Список жизни

      Голова раскалывалась.       Не так − раскалывалась.       Словно от уха до уха, в резиново-липких, розовато-серых извилинах мозга растянули скрипочной струной железную дорогу, пустили игрушечный локомотив, свищущий горячим паром из носа и рта, царапающий рельсы и шпалы в просверленных слуховых каналах-тоннелях; глаза болели, изнанку смеженных век пекло безбожно − пить дать, от раскаленного докрасна угля из черепно-дымовой коробки* − а затылок и лоб трещали так, словно уже на костяную мозаику скальпельно раскроены томагавком, держатся на клее честного слова, как разбитый фаянсовый сервиз, и грозят вот-вот развалиться, давя везде, отовсюду и сразу.       В довершение тошнило, клеилась к взмыленному телу рубашка и пульсировал нитевидно висок − стук мучительно-частый, острый и неумолимый, как ход метронома.       Таким бессердечно-отвратительным пробуждение не бывало несколько веков.       Я беспомощно зашипела и зажмурилась крепче, неловко потянувшись руками к потерявшему чувствительность лицу − руки онемели, ослабли и слушались плохо. Уткнуться костяшками в скулы и горящие мокрые щеки, как подогнувшимися коленями − в пол, споткнуться о ступеньку переносицы и, поскользнувшись, раскорячить пятерню на лбу было до ужаса странно, точно дотронуться до чужого лица чужими руками.       Запястья благоразумно перехватили и увели в сторону прежде, чем я успела выколоть себе глаз − прикосновение хоть и было теплым, но не несло даже намека на заботливую мягкость; в сожженных мозолистых ладонях смутно угадывалось лишь неуловимо-неумелое, грубоватое желание помочь.       Плечо укусила иголка шприца, под кожей растеклась и улетучилась прохлада, быстро уступив место жжению − не открывая глаз, я упрямо заелозила на койке, изогнулась, безуспешно избегая боли, но меня прервали красноречиво-предупредительным тычком в бок. Тыкнуть в отместку не получилось − пальцы с досадой ухватились за влажный хлопок рубашки, обтянувший ребра второй кожей, и разочарованно упали на мятое покрывало, нащупав возле запястий отстегнутые смирительные ремни. Похожие фиксаторы ослабленно болтались у лодыжек.       Иггдрасиль, как же все-таки больно.       Шершавая рука поправила приспущенный для укола рукав. − Понимаю, что чувствуешь ты себя паршиво, не сказать омерзительно, но ради своего же блага полежи смирно. Обезболивающее сейчас подействует.       Отчаянно хотелось ругаться, язвить, гневно плеваться ядом и при удобном случае возмущенно укусить нарушителя спокойствия за палец, но сил хватило только на задушенно-обиженный полустон-полувсхлип.       Дело дрянь. − Дело дрянь, − подтвердили сверху, удрученно присвистнув. − Отсутствие едких замечаний меня настораживает.       Голос прозвучал знакомо-иронично, хоть догадка об его обладателе и показалась мне странной. Наскребя достаточно мужества, глупости и любопытства, я осторожно разлепила веки, убеждаясь − в хлипком узком просвете, очерненным частоколом ресниц, светился кружок дугового реактора. − Старк? − Ну, уж точно не Харон, или кого ты там ожидала в загробном царстве. Он действительно твой брат?       Зажмурившись обратно, я машинально покачала головой, возмущенно возражая вздору, и тут же, шипя, вцепилась в разорвавшиеся осколками боли виски. Умалишенная. − Кто меня так по голове огрел? − жалобно проскрипела я, хныкнув. Воображение рисовало по меньшей мере кочергу, по большей − ядерную боеголовку. − Ммм, тебе в хронологическом порядке или в алфавитном?* − В приоритетном. − Оу. Тогда, во-первых, я, − с готовностью отозвался Старк, наверняка кривляясь и загибая пальцы; от ответного прысканья и саркастической гримасы вовремя удержал инстинкт самосохранения. − Во-вторых, Капитан. Не знаю, кто там сказал про вышибание клина клином, но магия вполне себе вышибается кулаками.       