Список жизни

      Стив успевает забыть и вспомнить об Эриде три раза за день.       Ее образ, неуловимый, игривый, из разума ускальзывает пугливой преступницей-тенью и возвращается упрямо бумерангом; три раза − и не всего, а целых, за которые все не может себя отчего-то простить. Эрида бы посмеялась, привычно скалясь, и в божественно-атеистическую шутку окрестила грешность рассеянности богохульством, но ему не до смеха. Ему до тревоги.       Три раза.       Первый − в лаборатории, необитаемом островке науки с местным не-вполне-Робинзоном и Джарвисом-Пятницей: идя по коридору, улавливает краем глаза безответственно-любознательный тычок дремлющему Кракену под ребра, грозящий полундрой всему кораблю, − улавливает и забывает, куда шел и кого искал. Этот мятежный, честолюбивый, балованный душок карибского пиратства, пахнущий ромом, роком и током, неожиданно действует на нервы, вызывает в терпеливом и снисходительном характере отторжение и раздражение, почти неприязнь − Старк в ответ презрительно фыркает на звездно-полосатую форму, проводя аналогию с детской пижамой, жует соленый арахис и, практикуясь в остроумии и изощренности издевательств, обещает с минуты на минуту взломать засекреченный архив Щ.И.Т.а.       Гримасничает, позерствует, язвит с набитым ртом.       Что хуже прочего − сеет крупицу сомнения. − Что, Капитан, проблемы с доверием? − фальшивя добрые интонации, зло бьет по больному Старк, шурша упаковкой орехов, и Стива едва хватает, чтобы не отплатить той же пиратно-пиритной монетой.       Переживи предательство, будучи преданным − узнаешь настоящую цену доверию и осмотрительности.       Ему до странного внезапно и некстати приходит на ум собственное детство − двадцатые и тридцатые, "черный четверг", Антисалунная лига, Закон Смута-Хоули, заумные и страшные слова, мало что значащие для двенадцатилетнего подростка; зеркала луж в худощаво-узких, мучительно скрюченных обшарпанных переулках, стянутых бельевыми веревками с топорщащимися на них прищепками, плакаты розыска на закопченных кирпичных стенах, пахнущие разведенным клеем и типографской краской, уставший от повсеместной бедности, опустевших витрин и безработицы город, бронированный сталью и стеклом; рабочие в серых кепи и засаленных форменных брюках на подтяжках, с уважительным восторгом и смехом тыкающие пальцами в фотографии Бонни Паркер и Клайда Бэрроу на первой полосе "Нью-Йорк Таймс".       А еще праздничный банановый хлеб, брауни и пекановый пирог с чудом добытыми воспитательницей сливками, винтажные надписи из кругляшей эдисоновских ламп, волнами подмигивающие с панельных афиш кинотеатров; чьи-то блестящие, ваксой вычищенные угольно-черные бутсы − Стив, неуверенно поднимаясь с покрытия игровой площадки, готов был поклясться, что где-то видел именно эти шнурки и торчащую вместо стелек газету: утром он подменял захворавшего мальчишку-бутблекера* из детского дома. У взъерошенного как дворовый пес незнакомца счастливая улыбка от уха до уха, опухший синяк под глазом − "да ерунда, им не слаще пришлось", слегка рисуясь, ведет плечами, указывает за спину, где только недавно сверкали хулиганские пятки, "Баки, будем знакомы" − и твердая теплая ладонь, озорно поданная сразу для помощи и такого же твердого и теплого рукопожатия.       Им по пятнадцать, когда старик Джо − бывший мелкий лавочник-антиквар, пропахший пыльной мудростью и обанкротившийся после краха Уолл-стрит − рассказывает им о спикизи, самонадеянно открывшемся в районе Бродвея, на пересечении Ральф и Джефферсон-авеню; Баки, вытянувшегося, как штык, нескладного и абсолютно бестолкового, манит его табачно-джазовая медная дымка, пароли, воровато отбиваемые костяшками пальцев в кожаных перчатках, девушки, увитые бахромой бархатных платьев, обнажавших спину и ключицы, в нитках крупного жемчуга, идеально-белого, как и окаймленные кармином улыбки, и меховых горжетках, иногда заменяемых на страусиные боа в театрально-повальном стиле Чикаго. Идти туда − отвратительнейшая во всех аспектах идея; законный запрет утроен неподходящим для заведения возрастом − но Барнс собственным возбраненным любопытством очарован и окрылен, захвачен безнадежно, и потому о своем "тайком", "секретно", "ненадолго" они говорят еще на пару тонов тише положенного*. Потом Баки будет тащить его, с бокала блю кюрасао охмелевшего вусмерть, до дома на плече и радоваться, что сорванцов не поймали за шкирки полисмены, но те полчаса искрометного степа черно-белых каблуков, подглядывания игры в бридж и подслушивания политических анекдотов определенно будут стоить последствий удовлетворенного интереса.       