий взгляд глубоких светло-голубых глаз. Брови, светлые, как и волосы, были сведены к переносице, ярко выраженные скулы – напряжены, на лбу проступило несколько тонких, едва заметных морщинок. Признаться, не таким я себе его представляла. Заядлый вояка, безоговорочно выполнявший приказы начальства, с немного безрассудной храбростью и искренним стремлением помочь людям у меня невольно ассоциировался с Тором: с грубыми, точно неумело отделанными долотом чертами лица, накаченным телом и отсутствием здравого смысла в черепной коробке. К тому же на подобное сравнение наталкивали цвет волос и глаз, которые я подметила на карточках Фила. Но проведенная в разуме параллель с треском рухнула, стоило мне увидеть Капитана Америку вживую. В глазах, похожих на частицу ясного неба, светился незаурядный ум, находчивость, опыт, не свойственный людям его возрастной категории (семьдесят лет, проведенные подо льдом, в расчет не берутся), и, несмотря на свойственную солдатам грубость, лицо было не лишено плавности линий, тело, хоть и было сильно натренированным (или же качественно пропитанным сывороткой суперсолдата), не делало из фигуры Роджерса неповоротливого великана, состоящего из сплошной груды мышц. Это была не наспех выдолбленная скульптура, а качественно прорисованная картина, со своими деталями и правильно легшими светом и тенью: преимуществами и недостатками.
Я коротко кашлянула в кулак, вспоминая о своих обязанностях, и мягко поздоровалась:
– Доброе утро.
Капитан чуть сильнее нахмурился, окидывая меня цепким взглядом, словно искал в моем образе одни ему ведомые нестыковки. Я бегло взглянула на часы у себя на руке, отмечая, что время уже перевалило за двенадцать часов, и с улыбкой прокомментировала, сцепляя руки перед собой замком:
– Хотя уже день.
Роджерс медленно перевел взгляд на радио и, уже не поворачивая головы, резко посмотрел в мою сторону:
– Где я?
– В центре реабилитации. В Нью-Йорке, – спокойно проговорила я заученную легенду.
Капитан посмотрел на окно, блуждая взглядом по нарисованной декорации за ненастоящим стеклом.
– А где я на самом деле? – неожиданно жестко спросил мужчина, нахмурив лоб. Удивительно. Как он узнал, что я лгу? Где мы просчитались? Одежда? Обстановка? Или я сказала что-то неверно?
– Не понимаю, о чем вы, – с добродушной улыбкой покачала я головой.
– Этот матч. Он был в мае сорок первого: я ходил его смотреть, – быстро, но отчетливо проговорил солдат. Улыбка сползла с моего лица, сколько я не старалась удержать ее на месте. Увидев резкую смену моей маски, Капитан медленно начал подниматься с кровати, не сводя при этом с меня напряженного взгляда потемневших глаз, превративших лазурь неба в серость тяжелых грозовых туч. Напускное спокойствие солдата висело на волоске и уже подступало к границе с яростью.
– Так ответьте мне, – сделав ко мне несколько шагов, уже более уверенно проговорил мужчина. Мне невольно пришлось задирать голову, чтобы не прервать зрительного контакта: Роджерс был выше меня, и значительно. – Где я теперь?
Первое мгновение я искренне собиралась рассказать мужчине всю правду, пускай это и могло сказаться на его психике, но в какой-то момент до меня дошло, что это бессмысленно: он не станет ничего сейчас слушать. Роджерс весь напрягся, выпрямился, натянулся, как струна, готовая в любой момент сорваться с долгим, вибрирующим звуком. Даже если бы мои слова сейчас были наичистейшей, голой правдой, он не поверит ни одному моему слову: ему солгали один раз, значит, верить он больше не будет. В принципе, позиция правильная, но в данный момент для меня абсолютно невыгодная. Всё, что я сейчас могу сделать путного – это постараться успокоить солдата и убедить, что мы на его стороне. Но, глядя в решительный огонь глаз цвета апатита, мне казалось, что против надвигающейся бури сделать я ничего не в силах.
– Капитан Роджерс, – размеренно начала я, но звук моего голоса подействовал на Стивена, как красная тряпка на разъяренного быка.
– Вы кто?! – выкрикнул он, подходя ко мне вплотную, и я, практически не контролируя собственные действия, с силой нажала на кнопку вызова охраны. Через мгновение в проеме показалось двое агентов, вооруженных до зубов, приказным тоном попросивших оставаться солдата на месте. Бегло пробежавшись взглядом по вошедшим, Роджерс попробовал сделать шаг к двери, но один их охранников тут же схватил его за предплечье. Солдат резко выкрутил руку и ударил кулаком по груди напавшего, отталкивая его к стене. Его напарник, постаравшись остановить разбушевавшегося героя Второй Мировой Войны, нарвался на удар ногой по лицу, после которого из его носа пошла кровь, и бросок в сторону первого агента такой силы, что под весом двух охранников муляжная стена проломилась, словно была сделана из картона. Я рванулась было к Капитану, но тот уже выбежал из помещения и, быстро оглядев «съемочную площадку», направился к выходу.
– Капитан Роджерс! Стойте! – окликнула я солдата, но он, проигнорировав мои слова, уже выбежал из павильона. Я судорожно вздохнула, наблюдая краем глаза, как один из бегущих охранников, до этого дежуривших снаружи, достает из-за пояса рацию и взволнованно произносит:
– Всем агентам: код тринадцать. Повторяю: код тринадцать.
Я тихо рыкнула, с досадой понимая, что все труды могут пропасть зря, и, не вполне осознавая, откуда во мне взялось такое дикое желание до конца выполнить свои обязанности, дернулась в сторону выхода вслед за охранниками и, найдя взглядом стремительно удалявшуюся фигуру Капитана Америки, побежала за ним по коридорам. Стараясь не упускать из виду солдата, я неслась по переходам, сворачивая за петлявшим мужчиной, и хотя бежала на пределе собственных возможностей, расстояние между нами не сокращалось ни на метр. Хоть как-то уменьшить дистанцию уже казалось невыполнимой задачей, тем более догнать его и остановить. Вскоре погоня перешла на улицу: Капитан выбежал через черный ход, растолкав дежуривших охранников в стороны, при этом одного из них опрокинув на землю. Однако уже в конце улицы, переходившую в огромную площадь, Роджерс резко замер на месте, прекращая бег, и, тяжело дыша, в шоке стал оглядываться по сторонам - пред ним предстал Таймс-сквер во всем своем великолепии: огромные экраны с яркими, сменяющими друг друга анимационными вывесками, неоновый свет, высотные здания, которые, казалось, шпилями могут зацепить небо, автомобили, с нескончаемым гудками и визгом тормозов мчавшиеся по магистрали, люди, неразборчивыми разноцветными пятнами мелькавшие перед глазами. Всё то, что я увидела, когда сбежала из больницы пять лет назад; всё то, что заставило рухнуть на колени и недоуменно смотреть на окружавшие меня стены, которые, пускай и не давили со всех сторон, но ставшие прутьями моей золотой клетки, в которой я живу последние годы.
