***
Длинная, однотонная речь посвящения на древнем языке тонула в гробовой тишине замершего в ожидании зала. Трикстер стоял, преклонив одно колено и изогнув руку, прикладывая ее ребром к сердцу, перед тихо говорившим старцем, облаченным в кроваво-красную, бордовую мантию. Магия настойчиво трещала в воздухе, отдаваясь шумом в висках и дрожью в громко стучавшем, волнующемся сердце. Хриплый голос заклинавшего внезапно исказился в вопросе и затих, ожидая ответа. Знакомый, бархатный баритон закаленной сталью разрезал молчание, уверенно сложившись в громкое, проникновенное «Клянусь», непривычно прозвучав на древнеасовском наречии. Сделав шаг к склонившемуся принцу, старец, кивнув с удовлетворенною улыбкой, положил обе морщинистые руки ему на плечи, непоколебимо объявив: – Встань, Локи, сын Одина. Отныне ты – Повелитель магии Асгарда. Грянули аплодисменты, разорвав в клочья тишину предвкушения; свист и радостные крики потонули среди пестрых голосов; все маги, собравшиеся в зале, в уважении заводили руки за спину, пригибали головы в поклоне и зажигали множившимися эхом щелчками пальцев разноцветные огни, взмывавшие искрами в воздух. А я счастливо, робко улыбалась, играясь с черно-серым пламенем, катавшимся по костяшкам пальцев, и ожидая, когда взгляд трикстера, гордый, сверкающий, скользящий по ликующей толпе, зацепится, наконец, за мой неприметный угол, и я смогу, выпустив огонь кружиться в воздух, одними губами повторить, зная, что он поймет: «Ну, я же говорила». Глаза пусто и слепо смотрели на кружевной, прерывавшийся пятнами или торчавшими нитками узор скатерти, явно видавшей лучшие времена, на губах расцвела расслабленная, спокойная улыбка, а музыка продолжала играть, неспешной, ненавязчивой мелодией наполняя мутновато-стеклянный воздух. Пара все еще кружилась, все еще тепло пахло шоколадом и ароматизированным воском, все еще горел, кляксообразными пятнами ложась на окна, тусклый, приглушенный свет. Меланхолично наколов на вилку дольку мандарина и самый ее кончик обмакнув в шоколад, я медленно прокрутила спицу вокруг своей оси, кисло размышляя о возникшей идее, и, сморщившись, отложила прибор с фруктом на подставку. Не стоит. – А танцевать я так и не научился, – неожиданно нарушил молчание Роджерс, все еще наблюдая за вальсирующими, подперев рукою подбородок. Я вскинула на него взгляд. «А может, все-таки, и стоит». – Твои воспоминания не дадут тебя покоя. Тебе нужно оставить прошлое позади, Стив, – мягко проговорила я, подбирая отложенную вилку и наигранно-беззаботно отправляя десерт в рот. – Тебе тоже, – хрипло отозвался Капитан. – Мне тоже, – проглотив фрукт и кивнув головой, покорно согласилась я. – А потому должна признаться, – печальная ухмылка невольно коснулась губ, – Я тоже так и не научилась. – Ты ни разу не танцевала раньше? – вскинув бровь, подозрительно переспросил Роджерс. – Почему же? Танцевала. Дважды, – хмыкнула я. – Но проку от этого было мало. Улыбнувшись, Стивен оценивающе качнул головой и, прищурившись, неожиданно, с ноткой лучезарной игривости в светлых глазах встал со своего места, протягивая мне руку. – Оттопчем друг другу ноги? – ухмыльнулась я, уже собираясь подняться. – Я бы не торопился соглашаться на танец, милочка, – задорно пробубнил дед за соседним столиком, отложив свою газету, сняв очки и развернувшись к нам лицом. Высокий, морщинистый лоб, аккуратно зачесанные седые волосы, белоснежные усы, широкий подбородок, маленькие темно-зеленые глаза и кривоватая, по-доброму ехидная ухмылочка. – Вас вызывает директор Фьюри, – заявил он, постучав по черному наушнику у себя в ухе. – Говорит: что-то срочное. Мироздание, даже здесь… Раздраженно закатив глаза, я устало провела руками по лицу, скорбно обещая при первой же встрече придушить своего одноглазого руководителя, и, хлопнув себя по коленям, все-таки встала со стула. – Видимо, в другой раз, – констатировал Стивен и, получив мой согласный кивок, обернулся к старику. – Где он нас ждет? – Э-э, нет-нет-нет, Роджерс. Только Тень. Вас он просит вернуться на базу, – скрипуче крякнул мужчина. – И я советую вам обоим поспешить. Камушек долго ждать не будет. – Камушек? – недоуменно пробормотала я, получив в ответ лишь дребезжащий смех старика, вновь напялившего на нос свои очки-авиаторы цвета бронзы. Что за камушек?.. Идея громом пронзила воспаленное сознание: камень Бесконечности. Куб. Тессеракт. Сорвавшись с места под останавливающий возглас Капитана, я пронеслась мимо недоумевающего охранника, влетела в распахнутые двери, выбежала на улицу, в остервенении оглядываясь по сторонам, и первое, что мне удалось услышать, - это кряхтящий звук вращающихся лопастей зависшего над зданием вертолета. Немногочисленные прохожие в изумлении косились на летательный аппарат, удивленно присвистывая, но особо пристального внимания ему не уделяли, привыкнув к эпатажным проделкам Старка. Чувствуя на коже потоки и вихри разгоняемого воздуха, хлеставшие по лицу, я до скрипа стиснула зубы, упирая руки в бока и склоняя в голову, исподлобья сердито наблюдая, как разматывается веревочная лестница, медленно спускающаяся из черной кабины. И что-то в самых дальних уголках сознания в этот момент всколыхнулось, тревожа мысли и настойчиво нашептывая мне на ухо, что прошедший вечер, который я впоследствии не единожды буду вспоминать, был не заслуженным отдыхом, щедро подаренным Судьбой, а всего лишь затишьем перед страшной бурей. А где-то поблизости, в блюз-кафе с старомодным названием, Стив Роджерс угрюмо расплачивался с официантом купюрами двадцатого столетия, поглядывая на беззаботно кружащихся супругов, на кожаную куртку, уныло и тяжело свисавшую со спинки стула, и на острый кинжал с выгравированной на клинке змеей, забытый на белеющем накрахмаленной скатертью столе. POV Автор Тьма. Единственное, что осталось постоянного в этом искореженном до неузнаваемости мире с навеки поверженным в хаос небом и грифельно-серой, пепельной землей. Чернильная, беспросветная мгла, густая, тягучая и вязкая, как смоль, как трясина, утягивающая любого на дно бездны, от которой не спасали ни пугливо мерцавшие звезды, ни искусственный, выглядевший болезненно-потухшим синий свет. Тьма и холод – вездесущие убийцы, заполонявшие собою самые узкие щели, обвивавшие ледяными цепями небо, охватывавшие землю со скрежетом и лязгом металла, пускавшие корни в сознания и души против воли их хозяев. Любой сопротивлялся такому инородному вмешательству, стараясь сохранить хоть каплю спасительного тепла столько не в теле, сколько в сердце, но рано или поздно соскальзывал в пугающий своей однотонной теменью мрак, теряясь в хаосе, как в нитях липкой паутины. Жизнь давилась здесь на заре ее существования, выбивались те крохи ясных мыслей и чистых намерений, которые давали право называть себя здравомыслящим, чувствующим существом. Все противились, все брыкались, бились в судорогах перед своей незавидной участью, шугаясь сумасшествия еще яростнее чем смерти, все кричали до надрыва связок, молили, сдирая собственную кожу, в попытке доказать самим себе, что дышат, а, значит, еще существуют. Все… Кроме одного. Того, кто не видел ни во тьме, ни в холоде ничего противоестественного его сущности, а, напротив, находил в них часть и дополнение самого себя. Того, кто признал свое безумие много лет назад, и страх перед беспорядочной, кроваво-дикой пеленой отступил, сбежал из сознания вместе с чувством меры и состраданием. В безумии, как ни странно, рождалась его ясность мысли и абсолютная уверенность в своих действиях. Это он уяснил позже. На собственном опыте. Сейчас он не чувствовал холода. Не было дрожи, не сводило судорогой тело, хотя от его сбитого, пропитанного ядом дыхания в воздухе появлялись белесые облака пара, а на громоздких перилах и черном, каменном, точно отполированном полу виднелись серо-белые полосы инея, переплетающиеся в тонком, искусном узоре, напоминавшем собою сеть оледеневших сосудов некогда живого существа. Никакого холода, скорее напротив: болезненный жар. Дьявольское пламя ярости, кроваво-красное, обжигающее сердце отравой, но не приносившее тепла. Предвкушающий огонь, растекающейся по венам тяжелым током магии, от томительного ожидания уже звеневшей и горевшей изнутри. Искра жестокости, полыхающая с назойливым, раздражающим треском и раздирающая, прожигающая кожу насквозь своими всполохами, похожими на колющие разряды тока. Вся его сущность горела пламенем неестественно холодного, пепельно-голубого цвета, выжигала душу кислотой, водила ледяным лезвием кинжала по натянутым нервам, вырезала дрожащую усмешку на устах… Но он не позволял себе ни единой гневной мысли, которая хоть на долю секунды разогрела бы тот зазубренный осколок, застрявший меж его ребер и мешавший спокойно дышать, который многие, по глупости, именуют сердцем. О, не-е-ет, никакого слепого, неконтролируемого, горячего гнева… Месть – это блюдо, которое подают холодным. Хотя, по его разумениям, месть скорее не блюдо, а сорт сладостно-терпкого вина, чей чересчур приторный вкус с легкостью заглушает горечь добавленного в напиток яда. И он не успокоится, пока воочию не узрит, как золотая чаша, обвитая шипящей змеей, будет пустеть глоток за глотком, как кубок выпадет из ослабших, безвольно опущенных рук, как на уголке беспомощно приоткрытых губ не появится пена, а затем и атласная лента багровой крови. Смехотворно-яркий плащ цвета заката будет порван клочья, покроется комьями грязи и темными полосами теней; светлые волосы будут неровно обрезаны ножом почти под корень: достаточно коротко, чтобы бы была видна каждая искореженная болью грубая черта лица, и достаточно длинно, чтобы за спутанные пряди можно было схватиться рукой и в гневе намотать их на кулак; ясно-голубые глаза померкнут, посереют, белки покроются сетями тонких красных полос, а весь великодушно-лживый, наивно-добрый, омерзительно-обманчивый свет выскоблится ударами стали из сверкавшей самолюбием души. Лишь когда он напьется этим вином, этой сладкой местью, лишь тогда он позволит себе рассмеяться ненавидимому существу в лицо, а осколок в груди забьется быстрее, внемля извращенному блаженству своего хозяина. И если жертва откажется пить, он самолично вольет весь кубок ей в глотку. Царствующую в беспроглядной тьме звенящую тишину нарушил хриплый, переливчатый смех, прокатившейся по воздуху отражением зеркально-чистого, осознанного и принятого безумия. Извечно безэмоциональный, равнодушный, но проникновенный до дрожи голос ломался, искривлялся и как по нотам, так же уверенно, просто и прямо, складывался в страшные, повторяющиеся звуки, оставляющие за собой горький привкус на языке и черный след на сердце, похожий на отпечаток испачканной кровью ладони. А чего можно было еще ожидать? Разве монстры умеют смеяться искренне? Когда даже эхо пугающей насмешки затихло, а жар в теле практически сошел на нет, стоявший на месте мужчина вскинул голову и медленно сделал шаг в сторону парящей, буквально зависшей в воздухе лестницы. Ступени из черного камня, отдаленного напоминавшего мрамор, едва выделялись на темном фоне, блекло сияя искусственным свечением в вечной мгле. Каждый вальяжный, плавный шаг сопровождался тихим хрустом ломающейся корки льда и звенящим в пустоте эхом. Монотонный треск вскоре затих, а черно-зеленая фигура застыла у единственного массивного источника света: гигантского портала, отливающего вездесущим холодно-голубым мерцанием. Сквозь водянистую, туманную пелену виднелись очертания далекой планеты, мелкой, ничтожной, выглядевшей как-то блекло и убого по сравнению с ослепительным сиянием, зависшим вокруг нее ореолом: однотонный, скучный цвет воды, занявший практически весь вращающийся шар тусклая зелень и охра, кляксами образующие целые материки с неровными, неправильными контурами, и череда продолговатых, изогнутых, иногда закручивающихся в воронки облаков, оцепивших планету со всех сторон. На лице мужчины появилась гримаса откровенного презрения, пренебрежения и брезгливости, граничащей со злобой; слово, сорвавшееся ядовитым шипением с тонких губ, прозвучало по ощущениям говорившего настолько мерзко и жалко, что в его отвращении потонула и ненависть, и грубость… Мидгард. Мир, из-за которого многие столетия назад было положено начало самой гнусной, бесцельной и продолжительной лжи, которую он мог себе вообразить, а также выявлена причина утаения не менее искореженной и мерзкой истины. Мир, из-за которого его жизнь сама по себе пропиталась фальшью лишь за то, что имела место быть. Мир, который населяют настолько слабые телом и духом создания, настолько податливые, легковерные и мнимо свободные, что, сами того не ведая, тысячелетие назад напросились на защиту и поддержку, а сейчас обязаны искупить собственные грехи, загладить свою непозволительную слабость единственным доступным им способом: пасть так же низко, как пал он по их непризнанной вине. Мир, воскресивший громовержца, поднявший его из пепла, даровавший опору, когда он уже задыхался в столь соблазнительном отчаянии. Мир, жестокость которого разорвала в клочья больное зависимостью сердце, отобрав единственное, чем он дорожил… Воздух резко потяжелел, надавив на плечи с несказанной силой, в горле пересохло, а рука, крепко и уверенно державшая скипетр, предательски дрогнула… Впервые ему стало по-настоящему холодно, а йотунская кровь не даровала даже мельчайшего преимущества перед обжигающей дрожью. Единственное имя, которое он не посмел проклясть, когда, лежа на мраморной плите, крича от боли, пронзающей нутро, изгибая змеей измученное тело, бьющееся в агонии, он клял всех, кто был когда-то дорог, но превратился в предмет лютой ненависти и жажды отомстить, проедающей сознание. Среди целого списка затертых, выскобленных в гневе имен, некогда державших его на грани безумия, но впоследствии ставших его причиной, катализатором и доказательством, мелькало одно: некогда написанное несмываемыми чернилами, болезненное, выжженное, оставившее на бумаге чернеющие, рваные края вокруг зияющей дыры. Это имя осталось не оскверненным ни одним кровавым обещанием или укором. Это единственное, на что он не имел и не имеет никакого права. Сжав рукоять жезла до хруста побелевших от напряжения пальцев и тихого треска магии, сорвавшейся с ладони, мужчина стиснул челюсть и спокойным, чересчур плавным движением, так не вяжущимся с обострившимися чертами лица и внутренней бурей, потянулся рукой к шее, достав из-под доспеха висевшую на цепочке монету. Золото тускло, точно опасливо поблескивало, отражая свет портала, легший на выгравированный профиль Всеотца ледяными тенями. Невесомо обведя контуры рельефной гравировки, пальцы, уже не особо слушаясь хозяина, медленно обхватили денарий и поднесли к сухим, потрескавшимся, бескровным губам. В груди неприятно заныло, и мужчина, болезненно поморщившись, прикрыл маниакально сверкавшие в темноте глаза. Удивительно, как в прогнившей до основания душе могла сохраниться крупица чего-то человеческого. Он давно смирился с тем, что не услышит тихого, пробирающего до трепетной дрожи голоса. Никогда не увидит и не вспомнит плавных, тонких черт лица, не прикоснется к пропитанной дурманом коже, но до сих пор не мог отделаться от столь глупой, наивной, слепой надежды, что за его спиной раздадутся