***
Четырехметровые часы Центрального вокзала показывали двадцать пять минут двенадцатого. С его южного фасада на разрушенную улицу безразлично взирали трое: Меркурий в крылатом шлеме, с кадуцеем во вскинутой руке и орлом у его правой ноги, Вулкан, сидящий в окружении зубчатого колеса, якоря, серпа, гроздьев винограда и колосьев пшеницы, и Минерва, уложившая голову на левую руку, глядящая на рулон пергамента у себя на коленях, с земным шаром, компасом и густыми лавровыми венками у босых пят. Трое гранитных богов наверху, над огромными триумфально-арочными окнами, над колоннами и мостами, безучастные и высокомерные; трое смертных из плоти и крови снизу, среди перевернутых горящих машин. Первые неподвижны, слепы и глухи – вторые бегут, не жалея легких, и озираются по сторонам, и готовятся драться до последней капли крови. Обычной, красной, ни разу не золотой – и всё же смертные были больше похожи на богов, чем их скульптуры. Рыжая валькирия с закаленным холодом сердцем, с паучьим ядом, чутьем и именем. Лучник, умерший и воскресший, не покидая собственного тела. Обычный парень из Бруклина. Они были даже лучше. Они были человечней. – Говорила же, не подлетайте близко. Говорила, собьет, – бормотала я себе под нос, перескакивая через трещины в асфальте, как будто играла в классики. – Почему меня никто не слушает? – Старк, мы на земле, джет подбили, – приложил пальцы к уху Кэп. – Как слышишь, прием. – Почему меня никто никогда не слушает?! – Новостей, как водится, две. С какой мне начать? – включился в разговор Старк, не далее, как пять минут назад эффектно окончивший переговоры, выпрыгнув с сотого этажа небезызвестного небоскреба без парашюта. – С хорошей, плохих нам сегодня хватит, – пробормотал Клинт. – Визит удался, он в ярости. – И плохая? – уточнила Наташа. – Я больше не уверен, что хорошая новость действительно хорошая. С неба в подтверждение сказанного грянул громом рев, похожий на гул боевого рога, оглушающий, чуть скрипучий, как если бы у издававшего его существа были связки из заржавевшего металла. Из портала, окаймленного искрящим сапфировым дымом, как грозовыми тучами, гигантского окна, сквозь которое маячила космическая бездна и членистоногая, биотехническая беспокойная масса, сыпали одна за другой жужжащие черные точки. Они падали и разлетались в стороны, как распространяющаяся от небесной раны зараза, а вслед за ними – выплыл Левиафан. Бронированный бронзовыми пластинами, обвешанный личинками десантных капсул, с аметистовыми молниями, протекающими, как спинно-мозговая жидкость, у него по хребту, он с утробным гулом извивался в воздухе, чуть шевеля заостренными китовьими плавниками, и летел по улице призрачным кораблем. – Хорошая новость определенно не хорошая, – подтвердил догадку Бартон, когда одно из ласт-лезвий обезглавило каменного Меркурия, как если бы тот был сделан из песка, а из металлических ребер Левиафана выстрелили тросы. Читаури прыгали на стены высоток и ползали по ним, как тараканы, карабкаясь на крыши, разбивая окна, вламываясь внутрь. Некоторые отцеплялись и падали на асфальт: со стрелой или пулей, влетевшей в один висок и вылетевшей через другой. – Клинт, Наташа, давайте вниз по улице, уводите гражданских, – скомандовал Кэп. – Мы отвлечем их на сколько сможем. – Мы? – уточнила я жалобно. – Мы. – Верно, мы, – кивнула я самой себе китайским болванчиком и нервно размяла пальцы. К тому моменту, как оба агента скрылись из виду, от брюха Левиафана, уплывшего дальше по авеню, отделилось два десантных челнока, и стали медленно опускаться на землю. – Эти мои, – оповестила я, взбадриваясь. Хрустнула костяшками, встряхнула