Список жизни

Власть, держава, трон, Испокон веков – Это как дурман Для дурных голов. Мишура, пиры, Пышные приемы, Щедрые дары, Царские хоромы – Вздор, пустой мираж, Сон, угарный дым! Сколько слабых душ Отравилось им! Сколько ярких звезд Канули в забвенье! Здесь чем выше взлет, Тем больней паденье… Ария Екатерины II «Бог дал мне власть», мюзикл «Граф Орлов»

      Клинтон Фрэнсис Бартон никогда не верил в магию.       Будучи скептиком по натуре, он никоим образом не верил в приметы и суеверия, глупые предсказания астрологов и гороскопы, напечатанные в газетенках, которые каждую неделю – по столь любимым воскресеньям – ему зачитывала Лора, улыбавшаяся каждый раз так широко и открыто, что появлялись ямочки на щеках. С аппетитом поедая чутка недосоленную яичницу с беконом и меланхолично раздумывая о том, как смотрелась бы бежево-кремовая плитка на кухне заместо старой песочно-ореховой, Соколиный Глаз мирно вслушивался в мягкий голос жены, время от времени прерывавшейся от чтения, чтобы усадить на место непокорного Купера, так и норовившего дернуть свою сестру за косичку, или вытереть пятно вишневого джема с уголка губ Лилы, запачкавшейся от поедания тоста. Каждый раз, завершая завтрак, он только фыркал себе под нос, трепал сына по голове, целовал дочь в макушку и со словами «Дорогая, ну неужели ты веришь во все эти глупости?» становился за плиту варить свой фирменный кофе, который у него отчего-то всегда получался лучше, чем у жены. А та, подливая в стакан Лиле еще немного апельсинового сока (который она наверняка не допьет и с молящей улыбкой и щенячьими глазами будет смотреть на брата), только тепло улыбалась ему краешком губ, давно разуверившаяся во всех нелепых астрологических прогнозах, но уже по привычке сохранявшая традицию воскресного утра.       Бартон не верил в существование псионики, телепатии, экстрасенсорных способностей и прочей мистики, о которой с восторженным огоньком в глазах ему рассказывал Купер, пока играл с отцом в дартс. Выслушивая все эти сказки о космических путешествиях, биотике и нулевом элементе* (и даже умудряясь иногда вставлять правильные вопросы, прокручивая в пальцах новенький дротик с ядовито-зеленым оперением), Клинтон нещадно поддавался, намеренно промазывая мимо «бычьего глаза», и отводил взгляд в сторону, когда замечал, что маленький сын, силясь как следует прицелиться, заступает за оговоренную черту.       И пусть после событий в Нью-Мексико его представление об устройстве Вселенной слегка покачнулось, магия стабильно представлялась Соколу чем-то абсолютно фантастическим, выдуманным, взятым из воображаемого мира грез и оттого являющимся лишь красочным отрывком из детской сказки. Вот и сейчас, глядя на переливы сапфирового пламени в энергетическом кубе, он искренне верил, что поведению Тессеракта можно найти вполне научное объяснение, которое не будет заходить за рамки законов физики.       Цепкий взгляд лучника, сидевшего на корточках и облокотившегося на покрытые желтой краской металлические перила, скользил по раскинувшемуся перед ним павильону, всему уставленному измерительным оборудованием и научными приборами, меж которыми впопыхах носились (держа технику не только в руках, но и зажимая ее зубами) работники в белых халатах, старавшиеся во время бега не зацепиться ногою за очередной скрученный кабель, провод или шнур, коими было обвито все помещение. Тессеракт, подключенный к гигантской установке из серебристых и бронзовых сплавов различных металлов (чья конструкция подозрительно напоминала Бартону атомный реактор), искрился неоново-голубым сиянием, взрываясь жалящими всполохами, похожими на разряды тока. Подобные вспышки со временем становились все чаще, испуганные возгласы ученых – все громче, а задумчивая морщинка на лице Хоукая все отчетливей виднелась в матовых отблесках искусственного света ламп. Наблюдая за стремительным ухудшением ситуации уже несколько часов и относясь к кратковременным молниеподобным вспышкам довольно-таки флегматично, Клинтон начал всерьез беспокоиться, только когда был получен приказ эвакуировать весь персонал базы за исключением данной научной группы, еще хоть как-то пытавшейся стабилизировать «хулиганивший» куб. За всеми учеными, приближавшимися к Тессеракту ближе чем на пятнадцать футов, Сокол следил практически неотрывно и крайне ревностно, чем знатно нервировал Эрика Селвига. Ведущий астрофизик оказался крайне чувствительным в плане внимания к своей скромной персоне и каждый раз, когда Бартон ловил его в поле зрения дольше, чем на пару минут, забавно дергался, точно ему в затылок попали бумажным шариком, и раздраженно озирался по сторонам, вызывая у шпиона ехидную ухмылку, а у ученого – новую порцию приглушенных ругательств. «Бухтит, как моя бабушка Тэсси» – отмечал про себя Бартон, в умилении и усталости подпирая щеку кулаком. Однако никаких претензий к Селвигу он предъявить не мог: ученый беспрекословно и исправно выполнял свою работу, отключив от Тессеракта подачу питания, скрупулезно расчистив площадку вокруг куба и ежеминутно проверяя показатели гамма-излучения, готовясь в любой момент закричать «Караул!» и, смотав удочки, улепетывать с базы.       Однако с каждой минутой становилось все отчетливее ясно: покидать базу никто не намерен. Тессеракт уже не просто «пробуждался», как с примесью восторга и ужаса поговаривали всё это время ученые, он функционировал, работал, как долго не запускавшийся, а потому барахливший механизм. Бартон мало что смыслил в энергетике, но четко осознавал, что куб не смог бы «запуститься» сам собой: бомбы не детонируют, если не нажать на красную кнопку…       Появление директора Фьюри в павильоне не вызвало, как можно было бы ожидать, несказанного ажиотажа среди научных специалистов: работники продолжали суетиться вокруг куба, следить за показаниями излучения на мониторах и кропотливо изучать построенные диаграммы и графики, выискивая логику в хаотично происходящих вспышках. На оклик директора обернулся только взвинченный до предела доктор Селвиг, о чем-то быстро сообщивший Николасу, привычно покручивая в руках никому не нужную отвертку, и тут же отвлекшийся на подскочившие в результате всплеска энергии показания измерительных приборов. – Агент Бартон, ко мне, – сурово прозвучало в наушнике, и Клинт, в последний раз окинув пристальным взглядом жужжащее и галдящее, как улей, помещение, живо поднялся на ноги и спустился на нижний уровень, легко соскользнув по прикрепленному на потолке тросу. – Я вас сюда поставил, чтобы вы всё держали под контролем, – знаком приказав следовать за ним, бесцветным тоном сообщил ему директор без приветствия, стоило обутым в тяжелые сапоги ногам коснуться пола. – Я лучше вижу на расстоянии, – заняв привычное место по правую руку Фьюри (ходить рядом с ним по левую и не позволять тем самым улавливать движения собеседника всегда казалось одаренному великолепной меткостью Бартону откровенным хамством), спокойно возразил Сокол, вышагивая рядом с боссом и настойчиво продолжая оглядываться по сторонам. В поле зрения попалось изображение с некого подобия тепловизора: на черном фоне виднелись очертания куба, проведенные синим цветом, а внутри проекции мерцала, переливаясь и складываясь в затейливые спирали и клубистые облакоподобные клочки, энергия, в местах особенно сильной концентрации рыжея и приобретая кроваво-алый оттенок. – Не заметили, отчего эта штука включилась? – полюбопытствовал афроамериканец, указывая рукой на конструкцию, в которой крепился Тессеракт. – Никто сюда не входил. Селвиг чист. Сеть сюда не проходит, – в задумчивости сухо отрапортовал лучник, вслед за Николасом забираясь на постамент. Идей активации куба у него действительно не было, и подобная слепая безысходность вызывала у привыкшего к упорядоченности и кропотливой осведомленности шпиона какую-то непрофессионально отчаянную тревогу, колыхавшуюся где-то у подкованного логикой и прожитыми переживаниями сердца. Этакое щекочущее грудную клетку раздражающим, колющим зудом дурное предчувствие чего-то непоправимого, посещавшее агента слишком редко и каждый раз слишком своевременно, чтобы можно было его легко проигнорировать. – А где Эмбертон? – вдруг спохватился Клинт, заозиравшись по сторонам, прекрасно понимая, что сие действие абсолютно бессмысленно: он точно видел, что Фьюри вошел в зал в одиночку. – Вы ведь для этого ее и вызвали: выяснить, что творится с кубом. – Для начала, агент Бартон, Тень уже давным-давно не мисс Эмбертон, – строго, но с какой-то понимающей, поистине лисиной хитрецой пожурил своего подчиненного директор. Неловко поведя плечами, из-за чего стал похож на нахохлившуюся хищную птицу, шпион в ответ только спесиво поджал губы и в согласии качнул головой, едва сдерживаясь, чтобы не буркнуть напоследок что-нибудь едкое. Имя было фальшивкой, да, и в базе данных Щ.И.Т.а под записью «Тени» не имеется больше никаких позывных, кличек или псевдонимов, однако образ свободолюбивой, острой на язык и падкой на шалости авантюристки со специфическим чувством юмора и невероятно заразной, озорной улыбкой у Бартона намертво прикрепился к комбинации слов «Рида Эмбертон», и теперь эта липкая ассоциация, основанная на первом знакомстве и произведенном впечатлении, никак не хотела стираться из сознания. «Тень» звучало как-то сухо, скучно и блекло – прозвище абсолютно не соответствовало своей хозяйке. Тень не рискнула бы, лениво насвистывая под нос «Show Must Go On», раскладывать пасьянс прямо на деловом столе во время крайне важного, но невероятно скучного заседания, играючи доводя до белого каления распинавшуюся перед нервно хихикающими агентами Марию Хилл. Тень не стала бы ненароком саботировать работу группы химиков, в наглую стащив со стола взрывоопасный экспериментальный образец. Тень не смогла бы, к искреннему изумлению и уязвленному самолюбию Бартона, по-дружески сыграть с ним в дартс вничью – и лучник, и метательница ножей (вот ведь нашла коса на камень!) выбили максимальное число очков, всю игру ведя попаданиями то в утраивающий сектор, то в «бычий глаз». Тень не смогла бы. А «черт тебя подери, Эмбертон!» смогла. – Она сейчас вместе с Марией, проверяет, всех ли людей эвакуировали из здания, – выведя Бартона из состояния оцепенения, равнодушно сообщил Фьюри. – Сказала что-нибудь полезное? – Помимо того, что «она нас предупреждала» и «пора уже нас сжечь, как ведьм, на костре инквизиции»? – иронично заметил директор, вызвав у Клинтона понимающую усмешку: это было вполне в ее духе. – Пояснила, что в «спящем» состоянии куб – всего лишь хранилище энергии; в «бодрствующем» – ее передатчик. – Передатчик? – переспросил лучник. – Как телепорт? – Она не прокомментировала, – угрюмо вымолвил афроамериканец. – Но под конец вновь предложила выбросить Тессеракт в океан. Настойчиво предложила, – мужчина хмыкнул. – Однако на вопрос, как он мог включиться, так и не ответила. – Нет, она ответила, – задумчиво пробормотал Сокол, хмуро покосившись на всколыхнувшуюся толпу ученых, засуетившихся после нового всплеска. – Она не просто так сказала, что Тессеракт служит передатчиком исключительно в работающем состоянии… Если кто и подстроил это, то не отсюда, – сложив руки на груди, уверенно заключил шпион, вперив изучающий взгляд в переливающийся энергией куб. – Не отсюда? – склонив голову набок и непонятливо мигнув, недоуменно уточнил Николас. – Да, – тщательно подбирая слова, протянул агент. – Тень сказала, что куб становится передатчиком энергии только после активации, верно? То есть он, по сути, является телепортом или… не знаю, порталом, который просто запускается неизвестным нам способом, причем извне. Как дверь в другой конец космоса, у которой мы не можем найти ручку, – добавил мужчина. Плотно стиснув челюсть, из-за чего на его скулах заиграли желваки, Бартон внимательно посмотрел на директора чуть потемневшими серо-голубыми глазами. – Двери открываются с двух сторон.       Сзади раздалось приглушенное бормотание Эрика, быстро защелкали клавиши на клавиатуре, и, словно в подтверждение сказанных слов, куб вновь вспыхнул сапфировым пламенем, рассыпав вокруг себя сноп искр и оттолкнув стоявшего рядом Фьюри короткой ударной волной, мигнувшей синеватым полупрозрачным полем вокруг камня. В воздухе, потрескивая и взрываясь вспышками, замерцали всполохи неонового света; едва различимый гул нарастал, давя на виски, пока в ушах не начало звенеть от напряжения, а на затылке не появилось странное, щекотливо-неприятное ощущение, будто волосы встали дыбом; пол завибрировал и затрясся у Клинта под ногами, мелкой дрожью отдаваясь в пальцах, упавших на пистолет в кобуре доведенным до автоматизма жестом. Вспышки становились всё чаще, ежесекундно змеями молний ударяясь о землю или лазоревыми вихрями-полумесяцами загораясь в клокотавшем энергией воздухе. Очертания Тессеракта смывались, становились нечетки, превращая куб в сплошной ком ярко-голубого сияния, объятый кольцами, нитями и спиралями силовых полей, пока свет не закружился вокруг него вращающейся воронкой, похожей на небольшое энергетическое торнадо. Смерч закрутился быстрее, смыв прерывистый гудящий звук в монотонный писк, и из камня, точно не в силах больше томиться взаперти, ударил столп ослепительного света. Конец мощного, толщиной со ствол молодого дерева луча затрепетал в наэлектризовавшемся воздухе, образовывая вокруг себя неспешно и, кажется, даже лениво расширяющее свои размытые, колеблющиеся границы кольцо; с тревожным треском мигнули от скачка напряжения покачнувшиеся лампы, несколько раз погружая помещение во мрак; из яростно шипевшего, искрившегося и нестабильно колыхавшегося портала проглядывало черное, как смоль, небо, усыпанное точками тусклых, мертвенно-бледных звезд, и от этого вида незнакомого, чужого, неизведанного снопа созвездий у Бартона противно засосало под ложечкой и появилось премерзкое, такое гаденькое чувство в подъемах стоп и лодыжках, какое обычно щекочет нервишки на большой высоте. Сейчас лучнику как никогда казалось, что он замер у края стрекочущей, роптавшей бездны, чье дно не просто не виднелось в безмерной, мрачной глубине, а отсутствовало вовсе. Страх и предчувствие чего-то губительно-необъяснимого оплетали липкими, грязными узами его сердце, отчаянно бьющееся в этих стальных, колючих путах; пальцы – уверенно, без дрожи – скользили по нагретому от частых прикосновений металлу пистолета, очерчивали предохранитель, готовясь в любой момент выдернуть оружие из кобуры и спустить курок. Ужас, укутавший ядовитым коконом мысли и обостривший ощущения до предела, не мог добраться до выверенных годами тренировок приемов, и Бартон знал, что обнимай его предплечье крага* и держи он сейчас на изготовке свой блочный лук*, тетива, едва чувствовавшая сквозь кожу трехпалых перчаток, не дававших синтетической нити больно впиться в руку, была бы без заминки натянута до самого плеча, а одно из крыльев оперения не дрожало бы у уголка его плотно стиснутых губ. Ему было за что сражаться. И слабости он себе позволить не мог.       Тревожный гул нарастал, постепенно повышая тональность; круг продолжал расширяться, оседая бесформенным комком сапфировой энергии у нижней своей границы; электрические приборы сбоили, трещала и визжала сходившая с ума аппаратура, загоняя нервно дергавшуюся стрелку в ярко-красную зону измерительных делений; звон в ушах давил на барабанные перепонки; и ровно в тот момент, когда, казалось, звук более высокой частоты человеческий слух уже не уловит, а чуть большая вибрация приведет к обвалу потолка, свет в здании погас, гул затих, а портал с кряхтящим шлепком захлопнулся, с визгом и воем посылая в воздух гигантскую ударную волну голубовато-аквамариновой энергии, горячим, жарким ветром обдавшей прикрывшихся руками агентов и со скрипом поползшей по стенам, сбиваясь в нестабильную, закручивавшуюся и тут же выворачивающуюся наизнанку сингулярность у самого потолка – в нише шарообразного купола. – Черт, – недовольно прошипел Клинт себе под нос, опуская вскинутую руку, защищавшую глаза от ослепительной вспышки света. «Дважды черт» – пронеслось в голове лучника, когда зрение вернулось в норму, и на небольшой платформе в противоположном конце зала (ранее пустовавшей) стал заметен темный силуэт пригнувшейся фигуры, ярко очерченный сапфировым ореолом. Пальцы шпиона на предохранителе свело судорогой, а тело замерло в ожидании рывка, пока агенты, направив на прибывшего винтовки, медленно, шаг за шагом сужали установленный круг, а внимательный, пытливый взгляд глаз цвета стали скользил по нежданному гостю, цепко выхватывая из болотистого, вязкого сумрака примечательные детали.       