уверенные, легкие шаги, а плеча коснется, придавая сил, знакомая рука. Какая злая ирония… Та, что грезила о чужом триумфе не меньше его самого, извечно стоявшая рядом, умевшая разбивать его на части единственным укоризненным взглядом, воскрешать из пепла озорной улыбкой и зажигать нестерпимое пламя в душе одним неуловимым, несмелым прикосновением, будоражащим кровь: именно у нее было столь тщедушно и подло отнято право лицезреть долгожданный обоими момент, стоять по правую руку, как стояла целые столетия, сдерживать ухмылку, рвущуюся на тонкие губы, и ехидно, почти что ласково повторять «Я же говорила». И это право – вместе с правом ее сердца биться – было отобрано одним из тех жалких, лишенных благоразумия, идущих на поводу у примитивнейших желаний существ, которых жалостливые слепцы именуют мидгардцами, а узревшие их хоть раз – смертными. С губ сорвался сдавленный рык, лихорадочно блеснули во мгле глаза, а буря злобы, на время затихшая, разыгралась сызнова. Он мог бы сколько угодно говорить, что не представлял ночами, как заживо сдирает кожу с ее убийцы, как с кровожадной, но едва ли удовлетворенной улыбкой слушает чужие крики, как всеми силами оттягивает момент спасительной смерти, и только когда в полной мере насладится мучениями, мольбами и стенаниями, позволяет этому отродью умереть, так и не сказав, за какой поступок его настигла кара. Он мог бы твердить, что кошмары, терзавшие его по ночам, не привели к неутолимой жажде мести, а смерть его отражения не стала той искрой, которая зажгла пламя ненависти к целой планете… Но это была бы наглая, эгоистичная, чересчур неправдоподобная и отнюдь не сладкая ложь… Глубоко, рвано вдохнув прохладный воздух, мужчина в последний раз взглянул на золотую монету и отработанным, привычным движением спрятал цепочку обратно под костюм, обращая холодеющий, угасающий взор к призрачному небу. Наконец, затянувшуюся тишину нарушил низкий, тяжелый гул, а скипетр в руке фигуры мягко завибрировал. Сапфировое сияние камня, закрепленного у изогнутого наконечника, стало неестественно-ярким и синеватым бликом пало на лицо мужчины, подчеркивая тенями и без того острые черты. На губах вновь зазмеилась кривая ухмылка, глаза загорелись недавним безумным огнем, а пальцы уверенно перехватили золотую рукоять, чувствуя, как от скипетра по телу пробегает волна дрожи. Гул на мгновение исказился, резко изменив тональность, точно голос оружия сорвался на поторапливающий, нетерпеливый крик. От камня змеей отделилась продолговатая энергетическая вспышка, взорвавшая в воздухе с громким треском; у заостренного наконечника проступил едва заметный рунный узор. Скипетр звал в бой… И требовал крови… Мужчина одобрительно хмыкнул, щелкнув по золотому лезвию пальцем. Жажду своего оружия он утолит в избытке. Портал покрыл дорожкой света черные ступени, изображение планеты стало четче, из жезла ударилось о землю несколько всполохов, а свистящий шепот, сорвавшийся с губ, потонул в нарастающем гуле и потрескиванием магии. Время пришло. Тессеракт пробудился.Глава 12. Фондю. Часть III
23 мая 2016 г. в 15:12
Атмосфера кафе была словно украдена из старого доброго фильма, где шпионы в нелепых шляпах-котелках, нацепив на нос темные очки и замотав пол-лица длинными шарфами, обмениваясь паролями друг другу на ухо или перемигиваясь из разных концов зала, прятали подозрительно щурившиеся физиономии за громоздкими меню. Только теперь вырезанный черно-белый кадр, шагнув с потертой кинопленки в реальную жизнь, был размыт приглушенными красками, пропитан аппетитными запахами специй, соусов и приправ только-только поданных блюд и наполнен чарующе-сладкими, ненавязчивыми звуками саксофона, растекающимися завораживающей мелодией по помещению. Круглые столики, накрытые классически-белыми скатертями, фигурными складками спадавшими до паркетного пола, ютились по периметру зала, образуя два неплотных кольца. На изрядно потрепанной, низенькой сценке в противоположном конце помещения, беззаботно пританцовывая и покачиваясь в такт песне, наигрывал блюз парнишка-саксофонист с рыжеватой бородкой и неумело завязанным галстуком-бабочкой из клетчатого тартана*. За его спиной, смущенно улыбаясь собственным мыслям и пряча лицо за копной светлых волос, сидела пианистка, ногтем настукивающая задорный ритм по клапу**. Свет был мягок, приглушен, ласково сочился теплыми лучами вдоль увешанных аляповатыми картинами стен, окружая желтовато-жемчужным ореолом зажженных свеч трапезничавших людей. Посетителей было немного: откровенно скучающий бизнесмен в дорогом костюме, лениво обводящий пальцем ободок стеклянного бокала и теребивший запонки на рукаве пиджака, мило воркующая семейная пара, с игривыми улыбками цедившая рубиново-алое гранатовое вино, пожилой мужчина, уткнувшийся в свою газету, и молодая миловидная девушка в очках, пристально изучавшая какие-то бумаги и время от времени нервно прикусывающая кончик карандаша, почти что отгрызая ни в чем не повинный ластик. Люди эти, судя по всему, были частыми гостями в «Аисте» и намеренно искали здесь освежающего после будней спокойствия и уединения.
– Мы, вероятно, одеты немного… не по форме, – пробормотал Стив, окинув пространство кафе неуверенным взглядом и нервно качнув головой, словно его душил слишком туго завязанный галстук. Мужчина чувствовал себя явно неловко, и дело было вовсе не в отсутствии смокинга или пятнышке грязи на истерзанных бегом и временем кроссовках: его что-то грызло, не давало покоя, что-то недоступное простому взгляду, не красующееся на обложке во всем своем отвратно-гнетущем великолепии.
– Мне кажется, у них тут нет дресс-кода: это всё-таки не ресторан, – в задумчивости возразила я, пристально всматриваясь в лицо Роджерса и с досадой понимая: мой ответ его не удовлетворил. Напряженность не исчезла из его фигуры, всё так же сквозила в онемевших чертах, холодила цвет голубоватых глаз, ставших похожими на пасмурное, беспросветно затянутое мрачными тучами небо. И радужка такая мутная, блеклая, обесцвеченная, с зеленовато-травянистыми, нефритовыми разводами: ей отчаянно не хватало той прозрачной хрустальности, того света, тех яростных вспышек молний в грозовом небе, рассекавших зрачок во время боя – без них она была похожа на влажное, запотевшее стекло. О-о, я знаю этот взор. Этот взгляд, направленный в никуда, даже не за горизонт, а в бездну, не имевшую плоти, в пучину иллюзий, обрывавшихся словом «реальность». Я готова была поспорить: Стив не видел сейчас перед собою ни глухо затемненного зала, ни пары, с прищуром пившей вино на брудершафт, ни саксофониста с покосившейся «бабочкой» на шее. Он кружился в водовороте прошлого, в цветастом вихре ярких воспоминаний, не отпускавших его из мертвой хватки: он жил сейчас не в двадцать первом веке, а в двадцатом, в его грозных сороковых, носил не белую футболку, а болотную военную форму с орденом на груди и кровью на рукавах, смотрел не на призраков ушедшего столетия, бродящих у своих могил, а на живые, улыбающиеся лица, которые сейчас никто не в силах вернуть… Стрелки сонливо, устало тикают на поломанных, хрипящих несмазанными шестеренками часах; Время торжественно, немилосердно шагает вперед, оставляя пепельные следы праха у себя за спиной; смотря на педантично разложенный пасьянс, Будущее лишь снисходительно улыбается, отчаянно мухлюя и подтасовывая выцветшие карты наивной, полуслепой старухе Судьбе; а Прошлое, перекидывая склянку яда в руках, продолжает беспощадно стирать в порошок искалеченные души увядших в трясине Его владений людей.
Как же, Хель возьми, знакомо. До боли знакомо. Единственная разница заключается в том, что мне этот груз нести в одиночку, и делиться его чернотой я не имею никакого права, а вот ему… Ему, сшитому из крупиц света и не осознающему, кто стоит сейчас рядом…
Неуютно поправив у себя на плечах тяжелую куртку и проигнорировав уже осипший от нескончаемых криков внутренний голос, гласивший, что моя шкура еще пожалеет о действиях своей размякшей в Мидгарде хозяйки, я подалась вперед и невесомо прикоснулась к расслабленно опущенной руке солдата, обхватив его запястье. Сморгнув пелену воспоминаний с серых глаз и моментально придя в себя, Капитан вздрогнул и недоуменно покосился на мое лицо, смотря с удивлением, искренним непониманием и легкой тревогой. Поджав губы, я только молча скользнула ниже, осторожно очерчивая линии складок на ладони, и, поколебавшись долю мгновения, настойчиво переплела пальцы наших рук. Никаких слов или намеков – просто поддержка, ненавязчивое участие, понимание. Кожа Роджерса волнами источала тепло, почти горела, была шершавой и мозолистой в местах, которых касалось оружие, но неожиданно-мягкой, бархатистой ближе к запястью и центру ладони; отчетливо чувствовался мерный, спокойный пульс. Прошло два удара сердца, четыре… И пальцы солдата, дрогнув, крепко сжали, оплели мои, неуверенно скользя по сильно выдающимся костяшкам руки.
– Предлагаю занять место у окна, пока тот пожилой мужчина с газеткой не передумал его оккупировать, – улыбнувшись краем губ, тихо проговорила я, мягко потянув кисть из теплой хватки. Пальцы тут же покорно разомкнулись, напоследок легко, щекотно коснувшись ладони.
Усевшись за выбранный столик, я во второй раз огляделась по сторонам, с беззаботной ухмылкой укладывая локти поверх чистой скатерти и любуясь бликами, пятнами света танцевавшими в стекле. Поверхность была почти зеркальной, и яркое отражение кафе наслаивалось на темное изображение пустынной улицы. Сбив фокус с происходящего за окном и покосившись на зеркальную копию Капитана Америки, сцепившего пальцы на столе замком, я невольно встретилась с ним взглядом, пристальным, изучающим, горящим даже сквозь блеклую иллюзию, и тут же поспешно сомкнула-разомкнула веки, отворачиваясь в сторону.
«Ох, Мироздание, да что с тобой творится, трикстер? Неловкость? Смущение? Когда ты успела опуститься до уровня сентиментальной девицы?»
Едва ли не осклабившись, не ощетинившись на горький возглас подсознания, я сбивчиво прокашлялась в кулак и скинула с плеч куртку, вешая ее на изогнутую спинку стула.
– О чем ты вспоминал? – тихо, с едва скрываемым любопытством спросила я, запоздало прикусив язык, когда предложение уже было закончено, а воздухе зловещей тишиной повисла недосказанность. Сохраняя в себе ничтожную каплю гордости и заботы о собственной (пока что не обтянутой петлей) шее, я не рассказывала Кэпу о своем прошлом, даже сотой его доли, даже в общих чертах, а он и не пытался задавать вопросов, зная, насколько болезненным может быть доставание скелета из шкафа (многих сотен скелетов, в моем случае). Столь бесцеремонный вопрос даже мне казался диким.
Уже не надеясь получить ответ, я, щелкнув языком, опустила взгляд на собственные руки, против воли, неохотно отмечая появившиеся за последние годы изменения: костяшки пальцев были явно подсбиты, окаменели от частых ударов кулаками, тонкая кожа огрубела, покрылась трещинками и белесыми следами царапин, чувствительность сильно понизилась – не такой острой, как прежде, была реакция на прикосновение, а на подушечках пальцев и у самых ногтей из-за отсутствия магии образовалась неисчезающая ссохшаяся корка, как у лишенного влаги листка растения. Ладони после повторного карабканья по стальному тросу и вовсе представляли собой плачевное зрелище: разодранные, ноющие, чуть припухшие, покрытые сыпью раздражения даже после дезинфекции и обработки анестетиком, найденном вместе с перекисью водорода в машине подвозившего меня до базы водителя. Коротко, досадно зашипев, я аккуратно сжала пальцы в кулак, медленно его разжала и замерла на вдохе, услышав низкий, хрипловатый голос.
– Не «о чем». О ком, – мягко поправил меня Стив, беззвучно усмехнувшись себе под нос. Озадаченно нахмурившись, я заинтересованно подняла на него взгляд, кивком головы безмолвно прося продолжить, но стоило Капитану приоткрыть рот, как к столику вихрем подлетела знатно припозднившаяся официантка, привыкшая, видимо, что кроме уже имевшихся посетителей никто сюда так поздно не забредает. Кристально-белая блузка с чуть покосившимся бейджиком на груди была застегнута до самого горла, выглаженный воротник перехватывала бордовой, лоснящейся лентой «бабочка», края черных классических брюк и мысы начищенных брог*** робко выглядывали из-под длинного фартука цвета вина; медные волосы были стянуты в педантично-аккуратный хвостик, губы, растянутые в добродушной улыбке, - накрашены под цвет галстука, светлые глаза непонятного серо-зеленого оттенка, в уголках которых протянулись лучистые, смешливые морщинки, смотрели с угодливым участием, а по вздернутому носу рассыпались рыжеватыми пятнышками веснушки.
– Здравствуйте, рады Вас приветствовать в блюз-кафе «Аист», – дежурно пропела девушка, поочередно передавая нам два меню в потертых обложках. – Желаете сделать заказ сейчас или позже?
– Ты голодна? – тихо поинтересовался у меня Роджерс, неуверенно открывая подданное меню и пробегаясь взглядом по списку блюд. Состроив кривоватую, скептическую гримасу, я сделала неопределенный жест рукой, мол, «не особо», и в задумчивости прокрутила «книгу» в воздухе, держась пальцами за противоположные уголки. С одной стороны, есть сейчас не шибко хотелось, а с другой… заходить в кафе, чтобы романтично посидеть за пустым столом, – это как минимум странно. Интересно, у них в ассортименте имеется нектар или эль?..
– Тогда мне воды, – со вздохом заключил суперсолдат, захлопывая меню и отдавая его обратно нахмурившейся официантке, явно недовольной подобным заказом. Спрятав папку подмышку и обиженно насупившись, она вытащила из кармана фартука миниатюрный блокнот и нарочито-громко щелкнула шариковой ручкой, достав ее из-за уха.
– С газом, без? – угрюмо пробурчала девушка, уже смирившись с отсутствием этим вечером чаевых и приготовившись сделать пометку на листочке.
– Хотя знаешь, Стив, я не отказалась бы чего-нибудь перекусить, – перебивая открывшего было рот Роджерса, с ухмылкой проговорила я. – Не посоветуете нам ничего на десерт, эмм… Мэри? – прочитав имя с бейджа, невинно полюбопытствовала я.
– Конечно, – лучезарно улыбнувшись, просветлела официантка. – Если Вас интересует мое личное мнение и вкус, я бы рекомендовала попробовать фондю. Наш повар – он родом из Швейцарии – просто изумительно его готовит и, к сожалению, уже на следующей неделе отбывает в Лос-Анджелес.
– Ага, как же, – неожиданно зашуршав своей газетой, хрипло рассмеялся старик за соседним столиком. – Третий месяц уже «последнюю неделю» в Нью-Йорке работает. Хех. Шарлатаны, – ехидно отметил он сиплым, надломленным голосом, похожим на хруст разбитого стекла под подошвой ботинок.
Сконфузившись, Мэри опустила голову и неуютно поежилась, явно стушевавшись после слов постоянного клиента: на щеках проступил стыдливый румянец, взгляд в панике забегал по дощатому узору паркета. А ведь девчонка просто хлопотала о прихотях своего начальства – что с нее взять? В Асгарде всегда получали по заслугам не те, кто исполнял приказ, а те, кто его отдавал – ставить в укор безукоризненное послушание подчиненных (даже прислуги, к которой относились явно без должного уважения) считалось верхом глупости, тем более со стороны постороннего. А здесь что? Презрительная насмешка и издевательский шелест свежей газеты?