руки. Пару раз скатилась с пятки на носок и обратно. Стив покосился на спрыгивающих с челнока легионеров, сминающих крыши автомобилей своим весом, как картонные коробки, и качнул в воздухе щитом, норовя то ли меня отодвинуть, то ли прикрыть. – Уверена, что не нужна моя.. – Уверена, не занудствуй. Считай лучше. – Считать? Стальные перья ножей, крутанувшись, вспорхнули мне в руки – очинами рукояток вперед, опахалами острия назад. Удобно, под бросок. Читаури падали триадами, в топото-хлопковом ритме We Will Rock You, едва успевая ступить на землю или потянуться за прикрепленной на спину винтовкой – бабочки с лезвийными крыльями влетали им в глотки, ушные раковины, лобные пластины (на поверку прочные; ушло два всаженных по рукоять ножа и раздраженное цоканье языка), свист их был свиреп, и в череде бросков казалось, будто убивает не клинок, а та ядовитая, желчная концентрация гнева, что осела на нем смертельной дозой. На последнего из взвода не хватило ножа, но хватило чистейшей, обогащенной отчаяньем злобы – я с усилием сжала искрящие пальцы в кулак, выжимающим жестом выкручивая отбрасываемую на вспаханный, развороченный асфальт тень. Читаури вмиг выронил оружие, сжав голову лапами, и разразился стрекочущим воем, неестественно выгибаясь в коленях и поясе, – живот изнутри протыкали ребра и заострившиеся кости, взбухали и катались под кожей опухоли, – и спустя мгновение искореженное, вздутое тело с треском разорвало напополам; исчерна-синия кровь брызнула на желтую дверь такси и черно-белые шашки – световой короб был проломлен арматурой и больше не горел, потухнув неоновой сердцевиной. – Двенадцать, – спокойно сообщил Стив сквозь шум в ушах, скрип в венах, стук сгустившейся крови: верные симптомы пришедшей в упадок магии. Я молча сделала глоток из фляжки с эликсавмактом, коря себя за расточительность, – вспышка ярости обошлась неосмотрительно-дорого, впредь стоит быть бережливей, – и самым простецким заклинанием вернула ножи обратно к себе на пояс; те материализовались из дыма привычной тяжестью в ячейках ножн, потеплевшие от темно-синей крови. По Парк-авеню пролетели еще три челнока. – Уступаю, – хмыкнула я ласково, перекатив голову к плечу и косясь на Капитана. – Надо же дать тебе фору, и так двенадцать-ноль. – Ты серьезно собралась считать? – нахмурился он. – Сколько их там может быть? – Десять тысяч. Сто тысяч. Миллион, полмиллиарда, мне почем знать? Орда. Рой. Но надо же как-то вести отчетность, скольких мы унесем с собой в могилу. Стив вздохнул – и, замахнувшись, метнул щит в один из челноков, имеющих неосторожность подлететь достаточно близко. Удар не нанес особого вреда, но привлек внимание, и все три капсулы, развернувшись, оживленно зажужжали в нашем направлении, с шипением открывая люки и выпуская наружу бойцов. Капитан поймал отскочивший щит и поднял его наизготовку; я взяла в руки по ножу и приготовилась чародействовать не на жизнь, а на смерть. ..Вибраниум пел, мелодичный и звонкий, небесная бронза стилета вторила ему в ответ, со свистом флейты рассекая воздух и иссиня-серую кожу в сочленениях брони на горле, коленях, под плечевыми суставами. Музыка менялась, но сохраняла ритм, как если бы симфоническим оркестром барабанно-сердечной дроби и кларнетного дыхания руководил дирижер. Раз-два-три, раз-два-три… Пятнадцать, двадцать один, двадцать четыре… – Рида, лови! Вытащив кинжал из читауревого подбородка, снабженного костяными отростками-хелицерами, я обернулась на оклик и вскинула руку – спустя мгновение, как по нотам, щит ударил в нее меж большим и указательным пальцем, выбив черно-золотые искры, а глазастая