Преклонив одно колено и опустив голову, мужчина недвижимо стоял на пьедестале подобно статуе, объятый жалкими ошметками лазоревого пламени, с шипением и клубистыми струями то ли дыма, то ли пара испарявшегося прямо с его непокрытой головы, напряженных плеч и спины. Угольно-черные, смоляные волосы, лоснящиеся в продолговатых бликах холодного света, точно вымазанные воском, были педантично, прядь к пряди зализаны назад, завиваясь на самых концах полукольцами. Темная одежда, совмещавшая в себе черную и то ли синюю, то ли зеленую ткань, подозрительно напоминала Бартону боевой доспех эпохи Средневековья: кожаный плащ с разделенными полами, высокие, тяжелые сапоги, плотно обхватывающие голени, похожая на месяц вставка на груди, наплечники и щитки на руках из желтоватого металла, издалека напоминавшего то ли золото, то ли бронзу, а на поясе – в чередовании ремней, крепежей и перекрывающих друг друга кожаных складок – серебристо блестевшие рукояти… метательных ножей. Клинтон насчитал их, по меньшей мере, пятнадцать штук (из тех, что не были скрыты под тканью костюма), когда всё же приподнял пистолет из кобуры и, щелкнув предохранителем, вперил настороженный взгляд в мужчину, косясь на странноватое холодное оружие у него в руках: то ли копье, то ли жезл, то ли скипетр из того же металла, что и часть брони, с затейливо изогнутым острием, приспособленным и на режущие, и на колющие атаки, с целым рядом щитков на рукояти, наложенных друг на друга пластами, как рыбья чешуя, и с ярко сверкающим камнем, закрепленным у наконечника и блиставшим изнутри мраморным, сапфировым светом. Никогда ранее не жаловавшийся на зрение, Бартон нещадно щурился, пытаясь рассмотреть черты лица незнакомца, но выловить что-то конкретное так и не смог… ровно до того момента, как мужчина, медленно поднимаясь с колен и хрипло, шипяще пропуская воздух сквозь стиснутые зубы, не поднял склоненную голову. Лучник против воли отшатнулся, сумев разглядеть озлобленное, дикое, какое-то безумное выражение его блестевшего от пота лица: он ухмылялся. Широкой, страшной, похожей на омерзительный оскал улыбкой, искривившей сухие губы и обнажавшей ровные белые зубы, чуть выделявшиеся клыки и кончик языка. Пронзительно голубые, с мутным зеленоватым отливом глаза в дразнящей, презрительно-высокомерной насмешке смотрели ровно на Бартона, точно не замечая опасливо подступавших к мужчине, как к загнанному зверю, агентов, державших оружие на изготовке. Блеснул в радужке хищный, прозорливо-коварный огонь, усмешка неохотно потухла, сползая с бледного лица прерывистым дыханием и заставляя мелко дрогнуть приоткрытые губы, а льдисто-стеклянные, в ненависти и злобе полыхавшие глаза на мгновение прищурились, оценивающе, яростно и точно раззадоривая глядя на опешившего шпиона. Казалось, сделаешь хоть шаг – и вокруг шеи ледяной петлей сомкнутся стальные тиски. – Сэр, – твердо окликнул мужчину Фьюри, вынуждая его с едва уловимой, ироничной досадой перевести игриво-испытывающий, пробирающийся под кожу взгляд на директора. – Пожалуйста, бросьте оружие на пол.       Инопланетный гость замер, словно не понимая, что же от него хотят. Лицо приобрело какое-то наивно-невинное выражение, взор плавно опустился на скипетр, долго, мучительно долго изучая его с искренним недоумением, а после резко взметнулся вверх, очерствел, черты исказились неприкрытым гневом, и человек (а человек ли?), оскалившись, выставил вперед руку, срывая с засверкавшего энергией камня ослепительную вспышку. Мгновенно среагировав, Бартон тут же кинулся в сторону, сшибая Николаса с ног и уворачиваясь от смертельного луча, взорвавшего стоявшее за их спинами оборудование.       Раздалась прерывистая трель автоматной очереди, оборвавшаяся болезненным стоном и склизким звуком разрезаемой плоти, который заставил лежавшего на полу и не видевшего драки Клинта сморщиться. Вновь громкие хлопки выстрелов, свист брошенных ножей и глухие удары упавших на землю тел; затем – гул заряжаемого оружия, выстрел и звон разбиваемого стекла, совпавший с женским испуганным криком. Повернувшись на бок и приподнявшись на локтях, лучник разобрал, как этот чертов «гость» одним ударом фактически разрезает темнокожего охранника напополам. Вскочив с места и кувырком перекатившись к двум подбежавшим агентам, Бартон, так и не встав с колена, спустил курок и направил зажимаемый двумя руками пистолет на безумца, перебившего уже, черт возьми, пятерых человек. Прицелившись и нажав на спусковой крючок, Сокол с пугающим недоумением и холодящим душу ужасом наблюдал, как пули с жалобным плачем рикошетят от поблескивающей кровью брони и, Господь помилуй, от лица, взрываясь крохотными изумрудными искорками у кожи. Покачнувшись и рассерженно, рвано выдохнув, незнакомец только угрожающе зашипел, как плюющая ядом змея, раздраженно склонил голову, будто завязавшаяся перестрелка его исключительно забавляла, и, вскинув руку, точно отмахиваясь от назойливой мухи, вновь выстрелил лучом света из своего оружия. Клинтон, в отчаянии стиснув зубы, с горем пополам успел перекатиться в сторону, стараясь игнорировать истошные вопли солдат у себя за спиной и раздавшийся хлопок удара вперемешку с хрустом чьего-то сломавшегося позвоночника.       Повисла могильная, тяжелая тишина, нарушаемая электрическим треском оголенных проводов и глухими, раздающимися как сквозь толщу воды приближающимися шагами. В ушах у лучника нестерпимо звенело, голова кружилась, и он, яростно сжимая в руке пистолет и силясь побороть приступы тошноты и тупой, ноющей боли во всем теле, сумел-таки подняться сначала на колени, а после выставить вперед одну ногу, переводя дыхание. Звук шагов становился все отчетливей, раздавался все громче и ближе, и Бартон, крутанувшись на месте, резко развернулся в его сторону, намереваясь выстрелить в подошедшего. Запястье, однако, было грубо перехвачено холодными пальцами и вывернуто с такой нечеловеческой силой, что всю руку от кисти до плеча пронзило острой болью, заставившей шпиона сморщиться и, сдавленно рыча, отставить мелькнувшую было в мыслях идею попытаться освободиться от цепкого захвата, дернувшись всем телом – рискни он, и мог бы остаться без руки.       Взгляды – серый, туманный, затравленно-яростный и прозрачно-голубой, жалящий, властно-презрительный – пересеклись едва ли не с лязгом скрестившихся клинков.       Клинтон с гневом, страхом, любопытством и тщетно скрываемым непониманием всматривался в застланное влагой лицо возвышавшегося над ним мужчины, тяжело и жадно, точно не насыщаясь, хватавшего ртом воздух: острые, резкие черты лица, ярко выраженные скулы, высокий лоб и приоткрытые тонкие губы. В зелено-голубых глазах, подернутых пеленою едва-едва утоленной жестокости и какого-то звериного, кровавого голода, смутно напоминавшего желание мести, читался нездоровый, маниакальный интерес – сродни тому, что испытывают ученые, ставящие опыты на лабораторных крысах. Этот слегка пренебрежительный, испытывающий взгляд, отсвечивающий то ли лукавством, то ли насмешливым ожиданием, оставлял на коже ожоги, просачиваясь в загустевшую яростью кровь и путая и без того находящиеся в тотальном хаосе мысли. – У тебя сердце, – дрогнув то ли от злобы, то ли от изнурительной усталости, прошелестел мужчина, все еще силясь выровнять хриплое, сбитое дыхание.       Бартон безуспешно попытался дернуться в сторону, чувствуя, как вышеупомянутый орган больно и часто бьется о грудную клетку.       «А у тебя его разве нет?» – искренне хотелось съязвить ему, но холодный, презрительный, пропитавшийся лихорадкой помутившегося рассудка взгляд соскользнул с лица лучника, опустившись к шее и обтянутой кожаной курткой груди.       Не отрывая глаз от бледного, точно выточенного из мрамора лица, Бартон, словно сквозь дымку, почувствовал, как холодно и остро упирается наконечник скипетра ему чуть ниже ключицы – туда, где стучит, разнося по телу кровь, сорокаоднолетнее сердце. Он не успел понять, что происходит, не успел вырваться или вымолвить хоть слово: горячая, жаркая, душная волна боли захлестнула щетинившийся, огрызавшийся, противившийся чужеродному вторжению рассудок, разливаясь по мыслям чем-то вязким, смолянистым и беспробудным. Сознание трещало по швам, разъезжаясь на примитивные составляющие: убеждения менялись в корне, мировоззрение повернулось под каким-то невообразимым углом, выворачивая ценностные ориентиры наизнанку, разум тонул в этой безобразной каше из осколков намерений, идей, интересов и черт характера, крутясь, как в чертовой центрифуге, и вытравляя из заново рожденного мыслительного процесса ту крохотную частичку здравого смысла, которую можно было связать с чувством собственного «Я». Мир треснул, раскололся, утягивая частицы трезвого ума в цепкую, бездонную бездну, и последнее, что понял Клинт, прежде чем расщепившееся сознание кануло в беспросветный мрак, был ответ на так и не заданный вопрос.       Нет. Живого, чувствующего, не пропахшего гнилью сердца у этого дьявола с обликом человека – нет.       Клинтон Фрэнсис Бартон никогда не верил в магию. Но в один прекрасный день его просто заставили в нее поверить.

***

POV Эрида       Земля медленно, но верно уходила из-под ног, точно я стояла не на твердом полу, а на трескавшемся, плавно разъезжавшемся на корявые плиты льду, попала на шаткое, рушившееся и осыпавшееся плато или угодила в зыбучие пески Альфхеймских пустынь. Мигом похолодевшие руки намертво, до побелевших костяшек вцепились в желтые перила, удерживая разом обессилившее тело от позорного падения. Пальцы нещадно дрожали, будто сквозь меня пропустили разряд электрического тока; а вспотевшие, влажные ладони скользили по стали, невольно соскабливая отслаивающуюся краску, которая тут же впивалась в тонкую кожу, оставляя мелкие саднящие царапины. Дыхание обрывалось, воздух, от которого внутри все жгло и кололось, словно усеянное иглами и колючками, застревал где-то на пути к легким, не насыщая кислородом, но принося с каждым вдохом порцию режущей боли где-то под ребрами – скулящей, тянущей, не похожей ни на что испытываемое мною ранее. Давно уже плененное, очарованное и оттого так унизительно-зависимое сердце билось как сумасшедшее, громко и четко отсчитывая свои беспощадные удары. В груди что-то загорелось – так жарко, испепеляюще, так душно и яро, что вдохнуть угарного дыма, казалось, можно было бы легче, чем пропитанный магией воздух; затем оно же под ребрами свернулось тугим узлом – только посмей распутать, отдернуть, и душа, оплетенная нитями чужой судьбы, рассыплется пеплом и прахом, расколотая напополам. Разум говорил, глаза подтверждали, а сердце напрочь отказывалось верить в приведенные факты, оставляя то ли злые, то ли бессильные слезы полыхать ядовитым хрусталем на обледенелой коже. Голова против воли в отчаянии и неверии качалась из стороны в сторону, пока взгляд, словно издеваясь над не желавшей лицезреть эту картину хозяйкой, жадно, неотрывно следил за каждым движением статной, высокой фигуры.       Этого не может быть.       Его не может здесь быть.       Почему объявился только сейчас, спустя шесть лет? Шесть Хелевых долгих лет? Почему один? Что с изгнанным Тором? Почему через Тессеракт, а не с помощью Радужного моста? Откуда эта дикая, черствая, тягучая чернота в ледяном взгляде? «Как? зачем? отчего?» – всё это жужжало и вертелось в голове, вспыхивая один за другим, как в калейдоскопе – не останавливаясь ни на чем конкретном и ослепляя на каждой смене зеркал.       ..Мой только-только успокоенный, обретший равновесие мир начал рушиться, когда в здании от подземных толчков не только начала сыпаться штукатурка, но и начисто вырубило свет, и Мария Хилл, в ужасе оглядываясь по сторонам, командным тоном, умело скрывающим ее волнение и тревогу, отправила меня в зал с Тессерактом, где до сих пор оставались Бартон и Фьюри, так и не вышедшие на связь. Ворча себе под нос особо затейливые ругательства, на которые у меня не повернулся язык в присутствии агентессы, я петляла по верхнему ярусу, проклиная ослиное упрямство директора и собственную неспособность его убедить. Тессеракт пробудился. Ну, конечно. А на что еще я могла рассчитывать, когда своими глазами видела, как внутри обычно тускло мерцающего куба загорается, разливаясь сапфировым светом, Камень Бесконечности? Что ему резко расхочется включаться?.. Хотя… Хотя, знаете, будем до конца откровенны: еще когда я ворвалась в это полутемное, смердящее кровью, гарью и чужой, инородной магией помещение, я начала понимать всю иронию, всю собственную глупую недальновидность и неумение, нежелание понять элементарную, очевидную вещь… Кому еще могло хватить знаний активировать Тессеракт дистанционно? Кто десятилетиями исследовал вместе со мною жемчужину Сокровищницы Одина в надежде, что из строптивого Камня можно извлечь какую-то пользу? Кто, по приказу Асгардского Совета, запирал куб в мидгардском святилище у меня на глазах?.. И если не он стоял за всем этим, то кто?..       Храм на окраине Тонсберга, возвышавшийся белокаменной грядой над поселением, кузнями, церквями и пекарнями, царапал острым, как игла, шпилем пасмурное, тяжелое небо, до горизонта тянувшееся грифельно-серыми, клубистыми тучами и блеклыми, похожими на обескровленные вены просветами. Сыпал снег, устилая холодным пеплом промерзлую землю Норвегии, хрустевшую под нашими ногами подобно стеклу. Процессия, возглавляемая завернутой в темно-зеленый плащ фигурой с невзрачным ларцом в руках, петляла черно-золотою цепочкой вдоль широких улиц, сопровождаемая опасливо-восхищенными взглядами прохожих мидгардцев, еще недавно пировавших наравне с прибывшими богами. Я впервые была на Земле, и потому в минувшем празднестве предпочла не участвовать, молча и, что уж увиливать, с нескрываемым любопытством наблюдая за смертными, так и не найдя существенных отличий во внешности или поведении (разве что хозяева планеты вели себя более скромно и не так развязно, как некоторые из особо самодовольных гостей). Поговорить ни с одним мидгардцем мне так и не удалось, что вызывало какое-то раздосадованное, острое чувство сожаления: о Земле среди прислуги, бардов и простых горожан ходило столько баек, сплетен и хвалебных од об их бравой силе духа, заступничестве и жизнерадостности, что свободолюбие человечества давно стало своеобразной притчей во языцах, а вопросы буквально вертелись на кончике языка. Каково это: знать, что не проживешь и столетия? Даются ли людям звания наподобие асовских? Правда ли, что человек может умереть от простого сквозняка?.. Слухи, слухи… Почтительно склонялись головы людей, в благодарности прикладывались руки к недолговечным, быстро отмеряющим свой срок сердцам, пока жрецы распахивали тяжелые врата святилища, а идущий впереди болотисто-сизый силуэт скрывался среди колонн. Прошептав несколько слов приевшегося заклятья и упав на землю блеклой тенью, я заскользила меж ног сопровождавших нас стражников, неудачно стукнулась о шпоры чьих-то сапог, протекла неразборчивым чернильным пятном вверх по лестнице и, неприятно прищемив себе руку, прошмыгнула в щель меж воротами за миг до того, как последовал глухой удар захлопнувшихся дверей.       Вокруг с тихим треском полыхали кроваво-алым, жертвенным огнем жаровни, заменявшие привычные глазу факелы, лампады или светильники; колонны, увитые лианоподобными узорами, подпирали высокий сводчатый потолок, украшенный лепниной и изображавшими высших богов, асов и норн гобеленами, цветными полотнищами спадавшими на покрытые бликами стены. В противоположной части залы – почти у самого алтаря – стоял фальшивый саркофаг с дешевой подделкой легендарного Тессеракта и с телом одного из знатных Асгардских графов, изменивших престолу и оттого лишенных права на обретение покоя у себя на родине. – Эрида?.. – тихо донеслось с другого конца помещения.       Проскользив тенью до алтаря и поднявшись по стене, я осторожно выглянула из прохладного камня, поочередно материализуя голову, грудь, руки и, наконец, делая шаг вперед, полностью показываясь из мрака. – Звали, мой принц? – ехидно поинтересовалась я, сорвав с уст своего собеседника краткий смешок. Стянув с себя капюшон и небрежно сбросив накидку на пол, Локи криво ухмыльнулся мне краем губ и медленно отошел в сторону, вальяжным, приглашающим жестом махнув себе за спину, указывая на гигантскую арочную рельефную фреску. – Прошу, – играючи исказив тон голоса, лукаво предложил он, опираясь плечом на ближайшую колонну и скрещивая руки на груди. – Проверим богиню хаоса на сообразительность. – На что спорим?       