Стив выходит из лаборатории и, нахмурившись, слепо осматривает безлюдный коридор, вспоминая теперь уже Эриду − как та, идя перед ним спиной вперед, танцующей смесью чечетки и лунной дорожки, жестикулируя, подталкивая в плечо и ухмыляясь совсем уж пакостно, год назад подбивала его спуститься в архив Щ.И.Т.а. Сам себя не понимая и не узнавая, он тогда согласился с неожиданным условием: в обмен она ответит, на какой такой Радужный мост, упомянутый как-то в разговоре и тщательно после позабытый и замаскированный, она карабкалась ребенком, с усердием сдирая коленки и зарабатывая синяки.       "Вроде Сан-Францисских Золотых Ворот", хмыкает, теряясь непривычно, и с усмешкой трет ладонью шею, "Поменьше разве что. Местная достопримечательность".       И вот тогда приходит мысль, − убежденность? оправдание? − что в пытливости ума и здоровом скептицизме нет ровным счетом ничего предосудительного.       Держась за эту идею с отчаянием утопающего и верой ревностного адепта, он проникает на охраняемый отсек корабля, вскрывает один из ящиков "Фазы 2" и с обвинительным грохотом ставит найденное оружие перед Фьюри, уничижительно, как свидетельство измены.       Совесть − даже − почти не мучает.       Тогда он забывает во второй раз − вновь по вине Старка, и в этом видится скверная закономерность. Едва ли он зачинщик той смуты, что охватила лабораторию − истинное яблоко раздора, рассеянно и безотчетно подозревает Стив, занятый обузданием гнева, сверкает со своей подставки ликующей бирюзой, как с трона, и шепотом навязанных мыслей блуждает в ушных раковинах, − но хаоса местного, умственно-сердечного, источник совершенно определенный; раздражитель, антипод анестезии, вколотый, как шприцом, презрительным "Героем? Как ты?" ровнехонько в болевую точку. Воздух накаляется, вибрирует, как в пчелином улье, в нем озоновое предвестие молний и (у)гроза высоковольтного напряжения, плотное облако метана: чиркни − взорвется, и у каждого по спичке, что сродни красной кнопке. Клин вбит крепко, пророча даже не междоусобицу, идейную гражданскую войну, и речь не столько об оправданности средств, сколько о допустимости целей: все они здесь − обнаженные помыслы, амбиции и обиды, разобщенные единой идеей, что призвана была сплотить, огромная часовая бомба, строители Вавилонской башни, разучившиеся внезапно понимать родной язык; говорят о разном, о своем, наболевшем и накипевшем, воспаленном, и более ничего не слышат, оглохшие так легко по чужому совету и (бронзовой и острой) указке.       Глаза у Старка, скинувшего с локтя пытающуюся образумить руку, в неприветливом высокомерии суженные, спесивые и наглые, возмутительно-карие: не пристало его душевному зеркалу обладать знакомой теплотой оттенка, не заслужил; аквамарин бы был правдивей и уместнее, холоднее под стать свету дугового реактора, легкомысленно видневшемуся из-под футболки. На дне уголька-зрачка сдержанной яростью тлеет фитилек бикфордова шнура, отблески искр растекаются прозрачно-скользко по роговице, как талая вода, − обида в них жгучая и желчная, много старше только нанесенной ("Ты не из тех, кто пойдет на жертву"), и Стив не понимает: сердечная рана, корни боли распустившая по кровеносной системе, давно уж несвежая, зарубцевавшаяся и гнойная, они едва знакомы, так когда он успел сыпануть столько соли на шрам?..       Противостояние взглядов оканчивается-таки взрывом вполне себе реальным, прозаичным: дымом, огнем и сногсшибательно-ударной волной, разбившей вдребезги стекло и совет надеть костюм переиначившей на исключительно насущные проблемы.       