уродливая голова, с хрустом срубленная с плеч не замеченного мной легионера, закаталась по его красно-белому блюду гнилым червивым яблочком. Тело, запоздало потеряв равновесие, рухнуло мне под ноги, толчками выплевывая кровь из шеи. − Назову тебя Йорик, − доброжелательно сообщила я голове, отвалившей дурно пахнущую пасть и в агонии пощелкивающую хелицерами, и не без брезгливости взяла ее, омерзительно-склизскую и прохладную, в руки. Потопталась по ней ладонями, разворачивая к себе затылком – и прищурилась: в основание черепа был вплавлен крупный, светящийся фиолетовым кристалл, мигнувший пару раз и потухший у меня на глазах; вслед за ним погасла цепочка ядер поменьше, хвостом уползавшая по шее вниз, как будто бы в спинной мозг с изнанки позвоночника, – щелкнула и обесцветилась разом, как будто выдернули шнур питания. Покривив губы, я постучала по управляющему кристаллу пальцем, поскребла на пробу ногтем, но тот остался темен, пуст и глух; когда же с горем пополам удалось выковырять его из слюнявой, упичканной металлом плоти наружу, то он, лишь только корень показался на воздухе, рассыпался в крошку прямо на моей окровавленной ладони. – Предусмотрительные черти, – сплюнув дорожную пыль, отерла я о колени руки и, прищурившись, ювелирным пинком отфутболила голову в канализационный люк. – Трехочковый, – оценил, пролетая по авеню, Старк, разбивший неповоротливую колесницу армады об угол здания, и я довольно приложила к губам большой и указательный палец, сцепленные в знаке о'кей. – Награда за труды прилагается, но учти, что заказы больше приниматься не будут. Джарвис, будь добр. Вслед за размеренным «Слушаюсь, сэр» в наушнике запульсировали крови в такт гитарные риффы, по барабанным перепонкам мелодично и мощно ударил крик. We come from the land of the ice and snow From the midnight sun, where the hot springs flow*. Роберт Плант взывал к Мьелльниру, угрожал, бранился и обещал Вальхалле пламенную встречу с нежностью чертящего пентаграммы сатаниста, и я честно ему улыбнулась, покатав голову по плечам, язык от одного края рта к другому и дважды пристукнув пяткой в ритм; руки окунулись в прохладный острый дым, вычерпнув из него теневой клинок. Повеселимся.***
Во рту стоял вкус меликрата, – меда, разбавленного водой, – и млечный сок снотворного мака. В воздухе пахло подогретым вином на бузине и полыни, каким обрабатывали раны, зверобоем и миндалем, горьковатыми лекарственными травами. Слышался плеск переливаемой воды, шуршащий хруст и стук песта о ступу. Я лежала на клинии, укрытая одной только простыней поверх голого омытого тела, и чувствовала себя онемевшей от дурмана; на груди лежала пропитанная эфирными маслами тряпка, голени, щиколотки и ступни, уложенные на подушку, плотно стягивали умащенные мазью бинты. – ..Гермес одарил ее талариями. Прямо сейчас он нашептывает ей вести от богов и не дает напиться из Леты, иначе ее воды унесли бы дух еще вчера. Как очнется, отведи к жрецам, пусть истолкуют насланный керикионом* сон, – проговорил мужской голос совсем рядом. – Это будут благие вести. Она выкрикнула, чтобы мы возрадовались, прежде чем упасть у городских ворот. Лучники на стенах не разобрали остального, – сказал второй голос, помоложе. – Не всегда вести, благие в понимании богов, таковы и в нашем понимании. Боги стали жестоки. – Боги стали жестоки, – скорбно повторил юноша, без раздумий, как отозвался на пароль, и, приложив некоторые усилия, я приоткрыла глаза, повернув к нему голову. Кудрявый рыжий мальчишка в подпоясанном шнуром хитоне пораженно отступил на шаг, точно я только что воскресла из мертвых. – Персы разгромлены*. Вы