Одинсон показательно нахмурился, задумчиво постучав пальцем по плотно сжатым губам. – Не успеваешь за пять минут, и в любой день по моему выбору выпиваешь Чтеца Мыслей, – заключил он с ярко-зеленым дразнящим огоньком в озорно прищуренных глазах. – А сумею найти тайник за три, и с тебя – пять заговоренных метательных ножей из «небесного железа»*, – с азартом подхватила я. – Договорились, – прошелестел младший принц, в согласии протягивая ко мне руку. Симметрично повторив его жест и пальцами невесомо скользнув вдоль его ладони, я бегло вывела крест у него на запястье, тут же загоревшийся серо-черным светом, и, стиснув зубы и поборов в себе предательскую дрожь, стерпела трепетное, дразняще-щекотное чувство, пока Локи, закрепляя пари, также ставил свою метку, вспыхнувшую изумрудным сиянием у меня на коже. – Время пошло, – саркастически-довольно заключил он, наигранно-ласково потерев крест у себя на руке.       Заразившись этим авантюристским, соперническим духом, подстегивающим к действию, я в спешке обернулась к фреске, буквально чувствуя на себе пристальный, выжидающий, пытливый взгляд горящих лукавой искоркой глаз.       На рельефном рисунке красовалось лирически-приземленное, можно сказать, примитивное изображение Иггдрассиля, похожее на «живые гравюры», наколдованные в детских книжках: огромное, могучее древо, ясень, листьями оплетавший зависшую в воздухе гору. Присмотревшись повнимательней, я поняла, что это была не совсем гора: меж грубых, наваленных друг на друга груд камней мелькали дома, заборы, клубистыми, похожими на комья ваты кронами были рассыпаны по склону лесá, а на вершине, теряясь меж рельефных перистых облаков, возвышались шпилями башни каменного замка. Асгард. В представлении мидгардцев, разумеется.       Скептически хмыкнув, я осторожно провела пальцами по граням рисунка, вглядываясь в ветви древа, в извилистые переплетения на кайме арки, в мелкую, четко очерченную листву, ища любые отличительные признаки или знаки. Какую-то деталь, часть схемы, выбивающийся из системы элемент, портящую механизм шестеренку… Но ничего. Ровным счетом ни-че-го. Раздраженно рыкнув и краем уха уловив довольное «Ех-хе, прошло полторы минуты», я прошлась ладонями по коре ствола, пальцами повторяя изгибы трещин, и проверила симметричность узора по краям фрески, отмечая про себя, что толстые линии, которые поначалу я приняла за виноградные лозы или лианы, являлись, на самом деле, змеиным клубком. Присев на корточки, я, стерпев ехидное «Незабываемое зрелище. У тебя еще минута, к слову», спустилась ниже – к плотно, тесно переплетенным корням, неестественно загнутым на концах крючками и оттого похожим на щупальца то ли осьминога, то ли каракатицы. Взгляд судорожно бегал вдоль извилистого рисунка, метался в поисках разгадки, пока не наткнулся на странную деталь: на одном из корней виднелась маленькая точка – размером не больше пуговицы, однако стоило попытаться рассмотреть ее более подробно, корни точно двинулись с места, заизвивались волнами, сбивая фокус, а по поверхности фрески прошла едва уловимая рябь. Подвинувшись ближе к рисунку, я сонливо протерла глаза, настойчиво сомкнув-разомкнув веки, и медленно склонила голову набок, меняя угол зрения. Иллюзия, однако, не спешила развеиваться: картинка, точно разрезанная ножом, распалась на несколько полос, съехавшись пластами воздуха в разные стороны, закрутив вестибулярный аппарат в бараний рог и накренив изображение то ли влево, то ли вправо, то ли вихреподобной спиралью вниз… Тряхнув головой и болезненно схватившись за саднившие виски, я рвано выдохнула, выискивая потерянную точку и силясь поймать нужный фокус, вновь медленно сдвигаясь в сторону, пока образ перед глазами не стал достаточно четким. Искривления постепенно прекратились, дрожь морока и какое-то миражоподобное мерцание затухло, и стало явно различимо, что этот странноватый корень оплетал другой, потолще, несколькими витками, как нитка – катушку, имел непонятное уплотнение у замеченной мной точки, сейчас подозрительно напоминающей глаз, и тонкий, раздвоенный у кончика нарост, похожий на длинный язык. Змея. «Десять секунд» – настороженно прошептал Локи у меня за спиной, пока я в спешке плутала пальцами по телу рептилии и, так и не найдя кандидатуры лучше, аккуратно надавила на ярко обведенный глаз. Раздался громкий щелчок, и часть общего узора, обрывавшаяся изогнутой спиной гадюки, отпала от стены, являя взору притаившуюся за фреской закрытую коробку.       Я победно ухмыльнулась, вытаскивая ящик из тайника, и, нагло подмигнув капитулирующее разведшему руками Одинсону, полюбопытствовала: – Это ведь не обычный морок? – «Стыдливый мираж», – пояснил трикстер. – Заклятье для отвода глаз. Не будь ты магом, думаю, оно бы дольше занимало твое воображение. – Почему его не ставят на все артефакты в Сокровищнице Одина? Сама Хель почувствовала бы себя пьяной и не смогла бы ничего украсть, – недоуменно спросила я. – Оно крайне нестабильно и недолговечно, – пожал плечами Одинсон. – Слишком быстро рассеивается и слишком непредсказуемо себя ведет, если снять его заблаговременно. К тому же при длительном воздействии может губительно повлиять на рассудок. – Потрясающе, – буркнула я, злобно зыркнув на коробку у себя в руках. – Три минуты на сознании никак не скажутся, – по-доброму усмехнулся принц, поднимая с пола принесенный им ящик. – Я и то изучал ее дольше, – хмуро закончил он, осторожно откидывая крышку ларчика. На бледном лице трикстера тут же заиграл тенями неестественно-яркий, сапфировый свет, лившийся из открытого короба; сияние пало бликами на острые скулы, полосами затерялось в черных волосах и, сузив зрачок, обесцветило радужку, впутывая в потускневшую изумрудную зелень голубоватую искру. – Совет уверен, что Тессеракт будет здесь в безопасности? – настороженно спросила я, пристально наблюдая, как Локи магией перемещает в тайник плавно поплывший по воздуху вслед за изогнутою рукою энергетический куб. – У смертных не хватит ни знаний, ни сил, чтобы извлечь из Камня хоть какой-то прок. Кроме как заставлять приговоренных к казни касаться его рукой, разумеется, – медленно, не совсем внятно проговорил Одинсон, стараясь не упустить пойманную концентрацию и не отрывая взгляда от мерцающего куба. – У всех прочих рас: и того, и другого – в избытке. Мидгард – единственный из Девяти миров, где еще не ведают, как превратить Тессеракт в оружие. – Однако со временем… – неуверенно начала я. – Со временем ему найдется более надежное пристанище и более опытные руки, – отрезал трикстер, нарочито громко захлопывая крышку тайничка, будто ставя жирную точку в нашем разговоре. – А пока… – мягче добавил он, аккуратно убирая ящик на свое законное место, доведя его до тихого щелчка и едва заметной ряби, пробежавшей по змее и сокрывшей корнями всё ее тело за исключением глаза. – Пока он будет вне нашей досягаемости, – хрипло закончил мужчина, напоследок осторожно проведя по рельефному узору кончиками пальцев. – Наши ученые ведь не так много знают о Камне, как хотелось бы, не так ли? – Так, – согласно кивнул младший принц. – Известно слишком мало, чтобы обращать оружие против наших врагов. По крайней мере, так говорят старейшины, – Локи неуютно повел плечами, – и так говорит отец.       Нахмурившись, я неспеша подошла к помрачневшему трикстеру и как-то неловко-боязливо, невольно остерегаясь отказа, и так мягко, как только могла, накрыла его застывшую на фреске руку своей. Прохладные пальцы отчетливо подрагивали – то ли от магии, то ли от простого нервного напряжения, и я осторожно провела по ним ладонью, пытаясь передать хоть каплю тепла онемевшей, чуть покрасневшей на морозе коже. Мелко вздрогнув, Одинсон недоуменно посмотрел на наши руки, поджал обветренные, потрескавшиеся губы и глумливо прищурил вернувшие свой прежний цвет темно-зеленые глаза, точно выискивая в моем жесте подвох; на мгновение мне показалось, что трикстер сейчас насмешливо усмехнется, выдернет руку и сведет все к шутке, отнекиваясь от поддержки, как от непозволительной слабости, но, вопреки больно сжимавшему сердце ожиданию, маг, сдавшись, только поверженно вздохнул, переворачивая кисть ладонью вверх, и неспешно оплел мое запястье, благодарно огладив тонкую кожу большим пальцем.       ..И кто мог знать, что спустя годы эти самые руки будут вонзать кинжалы в глотки врагов и выводить в воздухе руны смертоносных проклятий так же легко и естественно, как и теплым, успокаивающим прикосновением скользить по моей спине и плечам, прижимая к груди хозяина в убаюкивающей, покровительственной ласке?..       Зал раскинулся передо мной как на ладони, наблюдаемый с высоты технического мостика (судя по прикрепленному к перилам тросу и забытому колчану стрел, здесь недавно потчевал Бартон). Оборудование было опрокинуто наземь, искрилось, местами горело, плавились оголенные провода и противно пищали, трещали и выли измерительные приборы. На полу – среди зазубренных осколков стекла, шипящих кабелей, пускавших в воздух струйки дыма, и лужиц с реагентами – в беспорядке лежали тела: охранники, ученые, агенты – все в крови, черных пятнах копоти и мелкой, истолченной, хрустящей стеклянной крошке. И посреди этого необъемлемого хаоса, окруженный немногими выжившими, как царь – свитой, стоял Локи Одинсон.       Он изменился.       О, он о-очень сильно изменился.       Трикстер возмужал и теперь, пожалуй, был шире меня в плечах раза в два: вальяжная плавность, ловкость и изящество движений, ранее сочетавшееся с жилистостью, граничащей с худобой, теперь донельзя гармонично и складно пропитали каждый жест окрепшего, мускулистого тела, обхваченного новой усложненной броней из «небесного железа». Его напряженное, искаженное тщетно скрываемой ненавистью лицо было залито потом, он тяжело и хрипло дышал, приоткрыв обескровленные, истрескавшиеся, тонкие губы, а кончики пальцев левой руки едва заметно подрагивали – вероятно, давало о себе знать трудно перенесенное перемещение между мирами. Влажные, сильно отросшие волосы липли к вискам, зачесанными прядями спадали до плеч, выбивались из прически, придавая владельцу отнюдь не привычный поклацанно-взъерошенный, а какой-то разъяренный, хищнически-звериный, безумный вид. Тонкие пальцы добела – то ли в гневе, то ли в приступе боли – вцепились в рукоять выкованного из звездного ядра скипетра, удерживающего сапфировый камень у своего наконечника. Магия исходила от гудевшего, вибрировавшего оружия целыми волнами, просачиваясь в воздух тошнотворным, ржаво-кислым запахом концентрированной, искусственно-поддельной энергии, от мощи которой наглухо сворачивало нутро и вскипала загустевшая кровь (или, быть может, всё дело в изголодавшемся сердце, чуявшем и воспринимавшем ее слишком трепетно и остро?); и среди этого гадко-насыщенного аромата чуть ощутимо, едва-едва уловимо пробивался дурманящей, терпкой пряностью вкус свежей, знакомо-горьковатой магии, клокотавшей – я знала – вспышками изумрудного света в крови бога коварства…       Мелькали, рассыпаясь искрами в воздухе, всполохи смертоносной магии, разящие врагов не хуже самого острого клинка; полыхали адреналином и жаром боя вены; гремел призывный клич асгардского рога, царапал небо скрежет закаленной стали, летели, прахом оседая на крыльях бушующего ветра, воинственные крики, гулкие звоны вибрирующей тетивы, свисты выпущенных стрел и стоны поверженных наземь воинов. Смердело кровью, металлом и тошнотворно-сладким, почти сиропным запахом эликсавмакта*, которого осталось уже меньше половины фляги, висевшей на моем поясе. Терпеть не могла эту приторную, похожую по вкусу на самое мерзкое лекарство гадость (а приносимые ею ощущения терпеть не могла вдвойне), но в такой судьбоносной схватке без нее было попросту не выжить…       Крутанувшись вокруг своей оси и параллельно выудив щедро пропитанный ядом нож из широкого пояса на черном костюме-доспехе, я то ли с рыком, то ли с боевым кличем метнула его в Муспельхеймского демона, уже занесшего булаву над головой ничего не подозревающего, сражающегося неподалеку незнакомого мне аса – клинок пришелся чудовищу прямо меж глаз, в основание одного из трех по-бараньи изогнутых рогов, войдя в его кирпично-красный, лысый череп по самую рукоять. Проследив, как враг с кряхтяще-скрекочущим, болезненным воем падает на колени, и равнодушно отметив про себя: «Тридцать первый», я удобнее перехватила в руках короткий меч, больше походивший на сагу или кинжал-переросток, и, обернувшись, тут же в спешке уклонилась в сторону, избегая режущего удара нового соперника. Перекатившись по сухой, аномально горячей, выжженной палящим солнцем траве ядовито-оранжевого цвета, неприятно кольнувшей и обжегшей неприкрытый участок кожи на шее, я нырнула в собственную тень, проскользив меж ног опешившего демона, и выросла ровно за его спиной, в мгновение ока – так низко, бесчестно и подло – перерезая ему глотку. Тридцать второй. – Рид! – внезапно донесся до меня громкий, отдающий боевой яростью и обеспокоенным предупреждением оклик.       Каким-то шестым чувством предугадав надвигающуюся опасность, я рефлекторно дернулась в сторону, почувствовав кожей на щеке, как всколыхнулся рассеченный клинком знойный воздух ровно в том месте, где только что находилась моя голова. Бегло глянув к себе через плечо, готовясь принять боевую стойку и вступить в драку, я не без удивления смотрела, как враг, роняя из ослабшей хватки оружие, оседает на землю, безуспешно пытаясь схватиться шестипалой рукой (или лапой?) за торчащий из горла заговоренный нож, так знакомо отливавший зеленоватым свечением. – Сколько? – лаконично и слегка неразборчиво из-за сбитого дыхания поинтересовался Локи, подлетая ко мне широкими шагами и легко, буквально на ходу вытаскивая из остывающего тела свой кинжал. – Тридцать два, – позволяя богу обмана встать рядом с собой, с нотками неуместно-задорной гордости объявила я, практически вслепую вскинув объятую магией руку в сторону – туда, откуда доносился грозный, боевой клич и тяжелый шаркающий топот. Послышался премерзкий рокочущий скрежет и грохот ударившихся о землю доспехов. – Тридцать три, – поправила я себя с усталой улыбкой.       Утерев тыльной стороной ладони с лица пятна буро-черной крови и оставив на покрытой пылью и потом коже красноватые разводы, Локи одобрительно хмыкнул, тут же щуря горевшие неестественно-ярким огнем изумрудные глаза, прицеливаясь, и с глухим рыком метая только-только подобранный нож в очередного врага. – Это был пятидесятый, – хрипло заключил он, медленно пропуская воздух сквозь стиснутые зубы и ловко вскидывая магический посох, примеряясь к новой атаке.       Полыхали, взрываясь в воздухе языками зеленого пламени, залпы магии, срывавшиеся смарагдовыми вспышками с пальцев бога озорства; легко и почти играючи прокручивался в умелых руках тяжелый посох, увитый рунным плетением, колюще-жалящими выпадами и градом быстрых, режущих ударов наколдованного на наконечнике острия рассекающий чужую броню, как сгнившую картонку. Это завораживающее зрелище, покрытое кровавою фатой, против воли приковывало к себе взгляд – чарующе-величественное, красивое и смертельно-опасное, оно вызывало что-то еще кроме тщательно маскируемого восхищения и уважения, какой-то необъяснимый трепет, который я категорически отказывалась принимать за банальный страх и который не желал вытравливаться из сердца, засев там неискореняемой, хаотичной, неконтролируемой дрожью. И чем дольше я находилась рядом с богом обмана, тем плотнее оно впивалось мне куда-то меж ребер, неся в себе и спасение, и погибель…       Но пока я, до боли стискивая в руках кинжал и меч, изможденно и остервенело-яростно прижималась лопатками к спине трикстера, готовясь к следующей волне и чувствуя, как часто и тяжело, с какой щепоткой эйфории и безумия, дышит рядом младший принц, кому только в голову могла прийти столь сумасшедшая, сумасбродная мысль, стоя здесь, среди окровавленных тел, вдыхая запах клокотавшей энергии и лицезря разрушительные столпы изумрудного света, прожигающие соперников иллюзорными нитями боли насквозь, что эта самая магия будет в трепете и едва сдерживаемом желании течь по моим венам?..       ..