Коридор по-дьявольски кроваво, адски выкрашен, выкошен лазерно-красным светом тревоги, захлебывается лав(ин)ой топота, сирен и щелчков предохранителей. Стив на бегу уклоняется от инфернально-горячего пара, брызжущего с шипением из пробитых труб, перепрыгивает через жала искрящих проводов и руинные обломки арматуры, считает пройденные из девяти кругов, когда осознает, что в Чистилище лаборатории кого-то не хватало. − Кто-нибудь знает, где Эрида? − указательным и средним пальцами касается он передатчика в ухе, но в эфире стоит неотзывчивая, оглушительно-пустая тишина: Старк пока на связь не выходит, но это не значит, что не вышел кто-нибудь еще. Волнение за нее безотчетно, неоправданно: богиня раздора в хаосе потеряться не может, как не может рыба пропасть в воде, но тревога угасать не желает; дрожит в груди предчувствием беды и жжется, печет, пересчитывает паникой позвонки. − Директор, где Эрида? − Я здесь.       Голос в наушнике непривычно-мрачный и преисполненный угрюмого сожаления, потяжелевший, сиплый, но не узнать его невозможно − от облегчения Стив замирает посредине коридора и, утомленно выдохнув, подпирает плечом опустошенную оружейную стойку, переводя дыхание. Жива. − Жива-жива. Но радоваться рано, так как это, может статься, временно.       Он что, произнес это вслух?.. − Нагрянул Бартон с сообщниками и уже вывел один из двигателей из строя. Доктор Беннер с его подачи обратился в Халка и громит инженерный отсек, − вручную отворив обесточенную дверь, Роджерс проскальзывает в задымленный арсенал и, кашляя, находит среди ящиков с патронами плоский серебристый кейс. − Фьюри меня оповестил, я в курсе последних новостей. Мироздание, как дети малые, на пять минут нельзя оставить. Когда вы вообще успели? − знакомая игривость пенится возмущенно-искренне и удивительно успокаивает, вопреки обстоятельствам. Улыбка несмело трогает губы. − Где ты сейчас?       Рида мнется. − Хилл передала, что Бартон рвется в тюремный отсек. Пока безуспешно. Коулсон опрометью бросился туда же, но бьюсь об заклад, когда он доберется сам или подоспеет Тор, Локи уже там не будет. Его освободят к тому времени. Но я... вроде знаю, куда Бартон или даже он сам направится после. − Так..? − Перехвачу по дороге и помешаю бежать с Хеликарриера. У меня еще остались вопросы. − В одиночку? Не вздумай! − Большинство агентов сейчас блокированы в БИЦ или отстреливаются от нападающих, им не до того. Для тебя, полагаю, тоже уже нашлась работенка? − Стив хмурится и упрямо молчит: сжимает губы, впустую выискивая, что возразить. Шаг рискованный, опасный смертельно, как и все шаги сейчас, причем для любого из них, но как будто имеется выбор. − Вот видишь, − мягче шелестит она: от ласки в голосе и своей безысходности хочется ударить по стене кулаком. Вместо этого он прикладывает к сканеру кейса большой палец, отщелкивает согласно пискнувшие крепежи и забирает с черной пористой подкладки вибраниумовый щит, дыша мелко и редко. Вентиляция с задымлением справляется скверно, питание в поврежденном взрывом отсеке еще не восстановили. − Почините двигатель, Капитан. Падать с небес высоко, а идея повторить участь Икара здесь претит, полагаю, всем. Боги со своими древними дрязгами разберутся сами. − Будь осторожнее, − хрипит он, смиряясь. − Само собой, − отмахивается обманчивой беспечностью, добавляет, помедлив. − Ты тоже, − и отключается.       А после − и впрямь − становится совсем не до того; он забывает в третий раз, занятый тем, что отбивает гранаты в небо (так странно, не вверх, а вниз − внизу тоже было небо, лазурное и бескрайнее, подушки облаков заботливо подстилавшее на случай падения), бьется о него спиной, болтаясь на кабеле воздушным гимнастом, и в изнеможении тянет злосчастный красный рычаг, одной удачей увиливая от автоматных очередей, прошивавших металл в трех сантиметрах от плеча или головы. − Капитан, у нас проблема, − сразу после известия Фьюри − Коулсон мертв (не так, убит) − обеспокоенно и скорбно шуршит в наушнике Хилл, прерываясь помехами: Стивен напрягается, Старк, прислонившийся рядом бронированной спиной к стене, неохотно и слабо качает головой с измученным "Боже, опять?". Свет в прорезях маски все еще не горит; обшарпанный панцирь костюма − гигантскими