Я остановилась неподалеку от Роджерса и согнулась пополам, руками опираясь о колени, стараясь привести дыхание в порядок. Вокруг Капитана Америки сомкнулось кольцо из агентов и подъехавших автомобилей, все, как под копирку, выкрашенные в черный. Солдат, так странно смотревшийся посреди улицы в белой футболке с незамысловатым рисунком в виде орла и бежевых штанах, чем-то напоминавших пижамные, продолжал переводить взгляд со здания на здание, выискивая среди невозможных образов что-то знакомое или близкое. В разум невольно врывались воспоминания о моем прибытии на Землю, и бессознательно проводилась параллель между тем отчаянием и безысходностью, которую я испытывала, не зная, куда податься и куда бежать, и его неуверенностью, сбитой с толка памятью, болью, сквозившей холодным ветром по глазам мужчины, загнанного в круг из наставленных на него винтовок и рядов служебных машин. Прием долгожданного гостя в скромную обитель под названием современные Соединенные Штаты Америки выглядел, как настоящая травля: волк, грозно рычавший и скаливший зубы секунды назад, смиренно опускает голову перед сворой лающих гончих, бросающихся вперед в одно мгновение и в страхе отступающих назад в другое. Выглядит слишком знакомо…
Затянувшееся бездействие нарушил хлопок двери подъехавшего автомобиля, из которого со спокойно-гордым видом вышел директор Щ.И.Т.а. Я тут же выпрямилась, настороженно поглядывая на Фьюри, размеренными шагами приближавшегося к Роджерсу, стоявшего к нему спиной и не замечавшего прибытия афроамериканца. Я уже хотела выйти в центр круга, к Капитану, и одернуть его, как Николас решил самостоятельно привлечь к себе внимание и выкрикнул, заставляя блондина обернуться в его сторону:
– Вольно, солдат.
Роджерс бегло осмотрел темнокожего мужчину, быстро сократившего дистанцию между ними и теперь стоявшего в паре метров от Стивена.
– Я прошу прощения за этот маленький спектакль, – проговорил Фьюри, в излюбленной манере несколько раз моргнув и едва заметно склонив голову набок. – Но мы хотели вас сначала подготовить.
– Подготовить? – всё еще тяжело дыша повторил солдат.
Николас замолчал и нахмурился, решая, как наиболее правильно и менее болезненно объяснить Роджерсу, что вся его жизнь осталась в далеком прошлом. Директор внимательно вглядывался в лицо напротив, подбирая нужные слова, пока светловолосый мужчина с толикой изумления, гнева и страха ждал ответа. Я поджала губы, про себя проклиная Фьюри на все известные лады: чего он медлит? Капитану сейчас нужен голый, суровый факт! Без слов сожаления и наигранного сочувствия! Он растерян, он не понимает, что происходит, ему выбили почву из-под ног, забыв сказать, что падать невысоко, и внизу подложена подушка. Ему не нужна жалость, ему не нужна благочестивая ложь – ему необходима правда, которая вернет ему опору, неужели не видно? Я не выдерживаю и делаю шаг вперед, уходя подальше от границы, проложенной машинами и агентами, отгоняющих от места происшествия излишне любопытных прохожих:
– Вы были в коме, Капитан, – ровным голосом проговариваю я слово за словом. Роджерс резко оборачивается в мою сторону, ловя мой взгляд в затягивающий ледяной омут. На секунду в его глазах мелькает узнавание, снова сменяясь неверием и сомнением. – Почти семьдесят лет, – закончила я чуть тише, останавливаясь по правую руку Стивена.
Солдат едва заметно хмурится и отворачивается в сторону, оглядывая площадь: людей, черные автомобили, вывески, табло - но ни на чем конкретно не останавливаясь, словно хочет запомнить картину в целом, а детали он сможет выяснить позже. Только-только прояснившийся взгляд неожиданно вновь потускнел, точно мужчина что-то вспомнил, какую-то мысль, опять сковавшую сознание.
– С вами всё в порядке? – якобы вежливо спрашивает Фьюри настолько бесцветным голосом, что, кажется, о прогнозе погоды на выходные он спросил бы с большим энтузиазмом и интересом. Я перевожу взгляд с лица директора на Стивена, рассматривая ровные черты, искаженные на время шоком, но сейчас постепенно принимавшие свой прежний вид. Дыхание, до этого рваное, громкое, начало выравниваться после затяжного бега.
– Да, – наконец выдохнул он, продолжая оглядывать площадь. – Да, только… – резковато добавил мужчина, чуть помотав головой, точно не мог подобрать правильного слова. – Мое свидание.
***
И снова надоедающие однотонные стены, и снова снующие туда-сюда сотрудники, снова гул голосов и снова коридоры, образующие непроходимые лабиринты на каждом этаже здания. Подавив в себе желание скорчить недовольную гримасу, я продолжала идти по переходам, нацепив безразличное выражение лица. На самом деле во мне сейчас говорили эмоции: ярость, по большому счету. Страшно хотелось кого-нибудь придушить или хотя бы ударить, аж руки чесались. Мало того, что Фьюри не дал мне ответов ни на один из поставленных вопросов, так он еще и молча отвез меня обратно на базу Щ.И.Т.а. Единственное, чего я удостоилась, прежде чем директор отправился к себе в кабинет, это одно предложение, насквозь пропитанное злорадным ехидством и от которого меня бросило в дрожь:
– Добро пожаловать в ваш новый дом.
Я не воспринимала слова Фьюри всерьез, принимая их за попытку то ли меня запугать, то ли сбить с толку. Но когда мне вручили пластиковую карточку-ключ от комнаты, назвали нужный мне номер этажа и подробно объяснили, где в жилом корпусе расположена ближайшая ванная комната, вот тогда я поняла, что директор не шутил. Щ.И.Т. отныне стал моим домом, нежеланным, навязанным, являющимся по факту тюрьмой, но домом. От таких мыслей мне хотелось пробить стену кулаком или завыть, как подстреленная собака. Я понимала, что выбора у меня, как такового, нет. Нет в Мидгарде такой страны, такого города, селения или щели, где я могла бы почувствовать себя в безопасности и начать жить новой жизнью. Мое место всегда будет в гуще боя, и если драки нет, я навяжу ее самостоятельно. Проблем не будет – значит, я найду их сама. Не будет повода – мне достаточно увидеть, что с кем-то обошлись несправедливо, и обнаружится не просто повод, а весомая причина и аргумент для моего сердца. Так что приходилось беспрекословно повиноваться Фьюри. Но это только пока. Вздорная сущность еще возьмет свое, мне только нужно время, чтобы привыкнуть к обстановке. Тогда найдутся и запреты, на которые я махну рукой, тогда найдутся и приказы, которые я не захочу выполнять, тогда найдутся и несправедливости, за которые мне захочется вонзить нож Фьюри меж лопаток.