Я медленно и мрачно переварила услышанное, сшивая лоскутное одеяло памяти: капитанский мостик, тюремный отсек, лаборатория... Сшивалось обрывками и с трудом, с провалами и нарушенной хронологией − повсюду разорванным, распоротым узором топорщился орнамент сапфировых ниток и стежки-следы ментального присутствия и влияния.       Подушка − вся в неприятных катушках и перьях − выстиранно пахла ополаскивателем для белья, освежая разгоряченную голову. Пауза затягивалась, не предвещая приятного продолжения разговора, боль в это время, однако, неохотно, но верно утихала, выпуская виски из когтистых костлявых пальцев. Достаточно, чтобы осознать и смириться с фактом: Железный Человек второй раз помогает мне, безвозмездно и безответно, неблагодарно рискуя собственной жизнью. − Спасибо, − у Старка, безусловно, взлетели брови. − Сколько угодно, − невозмутимо буркнул он, и я все же дерзнула опасливо разлепить веки.       Свет ударил по глазам не так больно, как можно было ожидать, даже терпимо − тесная комнатка-каморка, грозно обитая металлом и обустроенная по-солдатски скромно, напоминала не больничную палату, но келью с удобствами придорожного мотеля: передвижной столик, настенная полка, лопастной вентилятор на потолке. Видеокамера, мигавшая красным в углу.       Я осторожно перекатила голову по подушке, игнорируя протестующую яро шею − Старк, бледный и смурной, сидел на стуле возле кровати, уронив ладони меж колен. Поверх старой футболки Black Sabbath белели бинты, плотно обтянувшие плечо. На шее проступили жилы, реактор горел тускло и почти неслышно.       Звезды, откуда всё это?..       Клинок хирургически-тонко проскальзывает под лопаткой, меж механизированных закрылок, очерченных стыками красно-золотых пластин, обагряется кровью и низостью удара со спины; искры капают на пальцы уколами электричества, брызгами молний стекают по костяшкам − и по стеклу арк-реактора, сверкающего, как ночной Биврест, змеится трещина.       Лазурь с изнанки век слепила и брызгала ячеечной сетчаткой сот, раскладывала витражную мозаику образов в ультрамариновом спектре. Я немо хватанула ртом воздух, мотнула головой, смигивая и отрицая увиденное; инородное и чужое. Словно в книгу без ведома автора вшили новую страницу − другая бумага, типографская краска и другие литеры, содержимое (с)мутно знакомое, но странно-ирреалистичное и обрывистое, как пригрезившееся к утру сновидение, сызнова испытанное чувство дежавю.       В груди застучала безотчетная паника. − Что..? Что произошло? − Эй-эй-эй, куда, не своди на нет усилия врачей, − живо оторвавшись от стула, пресек он мою отчаянную попытку приподняться на локтях, с запрещающей силой надавив на плечи. Матрац под рухнувшим обратно телом скрипнул и продавился пружинистой мягкостью, покачивая, как на волнах. − Ты провалялась в отключке несколько часов. Атаку мы отразили, так что по-прежнему в небе и даже не в раю. Непоправимого урона Халк нанести не успел, поскольку с авианосца немножко так.. выпал, но с него станется. Вестей от Беннера нет, но ставлю десятку, на нем и царапины нет.       Все еще растерянная и до безобразия неловкая, я поерзала на месте и упрямо переползла повыше, вжавшись в подушку плечами; обождав еще немного, с максимальной осторожностью села, скомкав ногами покрывало. Старк устало закатил глаза, но промолчал. − Стив? − Жив-здоров мне назло и успешно продолжает распространять мораль и чистить всем карму. Бартон тоже здесь, невредимый, расколдованный и злой как черт. Романофф никак не нарадуется. − Тор? − Разделил участь дока. С божественной клеткой на пару.       