лопастями прокрученный, пережеванный и брезгливо выплюнутый, весь в гари, царапинах и вмятинах − выглядит потасканно и удручающе-уныло, как старые подранные джинсы. − Мы не можем вызвать Эриду. Связь есть, но она не отвечает. Жучок она раздавила минут двадцать назад, но мне удалось засечь ее с видеокамер в западном крыле: судя по всему, она направляется к ангару летной техники. Что бы она ни задумала, ей надо помешать. Директор запретил сейчас кому-либо покидать базу. − Уже иду, − Стив, подцепив пальцами щит, устало продевает предплечье в крепление − ремни обхватывают руку почти теплым объятием − и вопросительно косится на Старка.       Тот хмыкает. − Джарвис еще перезагружает систему, Кэп. Сорок процентов. Если не возражаешь, я позже догоню.       Он не возражает.       Разыскать ее оказывается проще ожидаемого − Эрида, хоть и не желает быть найденной, явно и не предпринимает попыток спрятаться; он застает ее за сосредоточенным вскрытием дверного замка − не имея электронной карты-допуска, пароль приходится взламывать вручную. Пальцы, не замечая чужого присутствия, витиевато-виртуозно, вирусно наигрывают Back In Black по голографической клавиатуре. Система безопасности явно вскоре сдастся под столь усердным напором: на экране подсвечены мягким мятным четыре кластерные ячейки из пяти. − Зачем ты это делаешь? − оклик стрелой расщепляет полсотни футов и укалывает ее между лопаток наконечником укора. Спина и плечи, прогнувшись, точно и впрямь послужили мишенью, манерно распрямляются, ровняют оси осанки: жест самоуверенный, куртуазно-горделивый, и это так на нее не похоже, что Капитан подозрительно щурится. Оперение имени, на языке закусанное и пришпиленное, щекочет небо, дразнится терпким окончанием. − Рида?..       Богиня хаоса смеется, обнажая профиль улыбки и морщинки в уголках весело зажмуренных глаз − Стив подспудно воображает, как с этим же смехом, злокозненно-лукавым, властью всласть упивающимся, золотое яблоко ставят ему на голову, вынимают лук из ослабевшей ладони, ероша попутно челку. Стрелу из омелы* игриво крутят меж пальцев, вкладывают в ушко тетиву − всё забавы и шалости ради.       Эрида, хихикая, оглядывается через плечо, и Стив почти взаправду чувствует теплый яблочный сок и мякоть, стекающие по виску и шее. В перехваченном взгляде − отрава, концентрированный токсин; смертельная доза медного купороса, цианистый калий − Стив чует горький миндаль и первые признаки кислородного голодания*.       Взгляд − ядовито-голубой.       Насмешка не смягчает угловатую остроту сапфировых граней, узнавание не возвращает льдистой прозрачности родного темного цвета; чары пузырятся в радужке химической взвесью тессерактово-бирюзовых искр − словами до нее не достучаться, Стив помнит, а оттого и не пытается образумить, смутно вспоминая разъяснения Вдовы.       Когнитивная рекалибровка.       Ну, действительно, а как еще всегда снимались заклятья?.. − Я не хочу драться с тобой.       Эрида, прижав руку к сердцу, польщенно складывает брови домиком; прыскает растроганным "оу". − Так не дерись, − и, мигом очерствев и огрубев чертами, вслепую нажимает кнопку активации на панели: та одобрительно мигает зеленым, щелкает и милостиво открывает дверь. Рид с невыразимой скукой отворачивается, намереваясь уйти по-английски с французским акцентом − в пожатии плеч угадывается безразлично-глумливая прощальность "оревуар" и игривость воздушного поцелуя.       Стив молча целится, по старой стрелковой науке задержав дыхание, и делает бросок: щит ударяется ребром о панель управления, зажигая индикатор аварийно-красным, − дверь пищит и с злорадным шипением захлопывается у Эриды прямо перед носом − резво отскакивает, петляя отзеркаленными бросками, от арочных сводов и стен, проносится над увернувшейся в последний момент темноволосой головой и преданно возвращается владельцу в руку, уже привычно впиваясь кусачей отдачей в предплечье.       