победили, – просипела я, и афинянин, ахнув, тут же выбежал из комнаты, скрипя по мрамору сандалиями из бычьей кожи. Вокруг белели арки и колонны, воздух рябил от дымка, источаемого благовониями и жреческой жаровней, на чьих углях шипели маслянистые капли. – Прошу, воды. Седовласый лекарь в хламиде, спрятав руки в расшитый золотой нитью подол, одарил меня презрительным взглядом и снисходительно отвернулся к столу, уставленным баночками и иглами для кровопускания. Рядом стояла ступа, заполненная тыквенными и дынными семечками, лежали корни мандрагоры и морские губки, пропитанные соком одурманивающих растений – их поджигали, а пар усыплял больных. Во мне, разумеется, не признали одного из асгардцев, коих, неукоснительно почитая, угощали очищенными от колючек опунциями и сладкими желтыми мушмулами, поили гранатовым соком и по незнанию называли олимпийцами: Биврест был открыт на одноименной горе, с которой пришлось спускаться нашему отряду. Во мне, вероятно, даже не сразу признали женщину. К городским стенам я дошагала на подкашивающихся ногах, стертых бегом до кровавых мозолей – в местах, где ремни охватывали лодыжки или ступни терлись о подошвы, не осталось живого клочка кожи. Пыльная, окровавленная и с волосами, выпачканными в угольно-черной краске, остриженными под корень и не успевшими отрасти обратно: женщинам в Элладе было запрещено воевать, и чтобы сойти не за мужчину, так за юношу, пришлось идти на уловки. Броня Локи была широковата в плечах, но в целом болталась несильно. Лекарь обернулся ко мне с наполненным до краев ковшом, держа его за деревянную ручку, но как только я к нему потянулась – отвел руку в сторону. – Это вода из священного источника, – укоризненно разъяснил он. – Сначала помолись о выздоровлении Асклепию. Не мучайся я жаждой так сильно, то даже бы рассмеялась; не будь так слаба и нага в довершение, то хотя бы придумала ответ поостроумней. Но у меня истрескались губы, скребло в горле и кружилась голова – и пить хотелось безумно. – Не могу. – Отчего же? – Не знаю слов, – прохрипела я, и смуглое лицо надо мной побагровело от гнева. – Как смеешь ты тогда говорить на эллинском, не зная молитв богам лучше, чем имена отца своего и матери? Или немедля кайся во лжи, или иди вон из храма, покуда не обдерешь ноги свои до костей. – Я не смогу пройти даже до лестницы. – Значит, будешь ползти на коленях. – Будешь ползти ты, причем на животе, если сейчас же не дашь ей отпить. Локи стоял под входной аркой, облаченный в ораторский гиматий, со сложенными на груди руками. Говорил он тихо, но не разобрать в его голосе угрозу было сложно. – Сейчас же. Молча, – добавил он, когда лекарь, задрожав, раскрыл было рот и чуть не рухнул ниц. Верный слуга Асклепия послушно вложил мне в руки ковш, который я осушила в два глотка, затем зачерпнул еще и снова подал мне. Когда я утолила жажду, он снова попытался обратиться к недвижимо наблюдавшему за процессом богу: – Если что-то угодно.. – Нет. Поди прочь. Лекарь убрал руки в подол, согнулся в глубоком поклоне и вышел, не поднимая головы. Локи проводил его безучастным взглядом и обернулся ко мне. – Ты сошла с ума, – прошипел он и первым же делом швырнул мне пузырек с эликсавматком. Я поймала склянку одной рукой, второй придерживая на груди соскальзывающую простыню, и, изловчившись, села на койке. Ноги, преодолевшие добрые двадцать миль, отозвались усталым болезненным спазмом; по оголенной спине скользнул сквозняк и холодный взгляд Локи, замерший где-то под лопатками, у свежей царапины. – Захватчиков надо было остановить, – сказала я, отпивая из пузырька. – Мне жаль эллинов и их города, которые бы