Выделенная мне комната не отличалась изысканным убранством, но и на ожидаемую лачугу рядового солдата не походила: широкая кровать, пара кресел, кофейный столик, прикроватная тумбочка, зеркало над ней, шкаф – вот и всё, что приходилось на пятнадцать квадратных метров обитого паркетом пола. Не так уж и мало, а когда вспомнилось, что единственной альтернативой является камера в Асгардской тюрьме – всё становилось и вовсе замечательно. На столе был предусмотрительно оставлен обед: какой-то густой суп непонятного желтоватого цвета, но на удивление съедобный, пара кусков хлеба и простой зеленый салат. Мои немногочисленные вещи были доставлены с бывшей квартиры Щ.И.Т.ом, и комната уже не выглядела безликой, какой, скорее всего, являлась до моего в нее въезда. Ко всему прочему, на кровати покоилась стандартная форма агентов Щ.И.Т.: черный облегающий костюм с ремнем и эмблемой орла на плече. Я честно попыталась ее оторвать (не потому, что мешается, а чисто из вредности), но вшит черно-белый герб был намертво. Переодеваться в этот кожаный комбинезон абсолютно не хотелось, но другой одежды в помещении не обнаружилось. Видимо, весь мой гардероб решили или выбросить, или просто не привозить с прошлого места жительства. Решив не раздражать Фьюри, я все же надела форму и часа два бессмысленно моталась по базе, заглядывая в офисы и лаборатории. Честно сказать, сотрудники на мое появление реагировали крайне забавно: сначала недоверчиво косились, пытаясь понять, что конкретно я здесь забыла, потом откровенно пялились, когда осознавали, что я не ошиблась дверью и уходить никуда не собираюсь. Причем никто из них так и не осмелился мне запретить гулять по отделению, все молчали, как рыбы, оторвавшись от работы и изумленно наблюдая, как я осматриваю интерьер, щелкаю пальцами по стеклянным пробиркам с ярко-выкрашенными жидкостями внутри или нагло разглядываю научное оборудование. Один единственный ученый попытался возмутиться и вырвал у меня из рук непонятный увесистый прибор, похожий на тостер, когда я решила попытать счастье и его включить. Но сделал он это также молча, просто возмущенно фыркнув и поправив на носу очки. Видимо, перечить оперативным агентам здесь не положено. Хех, можно будет воспользоваться.
Так бы я и промаялась целый день по базе, доводя до нервной трясучки научных работников и секретарей, но в какой-то момент в коридоре меня поймал за локоть охранник и сообщил, что меня ожидают в тренировочном зале. Узнав, где он расположен, я сдержанно кивнула агенту и отправилась в указанное место.
И вот именно сейчас, пока я мерно вышагивала в сторону зала, во мне начала подниматься волна гнева, заставляющая судорожно сжимать пальцы в кулаки и нервно впиваться ногтями в кожу. Снова сказывалось отсутствие магии, отражавшееся в нестерпимом зуде и дрожи на кончиках пальцев. Время от времени у меня случались такие приступы, когда руки прожигало огнем, а сердце ускоряло ритм, пытаясь по привычке выкроить хоть каплю магии из тела, но, натыкаясь на душащую пустоту, начинало резко, остро биться о ребра, отзываясь болью в груди. Обычно они быстро проходили, оставляя лишь неприятный, горький отпечаток на сознании, но сейчас он непозволительно затянулся, вызывая беспомощную, жалкую ярость.
Когда сердце наконец успокоилось, а маска равнодушия стала не нужна, сменяясь истинным спокойствием, я смогла вздохнуть полной грудью и от безделья, уже не кажущимся таким омерзительным и гадким, как пару минут назад, стала считать квадраты света на полу, падавшие от редких окон на правой стене. Насчитав тридцать один и решив бросить это дело, я подняла взгляд и за следующим поворотом смогла различить в конце коридора чью-то фигуру. По мере приближения в ней удалось различить черты Капитана Америки, стоявшего у деревянных закрытых дверей, скрестив руки на груди и опустив голову, словно о чем-то задумавшись. Еще одна «жертва» Фьюри, не желавшая оставаться в Щ.И.Т.е, но которой просто некуда больше податься. По крайней мере, я не одна такая.
– Капитан Роджерс, – окликнула я, когда подошла достаточно близко, чтобы солдат мог меня услышать. Мужчина обернулся на мой голос и отлип от стены, тут же отработанным движением убирая руки за спину, точно по привычке.
– Мэм, – поздоровался он, чуть поклонившись. Я кратко кивнула в ответ и указала рукой на дверь:
– Почему не зайдете?
– Велели пока подождать, – объяснил он, вглядываясь в мое лицо. – Мы с вами раньше не встречались?
– У вас не очень хорошая память на лица, – ухмыльнулась я. – Я к вам вошла, когда вы очнулись. И разговаривала с вами на Таймс-сквер.
Роджерс цокнул языком и, прикрыв глаза, сокрушенно покачал головой.
– Прошу прощения, с памятью, действительно, проблемы, – с улыбкой произнес он. – Но имени вы вроде не называли? – уточнил солдат.
– А имени, как такого, и нет. Зовите Тень, – представилась я, протягивая ему руку, которую Капитан с готовностью пожал. – Свое имя можете не называть, – добавила я, чем вызвала у Роджерса вымученную улыбку. Выпустив чужую ладонь, я облокотилась о дверь, оперевшись затылком о деревянную поверхность.
– Адаптируетесь? – поинтересовалась я, косясь в сторону солдата, вернувшего себя исходное положение, в котором пребывал до моего прихода.
– Стараюсь, – пожал плечами Кэп.
– И как успехи? – протянула я с усмешкой.
– Крайне скверно, – признался мужчина, поморщившись и переводя взгляд со стены напротив на мое лицо. Второй раз его вижу и второй раз поражаюсь: он совершенно не похож на солдата. Никакой грубости или резкости ни в движениях, ни в чертах. Даже сейчас, когда на него падал яркий дневной свет из окна, разбивая лицо на контрастные участки кожи, грани были плавными, точно размытыми. Свет оседал на ресницах, терялся в голубой радужке, подбираясь прозрачными полосами к зрачку, сквозил по уложенным волосам цвета пшеницы, оставлял тени на скулах и губах, выделяя и то, и другое. Такое лицо не может принадлежать воину, пережившему столько сражений, побоищ и драк: бои словно не оставили на нем никакого отпечатка, лишь осев горьким опытом в глазах. Лицо говорило одно. Тело же говорило другое... Под простой белой футболкой четко были видны натренированные мышцы, от всей его фигуры веяло силой и закалкой пережитых битв. Просто не верится, что помимо всего вышеперечисленного, этот человек, по словам Коулсона, отличался храбростью, честью и благородством. Бывают же такие люди…
– Извините за любопытство, но вы не ответите мне на один вопрос? – прервал затянувшееся молчание Роджерс.