Эрида, обернувшись, смотрит на него, как на безнадежного дурака, с кокетливой издевкой склонив голову к плечу − разочарованно и насмешливо-ласково, с умиленно-плотоядной иронией в искривленной форме по-змеиному суженного магией зрачка, колдовством выжженной сапфировой радужке, чужеродно смотревшейся на знакомом лице. Ухмыляется, озорно-свирепо глядя исподлобья; шагает вперед и плавно поднимает, изгибая затейливо и изящно, руки − меж ладоней щелкают угольно-черные искры, серебряно-ртутно чадят туманные завитки, прядется кружевное золото рун; а после воздух, неожиданно-вязкий, как растянутая карамель, смазывается тонким пепельным слоем вслед за отведенной назад рукой, плотнеет и застывает прозрачно и остро, смесью дыма, стекла и закаленной стали.       Стив наблюдает за магией, как зачарованный, и приходит в себя, лишь услышав свист разминочно-пробного взмаха − Рид восьмерками петель прокручивает наколдованный теневой клинок* и, ничуть не колеблясь, идет навстречу, атакуя без предложений перемирия и объявлений войны.       Стив давится воздухом в недоверчиво-восхищенном испуге, забывает дышать и теряет дар речи, едва успевая не то что уклоняться − думать: в ударах ее такая быстрота и нечеловеческая, бессмертная сила, в движениях − игривая, безупречная легкость и мастерство, что собственное тело впервые кажется неуклюжим. Будучи единственным танцем, чей ритм и музыкальный размер он знал наизусть, бой всегда им игрался на одном дыхании, и местами приглушенно-вежливая смягченность, изнеженная облегченность его атак доходила до абсурдного абсолюта поддавков и уступок. Он едва обнимал там, где мог скрутить в гордиев узел удушливо-крепкого захвата-удавки; кружил за руку, как в вальсе, когда, будь движение чуть резче, запросто мог вывернуть сустав; даже укладывал на лопатки, кажется, истинно по-джентльменски, пару раз в стиле аргентинского танго поймав у самого пола за узкое запястье просто затем, чтобы трикстер не ударилась спиной. Рида злилась отчаянно, шипя, призывая окончить этот балаган, но к ее безысходности и разочарованию, он заботился о ее сохранности слишком усердно, чтобы бить хотя бы в четверть полной силы и двигаться хоть вполовину скорости.       Стив упустил момент, когда они успели поменяться ролями.       Он помнит, как дралась Эрида раньше − умело и ловко, опытно: достаточно, чтобы одолеть его, но не чудотворно-треклятую сыворотку Эрскина у него под кожей. Ведь как ни старайся − человек слаб, из плоти и крови соткан, хрупок и обнажен в своей идеально-уязвимой, потасканной конструкции нервов, костей и кожи, обречен и устроен на жизнь и на смерть в бессмысленной борьбе с потребностью и возможностью: маленький хрустальный рыцарь в папиросно-бумажной броне, со шпажкой-зубочисткой и яичной скорлупкой щита против всей громады своего несовершенства. Он устает, и Эрида уставала, умея рисковать, надеяться и ошибаться истинно по-человечески, в согласии с клишированными постулатами натуры; он устать не мог, как ни старался, сколь продолжительной и выматывающей ни была схватка, и, как обнаружил к своему страху и отрицанию, человеком-то в полной мере давно уж не являлся.       Как не являлась, оказывается, и она.       Сила, в ней от рождения бившаяся, природой, а не лабораторным экспериментом подаренная, − неутомимая, первозданная, божественная, как ни ужасно это признавать; ей ни противопоставить, ни противостоять, ни хотя бы просто противиться невозможно на уровне какого-то властного, возмутительно-безымянного инстинкта, благоговейно запрещавшего даже поднимать на нее, безызъянную, глаза. Стивен давит его, зажимает, как рану на сердце, и сопротивляется так упрямо, что почти глупо; отчаянно и до безумства смело, в награду получая отбитые, взбитые всмятку ребра, свист смерти, клацнувшей косой у самого горла, и разодранное обманчиво-бестелесным оружием предплечье.       Эриду в отместку удается мазнуть гранью щита по подбородку − та от удара лишь чуть пошатывается, запрокидывая голову, и охмелевше отступает на пару шагов, но от одной только развеявшейся иллюзии непобедимости Стив уже торжественно крестит обмен увечьями равнозначным.       