– Так, – сухо прокашлялась я в кулак. – Мэри, Вы случаем не можете побеспокоить этого повара из… Швейцарии? Мы хотели бы попробовать его фирменное блюдо, – мягко проговорила я, скучающе подперев рукою подбородок и протягивая окончательно смутившейся девушке меню. Та, выдавив из себя кивок и робкую, благодарную улыбку, выхватила «книгу» у меня из рук и убежала на кухню передавать заказ.
«Еще бы узнать, что конкретно ты заказала, самаритянка, – ехидно прошелестел внутренний голос. – Браво, Тень. Просто браво».
Я только скептически фыркнула себе под нос, бессознательно отстукивая пальцами озорную, легкую мелодию, которую с таким старанием наигрывал саксофонист.
– Стив, – негромко позвала я мужчину, игриво изогнув дугою бровь и подняв на него взгляд, рассматривая расслабленное лицо. Роджерс, поставив локти на стол и прижавшись к переплетенным пальцем губами, как-то странно смотрел вслед удаляющейся официантке, словно она была для него смутно знакомым привидением, смотрел пристально, глубоко-задумчиво, но задумчивость эта носила горьковато-сладкий, почти кислый оттенок. На мой оклик Капитан только издал вопросительное мычание и качнул головой, прогоняя остатки безвкусных мыслей. – Ты случаем не знаешь, что такое фондю? – неуверенно спросила я, с удивлением наблюдая, как потерянность, граничащая со стеснительностью и робостью, сквозившая до этого момента в чертах Капитана Америки, сменялась светлым, искрящимся, чуть ли не по-детски радостным спокойствием и уверенностью в голубых глазах: словно он, наконец, почувствовал себя комфортно, увидел что-то, в чем знал толк, в чем не сомневался, что не изменилось со времен его прошлой жизни, нашел некую неподвижную константу.
Вальяжно откинувшись на стуле, закинув ногу на ногу, и на мгновение сморщив нос, он сделал пренебрежительный жест рукой и с видом заправского гурмана сообщил:
– Просто хлеб с сыром.
Хлеб с сыром? Бутерброд? Швейцарские повара готовят изумительные бутерброды?
– Странно, – обескуражено пробормотала я. – С чего бы тогда официантке его так расхваливать?
Прикрыв глаза, Роджерс только с полуулыбкой пожал плечами, мол, «ну, что поделать». Согласно причмокнув губами, я со вздохом покачала головой: у мидгардцев всегда были своеобразные понятия о деликатесах. От одного из офисных работников Старк Индастриз, путешествовавшего за океан, мне однажды довелось услышать про употребление в пищу тараканов, сверчков и змей в некоторых странах Азии. А ведь когда-то из домов вытравливали…
Повисла длительная пауза, нарушаемая тихим звоном ударяющихся бокалов, кряхтящим шуршанием сминаемой газетки и изменившейся мелодией саксофона, теперь звучавшей более однотонно, точно скучающе. За окном безмятежно проезжали автомобили, проглядывая сквозь отражение кафе лишь пятнами бело-золотого и кроваво-красного цвета передних и задних фар, в воздухе появился приятный аромат какао и ванили, который я, лениво откинувшись на спинку стула, с удовольствием вдыхала, сонно жмуря прикрытые веки.
– Чем ты закалываешь волосы? – вырывая меня из состояния ласковой полудремы, неожиданно спросил Стивен, сложенными указательным и средним пальцами указывая на мою макушку. В ответ я только иронично вскинула бровь и уже, ухмыляясь, открыла было рот, как Роджерс продолжил:
– Я видел, что это не обычный гребень, но разглядеть деталей не смог. Ты его снимала на недостроенной стоянке, прежде чем подошла Кёртис.
Черт. А ведь, правда, снимала.
Проклянув собственную неосмотрительность и недовольно поджав губы, я, цокнув языком, покосилась на покрытое продолговатыми полосами света стекло, в котором отражалось хмурое выражение моего лица. Глубоко вздохнув, я молча потянулась рукой к неровно заколотому пучку, вытаскивая нож из волос и протягивая его Кэпу изумрудной рукоятью вперед.
– Признаюсь: подобного я не ожидал, – изумленно вскинул брови Стив, осторожно принимая кинжал. Согласно хмыкнув и убрав волосы за спину, я с печальной усмешкой наблюдала, как мужчина медленно переворачивает оружие в своих руках, разглядывая его со всех сторон, водит пальцами по камню, изгибу рукояти, лезвию, очерчивая затейливую гравировку змеи. – Почему не обычной заколкой? – немного растерянно спросил Роджерс, поднимая на меня серебристо-серый, лучистый взгляд и передавая нож обратно.
– Подарок, – пожала я плечами, привычно прокручивая кинжал меж пальцев. – Обещала с ним не расставаться в свое время, – неохотно уточнила я, видя, что Капитан приготовился что-то сказать.
Мужчина нахмурился.
– Я не понимаю, – наконец, выдохнул он, мотая головой.
– Чего?
– Зачем было делать девушке такой подарок? – с недоумевающим смешком пояснил Стив.
До боли прикусив собственный язык и поджав губы, я с горечью посмотрела на кинжал у себя в руках. По стали лезвия танцевали полумесяцы желтоватого света, серпом разрезавшие металл на контрастные участки; блики отсветами ложились на витиеватые руны; изумруд переливался всеми оттенками зеленого, ловя на себе тусклые лучи; полыхая в золоте, как в языках пламени, змея приветливо щурилась, изгибая лентой гравированное тело.
Действительно, зачем?..
– Эй, ты! Стой!
Вздрогнув, я настороженно замерла на месте, сбивая размеренный шаг и неохотно оборачиваясь на пренебрежительный, растянутый почти до визга оклик. В конце пустого, темного коридора Асгардского замка, едва освещаемого лунным светом, лившимся из решетчатых окон, и тускло мерцавшими факелами, закрепленными на узорчатых стенах, расположилась группа мужчин, явно подвыпивших, с раскрасневшимися, озлобленными лицами и лихорадочно блестевшими, прищуренными глазами. Их было пятеро; все, как под копирку, темноволосы, одеты в идентичные темно-синие, тканевые, свободные костюмы, стянутые коричневыми кожаными доспехами: тяжелым нагрудником с парой металлических заклепок на плечах, защитой на коленях и предплечьях, прикрепленной тугими ремнями. На их поясах, опасливо поблескивая серебристой гравировкой королевского кленового листа на рукояти, висели длинные кинжалы, больше похожие на легкие мечи; а, если присмотреться, то можно было понять, что воины вовсе не щурились, а по природе своей имели узкий разрез глаз. Послы Ванахейма.
– Вы, судя по всему, не местные, раз обратились ко мне не по имени. Эрида, дочь Эреба. К Вашим услугам, – без вызова, но уверенно, почти жестко отчеканила я, оглядывая взмыленных, взбешенных ванов и искренне надеясь на мирный исход неприятного знакомства.
– Плевать на имя, – грубо отрезал стоявший впереди остальных воин, свирепым, каким-то звериным жестом резко мотнув головой, словно раздирая что-то зубами. – Это ты подмешала ту дрянь Его Высочеству Ньёрду в вино?
Внутри что-то ёкнуло, дернулось и судорогой изумления и испуга отдалось в кончики пальцев, подступив спазмом к самой глотке, осев удушливым облаком где-то в дыхательных путях. Сглотнув вязкий, липкий, тяжелый ком, застрявший в горле, я крепче стиснула зубы, силясь не разрушить ту бесчувственную каменную маску, которая из мраморной неожиданно превратилась в хрустальную. Ох, как же я влипла…
Старший принц Ванахейма Ньёрд – один из тех немногих гостей, кому не будет рада даже сама Хель. Вспыльчивый, высокомерный, отвергающий здравый смысл, как помеху на пути достижения цели, легкомысленный прагматик и эмоционально неустойчивый эгоист, он всячески отстранялся от дел политики Советом, тем более в вопросах, касавшихся взаимоотношений с Асгардом. Однако в этот раз даже благоразумные советники Ванахейма были бессильны в сложившейся ситуации.
Началось всё с внеочередного набега Ванахеймских наемников на Асгардскую деревню – мелкую, ничем не примечательную, скромно приютившейся где-то на окраине наших территорий. Разумеется, ни правящая династия Ванахейма, ни Совет подобной деятельности своих подчиненных не одобряли, но и контролировать они ее были не в силах: наемники – кочующий народ, не признающий ни царей, ни авторитетов, ни Верховную власть, и сладить с ними у ванов никак не выходило. Да и другие миры уже давным-давно уяснили, что жаловаться на разбойников с сине-серебристым гербом на плече – занятие бессмысленное: для этих взбунтовавшихся псов до сих пор не придумали ни поводка, ни ошейника даже их хозяева. Да и нападение на ту деревню, скорее всего, проигнорировали бы, закрыли бы на него глаза, если б не нарисовался один прискорбный факт: наемники выкрали оттуда дюжин пять крестьян, превратив их, по примеру своих соседей-альвов, в рабов-заложников и сбежав, трусливо поджав хвосты, куда-то на границы своей родины. Такого хамства Асгард вытерпеть не смог. Узнав местоположение наемников у Хеймдалля, Совет скоропостижно собрал поход в Ванахейм, куда умудрились вписаться и мы с Локи. Несмотря на поспешные сборы, краткую подготовку и массу неудобств, кампания прошла на удивление успешно: асам удалось захватить крепость, где держали жителей деревни, и вернуть их домой, оставив, однако, нехилую часть своих воинов охранять цитадель от «возможного сопротивления». То есть, по факту, присвоив себе твердыню с прилегающими к ней территориями безо всяких на то оснований. Подобное уже не смог стерпеть Ванахейм, прислав делегацию на переговоры с Асгардским Советом, и, хотели они того, или нет, но, по их же собственным законам, в миссиях такого рода обязан был участвовать представитель царской семьи. Принцесса на такую роль не годилась просто потому, что была далека от военного дела; сам царь был в отъезде – на заключении мира с Йотунхеймом, и отрывать его от подписания договора с ледяными великанами, разумеется, никто не отважился. Оставался только принц Ньёрд – головная боль и геморрой советников в одном флаконе зигзагообразной формы. Радикал и упертый баран по натуре, он считал взятие крепости непозволительной дерзостью со стороны Асгарда и прибыл в Златой город с твердым намерением объявить Всеотцу войну, предварительно вернув всех пленных обратно в цитадель. Военачальники обоих миров только в панике хватались за головы, слушая его пылкие речи, подкрепленные яростной жестикуляцией и брызжущей слюной: и Асгард, и Ванахейм были ослаблены, и война привела бы оба царства в жуткий упадок, повергла бы и без того трещавшее по швам перемирие в полный хаос. Но советники молчали. Бледнели, краснели, зеленели от страха, гнева и омерзения, но стискивали зубы, смотря на своего предводителя, и с тихой молитвой рисовали очертания звезд у себя на сердцах. Решение пришло неожиданно и, пускай и нелегально, но действенно и просто. До смешного просто. Дождавшись нужного момента, я подмешала снотворное Ньёрду в вино, пока Локи с очаровательной улыбкой отвлекал принца светской беседой. На Совет ван так и не явился: заснул прямо во время пира. Была, конечно, одна робкая, вялая попытка его разбудить, но и та выглядела какой-то жалкой, неестественной, предпринятой в тайной надежде, что сама провалится. Решение переговоров, в итоге, было приемлемым: крепость остается во владении Ванахейма, пленные возвращаются в свою родную деревню, а любого из сбежавших с поля боя наемников ждет виселица в обоих мирах. Все счастливы, все довольны, и все в очередной раз проигнорировали тех, кто добросовестно (ну, почти) устраивал эту диверсию, оставляя и бога озорства, и меня в корявой, беспросветной тени, отброшенной лучами славы красноречивых дипломатов. Не скажу, что обидно, но как-то болезненно-привычно…
Делегация ванов должна была отбыть к себе на Родину уже завтра, на рассвете, буквально через несколько часов, и в мою голову как-то даже не приходила мысль, что меня мог заметить за преступлением кто-то из личной охраны принца Ньёрда. Страж бы, ясное дело, промолчал, не желая совать свой нос в политику или лишаться престижной должности, однако качественный, крепкий эль из дворцовой кладовой вполне мог придать свидетелю храбрости и развязать его язык в компании братьев по оружию. Которые теперь скалились, глядя на мое лицо, и нервно тянулись руками к оружию на поясе.
– Вы, должно быть, с кем-то меня перепутали, – медленно проговорила я, опасливо, шаг за шагом пятясь назад и деликатно спрятав объятую магическим огнем руку себе за спину, боясь ненароком выдать свою готовность к бою. – Я валькирия из царской гвардии Ее Величества, – гордо вздернув подбородок, заявила я, силясь, чтобы ложь прозвучала правдоподобно, и внимательно следя за движениями ванов, которые осторожно, словно боясь спугнуть дикого зверя, загнанного в ловушку, подступали в мою сторону. – Я остерегала покои Царицы и никак не могла быть на пиру. Спросите моих сослуживцев: я не покидала поста. Скави и Фермольд – сходите, спросите, – на ходу выдумав имена, неопределенно кивнула я куда-то в сторону. Выслушав мою речь, воины замерли на месте, перекидываясь неуверенными, смятенными взглядами, точно ища виноватого.
– И где твое оружие, валькирия? – заплетающимся языком, с ироничным подозрением в голосе спросил один из стражей, скептически тыкнув в мою сторону пальцем и показательно помотав им вверх-вниз. Ваны одобрительно загудели.
– Оставила на посту, – размеренно, тихо ответила я, не отводя напряженного взгляда от перекошенных яростью лиц.
– Хватит водить нас за нос! – неожиданно смело выкрикнул тот же воин. – Я лично видел, как эта тварь сыпала порошок ему в кубок! – развернувшись к остальным мужчинам, возопил он, с остервенением, бойким, отработанным, и оттого безупречно «трезвым» движением вытаскивая кинжал из ножен. Скрежет стали о сталь, помножившийся жутким, пустоголосым эхом, прошелся холодком вдоль позвоночника, напрягая и без того взвинченное тело, ставшее похожим на сплошной сгусток нервов, на сжатую до предела пружину сложного механизма. Поежившись и едва ли не клацнув зубами, я предприняла последнюю попытку избежать боя, воззвав к подобию чести и гуманности в пьяных, помутнившихся рассудках:
– Нападете на безоружную женщину? Пятеро на одного?
Гул клокотавшей в теле магии почти сошел на нет, превратился в неразборчивый шум, обвил спрятанные за спину пальцы горячими струями энергии, щупальцами оплетавшими кожу. Запах еще не пролившейся крови уже смердил в воздухе, портил его своей гнилью, пробирался в легкие, вызывал тошноту и бессильную ярость. А у меня ведь и вправду нет оружия: защищаться в пустом коридоре, кроме магии и кулаков, было нечем… Ясное дело, что я не собиралась драться до конца: мне нужно было лишь дезориентировать их и, слившись со своей блеклой, едва различимой во мраке тенью, сбежать отсюда, спасая собственную шкуру. Главное, чтобы ваны не заметили моего маневра: мне не хватит энергии добраться до своих покоев в обличье тени, и если они начнут меня преследовать, оторваться я уже не сумею. Оглушить, дождаться удачного момента и улизнуть, пока никто не видит...