Я пораженно кивнула, не вполне понимая, что он хочет спросить.
– Чем вы занимаетесь в Щ.И.Т.е?
Прыснув от смеха, я на мгновение отвела взгляд в сторону, но тут же обернулась обратно, скривив губы в усмешке:
– Если честно, не имею ни малейшего понятия. Я только сегодня ночью на работу устроилась, – покачала я головой.
Роджерс изумленно приподнял брови и улыбнулся краем губ:
– Да ну?
Я быстро закрыла и открыла глаза, подтверждая свои слова.
– Я вам больше скажу, – продолжила я. – Я даже этого не хотела. Просто выбора не было.
– Какая знакомая ситуация, – хмыкнул мужчина. – Мы, выходит, товарищи по несчастью.
– Можно и так сказать, – кивнула я, прикрывая глаза и чуть поворачивая голову, касаясь лбом прохладного дерева. Капитан Америка мне смутно кого-то напоминал. И по невиданной причине мне казалось, что я могу ему доверять. В нем было что-то неуловимо-знакомое, но что конкретно – понять не удавалось. Он не выглядел пустышкой с неопределенной точкой зрения и ветром в голове, напротив: каким-то образом он выделялся из серой толпы знакомых мне мидгардцев ярким пятном, сочетавшим в себе расчетливость, силу, верность принципам и стремление защитить людей. Среди эгоистичного мира, где каждый заботится только о себе и своем благополучии, Роджерс отдаленно напоминал мне аса, готового сражаться за свой дом не потому что «надо», а потому что он сам этого хочет. Я никогда не любила вымышленных героев сказок, вечно рвущихся в бой, благородных, добрых донельзя, просто за то, что они нереальны и даже в своей родной стихии, в сказке, предстают лишь с положительной стороны, пряча темную где-то за обложкой детской книги. Но этот персонаж Второй Мировой войны чем-то зацепил мою склонную к тьме мораль. И я всё не могла найти чем, какой такой деталью, которая настолько пришлась мне по душе, что мне неожиданно приспичило с ним поговорить, вместо того, чтобы спокойно встать в сторонке и ждать, пока нас впустят. Хель бы побрала мой длинный язык…
Вдруг за моей спиной скрипнула отворяющаяся дверь, я покачнулась и наверняка бы рухнула на спину, если б Роджерс не поймал меня за предплечье. Восстановив равновесие и благодарно кивнув солдату, который теперь придерживал открытую дверь рукой, пропуская меня вперед, я вошла в просторный зал, весь уставленный спортивными снарядами и инвентарем: брусья, боксерские груши, штанги, шесты, гантели и огромное количество наваленных друг на друга матов. Особое внимание привлекла стойка с оружием у противоположной стены и ринг, возвышавшейся посередине зала на добрый метр. Сзади послышался звук закрываемой двери и медленные, размеренные шаги, звучавшие на удивление тихо для человека его весовой категории. Окинув еще раз тренировочный зал взглядом, я наткнулась на подозрительно знакомую фигуру, неотрывно наблюдавшую за моими передвижениями. Сумев различить суровые черты лица, кривоватую усмешку и черно-фиолетовый костюм, я ухмыльнулась и протянула:
– И не надейся, что я забыла эпизод с удушающим газом, Бартон.
Лучник, до этого стоявший, облокотившись на ринг, одобрительно хмыкнул и уже приоткрыл рот, собираясь что-то ответить, но губы так и замерли на произнесении буквы «Э». Снова закрыв рот и сглотнув, одергивая себя от моего старого имени, Бартон произнес, приветственно кивнув головой:
– Тень. Капитан Роджерс, – добавил он, переводя взгляд в сторону солдата. Тот кивнул в ответ и подошел поближе, пожимая протянутую руку. – Агент Бартон, – представился Клинтон.
– Вы знакомы? – удивился Капитан, мечась взглядом с меня на Соколиного глаза и обратно.
– Пересекались пару раз, – неохотно прокомментировала я, нервно дернув плечом. – Может, хотя бы ты объяснишь, зачем нас собрали? – спросила я с нескрываемым раздражением.
– Фьюри в подробности не вдавался, я полагаю, – удрученно пробормотал Клинт, чуть нахмурив брови, из-за чего и вправду стал похож на хищную птицу. Роджерс покачал головой, подтверждая его слова.
– Если быть кратким, – продолжил лучник, задумчиво наклонив голову, изогнув бровь и неловко почесав шею (хотя, скорее, поскребя по коже одними пальцами). – То на задания вас брать директор пока не собирался. У него какие-то свои планы на всех нас, которые вытаскивать на всеобщее обозрение он пока не хочет.
– Это связано с «Мстителями»? – поинтересовалась я, щуря глаза и всматриваясь в лицо агента. Тот только удивленно распахнул глаза и резко перестал тереть свою шею. Роджерс так и вовсе подался чуть вперед, рассчитывая выведать побольше информации.
– Я ничего об этом не знаю, – вскинув руки в капитулирующем жесте, спохватилась я, чуть повысив тон и давя в себе ехидную улыбку. Бартон подозрительно хмыкнул. – Это правда. Всё, что я знаю это то, что, по словам Фьюри, состою в этом проекте, не более того. Он сказал мне, когда нанимал на работу, – добавила я.
Лучник заметно расслабился и уже менее охотно продолжил:
– Не знаю, что за тараканы водятся у Фьюри в голове, и через какую мясорубку он хочет нас пропустить, но пока что о возобновлении проекта речи не заходило.
– Возобновлении? – недоуменно повторила я.
– Так его закрыли? – уточнил Стивен, вскинув брови.
– Причем давно, – согласился Бартон. – Инициативу «Мстителей» свернули еще лет пять назад. Причину не назвали. А вся документация пылится где-то в архивах Щ.И.Т.а.
Я задумчиво прикусила губу и уставилась взглядом в пол. Мысли сменяли одна другую, цепляясь за окончания предыдущих, путаясь и превращаясь в бессвязные обрывки, которые я старалась выстроить в правильном порядке.
– И вдруг директор решает этой ночью объявить о проекте и о моем в него включении, – пробормотала я, не особо следя за собственной речью и говоря скорее не для собеседников, а для самой себя. Неожиданно голову озаряет элементарная догадка, складывающая бесцельные кусочки мозаики в логичную картину. – Бартон, у инициативы была основополагающая идея? Какая-то гипотеза? Может, убеждение? – предположила я, скривив губы и покачав головой, при этом щурясь и наблюдая за реакцией лучника.
– Создать отряд. Или подразделение, выполняющее особые функции, – пожал он плечами. – Какое это
сейчас может иметь значение? – недоумевающе хмыкнул он.
Я перевела взгляд на Роджерса, выискивая отражения своей догадки на его лице, покрытом тенью. Ну же… Ты должен догадаться… В какой-то момент морщинки на его лбу разгладились, а глаза понимающе распахнулись, ярко блеснув пронзившей ум идеей.