Обходя его, безбоязненно, по кругу и безотрывно глядя на него через плечо, богиня хаоса утирает разбитую губу, кривится плаксиво и смотрит наигранно-обиженно, как ушибленный заводной игрушкой ребенок, блеща взбешенными глазами − как мир древними, столетний мрак впитавшими в расширенный гневно и маняще зрачок; кровь за кровь возмездно обещавшими так же ясно, как то, что V − означает вендетта. Дергает ощеренно-недобро, в подобии брезгливости краем рта, хищным жестом касается пореза языком, исцеляя, заживляя, отменяя безвозвратно нанесенный урон, а после − щелкает пальцами и буквально проваливается под землю: Алисой, упавшей в кроличью нору, чертенком, улизнувшим прямиком в Тартар; разом, словно под ногами не было пола.       Капитан растерянно вертит головой и топчется на месте в бесцельном недоумении, пока не пошатывается от жесткого удара по сгибу колен. Подсечка срабатывает − Стив падает, успев, однако, подставить руки и удержаться в планке; а после на животе, груди и ребрах − Господи Иисусе, откуда? − в полной мере ощущает озлобленную, свирепую ярость кулаков, коленей и локтей, охает и откатывается в сторону, наконец замечая, как индигово-черная тень, ничем и никем не отбрасываемая, ползет по полу как живая, зловредно норовя ухватить его за щиколотку. Дернувшись, ошарашенно отскочив назад, Капитан впаивает щит между собой и странным силуэтом, но материализовавшаяся из тонкого темного эфира рука, ухватившись за вибраниумовую грань, отшвыривает преданное оружие в сторону.       Тень дрожит, колышется угловатой ребристой рябью, переплывая на стену, и драться с ней по меньшей мере странно, по большей − безумно: поочередно выскакивают из цельного бетона руки и ноги, тут же невредимо прячутся, впаиваются обратно, и выбивать их из стены бессмысленно, подозревает Стив, едва успевая отводить от себя удары. Попытка улизнуть за щитом обречена еще в зародыше самой идеи − Ридины пальцы, считав будто направление мыслей, моментально ухватываются за затылок, неумолимо-твердо обнимают за шею, удерживая, и злобно рвут на себя, впечатывая лбом в номер корабельного отсека.       В глазах брызжут царапины бликов, тошнотворно двоится, троится разъезжающаяся дубликатами канареечно-яркая четверка, мир сыреет, мутнеет, как дыханием опаленное стекло, и лопается карикатурным кракелюром; в ушах трещит, шуршит и щелкает, точно в засыпанной песком черепной коробке завелись скарабеи. Изящная женская ладонь, выскользнув из стены и театрально помедлив, точно насмехаясь, игриво-легонько подталкивает его в грудь, лишая остатков равновесия и надежд на благополучный исход; заплетаясь в ногах, Стив оглушенно оседает на пол, чувствует, как его победоносно откидывают на спину и коленом придавливают горло, точно ожидая pollice verso*; слышит свист прокрученного и занесенного гладиусом клинка, торжество учащенного дыхания и безошибочно угадывает в нем оскалистую улыбку. − Эмбертон, какого хрена ты творишь?..       В возмущенном накале жужжат, заряжаясь, репульсоры, выстрел уязвленно-язвительными колючками искр кусает лицо − висок хоть и опаляет чувство дежавю (считай, второе за сутки спасение от асгардского недружелюбия), но так вовремя и так кстати Старк еще не объявлялся ровным счетом нигде и никогда, − и удушливая тяжесть разматывается, как удавка, исчезает с плеч и шеи, милостиво дозволяя вдохнуть; попутно растекается, вероятно, как чернильная клякса, веномно-злобной двухмерной темнотой, скользнувшей к раздосадованно чертыхнувшемуся гостю, и в голове вспыхивают тревожно-красным инстинкты. Капитан, кашляя, быстро перекатывается на живот, вскидывается и пытается предупредить об опасности, но голос, оправиться не успевший, предательски подводит: крик задыхается, осев остаточным спазмом в горле. − Она еще и ведьма, очаровательно. Я когда-нибудь о чем-нибудь узнаю в числе первых? − голос из-за маски глухой, но ничуть не железный, вопреки псевдониму; ракетно-лазерная угроза, обнявшая титаново-золотую руку, опрометчиво складывается, укладывается, как зевающая сторожевая собака, в бронированное предплечье, опускается необдуманно-спокойно вместе с лучившейся чистой энергией дланью; темное пятно стремительно приближается к стопам костюма, огибает ничего не замечающего Железного Человека сбоку. Стив, от слабости еще качаясь и едва переставляя ноги, неверно выпрямляется, хватаясь