При упоминании камеры в животе зашебуршилось узлом дурное предчувствие; я пристыженно отвела взгляд, а когда опомнилась, с невнятной невозмутимостью вернула на место, удержавшись от того, чтобы изобличающе-нервно облизнуть губы. − Локи? − Бежал. И скипетр с собой прихватил. − Ясно, − помедлив, отозвалась я обреченно-тихо и, разочарованно фыркнув, измученно и кисло запрокинула голову. Поразмыслив, хмыкнула, глядя в потолок и рассеянно улыбаясь. − Даже не верится. − М-м? − Мы нормально разговариваем, − весело прищурилась я на Старка, не без усилий (в уголках глаз скребся песок, веки щипало морской водой) скосив на него взгляд, мутный и пытливый, как сквозь старую подзорную трубу или замочную скважину, поросшую пылью и паутиной. − Кто-то перестал на меня злиться?       Тони дурашливо сморщил нос и потер ладонью шею. − О, и в мыслях не было. Просто... увидев ненароком, на что способна одна моя знакомая богиня хаоса, я внезапно понял, что в башне она просто разминалась. Так что... − Старк осекся, настороженно мигнув, когда я, неслышно читая руны, провела рукой над его изувеченным плечом; разомкнув наложенные бинты, как ламели жалюзи, недоверчиво ощупал затянувшуюся кожу, согнул руку в локте, пошевелил плечом, накрыв ключицу ладонью, и одобряюще-изумленно скривил губы. Хмыкнул: − Задабриваешь? − Возмещаю ущерб, не люблю быть должной, − сонно возразила я. − Так что, мы квиты? − Квиты, − Энтони с достоинством кивнул, выпрямился и, царапнув взглядом мое утомленно-расслабленное лицо, откинулся на стуле. − Коулсон мертв, − сообщил он минуту спустя, безразлично глядя в стену, и я воззрилась на него с нескрываемым удивлением и укором. Тот невозмутимо пожал плечами на неозвученный вопрос, но в складках у рта, в морщинах у глаз у него жмурилась мстительная, злопамятная решимость. − Посчитал, тебе сначала нужны хорошие или хотя бы неплохие новости. Это... − отвернувшись, Старк достал из-под сидения плоскую картонную коробку и положил мне ее на колени, − нашли у него в каюте при осмотре. Адресовано тебе.       С ящика Пандоры − увесистого, мятого и явно уже вскрываемого − желтел заботливый квадратик липкой бумажки, наискосок перечеркнутый бисерным убористым "Эриде"; чернила трогательно поплыли на хвосте заключительных букв, как неловко вычерченные учеником руны. Крышка прилегала неплотно, была легкой и сдвинулась без особых усилий, но я чуть не выронила ее на пол, увидев содержимое и беззвучно приоткрыв рот.       Уж лучше все несчастья мира, чем такой искус надежды*.       Зашуршала, раскрываясь прозрачными лепестками, белая упаковочная пленка, устилавшая мягкой обивкой стенки и дно − черный доспех-костюм блестел лакированными наплечниками, пах свежей выделанной кожей и краской. Орнамент, ртутно отливая серебром, замысловатыми сотами стекал с груди на угловатые срезы пол, украшал наручи и щитки на животе. Широкие матовые ленты обхватывали талию и сгибы локтей.       Его, должно быть, сшили по клочкам предыдущего; брошенного в нью-йоркской больнице, кажется, целую вечность назад.       Пальцы любовно огладили воротник, очертили увитый ремнями и оружейными петлями чешуйчатый пояс, ячейки для дротиков на ребрах, спустились на плечо, ощупав вышитую на нем эмблему инициативы "Мстители" − стилизованную "А" со стрелкой-жердочкой, обхваченную обручем.       В нагрудном кармане обнаружилась винтажная коллекционная карточка, едва выцветшая по рамке − действительно, как новая. С лакированного кусочка картона отдавал честь нарисованный Капитан Америка. Подписи не было.       Сделалось до того горько, что обожгло глаза; я спешно отвернулась, бросив костюм обратно в коробку, − рукава неряшливо и неуклюже свесились через смятый край, − и пяткой подтолкнула ее к краю кровати, точно проклятие Пандоры ослабнет с расстоянием в полфута. Скорбь по агенту была безотрадной, до странного мучительной и сильной − Фил был хорошим человеком, но я знала его слишком мало, чтобы горевать, да и знакомство наше происходило не в лучших обстоятельствах. Гибель его не должна была меня тронуть всерьез − но больно было так, точно в произошедшем крылась моя вина.       