– И объявил он в тот же день, когда Щ.И.Т. решил меня разбудить, – удивленно произнес он.
– И счел нужным возобновить проект только потому, что нашел хорошего претендента на участие в нем, – продолжила я. – И этот кто-то…
– Я, – поставил некую точку в нашем разговоре Стивен. Я одобрительно кивнула Роджерсу головой и приподняла уголок губ.
– Вы думаете, что проект запустят из-за появления Капитана Америки? – хмыкнул Бартон. – Не в обиду вам будет сказано, Кэп, но это вряд ли.
Блондин безразлично пожал плечами, видимо, действительно, не особо задетый замечанием агента.
– К тому же, вас сюда не за этим позвали, – прокряхтел Сокол, хлопнув себя руками по коленям и поманив за собой к лестнице на ринг.
– А зачем? – вздохнула я.
– На тренировку, – ухмыльнулся Клинт, ловко подтянувшись и забираясь на помост. – Капитан мог подрастерять форму, отойдя от дел на весьма… продолжительный срок, – запнулся агент, чем вызвал у Стива очередную неуверенно-вымученную улыбку. – Фьюри решил, что вам неплохо бы было размяться. К тому же, к современному оружию вы тоже вроде как не привыкли. Мне дали своеобразный отгул, и велели с вами обоими поработать.
– Обоими? – переспросил Роджерс, косясь в мою сторону.
– Мне тоже показалось странным, – согласился Бартон, также переводя взгляд на мою персону. – Но он посчитал нужным и вам освежить в памяти навыки по обращению с огнестрельным оружием. С чего бы?
– Предпочитаю холодное, – неохотно ответила я. – С пистолетами и винтовками не дружу. Опыт – мизерный.
Точнее – нулевой, но об этом Клинту, считающему меня бывшей наемницей или агентом посторонней организации, и вовсе знать не обязательно.
– Об этом в следующий раз, – отмахнулся Сокол. – Сегодня рукопашный бой.
– Тебе, что, мало было? – рассмеялась я, забираясь на ринг вслед за Бартоном.
– Ох, не-е-ет, даже не надейся, – протянул мужчина, откидываясь на мягкие, пружинящие перила. – Я с тобой драться не буду.
Роджерс понимающе хмыкнул и одним прыжком поднялся на современный аналог арены, видимо, вполне закономерно решив, что первым драться с Бартоном придется ему.
–
Он будет с тобой драться, – щелкнув пальцами, указал лучник на Стива.
Я возмущенно закатила глаза, но спорить не стала, молча снимая чересчур тяжелую, мешающуюся обувь и босиком проходя в центр ринга. Капитан просто переводил взгляд с меня на Бартона, не понимая, шутим мы или нет. Я только хмыкнула, наблюдая за метаниями солдата, и встала в стойку, бóльшую часть веса своего тела распределив на заднюю, присогнутую в колене ногу, одноименную руку заведя за спину, а второю выставив вперед в приглашающем жесте. Осталось только поманить пальцем и сойдет за начало эффектной, но спланированной драки из триллера среднего качества и бюджета. Драться не шибко хотелось, но стоило вспомнить ярость, бушевавшую во мне не дольше десяти минут назад, и идея выпустить пар уже казалась закономерной. И даже какой-то смутно-знакомой, как и изумленное лицо с правильными чертами, смотрящее на меня с недоумением в светлых глазах…
Гнев кипел во мне неуемной бурей, сжигая сердце и прилагавшиеся органы в абсолютно жутком, необузданном, страшном даже для меня самой огне. Если сначала было обидно, горько от несправедливости и толики презрения в чужих взглядах, пропитанных тошнотворной фальшью насквозь, то сейчас хотелось рвать и метать, лишь бы не видеть незаслуженно-довольное выражение лица и губы, едва сдерживаемые, чтобы не сложиться в глупо-восторженную улыбку. Как?! Как такое возможно?! Сокрытие воинов в темноте обеспечивала я, план осады крепости, обхода через канал, детализацию и варианты отступления продумывал Локи, так при чем здесь Тор?! При чем здесь Сиф и троица воинов?! Мы сражались так же, как и они, потеряли столько же пота и крови, сколько и они, если не больше, учитывая, что подготовкой занимались тоже мы. Так каким образом Один всего этого не увидел? Почему нас во внеочередной раз проигнорировали? Почему эти асы снова ходят в героях, сверкая лучезарной улыбкой направо и налево, всем и вся рассказывая в мельчайших выдуманных подробностях, как проходило сражение, достойное легенд и хвалебных песен о неумной храбрости старшего принца Асгарда? Я едва ли не рычала, стоя напротив Всеотца и выслушивая его ложь, которая лилась, впивалась в сознание, захламляя его слащавой, выкрашенной в золото лестью.
Поборов в себе желание проломить стену магией, которая уже рвалась с рук темно-серыми, местами черными искрами, я продолжала быстрым шагом идти по коридору замка, всего блестевшего в моем разуме, но уже не от вездесущего золота, а от скользкого лицемерия, которым, казалось, были отполированы все стены. Гадко. Мерзко. Несправедливо!
Наконец достигнув своей цели – высокой, тяжелой, исписанной рунами дверью из черного дерева – я, не удосужившись даже постучаться, резко потянула на себя ручку и прошмыгнула внутрь комнаты. В покоях царил настоящий беспорядок: стол был перевернут, лежавшие на нем свитки разлетелись по полу, склянки с зельями превратились в осколки стекла и смешавшиеся друг с другом неоднотонные лужи, намочившие разбросанные листья пергамента; зеркало было разбито, огромная кровать сдвинута в сторону, словно ее пнули ногой. Хотя почему это словно?
Посередине всего этого хаоса стоял злой, как черт, Локи, в золотых доспехах, растрепанный, тяжело дышавший и яростно сжимавший руки в кулаки, стараясь сдержать в себе очередной столп разрушительной магии. Заметив мой приход, Одинсон обратил свой горящий, не вполне здоровый взгляд на меня и прошипел:
– Тебе сейчас лучше уйти.
Ох, не лучше. Я бы с удовольствием помогла бы ему разгромить комнату, но рушить особо ничего не осталось. Я поджала губы и уверенным шагом подошла к трикстеру практически вплотную, вставая в защитную стойку и выставляя руку ладонью вперед.
– Бей, – процедила я сквозь зубы. Мы уже не раз вот так вот дрались, выплескивая накопившийся в сердце яд, но в таком взвинченном, диком состоянии мы (я, по крайней мере), находились впервые.
– Не лучшая затея, – всё в том же тоне, хрипло, глухо подметил младший принц, но всё же делая в мою сторону небольшой шаг. – Я себя сейчас не контролирую, и дружеским боем сейчас все может не ограничиться.
– Локи, я в ярости, – прошипела я. – В безумной ярости, – медленно покачала я головой. – И если сейчас не успокоюсь, снесу половину Асгарда. А учитывая то, что нас двое, то Златой город и вовсе скоро окажется в руинах.