– Нет, – грубо отчеканил капитан стражи, обнажив свой клинок.– Мы нападем на подколодную, лживую гадюку, посмевшую оскорбить нашего принца и которой надо преподать урок, – с поразительной четкостью выплюнул он по слогам, подав сигнал невооружившимся собратьям приготовить мечи. Хватило лишь одного взгляда на бунтарские выражения бардовых лиц, чтобы понять: в состоянии горячки и пьяного бреда эти дебоширы готовы без сомнений и угрызений давно отрубившейся совести исполосовать беззащитного человека ножом, исколотить до полусмерти, не поведя и бровью, и взывать к расчетливости или разумности сейчас уже было бесполезно. – Прибить её! – отчаянно прокричал ван, в полубезумном гневе рванув с места.
Энергетический пульсар слетел с пальцев, ослепляющим взрывом сбив с ног бежавшего капитана и оттолкнув дернувшегося вперед воина, пошатнувшегося и отлетевшего к стене коридора, впечатавшись в него спиной. Пока третий с воплем замахивался на меня мечом, я успела юркнуть под его плечо, присесть и, резко крутанувшись на месте, сделать мужчине подсечку. Клинок выпал из разом ослабевших рук, с хрустально-чистым, невинным звоном упав на пол. Судорожно, в спешке подхватив предавшее хозяина оружие, я, вновь встав на ноги, вскинула вверх руку с крепко зажатым кинжалом, едва успев с противным, натужным лязгом заблокировать удар четвертого. Лезвие прокрутилось вокруг своей оси, заставив вана выгнуть кисть и вывернув меч соперника вниз острием. Ударив локтем опешившего воина под кадык, я кувыркнулась в сторону, уходя от колющего выпада откуда-то справа, и с разворота ударила в голову другого, слишком близко подошедшего стража, опрокидывая его на собрата, так и не успевшего подняться с земли и теперь придавленного к ней еще одним телом.
Всё смешалось в серо-черный, страшный водоворот: могильный скрежет стали, скрещивающиеся клинки, магические всполохи, еле-еле срывавшиеся с рук, отвратительный «металлический» запах крови, пестрившей на разбитых носах гвардейцев. Попытки держать каждого из атакующих на расстоянии хотя бы в несколько метров, поочередно отталкивая от себя ударом или вспышкой, проваливались раз за разом и вскоре стали абсолютно бессмысленными: ваны окружили меня тесным, плотным кольцом, не давая сосредоточиться на одном сопернике дольше чем на долю секунды. Силы мне изменяли, магия стремительно кончалась, воздуха не хватало, легкие жгло, атак с моей стороны стало втрое меньше чем защит и уклонов, а плечо и ребра кололо от появившихся неглубоких ран, мешавших двигаться. Нужно было действовать, и действовать срочно.
Увернувшись от удара тяжелой рукоятью по голове, я ногой толкнула замахнувшегося воина в пах, тут же выставляя блок от выпада слева. Выкрутив из рук нападавшего клинок, я захватом сцепила его шею, опрокидывая на согнувшегося от боли сослуживца. Оба рухнули на пол, создавая спасительную брешь в сомкнутом кольце. Пригнувшись от еще одной колющей атаки, я, прикрыв голову от возможного удара, рванулась к образовавшейся щели, надеясь выбить себе немного свободного пространства. Шаг, уклон, еще пара мгновений, и было бы место для маневра. Еще немного: блок, шаг, блок…
Страшная, нестерпимая боль пронзила ладонь, вырывая из горла краткий, порывистый крик и смывая темно-серый, сумрачный мир в огромное туманное пятно. Хриплый выдох, и на спину обрушился еще один удар, выбивший почву из-под ног и опрокинувший меня на ледяной, скользкий, воняющий кровью пол. Вниз по шее, до поясницы, точно цепляясь зазубренными когтями за позвонки, волной прокатилась судорога; раненая рука вся горела, дрожала, опаленная ядовитым огнем от основания большого пальца до локтя - словно жгучей кислотой разъело кожу вдоль запястья, повторяя очертания полыхавших изнутри вен; магия буквально взбесилась, от колотившегося в панике сердца растекаясь болью по всему телу. Сверху послышался многоголосый, злорадный смешок, и кто-то с силой пихнул меня мысом сапога под ребра. До скрежета стиснув зубы, давя в себе позорный стон, я, едва различив очертания брошенного оружия сквозь мигающую черным цветом пелену, потянулась к кинжалу, но прямо перед глазами тут же мелькнула чья-то обувь, наступившая на клинок и резким движением оттолкнувшая его в сторону. Лезвие тихо проскользило по полу прочь от моих рук, выскабливая из сознания последние крохи, крупицы призрачной надежды на спасение и оставляя лишь липкий, животный страх, поглотивший рассудок. Жалкая попытка упереться локтями о землю и приподняться была пресечена всё той же ногой, со злобой ударившей меня в район лопаток. Спину вновь прожгло болью, и я с рваным выдохом рухнула обратно, беспомощно притянув колени к животу после очередного пинка под дых.
– Попалась пташка, – неразборчиво, гадко раздалось откуда-то сверху, завершившись коротким, диким, отдававшим безумием смехом. Ледяной металл ножа резанул по щеке, пуская струи горячей крови стекать по лицу и шее. Чья-то рука клещами вцепилась мне в плечо, с силой дернув его в сторону и переворачивая меня с бока на спину. Картина коридора и склонившихся надо мною ванов резко накренилась, вспыхнула красноватым блеклым полотном и раздвоилась на несколько полупрозрачных копий, поплывших в разные стороны и поднявших тошнотворный ком в горле. Я зажмурила глаза, пытаясь избавиться от назойливого головокружения и мелькавших черных точек, но по плечу тут же с ненавистью полоснули клинком, срывая с губ поистине змеиное шипение и отвлекая от дурноты жутким жжением на уровне ключицы.
Удары посыпались без разбора: кулаками по ребрам, в челюсть, пощечины, каблуками в живот, кинжалами по ногам – всё неглубоко, несмертельно, но до судорог истязаемых мышц, до рева магии в венах и до злых, бессильных слез боли, соленой влагой, перемешанной с кровью, стекавших на плотно сомкнутые губы. Закусанный язык, сжатые до спазма челюсти, кашель, разъедавший глотку, и сиплое, прерывистое дыхание – ни звука, ни стона, ни одного мизерного повода для кривой, мерзкой насмешки на лицах падших палачей.
Но всякому терпению есть предел, а любые границы можно перейти.
На раненую, безвольно откинутую в сторону руку, вжимая плоть в пол, до хруста костей, до нового потока брызнувшей крови встала тяжелая, ребристая подошва сапога, прокручиваясь у носка, пяткой выворачивая запястье. Адская, испепеляющая, острая боль проела кисть и предплечье насквозь, обожгла горячим ядом нутро; истерзанное тело бесконтрольно вздрогнуло и выгнулось в агонии, а коридор заполнил дикий, безумный крик. Грязная, шероховатая ладонь грубо зажала мне рот, превращая надрывный, звериный вопль в невнятное мычание. Секунда Хельхейма, две… Яростный крик, зажмуренные глаза, удушье, безмолвная молитва об утрате сознания и сладкой темноте. Три секунды, четыре…Давление на кисть ненадолго уменьшилось, по разодранной коже пролетела сквозняком целительная прохлада, и чудовищная вспышка скачками, перепадами спала до прежнего дьявольского жжения.
Кратковременно наступила ясность помутившегося рассудка, и я, скорее из желания навредить, чем освободиться, с силой стиснула зубы на пальце зажимавшего мой рот вана. Рука брезгливо отдернулась, встряхнулась после укуса и, подрагивая от гнева, отвесила мне пощечину, выбившую из горла еще один тихий стон.
– Дрянь, – прогнусавили где-то сверху, и уже другие, короткие, мозолистые пальцы потянули меня за волосы, приподнимая голову и в бешенстве наматывая пряди на кулак. Безрезультатно дернувшись, я вновь зашипела и с трудом разлепила прикрытые, налитые свинцом веки, почувствовав, как шеи коснулась ледяная, наточенная грань металла. Конец…
– Довольно! – властным басом пронеслось по пустому переходу, гулко отскакивая от стен громоподобным эхом. Вжав головы в плечи, ваны замерли, неверующе уставившись на подошедшего мужчину. Скосив взгляд в сторону, мне удалось различить сквозь размытую пелену сине-серебряный камзол, темно-каштановые, стоящие дыбом волосы и коренастую, мускулистую фигуру. Проморгавшись, я, тяжело дыша, пристальней всмотрелась в смутно знакомое, загорелое лицо, отмечая широкие, сейчас скривившиеся в зверином оскале губы, узкие, недобро поблескивающие карие глаза, окидывающие воинов бешеным, жалящим, презрительным взглядом, пробирающим до самых костей, и смуглые, покрытые трещинками пальцы, в ярости сжимавшиеся в кулак и пугающе-медленно, едва контролируемо разжимавшиеся, постепенно расслабляясь с тихим хрустом суставов. – Я сказал…– угрожающе, шипяще-хрипло продолжил мужчина, дрожа от необузданного гнева, – Довольно!
Рычание, сорвавшееся на надрывный, отчаянно-исступленный крик, вернуло оцепеневших гвардейцев к реальности, и те, с фальшиво-почтительной поспешностью, отлипли от меня, прикладывая сложенные в кулаки руки к сердцу и склоняя головы. Ваны были не настолько пьяны, чтобы не узнать его…
– Ваше Высочество Ньёрд, – пробормотал один из стражей с огромным фингалом под глазом, не смея поднять взгляда на разъяренного принца.
– Кто позволил вам, псам, вершить самосуд? – с ядовитой злобой процедил мужчина сквозь зубы, хищным жестом склонив голову набок и сделав плавный, предостерегающе-краткий шаг в нашу сторону.
– Так… Мы…– воины пришибленно переглянулись, – Ваше Высочество, эта женщина… Это она подмешала…
– Я знаю, кто она! – перебивая, рявкнул Ньёрд, бросив оторопевшего вана в дрожь. – И знаю, что она сотворила! Кто вам позволил?!
– Ваше Высочество…
– Вон отсюда! Я разберусь самолично!
Буквально подпрыгнув от звука мощного, грозного баса и пробормотав нечленораздельные слова послушания, стражи поочередно уходили дальше по коридору, кидая опасливые взгляды на напряженную спину своего предводителя, словно ожидая подвоха и необратимого нападения. Последний воин, особенно расхрабрившись, с пылом, точно смешивая с грязью, ударил меня мысом сапога по животу, из-за чего и без того тяжелое, хрипящее дыхание сложилось в шипящий, беспомощный стон, а у Ванахеймского принца в нервном тике дернулась щека.
– Вон, – проскрежетал он одними зубами. Отвернув искаженное полубезумным ужасом лицо, ван, как подстреленный, рванул с места, с несказанной для пьяного скоростью пролетая по скользкому полу, громко топая при этом башмаками.
Я же только запрокинула назад голову, касаясь ноющим затылком прохладного камня, и с покорным спокойствием ждала, пока утихнет эхо удалявшихся шагов. Глупец бы понял и с полуслова, что гвардейцы были напуганы; я же твердо знала: мне бояться было нечего. Пусть я и билась в судорогах, стараясь совладать с предающим меня телом, пусть сознание заволокло непроницаемой, мутной пленкой, но я умела наблюдать. И заметила то, что недальновидно упустили стражи. Например, то, что тень Ньёрда была непропорционально длинной для его коренастой фигуры. То, что на камзоле не хватало королевского герба, обязательного даже для сопровождающей царских особ охраны. То, что сквозь ноты низкого, грубого голоса пробивался, искажаясь, бархат манящего баритона. Или же тот факт, что снотворное было долговременным, и принц физически не мог проснуться раньше полудня следующего дня. Хитрый трикстер…
Полоса изумрудного сияния пробежала вспышкой по телу вана, сдирая, соскабливая эфемерную иллюзию, как слой старой краски, и обнажая полыхавшие зеленые глаза, темную кожу костюма, резко почерневшие, непривычно-растрепанные волосы и подрагивающие кулаки, сжатые до побелевших костяшек длинных пальцев и окруженные полупрозрачными всполохами магии.
– Трюкач, – сипло, слабо выдохнула я с по-доброму ехидной, едва уловимой улыбкой, пока Локи, дернувшись в мою сторону, опускался рядом на колени, нездорово горящим взглядом осматривая мое тело.
– Где больнее всего? – хрипло, но четко проговорил он, аккуратно касаясь моего плеча.
Были бы силы – я даже отозвалась бы едкой шуткой, но сейчас не смогла выдавить из себя даже подобие ухмылки, даже заезженным жестом приподнять край губ. Крупными гематомами и ссадинами от ударов ногами был покрыт весь живот, ребра, бока, из-за чего не получалось сделать полноценный вдох; спина была изрезана и пульсировала на уровне поясницы; на ногах не было живого места от царапин или кровоподтеков. Всё это жгло, проедало, сжималось, саднило, ныло, вырывая последние крохи самообладания. Но всего прочего было хуже…
– Рука, – стиснув зубы, указала я взглядом себе на припухшее, покрытое красноватой сыпью раздражения предплечье, бесконтрольно прикусив нижнюю губу и зажмурив глаза.
Одинсон незамедлительно, бережно, почти невесомо прикоснулся к ране на запястье, читая целебное заклинание, но моя магия, среагировав на чужую энергию, как на потенциальную угрозу и без того хаотично выстроенному равновесию, буквально взорвала вены пламенем изнутри, дикой болью отозвавшись в разодранных мышцах. Из рвано, мелко, часто вздымающейся груди вырвался краткий вопль, по телу прокатилась судорога, и Локи резко отдернул пальцы от кривой бордовой полосы, со смесью горечи, отчаянья и страха наблюдая, как я, дрожа, выпускаю воздух из легких, смаргивая злые слезы с ресниц.
– Ты не сможешь… ее вылечить, – пробормотала я, устало качнув головой. – Сейчас… всё хуже, чем было в прошлый раз, – слабо добавила я, намекая на судьбоносную драку с Сиф за право стать валькирией. Та царапина от легкого, почти тренировочного меча сейчас казалось насмешкой или несущественной мелочью.
Упрямо проигнорировав мою реплику, ас попытался заняться другими травмами, настойчивей прижимая теплые от колдовства пальцы к синякам, ушибам и ранам, но каждый раз с болезненным шипением отдергивал их, обжигаясь. Магия внутри клокотала, дергалась, не желая стабилизироваться и не повинуясь неритмичным ударам сердца, вызывая тошноту и головокружение с каждой неудавшейся попыткой. Чужеродная целебная энергия отвергалась телом, выскабливалась, вычищалась из вен, сурово, грубо отталкивалась, как деревяшка, неизбежно всплывавшая на поверхность озера. Токи, несовместимые по своей природе, не желали перемешиваться, словно один был быстротечной водой, а второй – тяжелой ртутью.
После очередной судороги и вскипевшей магии я не выдержала и в останавливающем, почти паническом жесте схватила Локи за руку, всю испачканную в багряной, липкой крови и оттого отталкивающе-жутко поблескивающей в серебристом свете луны и звезд. Кожа показалась разгоряченному в лихорадке телу буквально ледяной на ощупь, и вслед за жаром пришел неуместный озноб.
– Хватит… Локи, хватит, – сквозь приступы кашля едва ли не взмолилась я, не до конца понимая, чего же прошу – прекращения попыток помочь или же, по неосознанной потребности, остановки вездесущей боли.
Одинсон, с исказившемся до неузнаваемости лицом, только осторожно высвободил пальцы из моей руки, оставляя на ней ярко-красные следы, тонкими линиями складывающимися в отпечатки.