за горло и указывая Старку под ноги пальцем. − Кэп, лицо попроще. Найдем мы ее, с Хеликарриера никуда не денется, коль скоро не научилась у громовержца летать. Не научилась же?.. Славно. Не в курсе часом, она правда яблочком Троянскую войну развязала? − Тень. Тень на полу, − хрипит он наконец и опаздывает на пол-оборота покрытой шлемом головы: Стив явственно видит, как бронированное плечо насквозь пронзает вероломная дымчатая сталь, вогнанная меж пластин умышленно вызнанным изъяном, − удар гадок и подл намеренно-непомерно: со спины нанесен и нанесен, что страшнее, другом, − и не кричит только потому, что не может. − Неправда, Тони. Легенды лживы, − злорадное шипение над ухом языкасто и гремуче под стать змеиному: удивительно, как яд предательства не стынет коркой на губах. Старк, выгнувшись дугой, вслепую стреляет себе за спину − мимо; луч уходит левее самодовольной усмешки на пядь, наверняка опаляя шею и ухо − обхватывает клинок обеими руками, намереваясь его вытащить (бесплодно, как Экскалибур из камня; сплав титана только скрипит покореженно, как проржавевшая железка), но доблестно-рыцарское усердие уже вскоре излишне: Эрида его вынимает сама, прокрутив в руке и приставив взамен к уязвимым сочленениям брони на горле, а после без усилий, почти играючи толкает-пришпиливает Старка безысходностью к стенке и тонкими, безоружно-голыми пальцами впивается, впаивается в ядерный реактор на груди, норовя его выдрать вместе с сердцем и шрапнелью.       Раскаленно-атомный свет − кольца молний в обводке, оплетке неоновых лент, змеиными хвостами скрученных, поясами проволок и металлическими мостами стянутых, − выхватывает из сумрака рельеф женского лица, глаза, отражавшие круг гневными сапфировыми зеркалами, и влажный блеск оскаленных зубов. Арк реактор проминается под отчаянно-злыми руками с окаймлявшей его броней, шипит и брызжет искрами − Старк зверем ревет, когда Стив слышит треск стекла и, чувствуя, как возвращаются силы, рвется вперед, − но тот, с утробным гулом зарядившись, неожиданно вспыхивает полем чистой энергии, как рождественская гирлянда, и разрывается встроенной аварийной защитой.       Кричит уже Эрида, отступая и прижимая безобразно сожженные о барьер руки: воспаленно-красная кожа пузырится волдырями, опухает и, очевидно, доставляет что-то похуже безобидного неудобства. Окончательно оправившись, Стив мешкает, взвешивает риски, косясь на неуверенно отлипающего от стены миллиардера и продырявленную броню − Эрида в то время не магией, руками подбирает выроненный щит и, с трудом замахнувшись, бросает ему наперерез, на перерез, удивительно-умело целясь в уровень сердца и легких обещанием пневмоторакса: под гранью собственного оружия Кэп проезжает на коленях, как в лимбо приклонив спину к земле, и по инерции и инстинкту, не осознавая толком, что творит, бьет трикстера в висок, тут же чувствуя оглушительно-горькую, громкую вину − ожидая закономерного сопротивления, блоков, контратак и уклонов, он не успевает даже сбавить силу удара. От грохота упавшего тела − странного, страшного, точно что-то надломилось внутри − с тем же грохотом сердце падает в живот.       Эрида захлебывается воздухом и жмурится, кашляет, прохлопывая изнемогшими ладонями холодный пористый бетон; прислоняется к стене плечом, а после затылком, с измученным мычанием и всхлипом отрывая покрасневшие, заляпанные колючей крошкой руки. Он настороженно замирает, когда сталкивается с ней глазами, растерянными и рассеянными, непонимающими − у него уходит секунда и решимость, чтобы заметить: глаза как прежде карие, сердцу миражно, мирно-милые, и в помутившемся дымным золотом зрачке он подозревает не гнев, а сотрясение мозга (и заодно души). Еще две уходят, чтобы понять: она безоружна; еще три − что она страдает.       Кровь на виске алая-алая и совсем человеческая; богиня Асгарда едва дышит − едва цела, едва жива − и по-смертному слабо обнимает себя за плечи.       