– Тем не менее… – попытался призвать к голосу разума трикстер.
– Бей, – прервала его я, скрежеща от злости зубами.
Без повторения своего предупреждения Локи резко рванул с места, замахиваясь в мою сторону рукой. Я постаралась отклониться от удара, но не успела: трикстер в принципе был быстрым, но сейчас его запал подогревало еще и жгучее, гневное пламя в душе. Удар смазался и пришелся на плечо, отзываясь болью в ключице. Шикнув, я извернулась, ударила трикстера рукой в грудь и, крутанувшись на месте, добавила удар ногой в живот. Локи ударил ребром ладони мне в бок, другой попытался схватить меня за шею, но я не позволила, выворачивая его запястье. Сдавленно рыкнув, Одинсон дернулся, и я почувствовала острую боль в левой ноге, из-за чего присела и выпустила принца из хватки. Выпад с моей стороны – жалящий удар с его. Захват, уклон, блок, сдавленное шипение от вездесущей боли, отчего-то не распалявшей, а, напротив, прочищавшей сознание с каждой новой вспышкой. Нескончаемые переходы, яростные взгляды, пламя в которых все не желало утихать, постоянно срывающиеся с пальцев, неконтролируемые всполохи магии, с треском разбивающиеся о пол, ходьба по кругу, в ожидании, в предвкушении чужой атаки, искаженные лица, которые будто принадлежали не союзникам, а врагам, жаждущих перегрызть оппоненту глотку. Резкие, агрессивные движения, складывающиеся в покрытый кровавой фатой, не поддающийся здравомыслию танец, ведóмый лишь нами и самим безумием.
Постепенно, шаг за шагом, усталость начинала брать верх над телом, измученным яростью и болью, но останавливаться мы пока не собирались. Тяжело, рвано вздохнув, я ударила Одинсона коленом под ребра, заставляя его чуть нагнуться, и собиралась атаковать еще раз, но трикстер перехватил мою ногу под колено в воздухе и отвел в сторону. Все же удержав равновесие и не упав, я попыталась, уже без особого энтузиазма, не вкладывая никакой силы, ударить его рукой, но кулак наткнулся на раскрытую ладонь, тут же обхватившую мою руку теплыми от бушующей магии пальцами. Вторая рука уперлась в такую же мягкую преграду, выставленную без всякой цели. Сердце бешено колотилось, легким не хватало воздуха, но ярости, заставляющей драться, больше не было, только усталое, удовлетворенное спокойствие. Трикстер тяжело дышал, также приходя в себя после перепалки, и так как стоял практически вплотную ко мне, то его частое, сбитое, горячее дыхание опаляло кожу на лице. Неожиданно на лице Локи появилась ухмылка, уже не безумная, а привычная, и он тихо рассмеялся, переводя на меня сияющий знакомым блеском изумрудный взгляд. Поймав его задорную улыбку, я тоже засмеялась, едва слышимо, просто оттого, что на душе стало легче, и камень, до этого давивший на сердце неподъемным грузом, хотя и не исчез, но не беспокоил своим присутствием.
– Легче? – хрипло поинтересовался он, чуть сильнее сжимая мои руки и проводя по тыльной стороне ладони пальцем.
– Значительно, – хмыкнула я, кривя рот в улыбке. – Умеешь ты людей успокаивать: еще пара синяков, и меня можно считать образцом уравновешенности и гармонии.
Локи еще раз улыбнулся и отстранился, оправляя задравшиеся рукава. Насчет синяков я не преувеличивала: пара ссадин осталась у меня на правом боку, на бедре, и чувствовалось неприятное жжение на плече. Трикстер, ясное дело, тоже не остался без мелких увечий, но единственным, что могло выдать его недавнее времяпрепровождение, была разбитая нижняя губа. На ней красовалась кривая трещинка, из которой проглядывала (но не текла) ярко-красная кровь.
– Тебе ведь еще нужно прийти на Военный Совет. По случаю взятия крепости, – неожиданно для самой себя уточнила я, склонив голову. Локи досадливо поморщился, соглашаясь, и обвел блуждающим взглядом комнату, пока не остановился на шлеме, мирно покоившемся на кровати. Я вздохнула и, в пару шагов оказавшись в тени от зеленого балдахина, подняла рогатый головной убор на руки.
– И как ты только эту тяжесть носишь? – пробормотала я, пока возвращалась к трикстеру, и, проведя рукой по гладкому золотому покрытию, добавила:
– Терпеть не могу твой шлем.
Одинсон закатил глаза и прокомментировал, цокнув языком:
– Ты меня не удивила. И про крупный рогатый скот можешь не упоминать, мне выслушивать не впервой.
– Да не в форме дело, – протянула я, чуть повысив тон. – Рога меня не особо смущают. А вот то, что этот твой предмет гардероба высотою в метр… – Я громко постучала пальцем по металлу. – Мало того, что ты и так на великана смахиваешь со своим ростом, так, когда добавляется шлем, я себя и вовсе карликом чувствую! – наигранно возмутилась я, делая широкий взмах свободной рукой. Локи наблюдал за моими распинаниями с шальной улыбкой и лукавым прищуром, пока, наконец, не прыснул и не сказал, коротко качнув головой:
– Шлем соизвольте вернуть, многоуважаемый гном.
От такого обращения я буквально поперхнулась воздухом, чем вызвала у принца довольный смех. Рост в пять с половиной футов не великоват для гнома? Я презрительно фыркнула и подошла поближе к Одинсону, останавливаясь в полушаге от него. Улыбка тут же слетела с лица Локи, сменяясь удивлением. Коротко улыбнувшись, я подняла уставшими руками шлем и аккуратно надела его на голову трикстера, которую он успел слегка склонить, упрощая мне задачу. Когда мужчина разогнулся, я вновь недовольно цокнула языком, скользя взглядом по его фигуре. С этими рогами он действительно казался выше.
– Не забудь, что ты мне обещал магию иллюзий продемонстрировать, – напомнила я, поправляя складки на плаще.
– Всё еще в силе, – прищурился Локи. – Как только вернусь с Совета.
Я кивнула и еще раз пробежалась взглядом по золотому доспеху, высоким черным сапогам и плащу за его спиной, невольно останавливаясь на разбитой губе.
– Подожди минуту, – тихо проговорила, кончиками пальцев дотрагиваясь до трещины и чуть слышимо произнеся простенькое лечебное заклинание. По ладони разлилось приятное тепло, плавно перетекавшее в ранку. Локи опустил взгляд вниз, следя за моими действиями. Когда красная полоска совсем побледнела, я замолчала и убрала руку, в последний раз проведя пальцем по губе. Одинсон снова обратил свой взгляд в мою сторону, всматриваясь в глаза с непонятным мне оттенком, напоминавший недавний жар боя.
– К твоему возвращению обязательно запасусь водой и мылом, – пообещала я, разглядывая бушующее пламя в зеленых глазах.