Любопытство медленно, но верно пересиливало шок, непонимание и цепенящий ужас, заставляя оторвать пальцы от перил, стиснуть зубы и едва касаясь решетчатого пола, неспешно и бесшумно красться в сторону говоривших, силясь не выглядывать из мрака теней и разобрать хоть единое слово. Пока я обходила со стороны толпу людей, чьи лица были различимы лишь за счет света энергетического облака под потолком ангара, профиль бога, чье имя так и осело беззвучием в пересохшем горле, постепенно превращался в анфас, позволяя всмотреться в его полыхавшие, чуть прищуренные глаза необъяснимого мутного оттенка, от которого отчаянно сжималось кровившее тревожной дрожью сердце. Властность. Жестокость. Леденящее душу хладнокровие. Все те крохотные, почти незаметные, обреченные на гибель зачатки характера, что боязливо мерцали в глубине ярко-зеленой, пронзительно изумрудной радужки всего десятилетие назад, сейчас в упоении, торжестве и извращенном блаженстве горели ядовитой ненавистью и чистым презрением в прозрачно-черствых, безжизненных, обесцвеченных глазах, потерявших ту насыщенную, манящую зелень и приобретших какой-то светло-болотистый, мятный оттенок вперемешку с льдисто-кристальной, небесно-бездушной голубизной…       Недовольный, осуждающе-пытливый взгляд внимательно прищуренных смарагдовых глаз, отдающий небрежно-жгучим холодом, настойчиво буравил дырку где-то у меня на спине, скользя вдоль позвоночника острой иголкой, противно и нагло щекочущей мне нервы. – Плечи, – привычно строго отчитал меня устало-бесцветный, задумчивый голос.       Глубоко вздохнув и спесиво поджав губы в неопределяемой гримасе, я покорно расправила чуть ссутулившиеся за прошедшее время плечи. Левое, видите ли, вечно опускалось и становилось ниже правого, а при ходьбе они «непозволительно сильно подавались вперед». Тьфу. – Спина, – безапелляционно процедил знакомый баритон, и я, заскрежетав от накатывавшего раздражения и злости зубами, выправила осанку, нарочито медленно разворачиваясь и стараясь смотреть куда угодно – на книжные полки, затейливо изогнутую золотую люстру, плавно покачивающуюся в пыльном воздухе, на красочные мозаики из разноцветного стекла в высоких оконных рамах – но только не на обитое темно-зеленым бархатом кресло у противоположной стены, в котором развалилась, умостив руку на подлокотнике и почти скучающе подперев щеку кулаком, одна весьма своенравная и высокомерная особа царских кровей. – Подбородок, – лениво донеслось с другого конца комнаты.       Шумно выдохнув и по-змеиному прошипев смачное ругательство себе под нос, я всё же нашла в себе силы не показывать трикстеру язык, по-детски дразня его самолюбие, и гордо вскинула голову, делая вперед еще несколько шагов и по сговоренности приседая в легком реверансе уже, наверное, в сотый раз за этот вечер.       Послышалось цоканье языка, хлесткий шлепок в безнадежности уроненного в ладони лица, и с кресла донесся вой подстреленной белуги, лишь отдаленно напоминающий стон наставника, разочаровавшегося в своем воспитаннике. Злобно клацнув зубами, я выпрямилась в полный рост, в защищающемся жесте скрещивая руки на груди. – Ну? – буркнула я, от переизбытка клокотавших эмоций и проделок знатно пошаливших нервишек потопывая стопой по устеленному коврами полу. – Что опять не так? – Горбишь спину, когда нагибаешься, шаг получается слишком длинным, мыс правой ноги разворачиваешь не до конца, и оттого поклон выходит криво, – глухо, без запинки протараторил Локи, потирая лицо руками. – Это если из основного. – Ну, йотунов же звездец, а! – не сдержавшись, взвыла я, безвольной тушей падая в соседнее кресло, нарочито не «по-женски» и абсолютно неэтично съезжая по мягкой спинке до состояния полулежащей тухлой рыбины, удобно расставляя ноги в кожаных брюках (заместо юбки предлагаемого фрейлинами платья) и намеренно сутуля одеревеневшие плечи, пока натянутое в струнку тело не достигло приемлемой зоны комфорта. – Не сквернословь, – осуждающе рыкнул на меня Одинсон нравоучительным тоном, окинув беглым взглядом мою фривольную позу и в отчаянии покачав головой.       В ответ я только обиженно насупилась и показала опешившему принцу язык, заползая на сиденье кресла с ногами и прикрывая глаза. Я прожила во дворце Асгарда всего неделю, а уже готова признать данное мной согласие быть помощником Локи поспешным, необдуманным решением и валить отсюда куда-нибудь в лес на потеху обитающим там отшельникам. Мне такое же место в чертоге Одина, как вороне в орлином гнезде...       Всеотец принял весть о выборе сына весьма и весьма скептически. Во-первых, слишком рано этот выбор был сделан: обычно Повелители магии объявляют о своем решении перед самой церемонией или даже после нее, тщательно обдумывая возможные кандидатуры и советуясь со старейшинами. Младший принц открыто наплевал на эту традицию с Радужного моста, заявив, что его выбор – окончательный и спустя столетия не изменится. От столь неприкрытой и лестной похвалы, к тому же непринужденно слетевшей с уст вечно холодного и скрытного аса, мне тогда сделалось откровенно неловко. Благо, что смогла взять себя в руки и не покраснела: смущение в той ситуации выглядело бы неоправданно-двусмысленно. С заместителем Повелителя магии Всеотец еще смирился бы, с альтернативной невесткой – вряд ли. Во-вторых, хоть в помощники и можно было выбрать представителя любого сословия, мое происхождение и, прямо скажем, низковатый статус не предполагали, по довольно-таки справедливому мнению Одина, хорошего магического образования, а, значит, и помощник из меня выйдет никудышного качества. Обидно, но логично. Иронично вскинув бровь, Локи тогда ехидно заметил, что «хорошего магического образования» в Асгарде сыскать физически невозможно просто потому, что здешних колдунов можно пересчитать по пальцам одной руки. У меня же, по его словам, имелись неординарные магические задатки и способности, и потому, если возникнет необходимость, обучением он может заняться самостоятельно. После всех этих дебатов и недовольных возгласов Всеотцу ненавязчиво напомнили, что не так давно я едва не одолела бравую воительницу Сиф с применением отнюдь не примитивного заклинания, и царь, оценив подтверждающий рассказ лицезревших схватку старейшин, всё же согласился, приказав выделить мне покои и назидательно подчеркнув, что в любой момент может передумать, если сочтет мое поведение в чертоге недостойным. Недостойным… Пхех. Ну, разуме-е-ется, при первой же возможности я размалюю золотые стены кровавыми рунами и еженедельно буду пьянствовать и дебоширить в гостевом крыле. Оборванцы с улицы всегда так поступают, когда им предлагают кров, еду и роскошные апартаменты. Чтоб сразу обратно в подворотню выгнали.       Однако, несмотря на всю саркастичность моих предположений, после того, как я в утро первого же дня выставила за дверь мило щебечущих фрейлин, настойчиво пытавшихся меня упаковать в какую-то жуткую тряпку насыщенного фиолетового цвета и бегающих за мной по комнате с гребнем для расчесывания волос, а после, избегая участи носить платье и щетинясь на настойчиво приходивших по утрам служанок, выкрала у местного портного мужскую рубашку, жилетку и брюки, которые вручную перешила под свою фигуру, Локи, до сих пор относившийся к словам своего отца достаточно беспечно, всерьез обеспокоился его предостережением касательно моего поведения. Четыре дня живу, а уже обокрала швейных дел мастера и довела до нервной икоты трех ни в чем не повинных женщин. Хороша девица, ничего не скажешь. В итоге, приказав портному привести в порядок мой унаследованный от отца доспех, чтобы из него можно было сделать такую же повседневную одежду, как костюмы принцев, и запретив приставлять ко мне фрейлин, позволяя тем самым, хвала Звездам, по утрам приводить себя в порядок самостоятельно, младший Одинсон безоговорочно заявил, что должен меня научить хотя бы основным правилам приличия, принятым в чертоге. Сначала все было невинно: устроившись в библиотеке (произведшей на меня колоссальное впечатление еще в первый день пребывания во дворце), мы обсуждали какие-то банальные детали этикета наподобие манеры речи, уважительного обращения к высокопоставленному лицу или категорически запрещенных тем для обсуждения в пределах замка. Всё, что могло меня скомпрометировать, встреть я представителя высшего сословия в коридоре и вздумайся ему со мною мило побеседовать. Локи постепенно успокаивался, удостоверяясь, что всё вышеперечисленное я и без него прекрасно знаю, а на некоторые уж чересчур тривиальные и очевидные реплики и вовсе нагло закатываю глаза, однако весь его настрой улетучился, когда он напоследок – уже достаточно небрежно – попросил меня сделать реверанс. Вот тогда и посыпалось: и спина-то у меня кривая, и плечи сутулые, и хожу я, перетаптываясь, как беременный цверг, и так далее и тому подобное. Легко ему говорить: у меня иногда складывается чувство, что правильную осанку и изящество движений Локи впитал с молоком матери. – Почти полночь, – оторвав меня от размышлений, констатировал юноша, бросив хмурый взгляд в сторону заколдованных песочных часов, поблескивающих золотым вихрем на дубовом столе.       Я сухо кивнула, покосившись на короткие черточки делений в мерцающем синеватой магией стекле. Уровень медленно сыпавшегося песка стремительно подбирался к отметке с подписью “XXIV”, почти заполнив всю нижнюю половинку изогнутого сосуда. – Предлагаю продолжить завтра, – тихо проговорил Локи. – Предлагаю вообще не продолжать, – хмуро буркнула я. Одинсон ехидно рассмеялся. – Я серьезно. Это просто бесполезно, – всплеснув руками, покачала я головой. – Боюсь, что это так, друг мой, не стану спорить, – расплывшись в лукавой улыбке, прошелестел маг. – Ну, спасибо, – не сдержав усмешки, в наигранной обиде пробормотала я, отвернувшись и кинув взгляд на заваленный книгами стол.       Песок в верхней половине сосуда закончился прямо у меня на глазах, по стеклу пробежала едва уловимая рябь, и часы с усталым, недовольным скрипом перевернулись, отсчитывая минуты нового дня.       ..И кто мог знать, что спустя годы эти же самые часы станут свидетелями того, как на тонких пальцах впервые заиграют нити иллюзорного света, складываясь в форму лежавшего в вазе яблока, как в моих руках затанцует бликами сталь кинжала с изумрудом на рукояти и как холодные, проницательные, льдисто-зеленые глаза впервые окрасятся незнакомым мне пламенем, ослепительным, ярким, опаляющим радужку цветом молодой травы, который я еще не раз увижу в них впоследствии, но столь мучительно долго не смогу понять, что означает этот будоражащий сердце огонь?..       Губы не слушались, не желая складываться в одно единственное имя – простое, всего в два слога, оно сипло застревало где-то на выдохе, так и оставаясь непроизнесенным. Ну же, четыре элементарных, несчастных звука… Окрикнуть, остановить, потребовать объяснений случившейся бойне (или хотя бы дать ответ, кто, с кем и по какому поводу дрался), а после с ехидцей в голосе и нагловато-хитрой ухмылочкой заметить, что в гости он решил наведаться не в лучшее время… Но что-то в этой гнетущей, напряженной атмосфере, что-то в его пренебрежительно-свирепом взгляде, в неестественно плавных движениях не давало вымолвить ни звука (ни сейчас, ни раньше, когда в глаза только-только бросился знакомый силуэт, а искрометная, всепоглощающая радость встречи, перемешанная с диким желанием задушить несносного бога в объятиях и вновь посмотреть на знакомую, ставшую родной ухмылку, при виде окружающей обстановки и его высокомерного, озлобленного выражения лица, как по щелчку, сменилась настороженностью, недоумением и почти что страхом), заставляя в отчаянии поджимать пересохшие губы и, тщетно вслушиваясь в неразличимый, смытый в монотонную речь говор, неотрывно следить за гримасами не замечавших моего присутствия актеров на разыгрывавшейся передо мною сцене.       Бартон, напряженный и натянутый, как струна, на моих глазах – без сомнений или колебаний – вскинул руку с пистолетом, грянул выстрел, и директор Фьюри, как подкошенный, рухнул на пол, выпуская из ослабших пальцев серебристый сейф с запертым внутри Тессерактом. Чужая гибель отрезвила, прояснила плававшее в дурмане сознание и прорезала отобранный голос – приоритеты мигом были расставлены по нужным местам. Был, наконец, замечен пустой, неосмысленный взгляд Клинтона неестественно-яркого голубого цвета, «по чистой случайности» совпавшего с оттенком глаз всех прочих присутствовавших и, в особенности, с цветом камня на наконечнике скипетра. Был замечен столп разрушительной энергии под куполом, соскабливавший со стен слой краски вместе с бетоном и разраставшийся все больше с каждой секундой. И был, слава Звездам, замечен надрывавший глотку внутренний голос, обзывавший меня – уже не единожды – «распустившей сопли девицей» и заставивший, поджав губы, как можно тише двинуться за сорвавшейся с места процессией, стремившейся покинуть здание до того момента, как оно взлетит на воздух. Разбираться с причинами произошедшего и задавать крутившиеся в голове вопросы, предварительно схватив бога озорства за шиворот и отвесив ему хорошую затрещину, будем позже…       Однако то ли мой долгий, изучающий взгляд оказался слишком пристальным, то ли шаг – чересчур громок, но трикстер, сделав несколько шагов, напряженно замер посередине коридора, прищурившись и по-звериному сморщив нос, точно учуяв слежку, и, в задумчивости двинув скулами, начал медленно поворачивать голову в мою сторону. Мысленно чертыхнувшись, я, скрываясь в тени, поспешно перекатилась за ближайшую колонну, прижимаясь к ней спиной и прикрывая рот ладонью, запрещая себе выкрикивать рвущееся с губ имя. – Кто это? – холодным, бесстрастным, как приказ прозвучавшим вопросом прошелестел, разрезая повисшее молчание, чуть хрипловатый, знакомый голос, заставивший крепко зажмурить глаза и, в бессилии сползая вниз по стене, до боли укусить саму себя за палец, закупоривая в горле отчаянное желание ответить.       Четырнадцатилетний темноволосый мальчик, расслабленно сидевший на траве, скрестив ноги, пристально всматривался в затейливо изогнутые строчки заклинания, невесомо проводя по сухой, истлевшей бумаге указательным пальцем, и кропотливо сравнивая сведения в книге с начертанной чуть кривоватой дорожкой рун, черной вязью оплетавшей гурты двух сложенных рядом монет. Удовлетворенно кивнув головой и спрятав денарии у себя в ладонях, Локи попытался начать читать заклятье, но его тон неожиданно исказился, резко упав с привычного слуху звучания до низких, хрипловатых ноток. У младшего принца ломался голос. Скривившись, Одинсон тихо прокашлялся, силясь выровнять собственную речь, и начал произносить руны заново, прижавшись тонкими губами к кончикам подрагивающих от магии пальцев. Как только прозвучало в вечернем, пряно пахнущем жасмином и солью воздухе морского побережья сиплое «пунктум»*, юный ас с довольною, поистине победоносною ухмылкой разомкнул ладони и, разбивая тем самым выведенный на ободках узор на две несимметричных, прерывающихся полосы, расцепил золотые монеты, передавая мне в руки одну из них. Мне оставалось только поверженно склонить голову, с искреннем изумлением и тщательно скрываемым восторгом признавая чужой талант и своим доверчиво-чистым восхищением заставляя строптивого принца улыбаться всё шире, сломленно-хрипло и с толикой неуверенности предлагая научить и меня тоже колдовать «рассеченными» заклинаниями.       Кто из нас мог знать, кто только мог дерзнуть подумать, что этот пока еще мальчишески-звонкий, легкий голос, подобный гладкому атласу или шелку, в будущем станет тем самым пленительно-манящим, глубоким баритоном с едва уловимой, приятной слуху бархатистой хрипотцой и просачивающимся в окончания фраз шелестящим шипением, который каждый раз, когда я, прикрыв глаза и отложив в сторону увесистый фолиант, буду внимательно вслушиваться в последовательность медленно и четко произносимых рун, каждый Хелев раз будет очаровывать и пробирать меня до дрожи?.. – Эмбертон, – как-то пренебрежительно и сухо отозвался Бартон после короткой заминки. – Она не опасна: не стоит время тратить, – грубо (и, безусловно, задев всколыхнувшуюся гордость) отчитался лучник, тут же, судя по раздавшимся четким, уверенным шагам, двинувшись дальше. Когда гулкое, многократно множившееся эхо немного затихло, я, нервно отдернув от губ руку и рвано выдохнув задержавшийся в легких душный воздух, вскочила с места, уже без опасений быть услышанной рванув обратно на подземную стоянку, где должна была нас ждать Мария. Петляя по шахтам, стуча подошвой сапог по решетчатому, вибрировавшему полу и, экономя время, не тормозя на поворотах, а лишь проскальзывая к ним, чуть согнув колени, я осознавала-осознавала-осознавала и, чередуя просьбы с ругательствами, молилась, чтобы успеть добраться до агентессы первой.