Меж слипшихся ресниц витали циановые хлопья, игольчатые лунные блики − было что-то еще; я что-то знала, что-то важное, ключевое, но не могла зацепиться хотя бы за тень ускользающей мысли: память вязла в аквамариновой трясине, клейкой и гадкой, измазавшей стенки черепа и засохшей на нем коркой, как глина.       Старк молча наблюдал за мною, не вмешиваясь и не торопя, но и уходить, кажется, не собирался.       Воспользовавшись заминкой, я скрестила по-ванийски ноги, уронила локти на колени, сгорбившись и вспоминая, вспоминая, вспоминая, сосредоточенно сдавив пальцами переносицу − выуживая из как будто чужой головы липкую, сапфирово-голубую пленку отпечатанных, проявленных в мозгу фотографий.       Одна, другая − Локи, убирая руку с онемевших запястий, настороженно отнимает скипетр от сердца, в аритмичной реверсии отстукивающего тахикардийно-барабанную, испуганную дробь; третья − он же замирает и молча, не отрывая взгляда от ослепленных рабским безволием глаз, немых и не моих, цианом обесцвеченных, неуверенно, зовуще тянет руки к лицу − тоже, кажется, не моему. Нетерпеливо и почти презрительно отставив оружие к стене, обхватывает холодными пальцами подбородок, − прикосновение долгожданно-упивающееся, восхищенное, но не радостное − вертит с сожалеющей плавностью влево и вправо, осматривая, хмурясь, любуясь скверной, пакостной ссадиной на щеке и утирая свободной рукой предательскую соль с уголков глаз − прижимается тыльной стороной ладони, пробегает костяшками и кончиками пальцев; смахивает пряди со скул и висков, словно ему, а не мне мешают видеть, да так и оставляет рассеченную, кровившую ладонь на безропотно-неподвижном затылке.       Вдыхает глубже − зарывается в волосы: не жадно, вдумчиво, с маниакальной, нездоровой в своем безумии нежностью.       Кусает губы − тут же обводит изгиб (не) моих, дотягиваясь до луки большим пальцем.       Ждет, а не дождавшись, не просит − требует: − Обними.       Картинка дважды схлопывается в черно-лазурное марево, сужаясь в перекресте ресниц: не-я быстро моргает, сгоняя спесь и растерянность − ждала "убей", "обезвредь", "служи"; получила унизительное "люби" в отместку − и, кукловодчески неловко управляя непослушным телом, неохотно и слабо оплетает бога (озорства ли теперь?) онемевшими руками.       Объятие объятием не выходит − хоть пальцы и смыкаются на укрытой броней спине, нащупывают кожаные швы и узлы костюма, меж телами остаются значительные, избегающие дюймы.       Локи неодобрительно, разочарованно щурится, принимая содеянное за акт вопиющего неповиновения, − кажется, он в своем некоронованном царствовании уже получил на власть какие-то права − и в ответ на измену и мятеж перестает церемониться: раздраженно-завороженным рывком привлекает к груди, удерживает, как будто бы посмела дернуться, и к себе прижимает так, что в ребрах и животе отдается ритм его дыхания и стук крови, а клинки метательных ножей, оцепивших пояс, отчетливо ощущаются острой угрозой сквозь ткань.       Наблюдать, не в силах контролировать тело, практически страшно: как в кино, в котором не сбежишь, не выберешься за границы кадра. Мне не видно выражения его лица, не видно, чем заняты его руки; только стену лаборатории сквозь сапфировую призму помутневших хрусталиков, а идея повернуть голову или поднять взгляд, очевидно, казалась тогда моему альтер-эго безынтересной.       Пектораль под щекой прохладная, тело трикстера аномально, непривычно горячее ей в противовес, и от исходящего от него жара − как лихорадка заразного − страшно печет под горлом. От убаюканных штутгартской кровью рук все еще остаточно пахнет предательством: тессерактовой магией и бронзой скипетра, въевшейся под кожу. Сердца под ухом не слышно, словно его и нету вовсе; урывки дыхания неуловимо-тихие, сбивчивые и смертельно-ядовитые − кожу, плоть, кровь под их завороженными следами-мазками жжет, проедает, вены в узлы сворачивает, как от змеиного укуса; Ариадновой скверны, стекающей слезливо по щеке.       "Я принес благие вести − я освобожу ваш мир".       "Клетка впечатляет. Но думаю, ее строили... не для меня".       "На колени!"       ..Локи медленно гладил не-меня по волосам, совсем по-старому уложив на макушку подбородок: нехитрая, позабытая ласка, на извинения скупая, в неискупленной вине и раскаянии щекотала мурашками затылок, чуть ли не укачивая на обезображенных смертью, крепко обнимающих руках. − Ты еще поймешь, − беспокойно шепнул он, быстро не-меня отстраняя и отстраняясь сам: укладывая руки на плечи и заглядывая в глаза. − Я объясню, и ты поймешь, что всё содеянное было неизбежно и необходимо.       И, − неразборчиво, невыносимо − мажет сухими, жесткими губами по углу плотно сжатых губ: сразу же отворачивается, скривившись изведенно и затравленно − и, шипя, чертыхаясь, кляня, целует еще раз, яснее, прямее, дольше, яростно жмуря веки и обхватывая, притягивая к себе бесстрастное, каменно-неподвижное лицо. Альтер-эго − вопреки всем канонам, удобствам и приличиям: коронно-золотая строптивость не лучшей пробы своенравства − не закрывает глаз, со скукой и безучастием наблюдая за чужой сладкой дрожью век и ресниц, не чувствует толком искряще-магического тепла пальцев, отчаянно-нежно впившихся неуслышанной и исступленно-безответной лаской в волосы, и ничего, совсем ничего не делает, когда Одинсон, теперь удерживающий к себе еще (хотя куда уж?) ближе, горечь неразделенного, невзаимного выдыхая в приоткрытый рот, касается лбом лба, жмется переносицей и обозленно, мстительно прикусывает мне губу, переводя дыхание.       Глаза у Локи темные и очарованно-безумные, обрамившие ревнивой одержимостью масляно-черный зрачок; нервными, жесткими пальцами он тянется к шее, сонную артерию отыскивая среди ветвистых хитросплетений вен, − прощупывает, убеждаясь точно, тикает ли еще сердечно-часовой механизм, считывает маятниковый ход равнодушно-редкого пульса. − Ничего. Ровным счетом ничего не чувствуешь, − шипит он уязвленно, скалится с приходящим в ярость укором; хватка на горле раздраженно крепнет: так, словно взаправду хочет излечить от бесстрастия лишением кислорода. − А чувствовала, когда он прикасался? Отвечала, когда он целовал?       Мерзавка-эго едва не смеется уничижительно и польщенно, весело вскидывая брови − рассеянно-легкая и насмешливая, ничуть не возражающая, скребется, царапается о губы колючая ухмылка, дразнит неуместно, кривится почти жестоко в своей иронии и любопытной, ожидающей молчаливости, из капризной игривости не желающей оправдаться и уверить всего парой честных слов, − однако на взбешенное "Говори" отвечает, покорно и смирно, отрицанием на наиболее значимую часть вопроса; на "Еще раз" повторяет − нет, не прикасался, нет, нет и нет; на неуверенно-смазанное "Ложь" убеждает в обратном со всей доступной неоспоримостью аргументов: плавно накрывает окаменевшую руку трикстера у себя на шее, скользит наглядным разъяснением меж костяшек, гладит по тыльной стороне ладони и запястью, бесчувственно-чувствительной лаской вынуждая вначале ослабить хватку, а после вовсе отпустить, и − Звезды, ну что, что же ты творишь − притягивает кончики пальцев к губам.       Локи отдергивает дрогнувшую руку, точно ее по меньшей мере пытались укусить: смыкает в кулак, отводит в сторону, глядит совершенно обеспамятевшими глазами − но на мгновение, всего на мгновение, кажется, жалеет, что не позволил ей продолжить.       Эго улыбается ослепительно и ярко, закусывая кончик языка, щурится, довольная удавшейся шалостью, и это определенно худшая из ее ошибок. − Повернись.       Сердце гулко екает и падает в живот; нет, хуже: уходит в самые пятки, − кровь отливает от лица, в ушах шумит − но тело, от страха безоружности, уязвимости, неизвестности ничуть не цепеняя, марионеточно-послушно отстраняется на шаг, на носках крутится лениво-играючи и замирает, слыша за спиной неразборчивый шелест ткани и не слушая возопивших тревожно инстинктов.       