– С чего бы? – не понял трикстер, чуть повернув голову.
– Будем ложь и лесть из ушей вымывать. А то я скоро совсем слышать перестану из-за этой гадости, – пояснила я, пожимая плечами.
Локи ухмыльнулся и склонился к моему лицу, будто хотел что-то сказать на ухо, но в последний момент передумал, обнимая меня за плечи и пряча лицо, уткнувшись носом в шею. Я обвила руками его спину и с непоколебимой уверенностью прошептала, ладонью касаясь его шеи:
– Они еще тебя запомнят, – повисла небольшая пауза. – Вот увидишь, – добавила я. – И у трона Асгарда, по праву достойнейшего, должен стоять ты.
– Мне не нужен трон, – хрипло отрезал Локи, медленно выпуская меня из объятий, но не отстраняясь, а едва уловимо прикасаясь своим лбом к моему.
– Я знаю, – едва слышимо произнесла я, рассматривая темные блики в глазах аса. – Но ты еще выйдешь из тени и скажешь свое слово. Только потерпи, – последние слова я выдохнула настолько тихо, что сама еле смогла их разобрать.
Локи благодарно прикрыл глаза и отстранился, отходя от меня на несколько шагов в сторону двери.
– Что-то мне подсказывает, что о тебе сложат не одну легенду, Эрида Эребдоттир, – проговорил он, с ухмылкой отступая к выходу. Через мгновение затейливым взмахом руки он вслепую открыл дверь, отворившуюся с тихим, неестественным щелчком, и бесшумно выскользнул из комнаты.
– О тебе тоже, Локи Одинсон, – прошептала я в сумрачную пустоту покоев. – О тебе тоже…
Вся эта картина промелькнула в голове за считанные секунды, пока я разглядывала недоумевающего Капитана Америку.
– Я не буду драться с девушкой, – пробормотал Стивен, переводя взгляд на ухмыляющегося Сокола, ища у него поддержки, как у самого благоразумного в комнате. Но лучник только развел руками, опуская вниз уголки губ.
– Понял, Бартон? – ехидно протянула я, обращая на себя внимание. – Ты не должен был со мной драться. Вежливо поклонился бы и ушел, как истинный джентльмен.
– Мечтай дальше, Тень, – хмыкнул Сокол. – Из меня джентльмен, как из Фьюри балерина.
Я улыбнулась, пытаясь представить афроамериканца в балетной пачке, но тут же тряхнула головой, прогоняя назойливый образ из сознания.
– Кэп, действительно, – вдруг продолжил агент. – Она хорошо дерется, и в поддавки вам играть не придется.
– Это не причина, – возмутился Роджерс. – Что произошло в этом мире за семьдесят лет, что солдаты дерутся с женщинами на тренировке? Я не стану, – отрезал он.
Я тяжело вздохнула, вышла из стойки и с хамоватым видом подошла к Капитану, останавливаясь в шаге от мужчины. Кратко улыбнувшись, я резко ударила Стивена кулаком в челюсть, не сильно, но ощутимо. Бартон в углу ринга рассмеялся, а Роджерс уставился на меня с выражением полного непонимания на лице и в шоке спросил:
– И что это было?
– Провокация, – ухмыльнулась я, попытавшись ударить еще раз, в живот, но Кэп всё же выставил блок, отводя мою руку в сторону. Практически сразу – еще один удар, ногой, в голову, заставивший солдата пригнуться и дернуться в сторону. Я кратко улыбнулась – на небольшую драку его развязать все же получилось.
Бой выдался недлинным и достаточно скучным: Капитан бил редко, из уважения к моей персоне, как к слабому полу, но действовал эффективно, и большинство его атак, легких, практически безболезненных, достигали цели. Бóльшую часть времени, однако, он выставлял блоки или уклонялся, избегая моих ударов. Всё закончилось, когда Бартона по рации вызвала пара агентов, и, оставив нас тренироваться самостоятельно, лучник нас покинул. Драться дальше мы не стали, и до конца вечера просидели на краю ринга, разговаривая на абсолютно отвлеченные темы, стараясь не задевать ни мое, ни его прошлое. Только настоящее и только безобидные мелочи, не касающиеся нашего безвыходного положения. За час до отбоя мы ушли из тренировочного зала и распрощались, каждый уходя в свою сторону.
В комнату я вернулась уставшая, но спокойная, с легким, терпким привкусом на языке, и последнее, что пришло мне в голову, прежде чем я рухнула на кровать, проваливаясь в сон без сновидений, была мысль о том, что всё, возможно, не так уж и плохо.
***
POV Автор
Нижние уровни огромной исследовательской базы Щ.И.Т.а проходили сетью запутанных ходов глубоко под землей, так глубоко, что их можно было без зазрения совести использовать в качестве бомбоубежища не последнего уровня безопасности. Здесь всегда царила мягкая прохлада, спасавшая в летние месяцы, но срывающая вереницы проклятий с языков сотрудников в особенно морозные зимние вечера. На потолке, время от времени, можно было заметить тоненькие струйки воды, стекавшие по вентиляционному отверстию и отрывающиеся со стен каплями, падающими на пол с монотонным, быстро надоедающим звуком. В воздухе стоял запах сырости, неизбежный под землей, и у многих работников он ассоциировался не с тоннелями из фильмов ужасов, не с подвалами, где витает пыль, а с базой Щ.И.Т.а , в чьих помещениях было или влажно, или душно, и современное оборудование, целые этажи лабораторий, набитые уникальной техникой (за которую военные и научные организации были готовы ровно как усыпать владельца шуршащими купюрами, так и покромсать в черный мешок и выбросить где-нибудь в лесу), все невероятные чудеса новейшего света, поражавшие воображение, но организованные по скучнейшим законам физики – никакой из этих пунктов не мог спасти натерпевшихся агентов от банального человеческого «Холодно!» или «Душно!». В такие моменты у большинства персонала вся гордость за свое место работы куда-то неизвестным образом пропадала, хотелось плюнуть на сам факт того, что Щ.И.Т. - одна из влиятельнейших служб современности и уволиться, напоследок нахамив начальству и эпично хлопнув на прощание дверью.