***

Несколько часов спустя       Жесткие, яростные удары разносились по пустующему тренировочному залу базы далеким, гулким эхом, отскакивая теннисными мячиками от стен и долетая до слуха монотонным, трескучим постукиванием; боксерская груша нещадно раскачивалась на недовольно побрякивающих цепях, сильно проминаемая под костяшками обтянутых плотным бинтом пальцев, пока за ненадобностью отброшенные перчатки мирно покоились в стороне, подвешенные за перила ринга.       Скрестив руки на груди и оперевшись плечом о дверной косяк, я молча наблюдала, как Стив (и с чего вдруг посреди ночи?) вымещает накопившуюся в сердце злобу и горечь на спортивном инвентаре, грубыми, отточенными ударами встряхивая тяжеленную, набитую песком грушу так, словно она была сделана из пуха и являлась обычной перьевой подушкой. На лбу, пересеченному парой задумчивых морщин и русо-бронзовой прядью, выбившейся из привычно зачесанной набок челки и казавшейся золотистой из-за тусклого, желтоватого освещения старых ламп, проступил пот; блестевшее от влаги и раскрасневшееся от прилагаемых усилий лицо искажала гримаса то ли отчаяния, то ли боли; на неизменной белой футболке, плотно обхватывавшей напряженное, взвинченное тело, проступили серые пятна, а мышцы – при уверенных, натренированных до автоматизма атаках – перекатывались под оливковой, подернутой здоровым загаром кожей, испещренной проступившей сеткой синеватых жил. – Не спится? – Немногие могут подкрасться ко мне…       Встряхнув головой, прогоняя назойливое видение, я прикипела взглядом к дерущейся фигуре, стараясь не смотреть на свою только-только перебинтованную чуть выше колена ногу и игнорировать тупую, тянущую боль в бедре, заставляющую ежесекундно морщить нос и сжимать руки в кулаки. Голова гудела, разум терялся в многочисленных догадках, а любопытство пожирало мысли живьем, пока сердце безбожно ныло, стискиваемое путами множившихся эмоций. Острое сожаление, всепоглощающая ярость, непонимание и горькая тоска – всё это выворачивало душу наизнанку, нахлынувшее слишком внезапно и слишком не вовремя, чтобы привычным за шесть лет изгнания жестом быть проигнорированным и запертым на замок… – Хилл, слышите меня? – сквозь помехи и рокот прошипел из приемника голос чудом выжившего Фьюри. – Бартон – предатель!       Шокированно распахнув туманные серые глаза, тут же, как по щелчку пальцев, приобретшие какой-то суровый, стальной отлив, Мария молниеносно перекатилась в сторону, юркнув за угол бетонной стены и прячась от выстрелов атаковавшего Бартона.       Ноги уже болели от быстрого бега, дыхание прерывалось, но мне хватило сил и ярости, чтобы со злости буркнуть себе под нос витиеватый оборот непечатных проклятий, пока я подлетала к укрывавшейся от пуль агентессе и с непередаваемой гаммой эмоций наблюдала, как черный джип срывается с места и скрывается в тоннеле. Опоздала, Хель возьми! Опоздала меньше, чем на минуту! – У них Тессеракт… – надломлено проговорили из барахлившего динамика рации, пока Мария стреляла по удалявшемуся автомобилю, безуспешно пытаясь подбить водителя или продырявить шины. – Останови! – глухо приказал директор, заставив тем самым Хилл оторваться от своего не принесшего плодов занятия и, рассерженно выдохнув, броситься к последнему пустующему джипу. – Тень! – выкрикнула она, практически вслепую закидывая оружие внутрь. – Я всё слышала, – проскрежетала я одними зубами, неловко хватаясь онемевшими руками за поручень на крыше кабины и ныряя на водительское сиденье. Хоть бы не подвел пройденный курс подготовки… – И видела, – вцепившись в обитый кожей руль, хрипло бросила я меняющей магазин Хилл, поворачивая вставленный ключ зажигания и, заслышав рокот взревевшего мотора, вдавливая педаль газа в пол...       Раздался особенно громкий, хлесткий хлопок, и порвавшаяся, сорванная с цепочки груша, отброшенная ударом чудовищной силы, пролетела через весь зал, грохнувшись на потрепанный паркетный пол с шелестом высыпавшегося из обивки песка. Роджерс, тяжело и глубоко дыша, из-за чего, вторя рваному дыханию, высоко вздымалась и опадала грудная клетка, неспешно отошел к целой груде нетронутых мешков, небрежно убрав со лба прилипшие волосы, и, подняв за крепление одну из груш, без особых усилий, держась за цепи одной рукой, подвесил ее на крюки. Непослушная челка снова спала на лицо, прикрывая мерцавшие голубовато-сизым, металлическим блеском светлые глаза…       ..Мужчина поморщился и отвел взор в сторону, с яростью стискивая зубы, из-за чего на острых скулах заходили желваки. Нахмурившись, я осторожно потянулась рукой к его лицу и, подцепив пальцами черную прядь волос, медленно, практически не касаясь прохладной кожи, заправила ее за ухо, тут же проводя по следу большим пальцем и аккуратно накрывая ладонью его щеку. Замок на моей талии резко ослаб...       Рвано выдохнув и болезненно зажмурившись, со злобой покачав головой, я, все еще чувствуя, словно наяву, невероятный, дурманящий запах магии, приятно-теплое, подсбитое после танца дыхание на щеке – отнюдь не ядовитое, не гадкое, как злословила молва – и легкие, почти невесомые прикосновения пальцев, до сих пор бросавшие в позорную дрожь, перекинув в руках тонкую черную папку, сделала короткий шаг вперед, выходя из мрака и морщась от раздражающе-противного, склизкого чувства в левой ноге: уже не острая боль, но еще не легкий зуд. Гадкое ощущение. – Стив, – негромко окликнула я мужчину, уже успевшего нанести по груше несколько пробных ударов. Капитан осекся, замер и бросил в мою сторону какой-то извиняющийся, виноватый взгляд, словно я его застукала за чем-то непристойным для бравого солдата. – Эрида, – глухо отозвался он, тут же отвернувшись от своего «соперника». От звучания собственного имени внутри что-то неуютно кольнуло, и я в досаде поджала губы, неспешным шагом приближаясь к застывшему Роджерсу, спрятав руки вместе с папкой за спиной. – Зачем тебя вызывали? – Ты почему не спишь? – проигнорировав заданный вопрос, а, точнее просто не желая на него отвечать, поинтересовалась я. – Бессонница, – скупо и как-то неохотно буркнул Кэп, почти играючи проводя два слитных удара в корпус, на уровне солнечного сплетения, и добавляя один прямой – в голову, чуть выше подбородка. – Отчего? – оттягивая неприятный разговор и нервно постукивая указательным пальцем по жесткой обложке документации, уточнила я, получив в ответ лишь громкий стук апперкота. – Только не говори, что за меня волновался, – в подозрении склонив набок голову и растянув начало предложения, искренне попросила я.       Хлопки ударов оборвались, кулак правой руки так и остался прижатым к тканевой обивке груши, а пронзительно-голубые, с сероватой дымкой по кайме радужки глаза в робости и явно читаемом смущении покосились в мою сторону. Я только недовольно щелкнула языком и безмолвно, одними губами проговорила: «Зря», опустив подбородок на грудь и мысом ботинок неловко стукнув по паркету.       Нашел за кого беспокоиться, Роджерс. За изгнанного предателя с мадагаскарскими тараканами в голове. – Так зачем тебя вызывали? – устало выдохнув, повторил свой недавний вопрос Стивен, отходя, наконец, от груши, и, ловко подцепив зубами заправленный уголок бинта, начал разматывать длинную полосу ткани, тут же скручивая ее на другой руке.       Вместо ответа я спесиво поджала губы и бросила громко шлепнувшийся о стол файл прямо перед носом солдата, оторвавшегося от своего занятия и заинтересованно взглянувшего на папку. – Не убирай далеко, – хмуро попросила я, кивнув на эластичные бинты. – Может, тебе достать другие? – предложил Капитан, поочередно отдавая мне две тканевых ленты. – Не брезгую, – сухо пробормотала я, чувствуя, как внутри медленно, но верно разливается, разогревая и без того бурлившую в венах кровь, злоба от вспыхивавших в разуме воспоминаний.       Бросив в мою сторону неопределенный взгляд, Роджерс стащил со столешницы дело и, присев на деревянную скамью, погрузился в чтение, мрачнея всё больше и больше с каждой секундой. Тугие бинты уверенно, слой за слоем оплетали мою кисть, унимая позорную дрожь в пальцах и принося некую упорядоченность мыслям. Когда ткань плотно облегала обе мои руки, я, до скрипа стиснув зубы, подошла к мерно покачивающейся на цепях груше, притормаживая ее ладонью. Атаковать я не спешила. – Вопросы? – лаконично полюбопытствовала я ехидно-приторным голосом, когда почувствовала на себе неотрывный, внимательный взгляд Капитана и поняла, что изучение предоставленного материала он закончил. – Если только один, мэм, – хмыкнув, деловито отозвался Роджерс. – Спрашивай, – нервно сглотнув, просипела я, невольно напрягаясь всем телом и предчувствуя, что гнев скоро выйдет за рамки контролируемого и груша может понадобиться мне в любой момент. – Кто его украл?       Пальцы свело судорогой.       Зубы заскрипели.       На туго набитый песком мешок обрушился первый удар.       – Мы здесь не проедем! – силясь заглушить своим голосом визг шин, рев двигателя и свистящий в ушах ветер, прокричала агентесса, указывая пальцем на перевернутую горевшую серебристую машину, перегородившую проход. Глядя на прожженный энергетическим ударом капот, я только в отчаянии и все больше накатывавшем раздраженном непонимании осознавала, что подобные повреждения не могут стать итогом безалаберности не справившегося с управлением водителя. Зачем? Зачем он это делает?.. Должна же быть хоть какая-то цель?.. – Ныряй в служебный тоннель! – кинула мне Мария, метким выстрелом сшибая навесной замок с решетчатых ворот, закрывающих въезд в ответвление подземного шоссе. Язвительные комментарии и ехидные реплики никак не хотели срываться с языка, и я, послушно и до зубного скрежета безмолвно прибавив ходу, свернула в указанный тоннель, с недовольным скрежетом петель протаранив покрытые ржавчиной створки и сбив с решетки металлическую дощечку с ярко-красной надписью «Посторонним вход воспрещен».       Скрипели и визжали натянутые цепи, груша податливо проминалась под кулаками, локтями и коленями, с лихвой поглощая и силы, и ярость. Дыхание начало сбиваться, сердце – ускорять свой ритм, и я остановилась, чувствуя приятную усталость в ноющих мышцах. – Его зовут Локи. Он… не местный, – выдавила я, стирая пот с лица и придерживая качнувшийся мешок рукой. – Фьюри объявил общий сбор агентов, включая нас с тобой, и поднял на уши весь Щ.И.Т. Теперь никто не сможет спать спокойно, пока наш любимый директор не получит свою игрушку обратно.       Внимательно выслушав мой сбивчивый, сочившийся раздражением монолог, Стив только кивнул и, кажется, собирался сказать что-то еще, но вдруг умолк, взъерошивая волосы пятерней. – Пока вы были на базе, я спустился в архив, – резко сменив тему, вдруг продолжил он. – Нашел что-нибудь интересное? – покосившись на солдата, небрежно бросила я, игриво вздернув бровь. – Инцидент в Нью-Мексико, – бесцветным тоном сообщил Стивен, подняв на меня неожиданно ставший робким хрустально-серый взгляд. – И происшествие в больнице №152.       Ухмылка на губах зачерствела.       В горле осело рычание.       На груше промялся отпечаток стопы, хлестанувшей по кожаной обивке ударом с разворота.       Джип вылетел на главную дорогу прямо перед идентичной машиной беглецов, едва не зацепив бампером ограждение и тяжело, с прерывистым визгом выравнивая свой ход. – Сзади! – почти прорычала Мария, и я, резко подняв рычаг ручного тормоза, шипя сквозь зубы, вывернула руль, выполняя полицейский разворот и сталкиваясь нос к носу со следовавшим за нами автомобилем. – Ба-артон, – в уважительном приветствии склонив голову, наигранно-сладко протянула я, заглядывая в сапфировые глаза водителя, недобро и сухо ухмыльнувшегося мне в ответ, едва приподняв краешек плотно стиснутых губ. Что это такое? Гипноз? «Захват сознания»? Империческое заклятье*?       Пристально наблюдая за выверенными, неживыми действиями лучника, я не сразу заметила, как агентесса, вскинув руку, выстрелила в соседнюю машину – от созерцания бесстрастной маски на знакомом лице меня отвлек только треск разбиваемого лобового стекла и вид Клинтона, резко уклонившегося в сторону, а после отплатившего нам той же монетой, высунув левую руку в окно и щелкнув спусковым крючком.       Перестрелка была невообразимо короткой, напряженной и абсолютно бессмысленной: ни одна пуля так и не достигла задаваемой цели, царапая или прошивая насквозь обивку кресел – но как только у шпиона закончились патроны и терпение, тот, сморщившись, прибавил газу и поворочал руль то влево, то вправо, раскачивая и наш джип, и свой, заставляя их вилять и ходить ходуном, рискуя впечататься в стенку тоннеля. Чертыхнувшись, мне пришлось кое-как развернуть автомобиль на сто восемьдесят градусов, отклонившись от заданной траектории движения и сильно отстав от преследуемой машины…       Костяшки пальцев начинали саднить от нескончаемых ударов, рана ныла, легкие горели, а злоба все кипела и кипела, вырывая из груди сдавленное рычание и заставляя бить все сильнее, отчаяннее и быстрее…       Что-то настойчиво екнуло в грудной клетке, болезненной дрожью отдавшись в кончики пальцев, от мгновенно высвободившейся энергии резко потеплел прохладный воздух, а стойкий дух Тессерактовой магии ударил в нос, загорчил на пересохшем языке. – Мироздания ради, да вы издеваетесь, – прошипела я, тщетно пытаясь выжать еще хоть немного скорости из мчавшегося автомобиля.       Земля завибрировала и загудела, мелко задрожала под бешено вращавшимися колесами; джип повело, пальцы едва удерживали неуправляемый руль, и вскоре позади послышался жуткий, громоподобный грохот. Заискрились и затрещали обрываемые электрические провода, асфальт покрывался трещинами, разъезжался пластами, и мне едва удавалось, в последний момент выруливая машину, петлять между ежесекундно образовавшимися кратерами. За нашими спинами начал рушиться тоннель: осыпались балки, куски бетона, металла, глыбами падая на накренившуюся дорогу и поднимая в воздух столпы пыли и известняковой крошки. В замкнутом пространстве от серых частиц начал подниматься белесый туман; нещадно щурясь, глядя сквозь запачканное, покрытое трещинами стекло на заваленное шоссе, я отчаянно надеялась, что силы взрыва не хватит, чтобы достать до быстро передвигающегося джипа… однако в один момент на многострадальный автомобиль с грохотом рухнула увесистая груда камней, заваливая встряхнувшуюся и резко замершую машину со всех сторон и буквально приплющивая стальной каркас, словно тот был сделан из пластика. Дернувшись всем телом, Мария попыталась сгруппироваться, согнувшись в три погибели и закрыв голову руками; я же, вовремя заметив опасно покачивающийся надо мной кусок бетона, метнулась в сторону, вцепившись в кожу кресла ногтями и уже спустя мгновение заскулив от острой боли, вырвавшей из горла слабый, сиплый вскрик: упавший камень придавил левую ногу…       А черный джип к тому моменту уже выезжал из тоннеля, растворяясь в клубистом ночном мраке и дразняще-насмешливо мигнув напоследок ярко-сапфировым огнем магического камня.       Ногу премерзко жгло, мучительно тянуло и проедало болью чуть выше колена, заставляя стискивать зубы от дробящихся неприятных ощущений; в воздухе появился настойчивый металлический запах, вызывающий слабость, головокружение и тошноту, а ткань брюк была разорвана и пропитана горячей кровью насквозь. Изогнувшись, мне удалось повернуться и, осторожно выскользнув из-под обломка, детальней осмотреть вышеупомянутую конечность, пальцами раздвинув плотную ткань: кожа была разодрана совсем немного – на небольшом участке от силы в пару сантиметров, кость – не задета, сама рана, рваным пятном багровевшая на бедре, была неглубокой, только уже отвратно припухла и в скором будущем обещала налиться синевой и превратиться в знатный фиолетово-красный синяк. – Тень?.. – сипло окликнули меня с соседнего кресла. – Жива, – так же вяло, хмуро и с нотками плохо скрываемого раздражения пробормотала я, подвинувшись ближе к не заваленному камнями выходу и тут же с шипением схватившись за отозвавшееся болью бедро, прижав ладонь к кровоточащей ране. – Что с ногой? – хрипло спросила агентесса, проводя рукою по взмокшему лбу и оправляя выбившиеся из прически темные пряди. – Царапина, – неохотно отмахнулась я, окидывая Хилл беглым взглядом: кроме разбитого носа, из которого сочилась струйка вишнево-красной крови, никаких телесных повреждений мне рассмотреть так и не удалось. – В бардачке есть обезболивающее, – сухо сообщила она, покинув джип и достав из-за пояса рацию.       