Вопреки логике, вопреки предчувствию, вопреки всему, не следует удара, боли и ослепительной, оглушающей, безвкусной темноты − пальцы просто пробегаются от висков до основания шеи, скользят холодом от лба до темени, пряди убирая, смахивая с плеч на спину, − и после чувствуется только, как тянет знакомо-обыденным жестом волосы, чужая ладонь придерживает затылок и по голове вьется прикосновение зачарованной стали. − Взамен старого, − стучит в висках, отдается вибрацией склонившегося к уху голоса, опаляет шею; Локи оправлял вплетенный в волосы нож, утягивая вслед за собой к дверям. В руках у него скипетр, возмутительно-безграничное право вершить судьбы и невиданная доселе жест(о)кость. − В западном крыле ждет джет, ступай к нему. Закончу последнее дело, и улетим отсюда. Вдвоем.       На повороте непомерным, чудовищным усилием воли удается не-себя заставить обернуться через плечо и разглядеть сквозь мутную пелену: бог обмана направлялся в тюремный отсек. − Мы собираемся в Нью-Йорк, − внезапно подал голос Старк. Распахнув глаза, я обреченно и хмуро зыркнула на него исподлобья, чувствуя, как заново обретенные воспоминания мурашками рассыпаются по шее, щиплют терпко-винной виной у ребер, и не сразу понимая, о чем идет речь. − Кэп, Бартон, Вдова и я. − В Нью-Йорк? − язык был будто наждачный; по нёбу скребся простуженной хрипотой. − Локи использует дуговой реактор, питающий Старк Тауэр, чтобы открыть портал. Мы его... − Остановим?.. − не удержалась я от скептически вскинутой брови и склоненной отчаянно-мягко головы; голос тихий и сиплый, но даже так в нем улеглось столько желчной иронии, что стало кисло во рту. − Сомнительная затея.       Явно задетый, Старк уязвленно выпрямился, передернул излеченным плечом, точно под лопатку уколотый. Лицо его и тон стали жестче и строже. − Не получится, так хотя бы задержим, чтобы люди смогли уйти, − миллиардер поднялся с места и направился к двери. − Ты можешь не идти с нами, но хотя бы не сдавай нас Фьюри. Это нелегальная вылазка. − Не хотел бы, чтобы я сдала вас Фьюри, так не рассказывал бы ничего, − прошипела я, раздраженно и резко вскинула взгляд; Старк отступил на шаг, будто тот хлестанул его по лицу, как пощечина. − Я не герой, Тони, чтобы мир спасать. Защищать людей, жертвовать чем-то, в закат уплывать под восхищенные крики толпы или как еще обычно бывает? Не моя вотчина, не мой удел. Я трикстер. − Да наплевать! − Старк развернулся в дверях, отчаянно всплеснув руками. − Да, о таких, как вы, я не могу знать много, но ведь разузнал, что смог. И знаешь, что ты такое, коль так упрямо зовешься трикстером, м? − он почти яростно указал на меня пальцем, сощурив выразительно и угрожающе глаза: черные и злые, как два револьверных дула. − Цитирую: "часть той силы, что вечно хочет зла, и вечно совершает благо". − Ошибаешься. − Ужели? − Не совершаю я никакого блага! − вскричала я, горячо и почти свирепо, хоть дыхание и перехватывало, спотыкалось через фразу, как через ступеньку. − Никогда, тебе ясно? Юлю, обманываю, изворачиваюсь: всё для себя одной, как и положено по всем канонам. И пусть когда-то, да, когда-то я дралась во славу короны, сейчас − лишь во славу трусости и своего спасения. Оттого что жизнь свою из малодушия и эгоизма ценю превыше чьей-либо еще, − голос подвел, дрожью скомкался в свистящий шепот; я беспомощно покачала головой. − Не дано мне иного.       Тони замер, бездумно рассматривая меня из другого конца комнаты, и, шевельнув губами, молча взялся за дверную ручку. − А это уж тебе решать. Ты мститель, Эмбертон, остальное не существенно.       И вышел из комнаты, тихо притворив за собой дверь.       С рукава костюма укоризненно и призывно белела окаймленная кругом "А".