– Я убью их, – на грани шепота и шипения выдохнул он, потянувшись к застежкам моего костюма и расстегивая ремни у горла до уровня ключицы. Сдвинувшись в сторону и медленно, боясь потревожить раны, положив мою голову к себе на колени, ас странно-беспокойным, неуверенным жестом приподнял мне вверх подбородок и расправил крылья распахнутого воротника. Я до последнего наивно не могла понять, что он намеревался сделать, пока ко мне на сердце не опустилась окровавленная ладонь, а тонкие пальцы не легли на беззащитно-открытую шею, удерживая голову на месте. Осознание пришло внезапно, прорывом, да и то, только тогда, когда Локи, горько, беззвучно выдохнув «Прости», начал тихо проговаривать заклинание, а в груди разлилась щемящая, острая боль от энергии, пропитывающей насквозь мое тело. Сдержав в себе крик, я рефлекторно дернулась в сторону, но цепкая хватка стала ощутимо сильнее, хоть и не грубее ни на грамм. В горле встал ком, стоило мне только почувствовать, как токи – знакомый, изворотливый, тенистый и непривычно-тяжелый, густой, терпкий – почти насильственно перемежаются, скрещиваются, растекаясь по телу упорядоченным лечебным теплом, как подрагивающие пальцы успокаивающе скользят по тонкой коже на шее, а сухие губы, прерываясь от чтения заклятия, чтобы вдохнуть кислорода, в тревоге и извинении прижимаются к моему виску. Тело практически сразу начало расслабляться, наливаясь свинцом и теряя чувствительность; жар сменялся спасительной прохладой, жжение уступало место робкому покалыванию, а дыхание постепенно выравнивалось, замедляя ритм. Боль плавно, но неотвратимо уходила, оставив прояснившемуся разуму разбираться с целым ворохом мыслей, жужжащих в голове.
Одинсон исцелял меня «сквозь сердце»… И, признаться честно, я не знала, как отнестись к этому факту.
У данного способа, без сомнения, была масса преимуществ (быстрота и качество действия в том числе), однако для его применения требовалось огромное и непреодолимое условие. Энергия каждого мага – индивидуальна, незаменима, а подобное колдовство требовало ее безоговорочного смешения. Это не страшно, если врачеватель и пострадавший являются кровными родственниками – их энергии схожи и вполне могут дополнить друг друга, не вызывая дискомфорта, а вот в лазарете, например, ни один здравомыслящий целитель, имеющий хоть отдаленное представление о магическом этикете, не будет использовать этот метод на даже хорошо знакомом пациенте. Разумеется, связать две различные энергии возможно, но обычно подобное смешение происходит … кхм-кхм… немного в другом контексте и при иных обстоятельствах. Абсолютно иных. И, если уж говорить обо всех правилах приличия, желательно - после свадьбы.
Одинсон исцелял меня «сквозь сердце». И, сколько бы я ни прокручивала в голове одно несчастное предложение, всё еще не было понятно, как мне относиться к этому факту.
Я знала, чувствовала, что Локи с поистине колоссальной выдержкой сдерживал себя, не игрался, с трепетной осторожностью прогоняя магию по венам, стремясь свести неизбежное неудобство к деликатному минимуму. Я видела, как он стискивал зубы, как дрожали в напряжении кончики пальцев, лежавшие на ключице, как укрощался порыв сплести токи крепче, всколыхнуться сильнее, теснее окутать, как коконом, отчаянно стучавшее сердце, не просто отдать, а получить хоть каплю энергии взамен, попробовать ее на вкус, напиться, осязать, но маг терпел, удерживая между нами необходимую призрачную грань, готовую рухнуть в любой момент. Подобная закалка против воли вызывала благодарность.
Чужеродный ток в венах плавно замедлял свой бег, возвращаясь обратно к своему владельцу; мягкий голос постепенно затихал, проявляя в баритоне все больше хриплых ноток; пальцы передвинулись с шеи к щеке, невесомо очерчивая скулы. Судорожно вдохнув воздух, я попыталась приподняться и произнести хотя бы робкое «Спасибо», но мышцы отказывались слушаться, язык заплетался, а сиплый голос сорвался на первом же произносимом слоге. Обессилено прикрыв глаза, перед которыми тут же поплыли разноцветные круги, я склонила голову набок, душа в себе ярость от собственной беззащитности и слушая, как обрывается последовательность рун, и мужчина, коснувшись губами еще горячего лба, шепчет «Тише», перекладывая ладонь мне на затылок и, отступая, аккуратно опуская голову на пол. Тело меня не слушалось, отказываясь выполнять элементарнейшие команды, приходя в себя от боли и шока. И Локи, очевидно, это прекрасно осознавал, когда с ласковой, осторожной неспешностью оплетал моими руками свою шею и поднимал над землей, придерживая под колени и ноющую спину и, выверяя шаги, унося дальше по коридору.
Усталость брала свое, окутывая сознание сонной, туманной, как облако, пеленой, а мышцы наливая тяжестью. Мысли же, напротив, оживленно приходили в порядок, принося долгожданную определенность в мое эмоциональное состояние – нет, не смятение, не возмущенность, а искренняя благодарность. Ничто иное. Ведь спасение жизни других чувств вызвать и не может, а иных способов для лечения и избавления от боли у принца не было; тем более никаких стандартных для данного случая клятв о «доверии своего сердца» мы друг другу не приносили, и смущение бы казалось здесь неуместным. Что же касается установившейся связи… В теории, ею даже можно будет воспользоваться, если кого-то из нас ранят. Воспользоваться, как брату с сестрой. Главное, не переходить при этом рамок приличия…
Когда раздался скрип открывающейся двери и шум снимаемого замка, мыслей в голове никаких не осталось, лишь спокойная пустота, а рассудок одной ногой уже стоял в царстве Морфея. И пока омытые кровью руки опускали меня на прохладную, шелковистую ткань покрывала, бережно расцепляя замок пальцев, державшихся за разгоряченную шею, воспаленному, почти отключившемуся сознанию даже почудилось, как над самым ухом пронеслись шелестящие слова:
– Не так представлял я себе нашу ночь…
Нервным жестом облизнув пересохшие, искусанные губы, я в очередной раз прокрутила кинжал в своих руках, не зная, как ответить на поставленный вопрос. Мысли не желали связываться в правильные предложения, путались, царапались, мешали своим сумбуром и неоднозначностью, копошились в голове, пульсировали в висках вместе с рваным сердцебиением.
– У меня… – сипло начала я, но тут же осеклась, с усталым выдохом отворачиваясь в сторону и подбирая нужные слова. – У меня был друг.
– Был? – тихо переспросил Стив, пристально вслушиваясь в мою речь и вглядываясь в лицо.
– Я не знаю, что с ним сейчас, – хмуро покачала я головой, с металлическим звоном скребнув ногтем по стальному лезвию. – Но в прошлом… в нашей жизни часто появлялись опасности. Смертельные риски. Вылазки. Авантюры. Думаю, ты-то должен понять. И, скажем так, мы жили в одном из тех мест, где еще не было, – я запнулась, вспоминая слово, – перцовых баллончиков, которые можно спрятать в дамской сумочке: да и дамских сумочек там не было, – скептически уточнила я, вызвав у Роджерса тихий смешок. – А пистолет из-за определенных условий нельзя было открыто положить в кобуру. Впрочем, и в стрельбе из огнестрельного оружия я тогда… особо не практиковалась, – исказив тон голоса, сбивчиво выкрутилась я. – А вот драться я умела, – нож плавно перекатился по пальцам, не задевая острием кожи, – а друг, видимо… – я сглотнула, – Друг, видимо, не шибко хотел, чтобы я пострадала.
Пальцы, державшие нож, предательски дрогнули, и клинок с глухим стуком упал на стол, едва не вспоров скатерть. Приоткрытая пасть выгравированной змеи стала похожей на угрожающий оскал. На осуждающую гримасу. Глубоко вздохнув, я подняла кинжал за рукоять, намереваясь заколоть волосы, но Роджерс мягко меня прервал:
– Не надо. Оставь так.
Я замерла, непонятливо посмотрев на суперсолдата, но тот, только как-то натянуто, робко улыбнувшись, отвел взгляд в сторону, напоследок скользнув им по волосам. Нахмурившись, но все же положив кинжал на стол, я неуютно повела плечами и проговорила:
– Фьюри сказал еще что-нибудь полезное?
– Не много, – тихо ответил Стивен. – Только то, что семьям погибших будет оказана всяческая поддержка, а лечение пострадавших будет оплачиваться из его кармана. И… – Капитан запнулся, нервным жестом потянувшись к карману джинсов.
– И?
– И отдал кое-что из моих старых вещей, – выдохнул он. – Утверждал, что ждал подходящего момента.
– Лжец, – непроизвольно процедила я, по-звериному сморщившись и качнув головой. Роджерс в ответ лишь глухо пробормотал нечто утвердительное, бесшумно шевельнув губами, и достал из кармана какой-то круглый, металлический предмет, который тут же спрятал в ладонях, смотря на него со смесью тоски и ностальгии.
– Что это? – поинтересовалась я, чуть подавшись вперед и сложив руки на столе.
– Компас, – спокойно ответил Стив, осторожно обводя ободок крышки. – Его нашли рядом с… креслом пилота, – пояснил он, переворачивая прибор и проводя пальцами по надтреснутому ребру.
– Можно взглянуть? – неуверенно попросила я, протягивая к компасу руку. Напряженно двинув скулами и согласно кивнув, Капитан Америка молча вложил его мне в ладонь, тут же переплетая пальцы на столе замком.
Компас, действительно, был старым и пережил, полагаю, не одну операцию. На поцарапанной, покрытой трещинами и темными пятнами крышке был выгравирован маленький летящий орел, кольцо уже еле держалось в креплении, грозя оторваться от него в любой момент, а ближе к ободу металл потускнел и помутнел от частых прикосновений и трения. Створки были сомкнуты неплотно (кажется, петли уже вовсе не позволяли им закрываться до конца), и я, недолго думая, подцепила одну из них ногтем, под возглас Кэпа «Не надо!» откидывая верхнюю крышку. Внутри, аккуратно оборванная по кругу, чтобы поместиться в компас, лежала черно-белая, почти выцветшая фотография, прикрепленная к стенке над самим прибором с разбитым вдребезги стеклом. С клочка бумаги, вырванного, кажется из газетной статьи, на меня смотрела девушка, чье лицо из-за плохого качества снимка было раздробленно серым сетчатым зерном. Но даже сейчас можно было различить некоторые ее черты: темные, в жизни наверняка каштановые, чуть вьющиеся волосы, плавно очерченные скулы, заостренный подбородок. Лука верхней губы была резкой, с ярко выраженной выемкой; выражение темных, почти черных глаз было неоднозначным: чуть прищуренные, обрамленные густыми ресницами, они точно ласково журили, отчитывали за шкодливый проступок, будто бы намеренно-иронично была изогнута бровь – однако кроме строгости и гордой искорки в недоступном взоре трудно было прочесть что-то еще.
– Кто она? – пробормотала я, вскинув на Роджерса взгляд. Стиснув зубы, Капитан глубоко вдохнул и выдохнул воздух, прежде чем ответить.
– Агент Маргарет Картер, – сухо отчитался он. Но эта напускная холодность шла в исключительный разрез с теплым огоньком, зажегшимся в аквамариновых глазах.
– Брось. Ты ведь не так ее называешь, – закатив глаза, мягко возразила я, еще раз мельком посмотрев на фотографию. Мужчина досадно хмыкнул, в согласии склонив голову к груди, но на сжатых губах все же промелькнула тень легкой, открытой улыбки.
– Пегги, – поправил он сам себя, неловко потерев шею.
Кратко улыбнувшись, я вновь опустила взгляд на потертый снимок, не решаясь к нему прикоснуться и про себя проговаривая услышанное имя по слогам, точно пробуя на вкус. Пегги… Беззвучное шевеление губами - глухой выдох согласной, напряжение голосовых связок – ударный слог, краткий, звонкий удар языком и мягкое, почти ласковое окончание. «Пе» – почти шепотом, неуверенно; «ги» - с насмешкой, твердо и звучно. Пег-ги… Ум пронзила странная догадка.
– Тогда, год назад, на Таймс-сквер, – робко начала я, прикладывая указательный палец к губам. – Ты говорил что-то о свидании, – повисла небольшая пауза, где-то рядом опять зашуршала газета, – Оно состоялось?
Роджерс отрицательно покачал головой, прикрывая глаза. Прикусив непокорный язык, я с болью отвела взгляд в сторону, намеренно пряча лицо за рассыпавшимися по плечам волосами. Не стоило мне начинать этот разговор.
– Она была из Британии, – вдруг прошептал он, тихо, неуверенно, кропотливо вспоминая детали. – Пунктуальна, как и все англичане - терпеть не могла опоздания, говорила с сильным акцентом: знаешь, постоянно смягчала букву «т», гнусавила ее. Когда злилась, всегда нервно прикусывала щеку изнутри, но гнев давила, запирала в себе и видеть никому не позволяла. Гордая, верная своему долгу, временами жесткая, если того требовал случай. И так же хорошо стреляла из винтовки, как умела завязывать галстуки, – по-доброму усмехнулся мужчина. – И… не знаю, как много тебе рассказывал Фьюри, но я оказался замурован во льдах исключительно по собственной воле.
– Я слышала, – сипло подтвердила я. – Тебе пришлось затопить самолет.
Капитан слабо кивнул.
– Перед тем, как кануть в океане, я успел поговорить с ней. По радиосвязи, – продолжил Стив, несмело поднимая на меня серовато-хрустальный, тусклый взгляд, точно боясь осуждения. – Успел пригласить ее на танец: в клубе «Аист», в субботу, в восемь часов, – запнувшись на названии, выдохнул он, с горечью повторяя запланированное, выученное наизусть время.
– Ее ты вспоминал несколько минут назад? – прошептала я, не смея отвести глаз от разом постаревшего, покрывшегося морщинами лица.
– Вспоминал, что не сдержал данное ей слово, – поправил меня Капитан, до скрипа стискивая зубы и сжимая руки в кулаки. И что-то было болезненно-измученное в чертах его лица, что-то гнетущее, не дающее покоя, ноющее, вязкое, намертво прилипавшее к душе и отскабливающееся только вместе с ее кусочком. Я узнала эту эмоцию. Я презирала ее, ненавидела, но, сколько бы ни проклинала все ее воплощения и проявления, сама была ей подвластна. Вина. Он, Хель возьми, чувствовал себя виноватым, не в силах простить себе собственный выбор.
– Стив, некоторые обещания… даются без цели быть сдержанными, – осторожно начала я, силясь придать уверенности своему голосу. – Они дают надежду, призрачную, несбыточную, но греющую сердце. От них становится чуть легче, чуть светлее и теплее, чем было, но человек понимает, что сдержать их никогда не выйдет.
– Разумом, быть может, и понимает. Но все равно слепо верит и глубоко внутри чувствует себя преданным, не получая желаемого и обещанного, – горько пробормотал мужчина, наклоняя голову и сцепляя руки на шее замком. Возразить мне было нечего.
– Ты наводил сводки? Быть может, она еще жива, – тихо предположила я.
– Не знаю, – глухо отозвался Роджерс, откидываясь на спинку кресла и опуская руки на колени.
– Жива, – безапелляционно заявила я. – Если то, что ты говорил о ней, правда, то Маргарет Картер сильна и духом, и телом. И семьдесят лет этой женщине не помеха, – четко проговорила я, наблюдая, как серые глаза наливаются переливчатой голубизной, а внутри загорается яркий, непотухающий огонек. – Ты еще подаришь Пегги танец, – кривовато улыбнулась я, аккуратно закрывая компас и передавая его законному владельцу. Тот забрал его не сразу, настойчиво вглядываясь в мое лицо.
– Спасибо, Тень, – изогнув губы в теплой полуулыбке, поблагодарил солдат.
– Эрида, – неожиданно даже для самой себя произнесла я, заправляя уже надоевшую, загораживающую обзор прядь за ухо.
– Что? – непонятливо переспросил Стивен.
– Меня зовут Эрида, – терпеливо повторила я, прохладной рукою проводя по разгоряченной шее. – Хоть кто-то должен знать.