Недовольно поморщившись, я всё же решила не пренебрегать советом и полезла в указанное место, доставая наружу небольшой чемоданчик с наполненными зеленоватой жидкостью шприцами. – А я-то, наивная, надеялась на таблетки, – ехидно хмыкнула я, вытаскивая из выемки шприц с анестетиком. – Во время выполнения боевого задания ждать, пока подействует лекарство, слишком затратно, – просто объяснила шпионка, переводя дыхание. – Инъекции эффективнее и быстрее. – Неужели?.. – без всякого запала буркнула я, медленно отлепляя клочки ткани от раны. Голова гудела, мысли в спешке и сумбуре копошились в черепной коробке, не желая выстраиваться в логическую цепочку, пока пальцы – без малейшего намека на неловкость или дрожь – снимали пластмассовый наконечник, постукивали по цилиндру и сдавливали поршень, выпуская вместе с остатками воздуха несколько капель полупрозрачной жидкости. Совсем рядом трещала низким тембром Фьюри рация, раздавался ровный, бесстрастный голос агентессы и взволнованная, отрывистая речь Коулсона, сменявшие один другого и долетавшие до меня обрывками ничего не значащих фраз. Меня абсолютно не удивил озвученный директором факт, что Тессеракт вернуть так и не удалось, меня не волновало гремучее словосочетание «ситуация седьмого уровня», от которого напряженно зазвенели и без того неспокойные интонации агентов, меня ни капли ни тронул проникновенный спич Николаса о необходимости вернуть куб во что бы то ни стало – я лишь беззвучно усмехалась себе под нос, насмешливо глядя на вытянутую в струнку спину шпионки и иронично качая головой: пусть балуются пафосными речами. Чем бы, как говорится, дитя ни тешилось… Но когда жестко, настойчиво, почти свирепо прозвучало громом в пыльном воздухе «С этой минуты… мы на войне», внутри что-то осклабилось, зарычало и встрепенулось, ероша вставшую дыбом шерсть и оголяя острые клыки.       Игла впилась в кожу, впрыскивая в кровь обезболивающее, не спасавшее, однако, от безумно взвывших на сердце демонов; влага слезами боли застелила глаза, скатываясь парой жалких капель по щекам.       На войне?.. А знают ли эти люди, во что ввязываются? Знают, в чьих руках сейчас оказался Тессеракт и против кого они возжелали идти с автоматами наперевес?       Я против воли оглянулась на заваленный глыбами бетона тоннель.       А знали ли те, кто был несколько минут назад по чужой несправедливости заживо похоронен под обломками базы?.. А знаю ли я?       Игла легко выскользнула из плоти, оставив на месте укола лишь маленькую темную точку.       Нет, я ровным счетом ничего не знаю. Я не знаю причин его поступков, не знаю его целей, мотивов или побуждений, которые должны были хоть как-то оправдать учиненную бойню и воровство, я не имею ни малейшего понятия о том, откуда взялась эта рьяная жестокость, властность и решимость в бездушном, горящим ненавистью взгляде, идущим вразрез с тем взором, что я помнила и знала. Когда он успел так измениться? Что он забыл на Земле? Зачем ему понадобился Тессеракт?       Вопросы вертелись на кончике языка, не находя ответов; шприц плавно прокатывался по пальцам, медленно проворачиваясь по кругу, как часовая стрелка, и легко проскальзывая по тыльной стороне ладони. Недавний шок и неприятие факта сменились тоскливым недоумением и отчаянным, страждущим любопытством, граничащим с желанием, наконец, открыто заглянуть давнему другу в глаза. Интересно, изменилось бы хоть что-то, если бы он меня заметил там, в зале? Или если бы мы ехали не перед тем джипом, а за ним? Осекся бы? Замер бы хоть на мгновение, хоть на долю секунды, или без запинки продолжил бы вершить начатое, словно я лишь безмолвная тень прошлого на стене? – Тень?..       Пальцы дрогнули и замерли, остановив шприц на половине оборота. – Да? – неохотно ответила я, откликаясь на прозвучавшее насмешкой прозвище. – Директор Фьюри спросил, я цитирую, «не хотите ли вы ничего нам рассказать?» – кидая несмелые взгляды на сжимаемую в руке рацию, ответила Мария. – Наш гость представился «богом», – вдруг раздался голос Коулсона из динамика. – Не самое ли время раскрывать карты, Эмбертон? – сделав акцент на выдуманной фамилии, иронично заметил агент. – Позже, – только и смогла выдавить я. Объяснять этим людям, кто я, что я и за какие грехи была отправлена на Землю, я была просто не в состоянии: не сейчас, когда разум кишит вопросами, а противоречивые эмоции – все, как на подбор, касающиеся одного единственного бога – разрывают сердце напополам: от стремления схватить того за грудки и как следует встряхнуть (трикстер ведь чуть меня не угробил, в конце-то концов!) до навязчивого, какого-то не вполне осознанного, непонятного желания прикоснуться к знакомому, отпечатавшемуся в сознании лицу, невесомо, наблюдая за его реакцией, провести рукой по скуле и, лишь окончательно убедившись, что он не плод моего воображения, с тревогой расспросить, что за ужас произошел за время моего отсутствия. – Мы должны знать нашего врага в лицо, – деликатно возразил Фил, протрещав свое мягкое замечание из приемника.       «Нашего врага».       Меня перекосило. – Я сказала, позже, – процедила я сквозь зубы, и Мария, бросив на меня неопределенный взгляд и попросив прислать за нами служебную машину, отключила рацию. – Вы не знаете, с чем связываетесь, – откинувшись на спинку кресла, едва слышимо пробормотала я, когда Хилл почти бесшумно опустилась рядом со мной на сиденье. – Кто это был? – вдруг спросила женщина, в искреннем интересе склонив голову к плечу.       Я невесело ухмыльнулась, как-то не вовремя отметив, что до сих пор страшилась назвать Одинсона по имени хотя бы в мыслях. Словно, стоит мне произнести те два несчастных слога, и обезболивающее, действующее последние шесть лет, резко перестанет работать, затопив меня бурей острых, пронзительных чувств и ощущений.       Шприц громко треснул у меня в руке, расколовшись напополам, и был в каком-то затравленном, отчаянном гневе отброшен на усеянный обломками асфальт. – Это был Локи, – поникшим, хриплым голосом смятенно и как-то затравленно отозвалась я, чувствуя, как болезненно защемило встревоженное сердце.       Грушу мотало из стороны в сторону от сыпавшихся в беспорядке атак – в голову, в корпус, по ногам. Ярость, осквернявшая рассудок, постепенно вытравливалась из сердца усталостью и апатией, желанием ненадолго забыться, погрузиться в спокойный, тихий сон без сновидений. Тревога отпускала внутренности из цепкой хватки, в мыслях воцарилась восхитительная и столь необходимая пустота, а при воспоминании о боге озорства в грудной клетке не возникало ровным счетом ни-че-го кроме облегчения (оттого, что он, несмотря на все обстоятельства, был относительно цел и невредим), а также искреннего стремления докопаться до истины. После двойного удара ногами и тычкового выпада локтем в подбородок я с хриплым вздохом отошла на пару шагов назад, проводя ладонями по лицу и сжимая пальцами переносицу, а после, склонившись, в усталости оперлась руками о колени.       Оставалась другая проблема… Оставался Капитан Америка, неожиданно и так не вовремя узнавший о недавнем «визите» Тора, а также моем собственном прибытии на Землю. – Стив… – тихо начала я, пытаясь подобрать правильные, но отчаянно не желавшие приходить на ум слова. Вот, как мне ему объяснить? Как это вообще можно кому-либо объяснить? – Эрида… Это ведь богиня хаоса в древнегреческой мифологии?       Буквально поперхнувшись воздухом от внезапности вопроса и сбивчиво кашлянув в кулак, я в недоумении посмотрела на Роджерса. – Что? – в искреннем изумлении спросил он. – Я добросовестно учил мифологию в школе.       Медленно выпрямившись из своего сгорбленного состояния и недоверчиво прищурившись, я в неверии уставилась на невинно вскинувшего светлые брови солдата. – Но… как? – только и выдавила я. – Ты вот так запросто можешь поверить в то, что мифы – не выдумка, а боги существуют в реальном мире?       Роджерс нахмурился. – Мне это видится немного иначе. – И как же? – лаконично полюбопытствовала я, пристально и с каплей тревожного недоумения наблюдая за спокойным лицом Капитана. – Помнишь, я рассказывал тебе о Красном Черепе пару месяцев назад? – вдруг спросил солдат, настороженно заглядывая в мое лицо. Получив мой неуверенный согласный кивок, он заметно напряг скулы и нервным жестом облизнул пересохшие губы краем языка. – Иоганн Шмидт был помешан на скандинавской мифологии, – выдохнул мужчина. – Он был убежден, что все эти легенды отнюдь не выдумка, а реальность, и эта вера превратилась для него в своеобразный культ. В его архивах были целые тома с доказательствами того, что некогда на Земле объявлялась раса, превосходящая человечество в развитии на многие столетия. Он… – Стив запнулся, скользя взглядом по зазорам в дощатом полу. – «Ты мог бы обладать силой богов». Он так сказал мне про Тессеракт. Шмидт искренне полагал, что тот появился на Земле по воле неких высших существ, и подтверждал все эти россказни необъяснимыми фактами. Еще тогда – семьдесят лет назад – когда я увидел, на что был способен куб, мне в голову приходила сумасшедшая мысль, что камень не мог быть земным артефактом. Так что… – Роджерс беспечно пожал плечами, – Так что сейчас я просто получил неопровержимые доказательства. – Того, что боги существуют? – зачем-то переспросила я, еще не до конца убежденная, что Кэп воспринял эти вести всерьез. Слишком легко и покладисто, особенно если сравнивать с бурной реакцией Коулсона. – Того, что существуют инопланетяне, превосходящие нас в развитии науки и техники, – недовольно поправил меня солдат, обиженно шмыгнув носом. – То есть, по сути, боги? – развеселившись его реакции, поддела я, отходя от ставшей ненужной боксерской груши и плюхаясь на скамейку рядом с Роджерсом. – То есть инопланетяне, – стоял на своем Стив. – Ты, что, верующий? – Католик, – абсолютно серьезно заявил мужчина, кивнув головой. – В язычество перебраться не хочешь? – ехидно пропела я, расплываясь в лукавой улыбке. – Кровавые обряды, жертвоприношения, пантеон богов, загробная жизнь, – самозабвенно начала перечислять я, загибая пальцы на руке. – Нет, спасибо. Уж лучше вы к нам, – невольно усмехнувшись, покачал головой Роджерс, кинув в мою сторону заинтересованный взгляд. В пронзительно-голубой радужке вдруг вспыхнул сапфировым бликом игривый огонек. – Сколько тебе лет? – внезапно полюбопытствовал он. – Серьезно? – иронично изогнув бровь дугой, буркнула я. Стивен в ответ только пожал плечами, вырисовывая на моем лице широкую улыбку. – Ну, дерзай, смельчак, коль не жалко нервов, – беспечно махнув рукой, предложила я. – Сколько ты мне дашь? – Это ведь должно быть что-то шокирующее, верно? Иначе бы ты сейчас так не ухмылялась, – заметил солдат, но я только загадочно повела плечами и покачала головой, мол, думай сам. – Ну, ладно… Двести? – Мало. – Триста? – Теплее, но если ты будешь перечислять столетиями, мы так до утра не закончим, – хмыкнула я, с удовольствием наблюдая, как вытягивается лицо Капитана. – Эмм… Тысяча? – Ну-у, почти, – прищурившись и покачав раскрытой ладонью, протянула я. – Одна тысяча сорок семь*.       Роджерс незадачливо крякнул, неловко потерев шею и вызвав у меня довольный, тихий смех. – Вот с такой вот древней старушенцией ты поедал рахат-лукум в шоколаде. Смирись, Кэп, – тыкнув в бок остолбеневшего солдата локтем, по-доброму усмехнулась я, поднимаясь со скамьи и напоследок ободряюще похлопав того по плечу.       Убрав с лица прилипшие к вискам волосы и неуютно поежившись, чувствуя как по спине, холодя кожу и вызывая неприятный щекочущий зуд, струится пот, я отошла к столу, на ходу разматывая бинты и разминая затекшие пальцы. Хотя бы временно и весьма относительно, но на потревоженной волнениями душе было спокойно. Равновесие было хрупким, неустойчивым и держалось на честном слове и конском волосе, как дамоклов меч, но сердцу было легко, а мысли текли по привычному руслу, и думать о том, что вскоре всё вновь вернется к бушующему водовороту двояких ощущений и эмоций, мне не хотелось до дрожи. Азарт все еще плескался в моей крови, усмешка все еще горела на устах, а тело, несмотря на помеху в виде травмированной ноги, как никогда рвалось в бой. Вот только… в драку с врагом я вступить была готова. В драку с другом (а я надеюсь, что все еще с другом) и собственным сердцем – нет. – Эрида, – вырывая меня из тягучих, вязких, как кисель, мыслей, позвал Стив. – Просто «Рид» или «Рида», – в задумчивости оборвала я его, сматывая бинты в маленькие рулоны и укладывая их в спортивную сумку. – Так короче и проще.       И почему последняя реплика прозвучала, как оправдание?.. – Когда ты сказала, что Локи «не местный», – тихо начал он, заставив напряженно замереть на месте и покоситься в его сторону. – Что ты имела в виду? – Ты ведь всё прекрасно понял, – с укоризной цокнула я языком, чувствуя, что еще немного, и хваленая выдержка затрещит по дурно заштопанным швам.       Стив с грустной ухмылкой качнул головой. – Ты с ним знакома? – Да, – немного погодя, односложно ответила я, стискивая зубы. – Знаешь, зачем он прибыл? – Нет.       Надрывно взвизгнула застегиваемая молния, и сумка с грохотом рухнула под ноги Капитану. – Надеюсь, там не было ничего хрупкого, – с наигранным беспокойством процедила я. – Только пара хрустальных скульптур, представляющих историческую ценность для нации, и семейный фарфоровый сервиз, – спокойно пожал плечами Роджерс. – Вау, – глубокомысленно изрекла я, оценивающе скривив губы. – У бравого Капитана Америки прорезалось чувство юмора.       Улыбнувшись краешком губ, Стив склонился к сумке и, притянув ее к себе с характерным шелестом трущейся о пол ткани, начал рыться в ее боковых карманах. – Что теперь? – мигом придав голосу серьезный тон, произнес он. – Фьюри дал тебе несколько часов на сборы. Затем Коулсон отвезет тебя на очередную базу Щ.И.Т.а. Местоположение даже не спрашивай: не имею ни малейшего понятия, – пробормотала я. – Коулсон? – недоуменно переспросил мужчина, отдергивая «липучку» и запуская руку в очередной карман. – Ах, да-а, вы же не знакомы, – ехидно ухмыльнулась я. – Один из приближенных Фьюри. Твой фанат. – Фанат? – Поклонник, – поправилась я, довольно наблюдая, как Капитан, сконфуженно кашлянув в сжатый кулак, смущенно прячет взгляд и поджимает губы. – А что ты? – полюбопытствовал мужчина. – Я присоединюсь к веселью чуть позже: мне нужно улетать буквально через... – я кинула взгляд на наручные часы и прыснула со смеха. – Сейчас. – Куда? – Куда-то в Азию. Фьюри дал небольшое задание, забыв уточнить детали, – скептически фыркнула я, уже разворачиваясь к выходу. – Увидимся на базе, Кэп, – сухо кинула я через плечо. – Рид! – осек меня Стив, достав, наконец, из сумки разыскиваемый сверток и бросив мне его в руки. Словив переданный предмет, я вопросительно глянула на Роджерса, но тот только молча указал пальцем на презент. Стянув ремешки и размотав полоску белой ткани, я в трепете и щемящей боли очертила кончиками пальцев гравировку змеи на прохладной стали, мягко оглаживая руны. Столько раз кинжал кочевал из рук в руки, столько раз возвращался к своему владельцу, и только спустя пять сотен лет был потерян по моей забывчивости, а не по чьей-либо вине. И ведь даже не заметила, даже не вспомнила… К горлу подступил ком, дышать становилось трудно. – Спасибо, – сипло поблагодарила я солдата, закалывая спутанные, чуть влажные волосы. – Фьюри знает?..       Я неохотно подняла взгляд на Стива, неотрывно наблюдавшего за моими действиями. – Знает, – прошелестела я. – И когда нас соберут на базе, мне придется рассказать об этом публично. – А если ты не станешь? – понимающе прищурившись, уточнил Роджерс. – Если не стану, меня обвинят в предательстве и посадят под замок, – процедила я, разворачиваясь к дверному проему и быстрыми шагами вылетая из зала, будто сама Хель сейчас дышала мне в спину, опаляя могильным холодом шею.       Тяжелая изумрудная рукоять, никогда раньше не вызывавшая неудобств или беспокойства, отчего-то, словно в насмешку или в укор, неприятно оттягивала волосы на затылке…