Ударить вновь не поднимается рука; кулак разжимается дрогнувшими пальцами, просыпая зажатый запал. − Рида, − Стив ошеломленно приседает, плавно и усмиренно-неловко опускаясь рядом. На отрывистый звук имени та отзывается рефлекторно, по приученно-инстинктивному наитию тела, не рассудка: несчастным воем-стоном сквозь зубы, скрючивается, отстраняясь, закрываясь, в нервный угловато-жесткий ком и, рыкнув, вслепую зло отбивает руку, потянувшуюся ласково коснуться локтя. Радужку, влажную, осоловевше-соленую от боли, змеистой молнией половинит сапфировый росчерк, как трещина в ледяной корке, лицо − упавшая на лоб челка и паскудно-дурная, плотоядная ухмылка.       Прежде чем Капитан − его безутешно-неуемная совесть, "она еще там", "есть иной выход" − успевает возразить, Старк, молча отсоединив титановую перчатку, без предисловий вырубает беглянку старомодно-действенным хуком в висок − уверен, освобождает, обрезая марионетке кукловодческие нитки − и ушибленно встряхивает кистью, откидывая забрало шлема. Арк реактор, окаймленный вмятинами от узких женских пальцев, помигивает и потрескивает извилистыми перепадами напряжения.       Молчания нарушить никто не смеет; прикоснуться к бессознательной Эриде − тем более.       Наблюдая за обидчиво-гневной дерганостью Железного Человека, − "Бить ее было не так приятно, Роджерс, хватит сверлить во мне дыру" − Стив не хочет признавать тому причины; в конце концов, это может быть и чувство вины, и беспокойство за друга, и горечь их всеобщего поражения (в этой битве, не войне), но угловатый уголек, оголенную иголку страха в колючке сузившегося зрачка, едва смягченного узнаванием друга, он распознает непогрешимо.       Прибывшие агенты замеряют ей пульс, осматривают раскроенный висок и обожженные руки, вынося утешительно-оптимистический диагноз и прогноз; после защелкивают наручники на запястьях и − "Вы с ума сошли, для чего это?" возмущается Стив яростно и бесполезно, "Какие меры предосторожности, она без сознания и уже без сил", − надевают плотную жесткую маску, даже отдаленно не напоминающую кислородную; скорее, кислорода лишающую: как кляп опечатавшую рот и подбородок. Руки у застегивающей ее медсестры дрожат, дважды промахиваясь мимо крепежей и скоб; санитары опасливо держатся за самые края носилок.       Эриды боятся как чумы. Примечания: * Бутблекер − чистильщик обуви. * "..еще на пару тонов тише положенного" − название спикизи (нелегальных питейных заведений, в которых подавались крепкие алкогольные напитки во времена сухого закона в США) дословно пошло от словосочетания "speak easy", т.е. "говорить тихо". Такое название они получили по той причине, что о них не говорили громко на публике, а внутри старались не шуметь, чтобы не привлекать внимания полиции и соседей. * Стрела из омелы − время скандинавской мифологии :) Бальдру, сыну Одина и Фригг, было предсказано, что он погибнет от руки собственного брата, слепого бога Хёда. Тогда Фригг взяла клятву с каждого металла, камня, растения, зверя, птицы и рыбы в том, что никто из них не причинит вреда Бальдру. Но Локи, узнав, что Фригг ещё не взяла клятвы с омелы, сделал из нее стрелу и хитростью заставил Хёда выстрелить в Бальдра. Именно за это прегрешение Локи был связан и заточен в пещеру, где на его лицо капал яд из змеиной пасти. Оу, ну и золотое яблоко, упомянутое ранее, безусловно намек на древнегреческое яблоко раздора. * Цианистый калий − сильнейший неорганический яд, в результате чьего употребления клетки теряют способность усваивать кислород из крови, и организм погибает от внутритканевого кислородного голодания. Циановодород, выделяющийся при его гидролизе, имеет характерный запах горького миндаля. * Теневой клинок − магическое оружие, мелькавшее в "Докторе Стрэндже": им частенько пользовался Кецилий и адепты Темного измерения. Мне показалось, что Эриде оно вполне подойдет ;) https://vignette.wikia.nocookie.net/marvelmovies/images/2/26/Kaecilius.PNG/revision/latest?cb=20161013201112 * Pollice verso − латинская фраза, означающая «повернув большой палец» и используемая в контексте гладиаторских боёв. Так называется жест, показываемый древнеримской толпой и обрекающий на смерть побеждённого гладиатора. P.S. Адекватная хронология плачет в уголке, будьте внимательны и осторожны. Просьба следить за дальнейшим порядком развития событий.