– Редкое имя, – спустя пару мгновений молчания заключил мужчина, смотря мне в глаза с признательностью и добродушной улыбкой.
– Да-а, у меня были оригинальные родители, – протянула я в ответ, отворачиваясь к окну.
Совсем рядом раздался мерный цокот каблуков, в нос ударил запах какао, и женский голос сладко протянул, оборвавшись глухим стуком поставленной на стол тарелки:
– Ваш заказ.
Предвкушая сырный перекус, я тут же повернулась и в изумлении вскинула брови, в недоумении уставившись на принесенное блюдо: широкая тарелка с высокими краями была разбита на несколько секций. Вдоль обода, как в фигурной вазе, были наложены разнообразные фрукты, бисквиты, зефир, пара полых вафельных трубочек, а в центральной выемке, установленная на металлической подставке прямо над горящей свечкой, стояла белая глубокая чаша, похожая на котелок, внутри которой, судя по виду и запаху, был налит расплавленный шоколад, а на краю лежали две спицы с деревянными ручками.
– Приятного аппетита, – пропела официантка и с улыбкой удалилась на кухню.
Состроив скептическую гримасу, я неуверенно подалась вперед, разглядывая сию конструкцию и педантично разложенные ягоды и фрукты: кусочки бананов, клубника, почти прозрачные дольки мандаринов, глазированная вишня, персики и виноград. С противоположного края тарелки обнаружилось два маленьких шарика мороженого и нечто, подозрительно напоминавшее рахат-лукум. Лакомств было понемногу, но пестрящее разнообразие десертов в любом случае удивляло.
– Хлеб с сыром, говоришь? – по-доброму усмехнулась я, поднимая на не менее опешившего Роджерса взгляд.
– Второй раз уже на счет фондю обманываюсь, – обиженно насупившись, пробормотал он.
– И в чем же состояло заблуждение в первый раз? – игриво полюбопытствовала я, поднимая одну из спиц за ручку и пристально рассматривая ее раздвоенный кончик, выпачканный в шоколаде.
– О, тебе лучше не знать, – протянул Стивен, следя за моими манипуляциями. – И как это есть?
– Полагаю, что так, – задумчиво пробормотала я, накалывая кусок персика на столовый прибор и опуская его в чашку. Прокрутив спицу вокруг своей оси, я, недолго думая, отправила дольку фрукта себе рот, сняв ее одними зубами. Шоколад был теплый, горький, вязкий на язык; персик – спелый, донельзя сладкий и сочный, тающий на языке как сахар. – Вкусно, – утвердительно кивнув головой, констатировала я ожидающему вердикта Кэпу, теперь также взявшего в руки двузубчатую вилку. – Еще хочется, – с улыбкой добавила я, поближе подставив стул к краю стола и потянувшись к фиолетовой виноградине с тонкой, почти прозрачной кожицей.
Трапеза вышла недолгой, но наполненной язвительными комментариями, теплыми усмешками и грандиозной битвой на спицах за право обладать обсыпанным кокосовой стружкой рахат-лукумом (который я под возмущенный возглас Капитана «Нечестно!» в итоге просто свистнула пальцами и съела, не удосужившись обмакнуть в шоколад). Беседа шла лениво, непринужденно, о каких-то мелочах, которые я потом даже не вспомню, а в душе установилось кратковременное, робкое, абсолютно бездумное спокойствие, живущее в слепой, несбыточной надежде. Всё было по-прежнему: чопорный бизнесмен с покрытыми лаком волосами все так же зевал, проворачивая в руках уже пустой бокал, девушка продолжала кусать ластик на кончике карандаша, газетка раздражающе шуршала за соседним столиком, перемежаясь с сухим покашливанием. Но на сердце отчего-то становилось легче. От сладости десерта, вероятно.
– Эрида, – неожиданно позвал меня Стив после длительной паузы. Выдохнув, я в блаженстве зажмурила глаза: как же долго я не слышала собственного имени.
– Что?
– У тебя.. на щеке, – пальцем показав себя на уголок рта, пояснил Роджерс. – Пятно от шоколада.
Досадно хмыкнув и выпустив спицу с бисквитом из рук, я ладонью провела по указанному месту – на всякий случай, с обеих сторон губ – и вопросительно качнула головой.
– Только размазала, – сухо проговорил Кэп. Закатив глаза, я уже потянулась во второй раз, но остановилась, почувствовав мимолетное, невесомое прикосновение к лицу: стирая остатки десерта, Капитан провел большим пальцем по моей щеке. Я в ступоре замерла, так и застыв с поднятой рукой; Стивен, осознав, что только что сделал, прокашлявшись в кулак, упал обратно на стул, отчаянно пряча взгляд. Неловкость за неловкостью.
Бездумно отбив бессмысленный ритм кончиками пальцев по столу, я все же подобрала отложенную вилку, в задумчивости съедая наколотый бисквит, ненароком скребнув зубами по металлу зубьев.
Играемая саксофоном мелодия плавно затихла, пока в кафе не повисла непривычная слуху тишина. Непонимающе нахмурившись, я покосилась в сторону обшарпанной сценки: саксофонист, отвесив робкий поклон, отошел на задний план, к бесшумно аплодировавшей ему пианистке, тихо говоря ей что-то на ухо. Та кивнула, пододвигаясь ближе к инструменту и поднимая клап, в предвкушении потирая руки. Мимолетная пауза, и пальцы неспешно, уверенно легли на клавиши, легко перешагивая с одной белой ступени на другую. Звуки медленно, точно неохотно цеплялись друг за друга, перемежались, выстраиваясь в незатейливые, ласкающие слух переливы. Ничего сверхординарного в (без сомнения, приятной) игре девушки не было, однако меня привлекло другое: семейная пара, до этого скромно ютившаяся в уголке за непринужденной светской беседой, поднялась со своих мест и вышла в центр зала, закружившись в несуетливом, неспешном танце. Судя по полному безразличию присутствующих (за исключением Стивена, также наблюдавшего за ними с неподдельным интересом и грустноватой искоркой во взгляде), свободное пространство в помещении было как раз для того и предназначено, просто использовалось оно должным образом не так часто.
Танец, на мой вкус, был до умопомрачения странным (хотя после потребления в качестве пищи тараканов мне бы уже пора переставать поражаться изыскам мидгардской культуры – земляне бы тоже удивились, глядя на все па, выводимые во время халлинга****) и походил, судя по квадратной траектории движения, на обрезанный до топтания на месте, сильно замедленный вальс. Неполноценный. Несовершенный. Точно незаконченный. Но отчего-то радовавший глаз. Может, из-за тихой, чарующей музыки, может, из-за искренних, ярких улыбок танцующих, может, из-за красочных огненных переливов света на кроваво-алом, но уже не новом платье женщины.
Подперев кулаком подбородок и лениво прокатив по пальцам пустующую спицу, я невольно возвращалась взглядом к складчатому подолу красной юбки, шелестящей по полу, к незнакомым рукам, лицам, к оксфордам***, медленно переступавшим по кругу, со стуком ударяясь о паркет низким каблуком, вслушивалась в неизвестный мне мотив и проваливалась все глубже, все дальше, туда, где свет был ярче, музыка – громче, а сердце билось бодрее, живее и чаще, чем сейчас…
Металлическая змейка, свернувшаяся клубком на моей ладони, в тусклом свете магических шаров казалась вьющейся лентой из атласа или шелка…На лице медленно расцветала счастливая, непривычно-искренняя улыбка… Однако пара деталей от прежней меня всё же осталась… Вышла из покоев, напоследок громко щелкнув пальцами и погасив парящие у потолка шары...
Зал, объятый золотисто-жемчужным светом, блистал великолепием и бурей ярких красок, пятнами подвязанных лентами букетов рассыпанных по колоннам и стенам. Высокий сводчатый потолок был в прямом смысле околдован туманной серой дымкой, сквозь которую мерцали вкрапления ярчайших звезд Асгардского неба. В воздухе стоял запах пряностей и гул голосов, среди которых нет-нет, да мелькали тревожные нотки, стоило одному из достопочтенных асов покоситься на очарованный свод или нервно отшатнутся от высокого напольного факела, из которого с треском взвился искрой язычок заговоренного пламени. Магия так и гудела со всех сторон в своем торжествующем изобилии, теснясь в груди сладостным теплом и отдаваясь дрожью на кончиках пальцев. В кой-то веки я, как и любой здравомыслящий маг на моем месте, в просторном бальном зале чувствовала себя комфортно, несмотря на всю свою предвзятость и неприязнь. Оглянувшись вокруг себя и краем глаза выловив среди пестрых нарядов знакомый ярко-алый плащ, я довольно ухмыльнулась и, шаг за шагом, двинулась сквозь толпу, аккуратно огибая вазы, скульптуры и заколдованные факелы.
Неразлучная пятерка, разумно обособившись от многочисленных гостей, разместилась в полукруглом, отдаленном ответвлении зала, плавно переходящем в балкон. И хотя вся честнáя компания предпочитала коротать время в праздном обществе, предаваясь увлекательнейшим историям своих триумфальных побед, сегодня все холеное красноречие и умение расположить к себе собеседника уступило место подозрительности и нервозности, если не сказать страху. Немудрено: ведь три четверти приглашенных были первоклассными колдунами, ведьмами и чародеями, что вызывало в асах пугливое презрение и отнюдь не благоговейный трепет.
Облаченный в свой бессменный серебристый, с двумя рядами щитков на груди доспех, Тор, напряженно облокотившись о колонну, о чем-то обеспокоенно беседовал с Огуном, говоря на удивление тихо и при том отчаянно жестикулируя, пытаясь втолковать одному ему известную истину своему немногословному другу. Воин только молчаливо соглашался, кивая головой и потирая подбородок. Фандрал, не потеряв времени даром и подойдя к вопросу развеивания скуки в своем неизменном репертуаре, уже успел найти себе новую пассию из высшего сословия, которая теперь слушала его пылкую речь с умиленной улыбкой и тщетно скрываемым за перьями веера румянцем, вспыхивающим, стоило только нашему нескромному ловеласу залихватски подкрутить свой ус, сдержанно посмеяться или приложить раскрытую ладонь к сердцу. Вольштагг, всегда жизнерадостный и расположенный к веселью, сидел на скамье угрюм и задумчив, покачиваясь на месте, возводя глаза к потолку и жадно, едва ли не скуля и не облизываясь, косясь на пока не тронутый стол, уставленный лучшими яствами дворцовой кухни, и аппетитного, целиком запеченного кабана с красным яблоком во рту. Сиф же, бледная, как смерть, стояла у самого выхода на балкон, в болезненном измождении прислонившись к основанию арки, увитой белой рельефной лепниной. По лицу воительницы катился градом пот, чахоточного вида румянец рдел на щеках, а прохладный ветер, сквозняком гулявший по зеркально-гладкому полу, вздымал подол легкого, бирюзового платья. Взирая на эту плачевную картину, я внутренне разрывалась – испытывать ли мне трикстеровское удовлетворенное злорадство, насмехаясь над ее состоянием, или искреннее сочувствие: все асы по-разному реагируют на присутствие магии, и если для одних ее вмешательство проходит бесследно, то организм вторых ее отвергает, борется, как с опасной хворью, и подкидывает своему владельцу жар и лихорадку, стараясь вытеснить «вирус» из тела. По всем законам жанра мне должно быть жаль: не Сиф повинна в своей ненависти к магии, а повинно ее сердце, не желавшее пропускать через себя чужеродную энергию… Однако я ощущала только ледяное равнодушие и какое-то мстительное спокойствие, пока любовалась ее тяжелым дыханием и блестящими глазами, слепо уставившимися в потолок. Ничто в этом мире не проходит бесследно. Любая несправедливость, будь то беспричинное презрение, высокомерие или пренебрежение, воздастся обидчику двукратно. Я не верила в благородство людей. Не верила в честь, искренность и чистые порывы. Но в справедливость Мироздания, пускай и не своевременную, я верила беспрекословно. Не я отомщу за унижение, значит, отомстит кто-то другой.
Подойдя к скучающей компании настолько близко, чтобы меня можно было услышать, я деликатно прокашлялась в кулак, прерывая тихую идиллию. Сиф (по причине скверного самочувствия) и Фандрал (из-за собственной занятости) мое невербальное приветствие проигнорировали, однако Вольштагг все же отвлекся от своего ненаглядного кабана, а диалог Тора и Огуна моментально прервался. Реакция на мое нежданное появление была разнообразной. Рыжебородый ас поперхнулся воздухом, согнувшись в три погибели и схватившись рукою за грудной доспех; Огун нахмурился и окинул меня недоуменным взглядом, точно ожидая очередного подвоха, а Тор, хоть и растерялся на мгновение, видимо, не в силах вспомнить, видел ли меня раньше, тут же улыбнулся широкой, обезоруживающей улыбкой и, расставив руки в стороны в приглашающем, ликующем жесте, направился ко мне с басистым, низким смехом.
– Рид!..
– Эрида, – неслышно буркнула я, прикрыв рот кулаком.
– Вот уж не ожидал тебя здесь увидеть! – громогласно продолжал громовержец, не замечая моей тихой поправки.
– Сама в шоке, – вздохнула я, неохотно поднимая взгляд на довольного жизнью Одинсона.
– Да еще и вырядилась по-царски, – нагло присвистнул старший принц, беззастенчиво рассматривая платье и неглубокий вырез декольте. – Мне всегда казалось, что ты подобное в жизни не наденешь!
– На бал в другом виде и не пустят, – безразлично пожала я плечами, краем глаза отмечая, как несколько асов заинтересованно покосилось в нашу сторону.
– Ну, что ж, – неожиданно подобрался Тор, распрямив плечи и придав лицу комично-серьезный вид. – Добро пожаловать на празднество, – улыбнулся он, склонив голову и взяв меня за руку, медленно поднося ее к лицу. Пальцы тут же противно, премерзко закололо, и мне захотелось по-детски, капризно выдернуть свою конечность из неуверенной хватки или пренебрежительно скривиться. Беда, однако, была в том, что мне давно не тринадцать лет, а рядом сейчас стоит не Локи, а представители высшего сословия и дворцового круга, прислушивавшиеся к каждому слову нашего разговора и не спускавшие настойчивого, испытующего взора с беззаботного наследника Асгардского престола. Иначе бы, к моему стыду и греху воспитания и этикета, я бы поступила точно так, как нарисовало мое воображение.
Сверкая ясными, как растворенное в краске небо, голубыми глазами, отражавшими полупрозрачные, грязновато-желтые блики огня, Тор, не склоняясь и не опуская взгляда, коротко прикоснулся губами к тыльной стороне моей ладони. Его кожа была теплой, шероховатой, огрубевшей от тяжелого оружия; поцелуй коснулся костяшек пальцев, был неприятным, звучным и влажным, и отчего-то под кожей появилось зудящее, глупое желание вытереть кисть о подол платья или отряхнуть ее, наплевав на рамки приличия. Но вместо этого я стиснула зубы, выдавливая из себя вежливую улыбку, и нарочито-спокойно и медленно вытащила руку из его ладони. Тут же возникла мелкая, но противная проблема: а куда мне теперь ее деть? Присутствующие на рауте дамы занимали руки веерами, агендами, ну, или локтями кавалеров: ни того, ни другого, ни третьего у меня не имелось, и потому, куда теперь приспособить два своих несчастных запястья, я не знала. Платье, чтоб его: даже в карманы руки не положишь!
Сдержанно кашлянув в кулак, я всё же спрятала конечности за спиной, переплетя пальцы замком, и, чуть прищурившись, полюбопытствовала:
– Тор, ты не знаешь часом, где виновник торжества?
– Локи-то? – прыснул Одинсон. – Его у самого входа послы Альфхейма облепили: пристали, как пиявки. До сих пор в поздравлениях, наверное, рассыпаются, фокусники чертовы. Э-э, – тут же осекся громовержец, наткнувшись на мой скептический взгляд и примирительно вскинув руки. – Без обид. Когда я оттуда уходил полчаса назад, они его уже до белого каления довели. Сейчас там…
– Отчетливо запахло жареным, – с улыбкой закончила я за него.