***

POV Автор       Улицы бедного района Калькутты, затуманенные пылью и желтоватой дымкой, пестрили тусклыми, лишенными цвета красками облинявших тканей, накинутых на головы платков и порванных занавесок, шумно проезжавших, мелькая неразборчивыми пятнами, велосипедов, тук-туков* и колясок, вздымавших в иссушено-липкий, пропитанный нуждою воздух клубы песка, бетонной крошки и обсыпавшейся со зданий шпаклевки, обнажавшей серые стены трещинами и кляксообразными пробрешинами. Загадочная и таинственная Индия, манившая туристов шелком диковинных одежд, изяществом танца, узорами на коже и величественной архитектурой, осталась там, позади, в центре города, где среди смуглых, загорелых лиц можно выловить проблеск неуверенной улыбки; здесь же царствовала духота, неискоренимый алчный зной тропиков, скромные ободранные палатки мелких торговцев и витающая среди пыли хворь. Вся здешняя атмосфера была словно исцарапана жаром лихорадки, гремела сухим кашлем и сочилась приглушенными болезненными стонами, перемежаясь с недугом не менее страшным: цепким, грозным, немощным и опасно-ядовитым – нищетой.       Брюс Беннер видел подобную картину отнюдь не впервые, уже привыкший к грязи, мошкаре, тошнотворному запаху переулков и непрекращающемуся гомону населенных кварталов. Осознанно променявший свою прошлую полусгнившую жизнь на нынешнюю рутину наполненных чужими страданиями будней, доктор, всё-таки сумев подобрать ключ к контролю над спящим в теле монстром, теперь без труда мог вычленять из моря испытываемой им жалости и сострадания каплю необходимой злобы. Он мог сердиться на местное правительство, допустившее такой несусветный раздрай, на людей, абсолютно не следивших за своим здоровьем и не соблюдавших элементарнейших правил гигиены, на их родственников, которые, по незнанию, в попытке помочь только ухудшали состояние пациента еще до прибытия врача; но каждый раз, постукивая пальцем по наполненному шприцу, выгоняя оставшийся в цилиндре воздух, вдыхая запах лекарств и медицинского спирта, бормоча себе под нос ругательства на родном английском, который теперь ему доводилось слышать все реже, Беннер с неохотой и сочувствием понимал, что нужен этим людям. И что сам желает им помогать.       Однако, несмотря на устоявшуюся привычку давить в себе порывы острого сожаления и более-менее спокойное отношение к своему окружению, Брюсу кажется дикостью бегущая перед ним девочка, петляющая по лабиринтам узких, грязных улиц, витиеватыми лентами пронзающих карту Калькутты, так легко и так умело, что, казалось, знала эти темные переходы, как свои пять пальцев. И последний факт его откровенно пугал. Еще совсем ребенок – ей нет и десяти, смуглая, темненькая, с блестевшей от пота кожей, в выпачканном, грязно-желтом платьице с еще не выцветшей голубой каймой на воротнике, она уверенно вела его по какому-то затейливому, изощренному маршруту, время от времени оглядываясь через плечо, точно проверяя – “не сбежал ли?”, пристально смотрела на него пару секунд темно-карими, расширенными от испуга глазами и вновь просачивалась в очередную щель в заборе или между зданиями, отчаянно сжимая в ладошке пару засаленных, мятых купюр.       Улицы пустели, дома мелькали все реже, пока хмурый городской пейзаж не сменился почти что сельской местностью – пыль, грунт, редкие деревья и кустарники, сухими пучками травы пробивавшиеся сквозь потрескавшуюся землю. Притормозив перед дорогой, девочка настойчивей и быстрее пробежала до крыльца небольшой лачуги, построенной, кажется, из ребристых листов металлочерепицы, фанеры и прочих подручных материалов, взмыла по ступенькам, прошмыгнула мимо ярко-выкрашенных невесомых порванных занавесок, едва прикрывавших вход, и, не сбавляя ходу, стремглав пролетела в противоположный конец комнаты. Недоуменно окинув беглым взглядом пустое помещение, ожидая увидеть хотя бы пару взрослых человек, Брюс хмуро и с легкой толикой удивления проследил, как малышка, взобравшись на кровать, ловко юркнула в маленькое, завешенное тряпицами окно, оставляя доктора в одиночестве. В пустом доме. На окраине города. – Надо брать деньги вперед, Беннер, – отчетливо ощущая себя пойманным в ловушку насекомым, нервно пробормотал себе под нос мужчина, устало (и, безусловно, с каплей злобы) проводя рукой по несущему деревянному столбу, покрытому пятнами белой и аквамариновой краски. – Не будьте таким жадным, доктор, – раздался в ответ холодный женский голос. В спешке обернувшись на оклик, Брюс в недоумении окинул взглядом пустую комнату, не в силах заметить говорившего, пока из темного угла не раздался противный скрипучий скрежет, смутно напоминающий звук передвигаемой мебели. Из густого мрака, клубившегося в неосвещенной части помещения и по цвету напоминающего вязкую карамель или коньяк, проступали нечеткие очертания фигуры, лениво откинувшейся на своем стуле и забросившей ногу на ногу, сцепив пальцы на коленке замком. – Присаживайтесь, – чуть смягчив тон голоса, вежливо произнесла собеседница, указывая на отодвинутый стул. – И не нервничайте так: мне не хотелось бы стать причиной вашего… – силуэт чуть склонил голову и, неуютно ежась, повел плечами, – стресса. – Выходит, дело не в стрессах, – не сдержав в себе смешок, спокойно возразил Беннер, не спеша приближаться к указанному месту.       Склонив голову к груди, фигура раскатисто, глухо рассмеялась, лениво качнув в воздухе согнутой ногой. Недоверчиво прищурившись, доктор нехотя опустил на пол сумку с медикаментами и спрятал руки в карманы, всматриваясь в табачно-бронзовый сумрак, выискивая в нем клубистую дымку эбонитовой тени. По телу, вдоль позвоночника, пощипывая кожу, пробежал холодок, а на краю сознания проснулась мирно дремавшая настороженность: все эти плавные, вальяжные жесты смутно напоминали доктору движения примеряющегося к прыжку хищника, а отдающий хрипотцой гортанный смех, сложенный из приятного на слух голоса, как наждачное оригами из листка бумаги, точно укутывал колючей оболочкой удушливого смога ехидную, недобрую ухмылку. – Медитируете в свободное от работы время? – сквозь явно просачивающуюся в голос насмешку невинно полюбопытствовала женщина, все так же не меняя своей расслабленно-пренебрежительной позы.       Смущенно хмыкнув себе под нос, Беннер только поджал губы и, нервно заламывая пальцы, медленно двинулся к окну, попутно осматривая скромное убранство помещения. Цветастые ковры, потускневшие и потерявшие прежнюю яркость, пестрели полосками, пятнами и замысловатыми узорами с пола, со стен и даже с потолка, куда были прикреплены в качестве занавески; повсюду были разбросаны коробки из дряхлого, полусгнившего дерева, пластмассовые бочонки непонятного предназначения, полуразмотанные рулоны тканей, металлических сеток и пыльной пленки; на натянутых через всю комнату веревках висела облинявшая одежда, а практически каждая балка, несущий столб или участок стены были покрыты неровными мазками сине-зеленой и белой краски, потрескавшейся, облупившейся и отслаивавшейся от дерева изогнутыми полумесяцами стружки. Досадливо вздохнув, Беннер интуитивно провел рукой по одному из узоров, соскабливая ногтем сухой слой застаревшей гуаши, и, нервно закусив губу, пригнулся к оконной раме. – Заманили меня на окраину – умно, – проигнорировав предыдущий вопрос, констатировал он. – Я думаю, здесь везде ваши люди, – растягивая гласные, предположил мужчина, выглядывая на улицу сквозь брешь в стене. – В целях безопасности, доктор, не более, – покладисто согласилась собеседница, чем ввергла Брюса в мимолетное состояние шока: то ли так изменились методы запугивания, то ли он стал слишком стар для этих игр с тузами в рукавах – но раньше, устраивая для него псевдо тет-а-тет, люди всем правдами выдавливали из себя ласково-фальшивою улыбку и, увлекая его светской беседой, утверждали, что на этой дружеской встрече больше никого нет, прекрасно зная, что на его затылке сейчас весело пританцовывает красной точкой лазерный прицел снайперской винтовки. Заметив, видимо, секундное замешательство Беннера, женщина тяжело вздохнула и, цокнув языком, устало проговорила: – Брюс, поймите: я не собираюсь лить в наш разговор воду или приукрашать мишурой суровую реальность. Я не дипломат, не политик, и язык у меня для таких бессмысленных дискуссий не подвешен. Признаюсь сразу – я искренне не хотела брать на себя эту миссию за неумением вести подобные беседы, однако единственная возможная альтернатива моей скромной персоне сейчас находится в допросной камере где-то в Сибири. Мой полет длился несколько часов, а ввиду минувших событий я встревожена, раздраженна и просто безмерно зла, а потому прошу вас… – женщина рвано выдохнула, переводя дух, – давайте без формальностей.       Недоверчиво прищурившись на подобные слова и тон, Беннер все же по-глупому покорно кивнул головой и, смазанно, негромко хлопнув в ладоши, скосил глаза в сторону – подальше от чернильного облака – зернистого из-за танцующей в воздухе пыли, – с которым ему приходилось разговаривать. Взгляд скользнул по опрокинутой бутылке из мутного зеленого стекла, переметнулся на жестяную консервную банку с рифлеными, словно обгрызанными краями и намертво приклеился к старой, покрытой сизыми разводами клякс колыбели. По лицу мужчины пробежала тень, а на лбу проступила пара неровных морщин – совсем недавно, буквально месяц или полтора назад, ему доводилось лечить годовалого ребенка. Его мать прибежала тогда в слезах, сбивчиво, едва стоя на ногах умоляя помочь ее сыну: худая – одежда буквально висела на теле мешком, обнищалая, с серовато-зелеными глазами, казавшимися почти прозрачными из-за блестевшей на радужке и ресницах влаги, она, отдав авансом золотые серьги, до этого блестевшие у нее на ушах, вырвала его из одной местной клиники и потянула в бедный район Калькутты, где он впоследствии и застрял, работая за гроши и удовлетворение взбунтовавшейся совести, твердившей что-то о принесенной клятве Гиппократа. Когда Брюсу удалось добраться до дома горожанки, было до чудовищной, царапающей кожу дрожи, до липкого, вязкого кома в горле очевидно – мальчику уже не помочь. Болезнь принесла с собой целый ворох тягостных осложнений: ребенок задыхался, его лихорадило, а на крохотном теле появилась сыпь. Два дня. Два чертовых дня и две бессонные ночи Беннер провел у колыбели мальчика, борясь за его жизнь, едва ли прерываясь на еду. Голова доктора зверски кружилась и была словно набита ватой, пропитанной медицинским спиртом; руки, которые от дьявольской усталости и нервов начали предательски трястись к концу второй ночи, не успевали за ходом мыслей, твердивших методы лечения и необходимые препараты наперебой; он не помнил, сколько раз уже писал на клочке пожелтевшей бумаги название лекарства и отдавал ее матери ребенка, с ужасом заведомо понимая, что, оббежав все аптеки в ближайших кварталах, женщина в очередной раз вернется со слезами и скажет, что нужного препарата нигде нет. Впопыхах прихваченных из клиники средств катастрофически не хватало, жаропонижающее действовало недолго, а капля злобы, которую неустанно хранило сердце Брюса, обрастала целым океаном витавшего в воздухе отчаяния и чувства тотального бессилия. Он, черт возьми, мог без особых усилий сломать факел Статуи Свободы, проглотить гранату или грохнуться со шпиля Эмпайр-Стэйт-Билдинг, оставив на асфальте огромный кратер, но он не мог спасти жизнь одного единственного ребенка. В чем прок всех его исследований во благо человечества, всей достигнутой колоссальной силы, если на разрушение Беннер был способен, а на созидание – нет?.. Мальчик скончался под утро – когда в неостекленных окнах только-только забрезжил кроваво-алый рассвет. Доктор сквозь пелену вспоминал, как отходил от старой колыбели и собирал свои вещи в наплечную сумку, горестно качая головой, с силой проводя ладонями по лбу, щекам, надавливая пальцами на переносицу, приподнимая дужку очков, и едва стоя на ногах от изнуряющей усталости. Пот катился с него градом, всё тело и в особенности спина, покрытая рубашкой и шерстяным пиджаком, неистово зудело и чесалось, словно вдоль его позвоночника ползут какие-то насекомые. Эмоции Брюс изо всех сил старался держать в узде, давя в зародыше и сожаление, и приступы ответственности за чужое горе – смерть пациента никогда не дается легко, и с последствиями для собственной совести всегда не просто нужно, а необходимо справляться. Однако картина, представшая его взору, когда он уже коснулся пальцами дверной ручки, отпечаталась в его сознании так же ясно, как если бы ее выжгли на внутренней стороне век металлом. Рядом с кроваткой, примостившись на трехногой табуретке, сидела щупленькая старушка, до этого не показывавшая и носа из своего закутка в соседней комнате. Поношенная одежда неправильными складками спадала на дряхлое тело, обнимая талию, сутулую, сгорбленную спину и широким капюшоном накрывая голову; смуглая кожа была испещрена глубокими морщинами, на лбу пестрело идеально круглое бордовое пятно краски; глаза были сильно, неестественно прищурены, смотрели пусто, слепо и устало, а костлявая рука слабо держалась за решетчатый край колыбели, медленно покачивая люльку, словно убаюкивая только-только заснувшего малыша. «Чур, мать, слышишь? Плакать перестал: видать, полегчало. Молилась я не зря – дадут Боги, выкарабкается» – в бездумье пробормотала она тогда, на ощупь поправив на мертвом ребенке одеяло и тихо запев своим хриплым, скрипучим голосом какую-то колыбельную. В груди у Беннера что-то свернулось тогда тугим узлом, пока он вслушивался в скрип раскачивающейся кроватки, в заунывный мотив, расстилавшийся по комнате могильным звоном, и в трескучее постукивание бьющихся друг о друга деревянных звезд и солнц, выкрашенных в ярко-желтый, почти лимонный цвет и подвешенных за нитки к кресту над колыбелью. Натянутая струна, удерживающая Брюса в состоянии покоя, позорно лопнула, и доктор, едва ли не насильно всучив безутешно рыдающей матери ее золотые серьги и половину имеющихся в кошельке купюр, молча выбежал из дома, остаток денег потратив на обед и на ночевку в захудалой гостинице, вырубившись, как только его голова коснулась засаленной подушки, а тело в изнеможении рухнуло на продавленный, скрипящий матрац.       Вздрогнув, прогоняя от себя (хотя бы временно) неприятные воспоминания, Беннер сделал небольшой шаг к колыбели, прокручивая в голове прошедший диалог. – Миссия?.. – наконец спросил он, выловив из длинного монолога заинтересовавшую его деталь. – Вы, что… – прикусив себе язык, Брюс осекся от произнесения слова «наемник»: отчего-то людям, посланным убить его, до жути не нравилось, когда их называли подобным образом. «Непрестижно звучит, а оттого раздражает», однажды с оскалоподобной улыбкой заявил один из них. – Вы хитмэн? – предположил он, сумев подобрать приемлемый синоним.       Фигура вновь глухо рассмеялась. – Если бы я была наемником, вы были бы моим заказом, а не миссией, – иронично заметила она. – И я еще не настолько безумна, чтобы пытаться вас убить – себе дороже. Все гораздо прозаичнее, доктор: я прислана службой Щ.И.Т.       Брюс только поджал губы и нервно хрустнул пальцами: всё было, действительно, достаточно очевидно и прозаично – он должен был догадаться, кто стоит за обеспечением относительного спокойствия его жизни на протяжении последнего года. Беннер, как сторонник научных методов обоснования любых фактов, не верил ни в случайности, ни в фантастические совпадения, и оттого понимал, что его бесконфликтное времяпрепровождение в Индии или дело рук сторонней организации, или оно попросту нехарактерно затянулось и скоро прервется внеочередным покушением, вследствие которого будет разрушен один из районов Калькутты, а на первой полосе свежих газет появится фотография разъяренного Халка, крушащего и без того полуразвалившиеся здания. – Щ.И.