разграбили и подожгли. Мы не могли отплатить им за гостеприимство безучастием. – Их было в десять раз больше. – И мы победили, – усмехнулась я, но моего воодушевления не оценили. Локи еще раз ощупал взглядом мои плечи и линию позвонков вплоть до крестца, непонятно чего отыскивая; резко отвел глаза и сжал губы. – Ты могла погибнуть, – сощурился он. Я со слабой улыбкой покачала головой. – Едва ли. Драться еще никогда не было так просто. Мидгардцы, даже обернутые в свои панцири, были легкие, как перья, хрупкие, как стекло, и со смешным оружием из дурно обработанного железа: такие клинки ломались напополам от первого же удара и едва царапали кожу, точно та была отлита из металла. Внезапная неуязвимость была уморительной, но сослужила верную службу: для победы хватило меня, совестливого молчуна Огуна, разделившего мои взгляды на гостеприимство и усмотревшего в отказе помочь оскорбление чести, и двух гвардейцев из свиты Тора, проигравших участие в людской баталии в карты. Из Афин мы выезжали ночью, по одному, завесив капюшонами лица и никого не предупредив. Локи подступил ближе, бесшумный, как будто был иллюзией, и опустился на край клинии. Я рассматривала его, – складки гимантия, тканевые повязки на запястьях, переплетения вен на предплечьях, – а он рассматривал меня в ответ: выгоревшие под палящим солнцем волосы, едва прикрывающие шею, обожженное до веснушек лицо и огрубевшую кожу, пахнущую оливковым маслом. Молча протянул руку и, не встретив возражений, невесомо погладил по голове, печально пропустив сквозь пальцы пряди на стриженом затылке. Я в ответ прильнула к его руке щекой, расслабляясь. – Мидгард тебя губит, – заключил он. Я была не согласна – я еще никогда не чувствовала себя такой живой. В Мидгарде дышалось свободней, думалось ярче и легче, но об этом извращенном чувстве упоения лучше было умолчать. – Вставай, – вдруг потребовал он, опустив руку. Я растерянно оглядела себя, закутанную в одну только льняную простынь, и, заикнувшись, переспросила: – Ч-что? Локи набрал воздуха в легкие и повторил: – Я сказал… − Эмбертон, вставай! В голове шумело, снаружи нее шумело еще больше. Зайдясь в кашле, я судорожно попыталась сесть, как будто умерла во сне, и, охнув, упала обратно – на крышу автомобиля, промятую моим весом. Взрыв читауревской гранаты вышиб меня из вестибюля метрополитена через окно и чуть было не вышиб из жизни, но принес больше пользы, чем вреда. Так – со звоном в ушах и отбитой спиной – было неоспоримо лучше, чем если бы граната нырнула в толпу нью-йоркцев: жмущихся друг к другу плечами, обнимающихся, напуганных, загнанных, как скот на убой. Быть может, они даже молились о спасении, возвращении невредимыми домой – но вряд ли мне или Тору. Или Мстителям. Им тоже теперь можно было и следовало молиться, как отдельному пантеону – наиболее ратующему за смертных из имеющихся. – Черт возьми, Эмбертон. Думал, ты выбыла, – пробормотал Тони из наушника, и услышать в его голосе облегчение было приятно. Оно ободряло, пусть и немного. – А теперь поднимайся. – Не могу. – Надо. − А может... – зашипела я, кусая губы и давя всхлип. Боль кувыркалась по всему телу, ползала по позвонкам от шеи до поясницы. От одного дыхания стонали ребра, в горле першило и стояла влага, в которой я смутно подозревала кровь. – Оно тут как-нибудь всё.. без меня? Само уладится? – Боюсь, нет, приятель, не уладится. Вставай. – Дай прийти в себя. Минуту. – Десять секунд. – Двадцать. И встаю, – поклялась я больше себе, чем ему, и, обратный отсчет начав по сердечным ударам, разлепила больные слезящиеся глаза, больше всего желая оказаться где угодно, когда угодно, но