– Надеюсь, что нет, – хохотнул принц. – Их там дюжина, если не больше: столько жертв нам не нужно, не перестарайся там.
Я благодарно хмыкнула и, не без злорадства кивнув следившей за нами компании, развернулась и нырнула обратно в толпу, пробираясь к парадным дверям, где встречали гостей и которые я, разумеется, проигнорировала, тенью проскользнув на пиршество через один из многочисленных балконов гигантского тронного зала.
Локи, как и предсказывал громовержец, до сих пор был окружен разношерстной толпой остроухих магов, столпившихся вокруг него, как у памятника или священной реликвии. Младший Одинсон был раздражен и явно утомлен их обществом, отвечая на вопросы тихо и неохотно, внутренне надеясь, что их языки от непрекращающейся болтовни, наконец, отсохнут и отвалятся, потому как вежливо заставить альва замолчать – задача, равносильная убеждению аса в чем-то, с чем он не согласен. То есть – невыполнимая.
Близко подходить этому кругу я так и не рискнула, опасаясь быть втянутой в разговор, и потому с усмешкой остановилась в укромном, темном уголке, прислонившись к прохладной колонне виском и в наглую рассматривая облаченного в парадный костюм трикстера. Золото доспеха ловило на себе переливы пламени, озарявшего зал; тонкие губы были сжаты в бледную нить, глаза – прищурены и угрожающе поблескивали неестественно-яркой зеленью, руки – сложены перед собой в замок, по которому нетерпеливо постукивал указательный палец. Однако его лицо, обычно холодное, суровое, сейчас было озарено долгожданной победой, и такая нудная мелочь, как чересчур настырные альвы, не могла погасить тот огонь, который в упоении полыхал в его душе. Завораживающее зрелище…
Через какое-то время Одинсон все же почувствовал мое долгое, пристальное изучение, и, уже в открытую демонстрируя полное безразличие к текущему разговору, бегло осмотрелся вокруг себя, перескакивая с одного гостя на другого, пока не зацепился за мою фигуру. Тяжелый взгляд скользнул от подола платья, попавшего в круг света, до моего лица, скрытого во мраке, и оставался там, пока не потускнел, затемнив радужку на несколько тонов. Тут же разгладилась задумчивая складка меж бровей, расслабились напряженные плечи. Прохладными, подрагивающими пальцами взявшись за локоть второй руки, я неуверенно ухмыльнулась краем губ и оторвала голову от колонны, придвинувшись ближе к участку света и давая возможность рассмотреть свое лицо. Иронично изогнув бровь и не отрывая взгляда от изумрудных глаз, я молча указала на Локи пальцем, дважды изобразила рукой «каркающую ворону» и показательно поставила крест у себя на запястье, где маги обычно фиксируют время наложения заклинания: мол, «долго ты еще языком чесать собираешься?» Бог озорства стиснул зубы, пораженно моргнул и отвернулся, о чем-то быстро и с вежливым поклоном сообщив послам. Те тут же притихли, обменялись неуверенными взглядами, но всё же покорно разошлись, на прощание кланяясь младшему принцу. Тот отвечал каждому сдержанным кивком, пока рядом с ним не остался один альв, молодой, видимо, еще неопытный в делах политики, взвинченный до предела, все еще о чем-то ненасытно, с усердием рассказывавший своему благодарному слушателю. Трикстер, прервав нескончаемую тираду властным взмахом руки, что-то тихо (и явно не так вежливо, как раньше) пробормотал, глядя на юного мага исподлобья, из-за чего острые, длинные уши альва вздрогнули и поникли, и он, скомкано попрощавшись, покинул общество моего друга, смущенно, как отчитанный ребенок, склонив голову к груди.
Локи, не без подозрения проследив за удрученным послом, обернулся в мою сторону и, прищурившись, развел руками, демонстрируя пустоту вокруг себя, всем своим видом издевательски протягивая: «Довольна?». Не удержавшись, я тихо, глухо рассмеялась и, намереваясь приблизиться к мужчине, шагнула вперед. Принц, однако, не позволив мне пройти даже трети пути, взлетел по лестнице, без усилий перепрыгивая через две-три ступени, и замер, оказавшись рядом со мной на расстоянии вытянутой руки.
– Ты могла бы предупредить о своем визите, – с напускным возмущением начал он без приветствий, даже не скрывая довольной улыбки в голосе и искр, бесами пляшущих в глазах.
– Я ведь не могла пропустить твое торжество, – пожала я плечами, уверенно встречая горящий зеленью взгляд. – Мои поздравления, к слову.
Хмыкнув, Одинсон благодарно склонил голову набок, привычно прикрыв глаза, но тут же выпрямился, возвращая себе гордую осанку и расправляя плечи. Хотелось сказать нечто большее, чем скупое, заезженное «Поздравляю», во вновь пробудившейся эйфории обнять его, уткнувшись носом в шею и ехидно буркнув на ухо, что «я же говорила», но до скрежета зубов мешала и раздражала гудящая неподалеку толпа. Повисшая пауза, нарушаемая звуками голосов и первыми аккордами растекающейся по залу мелодии, выводимой оркестром, почти стала неловкой, если бы Локи с молчаливой усмешкой не протянул в мою сторону руку, приглашающе перевернув ее ладонью вверх. В этом жесте не было никакого громкого, вычурного пафоса: он не кланялся в пояс, как делали многие вокруг, не заводил вторую руку за спину, не вытягивал первую вперед – слишком близко он стоял для таких размашистых движений, а потому просто согнул ее в локте, расслабив пальцы, и наблюдал за мной из-под полуприкрытых век.
– Не подарите мне один танец? – приблизившись ко мне вплотную и склонив голову, практически прошептал трикстер, нависнув надо мной тенью и настойчиво пытаясь заглянуть мне в глаза.
– Издеваешься надо мной, – то ли вопросительно, то ли утвердительно вздохнула я.
– С чего бы? А для чего еще, по-твоему, обычно приходят на бал? – возмущенно цокнул Одинсон языком.
– Резонно, – неохотно соглашаясь, скривила я губы, тщетно перебирая возможные способы отмазаться от нелюбимого занятия.
– К тому же… мы так и не станцевали на том приеме в честь заключения мира с Ванахеймом, – продолжил он, скосив взгляд на выстраивающиеся пары.
– И?
– И я требую реванша, – раздраженно закатил глаза Локи и перехватил мое запястье, утягивая в центр зала, на начищенный до блеска, испещренный круговой мозаикой пол, отражавший бликами золотистый свет.
– Ну, и зачем? – пробормотала я, когда цепкая, ледяная хватка ослабла, а тонкие пальцы аккуратно оплели мою ладонь, поднимая ее до уровня плеча. – За какие такие прегрешения?
– На нас уже посматривало несколько послов, – в том же тоне отозвался трикстер. – Думаю, выглядело бы немного компрометирующе, если бы ты отвергла мое предложение, тебе так не кажется? – съязвил он, склонившись к моему уху.
– Компрометирующе? – усмехнулась я, положив руку ему на плечо. – Для меня или для тебя?
– Для обоих, – самодовольно заключил Локи, изогнув бровь дугой и покосившись на постукивающего костяной палочкой седого дирижера, призывающего к тишине. Иронично хмыкнув, Одинсон придвинулся ближе, собираясь обвить рукой мою талию, но, стоило ему только коснуться шелковистой ткани платья, как пальцы дрогнули и поспешно отдернулись, словно обжегшись. Вся уверенность, как по приказу, испарилась из обострившихся черт, а кровь отлила от его лица.
– Ты ведь не могла не отличиться, – процедил он раздраженно.
– О чем это ты? – ехидно пропела я, наивно распахнув глаза и деланно склонив голову к плечу. Зыркнув на меня исподлобья, мужчина промолчал, плотно сомкнув побледневшие губы, и вновь, осторожно, едва касаясь, положил на талию прохладную ладонь. Надеясь, видимо, что ошибся, он невесомо скользнул чуть выше, обведя контуры ребер и вызвав легкую щекотку, но, лишь убедившись в собственной правоте, вернул руку на прежнее место, плотнее прижав ее к тонкой ткани. Хрипло выдохнув, Локи приоткрыл рот, чтобы разразиться гневной тирадой о правилах приличия, но, оправив рукава, взмахнул палочкой дирижер, громче зазвучала скрипка, плавно, пугливо заиграла чарующим свистом флейта, и пары синхронно сорвались с мест, закружившись в первых пируэтах танца. Одинсону пришлось проглотить все нелестные эпитеты на мой счет и, мстительно-грубо притянув меня к себе за талию, так близко, что стали видны трещинки на пересохших бледных губах, изумрудные полосы, паутинкой расползавшиеся от расширившегося зрачка, и можно было почувствовать кожей, как вслед за горячим дыханием поднимается и опускается нагрудный доспех, ступил назад, утягивая за собой к танцующим.
Судя по быстрой, переливчатой музыке, осыпавшейся по зале осколками задорного, звонкого эха, это явно был не вальс, но что-то, отдаленно напоминавшее его озорного собрата: то же кружение, смешавшее весь мир пышных платьев, лент и камзолов в череду красочных, разноцветных полос, те же повороты со вскинутыми вверх переплетенными руками, те же краткие взлеты, заставляющие вцепиться пальцами в чужие плечи и смотреть на расползающуюся по лицу бога недолговременную ухмылку. Подстроиться под незатейливый, легкий ритм оказалось довольно просто, а довериться потеплевшим, неожиданно ласковым рукам, мягко, но настойчиво удерживающим рядом с собой, не позволяя сбиться с выверенного, плавного шага, доводимого до четкой, красивой точки – еще проще.
Уже опрометчиво понадеявшись, что принц забудет о своей непрочитанной лекции, я расслабленно выводила незамысловатые па, чувствуя спокойное дыхание у себя на щеке и размеренное сердцебиение прямо напротив своего. Однако в один момент темп музыки резко изменился, замер, точно в ожидании, и я замешкалась, поскольку раньше мелодия еще ни разу так не ломалась, обрываясь на высокой ноте выразительной паузой. Сделав резкий, короткий выпад в мою сторону, отдаленно напоминавший подножку, трикстер с хитрым прищуром опрокинул меня к себе на руку, поймав почти у самого пола и склонившись к лицу, практически коснувшись губами шеи. Против воли задержав и без того сбитое дыхание, я недоумевающе осмотрелась вокруг себя, отмечая, что танцующие замерли в абсолютно разных позициях, стараясь не повториться с соседом и превращая упорядоченную фигуру в разнообразно-хаотичную картину. Секунда, и мелодия вышла из оцепенения, продолжая свой прерванный мотив: Локи, шумно выдохнув, потянул меня на себя, поднимая на ноги, и, скользнув кончиками пальцев по оголенной коже в вырезе на плече, снова напрягся, обняв меня за талию и ненароком дотянувшись рукою до спины, вызвав приятную, мелкую дрожь, пробежавшую вдоль позвоночника и осевшую пугающе-сладким трепетом где-то в грудной клетке.
– Ты спрашивала, «о чем я», – хмуро проговорил он, когда танец вошел в свое привычное русло. – Сама догадаться не можешь?
Я хмыкнула, прокружившись вокруг своей оси, и не без удовольствия покачала головой, состроив ничего не понимающее лицо. Маг устало вздохнул, всем своим видом показывая, что ему уже надоело втолковывать мне элементарные вещи деликатным способом, и, плюнув на свое этичное поведение и воспитание, гласящее обо всем говорить косвенными намеками, а не прямыми словами «в лоб», выпалил, чуть ли не проскрежетав зубами:
– Где корсет?
– Ах, ты об этом, – пропела я, растягивая гласные и едва пряча ухмылку. – Валяется где-то в моих покоях.
– Да неужели? – прошипел мужчина, замедляясь, перехватывая меня поперек талии и пряча вторую руку за спину. Симметрично повторив его движение, легко коснувшись золота доспеха на животе и подцепив пальцами ткань платья, я повернула к трикстеру голову и, копируя его действия, медленными, уверенными, плавными шагами обошла его кругом. Раз, два, три, разворот, и в обратную сторону… – Меня больше интересует, почему его на тебе нет. Или нужно объяснять, зачем его носят?
Я поджала губы, вновь вкладывая руку в ладонь аса, касаясь его плеча, и раздраженно щелкнула языком. Разумеется, пояснений мне не требовалось, и ответ был прозрачен, как стекло. И, нет, в моем случае дело было не в узко-сшитом наряде, который без этой адской детали женского гардероба надеть не представлялось возможным, просто ткань платья была очень тонкая, почти невесомая и плотно прилегала к телу, из-за чего каждое легчайшее прикосновение обжигало кожу и ощущалось чересчур остро. Я чувствовала, как иногда вздрагивают от всколыхнувшейся магии его пальцы, как тепло его рук жаром передается и разносится по телу, как на каждом повороте ладонь крепче прижимается к талии, удерживая меня на месте. Что странно, я не сторонилась этих жестов, как можно было ожидать, а наоборот: они подсознательно казались правильными и уместными. А что еще страннее, стоило мне представить на месте младшего принца Асгарда кого угодно другого, становилось до жути дурно, мерзко и склизко на душе.
– Во-первых, без посторонней помощи я бы его все равно не надела. А во-вторых, и это главное, мой лимит непрактичности и неудобности одежды был исчерпан еще на платье, которое я планировала сжечь на радостях, когда закончится пир. Тебя удовлетворил мой ответ? – тихо, быстро, на грани разборчивости слов протараторила я, посмотрев трикстеру в глаза. Холодный взгляд Одинсона, пристально изучавший мое лицо, заметно смягчился после моей реплики, морщинки на лбу разгладились, и он с толикой изумления, тихо, неверующе заключил:
– Ты боишься.
– Что? – сорвалось с языка прежде, чем я успела осознать, что произнесла что-то вслух.
– Ты чувствуешь себя беззащитной и потому боишься, – пояснил он. Голос звучал мягко, с хрипотцой, точно обволакивал, укутывал чем-то непроницаемым, тяжелым и теплым, огораживая и защищая от окружающего мира. – Не надо, Рид, оно того не стоит.
– Я… Это просто непривычно, не более того, – возразила я, как-то неуверенно, потерянно качая головой. Под этим спокойным, лучистым взглядом зеленых глаз я почувствовала себя как-то неуютно, словно извечная оборона, надежнейший щит дал трещину и позорно выпал из рук, рухнув у ног Асгардского принца.
– Конечно, – до странности покорно согласился маг, мягко улыбнувшись краем губ.
Музыка неуверенно, неохотно стихала, разбиваясь о стены зала отголосками чарующих нот; растягивалась, разливаясь по венам обманчиво-веселая мелодия, замедляя ритм шагов и поворотов; даже воздух, трепещущий от магии, казалось, стал вязким, теплым и густою патокой попадал в горящие легкие. Голова кружилась, замутнив сознание туманно-прозрачной пеленой; рука, неуверенно скользнувшая от плеча трикстера к шее, искрилась огнем, отсчитывая пульс бившейся под кожей жилки; пальцы, переплетенные с чужими – длинными, тонкими, неконтролируемо дрожали, пока, расцепив замок, оплетали шею и зарывались в угольно-черные волосы, а взгляд, ясный, метущийся, лихорадочно что-то искавший, замер, прикованный к изумрудной бездне, полыхавшей в нескольких дюймах от моего лица. Стиснув зубы, Локи медленно, осторожно отклонялся назад, одной рукою обняв меня за спину, а другой - с пылом, едва дыша, несмело скользнув с талии вниз по бедру, дрогнув, когда пальцы задели рукоять прикрепленного кинжала и прохладную сталь клинка, подхватив под колено и широким шагом буквально опрокинув меня на свое тело; хрипло, несдержанно выдохнув воздух мне на ухо, он, едва касаясь, неуловимо прижался губами к моей щеке, застывая и прикрывая горевшие пламенем глаза, как только утихло даже эхо последнего аккорда.