Т. – то ли утвердительно, то ли вопросительно проговорил доктор, облизывая пересохшие губы кончиком языка. – Вы их агент? – Официально – да, – неохотно согласился силуэт. – А неофициально? – А неофициально – раб, – грубо отрезала шпионка, подвинувшись чуть ближе к кругу света и облокотившись на столешницу, сцепляя пальцы в замок. С этого ракурса очертания фигуры чуть прояснились: стал различен испещренный узором край скрывающего лицо капюшона, тонкие обескровленные губы, острый подбородок, смутно виднелся украшенный индийской вышивкой воротник и льняная свободная рубашка то ли синего, то ли фиолетового оттенка. Руки – бледные, еще не успевшие загореть под палящим солнцем Калькутты – были обнажены примерно по локоть: рукава притом были длинные, однако для чего-то сильно подвернуты. – А ваша актрисулька? – вспомнил доктор, указывая пальцем на окошко, через которое сбежала маленькая притворщица. – Тоже шпионка? Начала рано. – О-о, нет, девочка не имеет к Щ.И.Т.у никакого отношения, – лукаво пропела женщина, обнажая ряд белых зубов. Как-то совсем не вовремя Беннеру пришло на ум сравнение, что агентесса не просто криво ухмыляется, а откровенно скалится, по-звериному показывая клыки – не то, чтобы подобная аллегория его пугала, но явно вводила в тупик: его собеседница абсолютно не походила на рядового шпиона – ни речью, ни поведением. – И я искренне надеюсь, что сам факт ее существования останется между нами. – О чем вы? – недоуменно спросил Брюс. – Мне был назван адрес вашего местонахождения, а также адрес этого дома, однако никто так и не уточнил, каким образом мне нужно договориться с вами о встрече, – устало пояснила фигура. – Раз методы не были оговорены, то я предпочла не тратить время на разглагольствования и церемонии. А потому попросила помощи. Не за «спасибо», разумеется, – женщина слабо усмехнулась. – Даже если бы вы попросили, Шанри не отдала бы вам те деньги: это был ее гонорар за блистательную актерскую игру. Малышку впору номинировать на «Оскар». – Вы так и не сказали, кто она, – хмуро отозвался Беннер. – Если девочка не из ваших, то где вы ее взяли? Да и заставили выполнять рисковую работу за гроши? – Где взяла? В ближайшем темном переулке, доктор. Лучшие актеры – те, которым нечего терять, – равнодушно ответила шпионка. – Погодите, она бездомна? – невольно повысив тон, уточнил Брюс. – Да вы с ума сошли! – получив согласный кивок, в возмущении воскликнул мужчина. – Нужно было социальную службу звать и искать девочке семью, а не подкупать ее! – Не торопитесь в своих осуждениях, – сухо предупредила женщина. – Скажите, доктор, вы когда-нибудь были в детском приюте Калькутты, куда отправляют сирот индийские социальные службы? В этой давке, духоте, антисанитарии, больше подходящей для лагеря беженцев или переполненного госпиталя, где не хватает спальных мест и трехгодовалые дети спят гурьбою на полу? Нет? А Шанри была. И вы не поверите, она оттуда сбежала. Дважды. И сбежит еще раз, если какой-нибудь «добрый» взрослый притащит ее туда за шкирку, – процедила фигура, показав пальцами кавычки на слове «добрый». – Девочка привыкла к этой жизни, борется за нее и, поверьте, умеет ценить свободу, как никто другой. И сколько бы ей ни говорили, сколько бы ни убеждали в необходимости бросить привычный ей уклад, она будет коситься на стены приюта, как на прутья клетки. – Откуда такая уверенность в ее желании остаться на улице? – скептически пробормотал Беннер, неохотно осознавая правоту шпионки: приюты в Индии, действительно, переполнены, а усыновление в такой перенаселенной стране – явление крайне редкое.       Поджав губы, женщина глубоко вздохнула, медленно пропуская душный воздух в легкие. – Вы разговаривали когда-нибудь с ребенком улицы, доктор? – почти что ласково произнесла фигура.       Брюс молча покачал головой. – Ложь. Пускай и неосознанная, – мягко возразила агентесса. – Вы сейчас с ним разговариваете, – выдохнула она с едва различимой досадой, хрипотцой просачивающейся в голос, и, отвернувшись от изумленного лица Беннера, достала из складок одежды небольшой смартфон. – Ваш старый друг – Николас Фьюри – уверял, что мы можем рассчитывать на вашу помощь, – резко сменив тему, бесстрастно проговорила шпионка, сосредоточенно всматриваясь в загоревшийся экран и пролистывая какой-то список. – Директор, как я понимаю, забыл спросить мою точку зрения? – хмыкнул Брюс, проводя ладонью по деревянному каркасу колыбели. Характерные щелчки набираемого на сенсорной клавиатуре текста тут же оборвались, а агентесса, настороженно склонив голову набок, осторожно поинтересовалась: – Вы готовы отказаться? – Я всего лишь предполагаю подобную возможность, – невесело рассмеялся Беннер. – Неприятно, когда твоей жизнью распоряжаются без твоего ведома – вам ли не знать? – Нет, дело не в этом, – растягивая гласные, возразила шпионка, прокрутив меж пальцев включенный смартфон. – Вам неприятно, – уверенно заключила женщина. – Неприятно, что Щ.И.Т. предлагает вам работу. Отчего же? – Быть может, я просто не хочу лезть в пекло, – безразлично пожал плечами мужчина. – И это говорит человек, променявший свою прежнюю комфортабельную жизнь на безвозмездное лечение индусов в одном из наиболее запущенных районов Калькутты, – иронично заметила фигура. – Почему же безвозмездное? Мне платят. – Ох, не смешите меня, доктор, – откинувшись на спинке стула, взвыла агентесса. – Денег вам едва ли хватает на существование, отличное от бедного. Никаких излишеств или изысков: чистое удовлетворение физиологических потребностей наподобие еды, сна и временной крыши над головой – вы здесь явно не за тем, чтобы набить себе кошелек. Вы здесь, чтобы помогать людям. – И этой помощью искупить то, что уже натворил, – глухо, неохотно, как-то до умопомрачения спонтанно закончил доктор, медленно качнув старенькую колыбель и бросив краткий взгляд в сторону замершей женщины, с долей проснувшегося интереса всматривавшейся в лицо собеседника. В какой-то момент она молча, каким-то неосознанным, избитым жестом потянулась к груди, провела ладонью по вороту, точно выискивая затерявшуюся в нем цепочку, но, осекшись или же не обнаружив желаемого, неловко опустила руку обратно на стол, и Брюсу отчетливо было видно, как мелко подрагивали ее пальцы. – Так это ли не шанс, доктор? – шепотом спросила фигура. – Вы говорите о десятках жизней, Щ.И.Т. – о миллионах. Не достаточная ли цена для искупления ваших грехов?       Настороженно прищурив карие глаза и проведя ладонью по колючей щетине, Беннер не отвечал, бездумно рассматривая темный силуэт и взвешивая в уме все риски, а затем также молча опустился на соседний стул, копируя позу шпионки и переплетая пальцы в замок. – Не я один здесь расплачиваюсь за содеянное, не так ли? – без тени усмешки хмыкнул он, тут же прокашлявшись в кулак и продолжив, отнеся заданный вопрос к рангу риторических. – Что конкретно произошло?       Женщина спесиво поджала и без того тонкие губы, сейчас сложившиеся в бледно-розовую нить, и до скрипа стиснула зубы, заметно напрягая скулы – ей явно не хотелось начинать рассказ. – Это… Тессеракт, – наконец, ответила она, отдавая телефон доктору в руки. Вытащив очки из нагрудного кармана и привычным жестом нацепив их на нос, Беннер принял переданный аппарат, пристально разглядывая фотографию сияющего голубым светом куба. – Крайне опасный артефакт, в котором сокрыто настолько колоссальное количество энергии, что одна лишь тысячная ее доля способна разорвать планету на части. – Откуда вы его взяли? – в задумчивости произнес ученый. – Такие вещи не хранят в музеях, – с усмешкой покачал он головой.       Шпионка согласно хмыкнула и игриво прищелкнула языком. – Такие вещи хранят в норвежских языческих храмах, – ехидно добавила она. – Что, простите? – Не берите в голову, док, – беспечно махнула рукой агентесса, скрыв секундное беспокойство за легкомысленной натянутой насмешкой. – Сейчас важнее не его прошлое, но его настоящее.       Беннер заметно напрягся и, неуютно поведя плечами, опустил смартфон обратно на стол. – Где он сейчас? – хрипло поинтересовался он. – Вы верно вылавливаете суть. Это похвально, – саркастически заметила женщина, скривив губы в оценивающе-одобряющей гримасе. – Мы не знаем, где он, доктор. Тессеракт был украден с базы Щ.И.Т.а несколько часов назад, оставив после себя лишь руины и погребенные под ними тела, – вздохнула фигура. – Фьюри просит, чтобы вы его нашли. Наши специалисты не могут засечь его самостоятельно: уровень испускаемого им гамма-излучения слишком слаб и оттого неуловим. Для Щ.И.Т.а, – со злою усмешкой добавила она, вновь расслабленно откидываясь на спинку стула. Кресло накренилось, покачиваясь на двух задних ножках, пока не стукнулось спинкой о стену дома, а женщина вальяжным жестом не закинула ноги на стол, скрещивая их у самых лодыжек. – Но не для вас, – с толикой мелькнувшего в голосе восхищенного уважения, мягко заключила женщина. – Лесть? – Констатация факта, – пожала плечами шпионка. – На Земле нет лучшего специалиста по гамма-лучам, чем вы. – Значит, Фьюри нужен не монстр, – медленно, с расстановкой проговорил Брюс, бесцельно ударив указательным пальцем по деревянной поверхности и чувствуя, как внутри, скребясь о ребра, разливается горячими потоками вскипевшей стали едва контролируемый гнев. Мужчина не был глуп: он прекрасно осознавал, что даже если Фьюри и не попытается использовать его… вторую натуру… в качестве разрушительной силы, директор в любом случае не позволит ему находиться на базе без должного «присмотра». Клетка. Вот наиболее гуманное из названий той лаборатории, в которой ему предстоит работать. Тюремная камера под прицелом ракетной боеголовки – если быть чуть более прозаичным.       Повисла затяжная пауза. – Доктор, – устало выдохнула женщина, опуская ноги, и облокотилась о стол, складывая ладони шпилем и припадая губами к кончикам пальцев. – Я представляю, как видится вам эта ситуация. Не знаю наверняка, но представляю. Вам станет легче, если я скажу, что после того, как Тессеракт будет найден, Вы сможете отправиться в любой уголок Земного шара и вернуться к своим делам?       Удивленно вскинув брови, Беннер бросил в сторону шпионки недоумевающий взгляд, постепенно отвлекаясь от клокотавшей в венах ярости. – Никто не будет Вас удерживать или заставлять остаться, – продолжила фигура. – Вы сможете уйти, как только Щ.И.Т. вернет себе куб. – А что же «угроза национальной безопасности»? – недоверчиво уточнил ученый, снимая очки, вытаскивая из кармана брюк сухую мягкую тряпицу и протирая ею запотевшие стекла. – Вы обошлись без единого инцидента больше года, и директор надеется, что сможете контролировать себя и впоследствии. Вы вряд ли сами хотите сорваться по какому-нибудь пустяку наподобие закончившегося аспирина или невкусного завтрака, – пожала плечами женщина. – Оказываете услугу, и мы Вас больше не побеспокоим.       Кивнув головой и повесив очки себе на нагрудный карман, Беннер потер ладони друг о друга, наигранно жизнерадостно хлопнул себя по коленям и со вздохом поднялся с места. – Чем быстрее начнем, тем раньше закончим, – заключил он, взъерошивая рукой вьющиеся от влаги волосы. – Хороший подход, – подхватив со стола телефон, хмыкнула шпионка, вставая вслед за мужчиной. – Вертолет ждет нас на улице, – указав рукой на выход, добавила она. – Подождите, – вдруг спохватился Брюс, перехватывая уходящую женщину за запястье. Та тут же мелко, точно брезгливо вздрогнула и грубо вырвала руку из невесомой хватки, чересчур резко и поспешно поворачиваясь к нему лицом. Неловко кашлянув в кулак, ученый немного озадаченно помялся на месте – вроде, обычный жест, а агентесса уже вытянулась по струнке, точно ожидая нападения. Он определенно стал слишком стар для шпионских заговоров и, видимо, уже начисто не видит опасности там, где она теоретически могла бы быть. Или же дело всё-таки не в нем?.. – Вы так и не представились, – мягко напомнил он, невинно вздергивая брови и заламывая пальцы на руках.       Фигура невольно отступила назад, понурив голову, словно о чем-то тревожно размышляя: тень упала на обострившиеся, помрачневшие черты, с искривившихся уст сорвался судорожный вдох. Чуть подрагивающая рука взметнулась вверх, откидывая темный капюшон, оправляя спутавшиеся каштановые волосы и оголяя молодое лицо с проницательными, пытливыми глазами цвета горького шоколада, смотревшие на доктора слишком холодно, устало и обжигающе-колко, чтобы принадлежать юной девушке – наученные горьким опытом, повидавшие тысячи драк и сотни смертей, они были для нее слишком стары. – Эрида, – наконец, промолвила агентесса, приподнимая пальцами невесомую дверную занавеску. – Меня зовут Эрида. Примечания: * И нулевой элемент, и биотика – выдуманные понятия вселенной игр Mass Effect. Нулевой элемент — редкий во Вселенной материал, под воздействием электрического тока способный производить поле, которое может повышать или снижать массу предметов внутри него. Это явление назвали "эффект массы". Биотика — способность некоторых форм жизни создавать поля эффекта массы и взаимодействовать с темной энергией, используя частицы нулевого элемента в своих телах. Включает в себя телекинез, кинетические поля и пространственные искажения. По сути, та же магия, просто обоснованная с научной точки зрения. http://41.media.tumblr.com/3caaae5c11e6712a0a96b6e490f2c765/tumblr_nxk7t8BJmx1rti868o1_1280.jpg * крага для лука – специальная защита для внутренней стороны предплечья, которая предохраняет руку от удара тетивой (если присмотреться, то у Бартона в «Мстителях» эта крага выглядит как две жесткие черные пластинки, закрепленные ремнями: https://i.ytimg.com/vi/_Mgf3TXd9Oc/maxresdefault.jpg). Дело в том, что тетива во время выстрела очень хлестко и больно (да, автор стреляет из лука, автор по глупости в свое время испытал эту гадость на собственной шкуре ;D) бьет по вытянутой руке, держащей рукоять. Чтобы этого избежать, и надевается крага (из пластика, кожи или даже металла): для правшей – на левое предплечье, для левшей (как наш многоуважаемый любимый Хоукай) – на правое. * луки бывают трех типов: классические прямые, рекурсивные и блочные («компаунд»). Бартон на протяжении всех фильмов пользуется исключительно последним типом. * «небесное железо» – выдуманный металл, получаемый из «упавших на землю звезд» (из тех же метеоритов, по сути); взят из трилогии Филипа Пулмана «Северное Сияние». Именно из этого металла панцербьёрны ковали свою легендарную броню, не имеющую равных по своей прочности. Автор, нечаянно вспомнив, что Мьелльнир как раз таки «выкован цвергами из ядра звезды», решил дерзнуть и найти этому материалу достойное название :) * эликсавмакт – с норвежского «elixir av markt» - «эликсир силы». Действие сего зелья будет рассмотрено чуть позже)) * пунктум – с латинского «punctum» – «точка». По задумке автора, обозначает окончание любого заклинания, обязательное к произношению вне зависимости от природы используемой магии. * имперический род заклятий (да простят меня поклонники ГП за такую вольность) – образовано от латинского imperium («империум») – «приказание», «(по)веление», «распоряжение», «владычество», «власть над кем-либо». Род заклятий, так или иначе дающих заклинателю власть на чьем-либо телом/разумом. * Битва с ледяными великанами, во время которой Один потерял свой глаз и забрал новорожденного Локи, происходила в 965 году нашей эры. Учитывая то, что Локи с Эридой ровесники, то к событиям «Мстителей» им обоим было по одной тысяче сорока семи годам. Арифметика) *Моторикша (авторикша, тук-тук, мототакси) — крытый трёхколёсный мотоцикл или мотороллер, предназначенный для перевозки пассажиров или груза. Использование моторикш широко распространено в развивающихся странах, особенно в Южной и Юго-Восточной Азии. https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/6/67/Autorickshaw_Bangalore.jpg Искренне благодарю всех читателей, уделявших внимание работе и оставлявших комментарии: Ваши слова – это гигантский, просто колоссальнейший стимул писать дальше и порция столь необходимого вдохновения. Спасибо, что вы есть ;) Надеюсь, что глава стояла ожиданий, и жду отзывов)