только не здесь и не сейчас. Небо надо мной было в копоти. Обугленное и задымленное, в обглодышах скрюченных облаков – разметанных и пепельно-серых. Небо плавилось в плазменном огнестреле орудий, миражно дрожа от жара, и трескалось подкидышами молний, не вынося остроты их грозовых игл: не оно их породило, не ему утешать их гром. Гарь размазывалась и размывалась по впалым, бледно-серым небесным щекам, оплакивая обреченный Нью-Йорк, и из одного края Манхэттена в другой то и дело чиркали неоновыми ядрами боевые колесницы. Небо стонало, обгорало и ходило ходуном, грозясь свалиться с атлантовых плеч и упасть, обрушившись нам на головы, – в нем проделали кровоточащую, расползающуюся дыру, его царапали чем-то острее шпилей высоток и жгли чем-то хуже фейерверков в начале июля. На него было больно смотреть, его было страшно слушать. Взвизгивали протонными зарядами бластеры, стрекотали автоматные очереди, жужжали репульсоры; где-то заплакал ребенок и расхохоталась, как безумец, сигнализация желтого школьного автобуса, опрокинутого набок шальным выстрелом колесницы. Водитель недвижимо лежал на треснувшем лобовом стекле, у черных окон и заклинивших дверей суетились Наташа и Клинт, вытаскивающие наружу кашляющих детей. Я стиснула зубы и поднялась на ноги.***
– Цельтесь в основание шеи, – кричала я сквозь завывающий, свистящий в ушах ветер, обдувающий мне лицо, треплющий волосы, и рокот гудящей под ногами колесницы, чуть более сложной в управлении, чем казалось со стороны. Неповоротливая, бронированная, как танк, колесница представляла собой гибрид асгардской летучей ладьи, двуколки и велосипеда со сломанными тормозами – просто потому что если таковые здесь и имелись, то попытки их обнаружить успехом не увенчались. Уклоняться на этой штуке не удавалось, маневрировать тоже, и потому я кружила по кружеву, петляла по перекресткам нью-йоркских стрит и авеню, пересекающихся, как один, под прямыми углами: карта Манхэттена была пледом в шотландскую клетку, тюремной решеткой, москитной сеткой – даже не паутиной. Здесь невозможно было заблудиться, здесь не было лабиринта улиц, только простой узор параллелей и меридиан да номера домов, номера одноименных улиц-близнецов и цифры, цифры, цифры, как координаты, градусы по широте и долготе. И несмотря на это, оказаться в нужном месте в нужное время было сложно. – Туда вплавлено энергетическое ядро, читаури отключаются, если сломать его. – Попробуем использовать, спасибо. Есть идеи отчего? – мрачно уточнил Старк. – Потому что если верить Джарвису, а Джарвису мы верим всегда, энергии в этой штуке помещается немного. – Не думаю, что это удачное время для научных изысканий, – подключилась Наташа. – Вы же хотели план, агент Романофф? Мы и разрабатываем план. Научные изыскания больше интересовали доктора Беннера, но что-то мне подсказывает, что сейчас он не поддержит наш мозговой штурм. Из соседнего квартала донеслось философски-глубокомысленное «ХАЛК КРУШИТЬ». – Возможно, с помощью ядер они подключаются к общему источнику питания, – озвучила я догадку и приложилась губами к фляжке, с ужасом обнаружив, что с моим глотком она опустела. – Каждый хост подзаряжается от ядра, а ядра подзаряжаются дистанционно. – Общий источник питания это, конечно, слишком хорошо, чтобы быть правдой, но вот сеть... Если есть сеть, то в нее можно влезть, – заключил Старк воодушевленно и, чуть погодя, добавил, заметив, как я выбрасываю использованную флягу себе за спину. – А мусорить нехорошо. – Сомневаюсь, что сильно навредила облику города, – возразила я и, надавив на туго поддавшийся руль, неуклюже завернула за угол, наконец-то