Тишину разрезали раздавшиеся аплодисменты, громогласно пролетевшие по замершему в разных фигурах залу и разбившие пустоту мыслей назойливым, предупредительным треском. Время вновь ускорило свой бег, рассыпав прахом очарование момента… Вздрогнув и шокированно распахнув глаза, я, покачнувшись, отпрянула от лица трикстера, убирая руки с его шеи, затылка, выпутывая пальцы из прядей волос и опуская ногу на пол. Кровь шумела в висках, дыхание не желало приходить в норму, легкие не насыщались этим горячим воздухом, а в сознании всё еще настойчиво стучало, прожигая клеймом всего два слова: «слишком близко». До умопомрачения, черт возьми, близко, до колющего зуда губ и бешено колотящегося сердца, грозившего пробить грудную клетку. Перенасыщение магией и помутнение рассудка, не иначе.
А вот Одинсона, казалось, не терзали никакие сомнения, хотя и его дыхание было таким же громким и частым. Расправив плечи и прищурив лукаво блестевшие глаза, он выпрямился только для того, чтобы вновь склониться и с тихим, хриплым «Благодарю за танец» поцеловать тыльную сторону моей ладони. Губы, – тонкие, сухие и податливо-мягкие, пальцы, удерживающие мою руку и успокаивающе-медленно поглаживающие кожу, – прохладные, цепкие и невообразимо чувствительные. Прикосновение вышло непозволительно долгим, горячим, беззвучным, повторилось чуть выше, почти у запястья, и завершилось тихим вздохом, когда Локи, склонив голову, прижался лбом к моей руке.
Поборов в себе желание провести кончиками пальцев по его щеке, очертить напряженные скулы или пригладить растрепавшиеся по моей вине волосы, я с ехидцей уточнила:
– Взял реванш?
Вскинув на меня искрящийся взгляд, трикстер на несколько секунд обнажил зубы в довольной, искренней улыбке и, сомкнув губы, распрямился, отпуская мою руку, но тут же предлагая согнутый локоть в качестве альтернативы. Хмыкнув и пораженно помотав головой, я всё же взяла мужчину под локоть, покорно шагая рядом с ним вслед за остальными парами. Когда нам удалось протиснуться сквозь шумную толпу, Локи хмуро осмотрелся вокруг себя, соображая, где можно дождаться начала торжественной церемонии. Возвращаться к пятерке воинов не хотелось, полагаю, ни ему, ни мне, а попытка поискать другие знакомые лица предвещала новую неприятную встречу с остроухими болтунами, именующими себя послами Альфхейма. Поэтому я не удивилась, когда Одинсон привел меня на пустующий балкон, не занятый, наверное, только потому, что располагался в самом конце зала, и до него было дольше всего идти.
Оглянувшись вокруг себя и отпустив локоть трикстера, я шагнула в сторону высокой балюстрады, от которой симметрично-повторяющимся узором пузатых столбиков падала длинная тень, очерченная бледным светом полной луны, гигантским гонгом повисшей посредине небосклона. Ветер, приятной прохладой пробежавшийся по рукам и открытому лицу, охладил разгоряченную кожу, растрепав при этом волосы и невысоко взметнув подол платья. Со вздохом облокотившись на мраморные белые перила, покрытые тонкими, как волос, черными полосами, я перегнулась через планку и с улыбкой оглядела крутой скалистый склон, весь усеянный цветущими деревьями, с которых слетали, кружась в воздухе, розовато-красные лепестки, и оканчивающийся, там, внизу, бурлящей, пенистой синевой неспокойного Северного моря.
Через несколько мгновений за моей спиной раздались приглушенные, тихие шаги, и в поле бокового зрения попал профиль моего друга, также опершегося локтями о балюстраду и окинувшего взглядом завораживающий пейзаж.
– Я рад, что ты пришла, – неожиданно прервал затянувшееся молчание маг, заставив повернуть голову в его сторону.
– А я рада, что для этого есть повод, – искренне ответила я, насмешливо вскинув бровь. Локи хмыкнул, улыбнувшись одними губами, и, словно в подтверждение моих слов, оглянулся через плечо, на выход с балкона. Я проследовала за его взглядом, рассматривая фигуры, маячившие тенями в светившемся зóлотом проеме. Некоторые из них показались мне смутно знакомыми, но чтобы вспомнить, кто это, хотя бы по сути, а не по именам, пришлось изрядно напрячь память.
Сгорбившийся старец с изогнутым, увенчанным прозрачно-оранжевым камнем деревянным посохом в руке – это отшельник-колдун, живущий где-то на окраинах Асгарда; полубезумный, вечно отвечавший невпопад, но непревзойденный мастер всего, что так или иначе касалось солнечной энергии. Уныло прислонившаяся к колонне голубоглазая женщина в темно-синем, складчатом платье, напоминавшем подпоясанный балахон, с тускло-рыжими волосами, собранными в высокую прическу, – целительница из Ванахейма. Молодые, жизнерадостные близнецы-альвы в ярких, дорогих костюмах – не шибко талантливые маги, по силе больше схожие с фокусниками, едва-едва манипулирующие мелкими, неодушевленными предметами, которые вряд ли смогут заклинанием даже разжечь камин. Две мило беседующие девушки в облегающих платьях – чаровницы из сумрачного Нифльхейма. Одна из них - беспринципная ведьма-зельевар (в прямом смысле этих слов), зарабатывающая на жизнь продажей любовных эликсиров и сопутствующими издержками профессии; ее подруга, хоть и носит титул чаровницы, – полностью бездарна в магическом плане, однако притом является хорошим помощником, разбирающимся в ингредиентах и различных травах, в отличие от своей сожительницы.
Какое-то плачевное зрелище…
– И это сливки магического сообщества, – с досадой вздохнула я, озвучивая свои недавние мысли. Локи согласно кивнул головой, кривя губы в презрительной усмешке, и, услышав продолжение речи, обернулся в мою сторону. – Чуть не забыла: Лаверна просила передать, что она заглянет на пиршество. После церемониальной части, если не ошибаюсь, – развернувшись к трикстеру лицом, проговорила я.
– С чего вдруг такое внимание? – скептически хмыкнул мужчина.
– Она ожидала такого вопроса. Я цитирую: «как проявление уважения к постоянному клиенту», – буквально пропела я, расплывшись в ехидной улыбке и потянувшись рукой к свитку, висевшему на поясе.
– Что это? – нахмурившись, кивнул Одинсон в сторону свертка. Ухмылка на моих губах сделалась еще шире, но я, внемля язвительно нашептывавшему голосу разума, промолчала, неопределенно качнув головой и продолжив возиться с тонкой, туго затянутой в узел лентой, которую теперь не получалось развязать.
Когда терпение и нервы подошли к концу, а узелок, кажется, затянулся только сильнее, я устало-раздраженно выдохнула и, щелкнув пальцами, подожгла магией красный атлас, тут же обуглившийся по краям и треснувший у самой потертой завязки. Стянув с пояса почерневшую ленту и взяв свернутую бумагу в руки, я, почти ликуя, посмотрела на поджавшего губы Одинсона и пораженно замерла, поймав на себе долгий, изучающий взгляд, скользивший по ключице, где поблескивала цепочка денария, по уложенным на манер младшего принца волосам, по шее, и остановившийся на увитом серебристой змейкой ухе.
– Это ведь не простое украшение, – заключил он, указав на сережку пальцем.
Я ухмыльнулась, негласно подтверждая его слова, и пробормотала слова заклинания, сделав простой пас в сторону фигурки свободной рукой. Змейка ощутимо встрепенулась на моем ухе и зашипела, то ли не довольствуясь пробуждением, то ли угрожая незнакомцу.
– Занятная вещица, – одобрительно хмыкнул Локи, рассматривая заколдованную змею. – Не позволишь взглянуть поближе?
Объект рассуждений, словно почувствовав, что говорят о нем, перестал шипеть и с тихим шелестом шевельнул кончиком раздвоенного длинного языка, заинтересованно дернув закрученным хвостом. Я запоздало кивнула, потянувшись рукой к уху, намереваясь снять змею себе на ладонь, но трикстер мягко перехватил мое запястье, опуская его на перила балюстрады, и приблизился сам, аккуратно, не отрывая покрытых отражениями лунных дорожек зеленых глаз от украшения, потянувшись пальцами к змейке. Та снова зашипела, увидев в Одинсоне непосредственную угрозу, но мужчина только мягко, по-хозяйски пожурил ее, ласково поцокав языком. Змейка замолчала и, судя по ощущениям, приподняла свою головку над моим ухом, охотно подставляясь под осторожные прикосновения к узорчатой спине.
– Предательница, – в наигранном возмущении пробурчала я. – Первому встречному!
Локи тихо рассмеялся, пощекотав довольную рептилию кончиком ногтя.
– Не ревнуй, она не оценит, – улыбнулся он, сделав пас в сторону змейки и вновь замораживая ее до состояния обычной сережки. – Ты ведь не просто так всё это сделала, – уже серьезней и тише добавил мужчина, окидывая меня потемневшим взглядом и, скользнув рукою вниз, от уха к шее, накрыл ладонью мерно бьющуюся жилку, с толикой неуверенности поглаживая щеку большим пальцем.
– По-моему, все очевидно, – прищурившись, возразила я, чувствуя, как Одинсон мягко положил вторую руку мне на затылок, проводя ладонью по волосам и кропотливо перебирая спутавшиеся пряди. – Праздник: хотела сделать тебе приятное.
– Тебе это удалось, – на грани признательности и ласковой насмешки выдохнул маг, замерев на ничтожную долю мгновения и кратко, легко целуя меня в лоб, в переносицу, кончиком носа невесомо проведя по скуле. С хриплым вздохом склонившись чуть ниже, он пальцами осторожно приподнял мое лицо за подбородок, с настойчивой неспешностью приближая его к своему, но осекся, облизнув пересохшие губы и резко опустив потеплевшие руки.
Проморгавшись и в изумлении придя в себя после такой «благодарности», я всё-таки протянула Локи подготовленный свиток, который всё это время держала в руке, грозя выронить его из постепенно слабевшей хватки.
– Подарок. От меня и от Лаверны, – пояснила я, качнув головой в сторону презента. – Она настояла, – с усмешкой добавила я, увидев, как трикстер, поморщившись, уже собирался возразить или сказать что-то явно нелицеприятное.
Неохотно приняв свиток из моих рук и сняв заклепку с края листа, ас не без должной осторожности развернул рукопись, хмуро, с тщетно скрываемым интересом разглядывая ее содержание.
– Это… карта Асгарда? – фыркнул мужчина, скептически изогнув бровь.
– Она самая. Правда, с некоторыми… добавлениями не вполне легального характера, – с усмешкой протянула я, спрятав руки за спиной и довольно рассматривая вытянувшееся лицо Одинсона.
– И с какими же? – настороженно полюбопытствовал он, чуть повернув голову.
– Воры – народ преследуемый, – начала я, играючи искривляя тон голоса. – И преследуемый довольно-таки давно. С незапамятных времен участники Гильдии обшаривали весь Асгард в поисках убежищ и укромных мест, где можно было спрятаться от стражи в случае погони, и во время таких поисков не единожды делались редкостные и довольно-таки ценные находки, тут же наносимые на карты. Лаверна, как нынешняя глава Гильдии, милосердно позволила мне перерисовать всё, что смогу найти полезного в их архивах, на одну карту. При условии, разумеется, что пользоваться ей сможешь только ты. Там обозначены около двенадцати искривлений в пространстве - тайных троп, напрямую ведущих из Асгарда в другие миры, а также сеть тоннелей под городом, выкопанных в целях безопасности еще во времена Бёра, с местами, где они выходят на поверхность. Цифрами обозначены шаги до ближайших ориентиров, крестами – участки тоннелей, где произошли обвалы и заблокирован проход, штриховкой – реки и каналы, – поясняла я, указывая пальцем то на один знак на рисунке, то на другой.
Локи, внимательно выслушав мой монолог, теперь с поистине маниакальным интересом разглядывал однотонную карту, выведенную темными чернилами, ведя пальцем от одного портала к другому.
– Предупреждаю: я не отдам тебе карту, пока не смогу запомнить расположение всех троп, – пробормотал Одинсон, не отрывая взгляда от свитка.
– Кто бы сомневался, – по-доброму усмехнулась я. – К тому же, это подарок, и я и не планировала его забирать.
– Грех разбрасываться ценной информацией, Эрида, – с легким укором возразил трикстер, складывая карту вчетверо, двумя сложенными пальцами проводя по сгибам и пряча бумагу в складки костюма. Качнувшись с пятки на носок и сцепив руки за спиной замком, Локи собирался, кажется, сказать что-то еще, но из зала донесся громкий оклик, оповещавший Его Высочество о том, что церемония начнется с минуты на минуту. В ответ на прозвучавшее объявление сердце глухо, болезненно ударилось о ребра, неровным стуком отдавшись в висках. Стиснув зубы, бог напряженно посмотрел на выход с балкона, в размышлении нахмурив брови.
– Пора, – почти прошептала я в волнении, с предвкушающим трепетом покосившись на своего друга. – Иди, – мотнула я головой, с улыбкой встречая горящий изумрудный взгляд. И, кажется, что-то еще светилось в этих глазах помимо ликования и торжественности, что-то более мягкое, не столь яркое - щемящая душу гордость, но отнюдь не за самого себя… – Твое время, – севшим голосом закончила я, всё-таки не удержавшись и подавшись вперед, крепко обнимая аса за плечи и уткнувшись носом в изгиб шеи.
– Сейчас самый удачный момент сказать «Ну, я же говорила», – ехидно поддел он, охотно прижимая к себе и пробормотав окончание фразы куда-то мне в макушку.
– Ну, я же говорила, – довольно, специально растягивая каждое слово, повторила я, жадно вдыхая дурманящий, горьковатый запах кожи. В последний раз проведя пальцами по его затылку, приглаживая волосы, я отступила назад, молча указав взглядом на выход и поджав губы, с которых так и не удалось сорвать ни единого слова, пока зелено-золотая, с проблесками черного фигура, ухмыльнувшись мне на прощание уголком рта, уходила с балкона.
Примечания:
* Тартан - шотландская клетчатая ткань, изделия из неё, а также «орнамент, образованный саржевым переплетением нитей, заранее окрашенных в разные цвета, в результате чего образуется клетчатый узор, состоящий из горизонтальных и вертикальных полос, а также прямоугольных областей, заполненных диагональными полосками».
http://topkvadrat.ru/public/wysiwyg/images/%2B%2B%2BDepositphotos_5508575_s.jpg
** Клап - откидная крышка, закрывающая клавиатуру пианино.
*** Оксфорды – самые классические и самые строгие ботинки, которые отличает закрытый тип шнуровки. Броги – туфли с декоративной перфорацией, бывают как мужские, так и женские. (http://shoptips.ru/wp-content/uploads/2014/06/69f41fa2d45196096483f942ab9ba6f5.jpg)
**** Халлинг (hailing) – норвежский сольный мужской народный танец. С хореографической стороны представляет род соревнования танцоров в ловкости, силе и изобретательности - их движения не подчинены определенной схеме, импровизационны. Музыкальное сопровождение к танцу обычно играют на хардингфеле - народной норвежской скрипке.
И да-а, Вы же узнали, кем был этот дедушка с газеткой?) http://st.baskino.club/uploads/images/2015/012/xiyk237.jpg
*Молча спряталась под стол в терпеливом ожидании тапок, готовая расцеловать любого, кто еще помнит о существовании данной работы*
И я вновь извиняюсь за возможные ошибки и опечатки: текст пока не бечен.