Эрик Селвиг был наслышан об этих ребятах, пришедших то ли из правительства, то ли из международной организации, то ли из другой страны, а то ли вообще из космоса, на летающих тарелках. Возникали из ниоткуда, без предупреждения, без попыток к переговорам, делали то, что считали нужным, и также незаметно и безвозвратно пропадали. После того, как наконец закончилась та неподдающаяся адекватной логике история с Джейн Фостер и весьма своенравным пришельцем с молотом и мыслями о радуге, Эрик смог вдохнуть полной грудью и с уверенностью заявить, что жить начал только на седьмом десятке лет жизни. Еще неделю назад искренне верить, что книга по Скандинавской мифологии – это сборник весьма своеобразных сказок, а сегодня знать, что это фактически руководство для начинающего астрофизика, причем с красочными иллюстрациями. Правда, долго насладиться своей относительной свободой и широким взглядом на мир, а точнее на целых девять миров, ученому не позволили: буквально через день после… «отлета» Тора Селвига навестил Щ.И.Т., ненавязчиво намекнув, что ему лучше бы явиться на их базу и переговорить с директором. Более ничего не объяснив, оставив адрес и визитную карточку с изображением орла, агенты скрылись из виду и больше его не беспокоили. Решив, что можно будет отвязаться от корпорации без вреда для собственного здоровья, Эрик ждал несколько дней, так и не рискнув прийти в указанное место. Пока однажды утром, когда ученый пил кофе в небольшой забегаловке на окраине, где, на удивление, готовили самый вкусный капучино в округе, у него на столике не появилась салфетка с надписью: «И долго нам ждать?» Причем мужчина был готов поклясться, что отвернулся от стола на пару мгновений, и раньше записки не было. В тот же день он собрался с духом и, пообещав себе, что Родину предавать не собирается и ни на чьи вопросы отвечать не будет даже под угрозой пыток, отправился на базу.
Селвига никто не провожал, только охранники у входа вежливо попросили спуститься на нижний этаж и найти там директора, но, несмотря на полупустующие коридоры, его всё время не покидало ощущение, что за ним кто-то следит. Он несколько раз судорожно оглядывался назад, чувствуя на затылке чей-то взгляд, и каждый раз натыкался на серые стены. Когда он проходил мимо зеркал, рядом с ним точно пробегала тень, которую он всё пытался поймать в поле зрения, но каждый раз она ускользала, утекала, как песок сквозь пальцы. Плюнув на это дело, списав всё на расшатанные нервы и решив попить успокоительных таблеток, если сегодня вернется домой, Эрик продолжил идти дальше по коридору, пока на одном из поворотов его кто-то не окликнул:
– Доктор Селвиг!
Мужчина обернулся на возглас, натыкаясь взглядом на темнокожего мужчину в черном костюме, стоящего в противоположном конце коридора, спрятав руки в карманы брюк.
– Так это вы за всем этим стоите, – полувопросительно, полуутвердительно проговорил доктор, краем сознания замечая, что у его собеседника отсутствует левый глаз. – Шикарная лаборатория, – прокомментировал он, делая несколько шагов вперед и указывая большим пальцем в нужную сторону, стараясь хоть немного разговорить директора. – А я уж подумал, что меня ведут сюда вниз, чтобы убить, – попытался пошутить он, коротко посмеявшись, но, заметив суровое выражение лица афроамериканца, тут же замолчал, стирая улыбку с лица.
– Я наслышан об этом эпизоде в Нью-Мексико, – рванул с места в карьер мужчина, размеренным шагом приближаясь к астрофизику. – Ваша работа произвела большое впечатление на массу людей, – одобрительно проговорил он.
– Там еще столько всего, – развел руками Селвиг. – Теория Фостер, переход в другое измерение. Всё это беспрецедентно! – воскликнул он под конец, но, поймав заинтересованный взгляд своего собеседника, сник. – Не так ли? – недоверчиво спросил он.
Директор развернулся на месте и прошел в конец коридора, огибая стоявший посередине прохода стол и кладя руки по краям от кейса серебристого цвета.
– Легенды рассказывают нам об одном, а история совсем о другом, но время от времени мы находим нечто, относящееся и к тому, и к другому, – покачал головой мужчина и, с громким щелчком расстегнув крепления, медленно открыл кейс, давая Эрику осмотреть его содержимое. Внутри лежал мерцающий голубым свечением куб, весь опутанный проводами, красными дорожками тянувшимися по черному покрытию кейса. Внутри куба что-то переливалось, будто там таилось что-то живое, мыслящее и явно могущественное.
– Что это? – изумленно пробормотал ученый.
– Энергия, доктор, – с неприкрытой торжественностью и гордостью ответил директор. – Научимся ее извлекать, и, возможно, она станет неиссякаемой.
На этих словах по воздуху точно провели ножом, и по нему пробежала волна ряби. В отражении, по левую руку от ошеломленного астрофизика, начала проявляться никем не замеченная, не пойманная фигура, неотрывно следящая за кубом с противоположной стороны стекла. В глазах, некогда полыхавших азартом, засветился интерес, покрывавший переливающейся пеленой чистое, яростное безумие, горящее ядовитым зеленым пламенем; на губах зазмеилась коварная усмешка, со стороны казавшаяся ехидной улыбкой, но те, кто ее знали, с уверенностью и страхом могли бы вам сказать: оскал самого дьявола выглядел бы милее по сравнению с этой кривой полосой, идущей бледной линией по лицу; в уголках глаз появились морщинки, но не свидетельствующие о том, что их обладатель смеется, а просто показывающие, что он получает искреннее, садистское удовольствие от происходящего. Голос, когда-то спокойный, глубокий, прозвучал хрипло, с оттенком злой иронии, перекатываясь в воздухе жестокой, шипящей насмешкой-приказом, ужаснувшей бы одним своим звуком кого угодно, если бы этот гипнотизирующий тон мог хоть кто-то услышать.
– Что ж, я думаю, на это стоит взглянуть, – произнесло отражение, переводя поблескивающий в темноте взгляд на Селвига и магией воздействуя на чужое сознание, пока немного, ненавязчиво подталкивая к нужным решениям. Ласково маня к правильным действиям и словам пальцем, как собачку, бегущую за хозяином с куском мяса. Совсем немного изменить точку зрения, чуть-чуть распутать сложный плетеный клубок из мыслей на ровные нити… Но это пока. Скоро, очень скоро, он знал, он чувствовал всей своей сущностью: сознание ученого раздробится на мельчайшие куски, разрушится, обратится в прах, чтобы построить себя заново в единственно-верном, истинном ключе. Восстать из пепла покорным фениксом с чистым, как стекло, разумом и побуждениями. Нужно только немного подождать… И эта сломленная воля, называющая себя личностью, станет ничем не лучше животного, безмолвного скота, не имеющего никакой конкретной цели, кроме, разве что, выполнения приказов пастуха. Он ждал этого сладкого триумфа так долго, что даже само предвкушение, предчувствие падения рабов, считавших себя властителями, уже вызывало дрожь в измученном теле. Хотелось начать воплощение собственных планов в реальность, хотелось собственными глазами увидеть гибель тех, кто ее заслужил, хотелось выплеснуть весь гнев, всю ненависть, распалявшую огонь в душе до необъятного пожара, крича, что пора действовать. Но еще рано… Еще немного, еще несколько ничтожных шагов, и он будет у заветной цели. Торопиться сейчас нельзя. Он выжидал мучительно долгими столетиями, и запасов его терпения, видавшего пытки и хуже этой, вполне хватит на столь мизерное время. Осталось немного…
– Что ж, я думаю, на это стоит взглянуть, – покорным эхом повторил произнесенные слова мужчина, чем вызвал у тени за стеклом очередную жуткую усмешку.