выруливая туда, куда было надо: с противоположного конца улицы, мне навстречу, как соперник в средневековом рыцарском турнире или сходящийся к барьеру дуэлянт, плыл Левиафан. – Клинт, какая задержка у твоих разрывных стрел? – Пять секунд, включая время полета, – отозвался Бартон невозмутимо. – Тебе зачем? – А как у тебя со стрельбой по подвижным мишеням? – ответила я вопросом на вопрос. – Это шутка или попытка оскорбить? – Это паранойя, – призналась я честно. И без того устрашающая фигура Ливиафана увеличивалась в размерах, подлетая все ближе и ближе. – На кузове колесницы есть несколько ядер, будь добр, стрельни в одно из них, когда я скажу. Бартон настороженно промолчал. – Что бы ты ни задумала, это звучит, как плохая идея, – произнес он осторожно. – Я задумала таран. – Больше похоже на атаку камикадзе. – Эй! Я вполне себе планировала выжить, – возмутилась я и уперлась взглядом в частокол исполинских острющих зубов, которым я не могла служить не то что преградой, а хотя бы зубочисткой; целого Халка этим зубам хватило бы не больше, чем на два укуса. С каждого из них, толщиною с молодое дерево, стекало что-то зловонное, смердящее кислотой и машинным маслом. Я нервно сглотнула. – На счет три. Раз. На теле Левиафана стали различимы пустые ячейки из-под капсул, и шоры на уязвимых полуслепых глазах, и мягкая склизкая плоть, виднеющаяся между пластин брони. – Два. Тварь разинула фаршированную гнилью пасть, демонстрируя окровавленную пропасть глотки. – Три! Свистнула стрела, с глухим хлопком вонзаясь возле одного из ядер в язвительных достаточно-ли-метко сантиметрах от моих рук, и я нырнула с колесницы вниз, как прыгают в бассейн с трамплина, обращаясь в тень у самой земли и шлепаясь на нее бесчувственным плоским пятном, ничуть не пострадавшим от падения. Обманутый Левиафан, яростно сомкнувший челюсти на пустой повозке и смявший ее зубами, как пластинку жвачки, растерянно наклонил голову следом – и жалобно взвыл. Взрыв, имевший эффект огромной осколочной гранаты, разорвал его пасть напополам, брызнув в стороны кровью, кусками зубов и ошметками десен. Мученический рев чудовища оборвался практически сразу, поскольку крыло колесницы с треском пронзило его нёбо и выглянуло с другой стороны черепа. Искры вдоль его позвоночника погасли, плавники опали, и Левиафан рухнул, проломив боком этаж одной из тех стеклянных офисных высоток, у которых окна были от пола и до потолка. Монстр накренился, перевернулся через голову и с грохотом распластался на пропаханном асфальте нежным брюхом вверх. В материальный мир я вынырнула с таким гордым удовлетворением, точно по меньшей мере совершила один из подвигов Геракла, только что задушив Немейского льва голыми руками, и, перешагнув через обломок колесницы, подобрала с земли читаурево копье с заряженным острием. Перебросила из руки в руку, прикидывая вес. – Чего не наколдуешь себе новый? Я обернулась. Черная Вдова стояла неподалеку, уперев точно такое же копье в землю. Из виска у нее сочилась кровь, она тяжело дышала. – Маны нет, – подумав, как бы объяснить попроще, изъяснилась я. Наташа коротко склонила голову набок в смеси «как-то я об этом не подумала» и «не ахти какая новость». Прокрутила оружие колесом, указала жалом на стайку колесниц, улепетывающих в конце улицу от Старка, как голуби от беркута. – Сможешь перехватить еще одну? Я присмотрелась. Нашла повозку, на которой оставался всего один рулевой. Прикинула расстояние и скорость. – Раз плюнуть. А что такое? Наташа откинула копье в сторону. – Есть одна идея.***
Тони Старк падал. Воплощение огня от шлема и до почти-крылатых пят, красно-золотая искра Икара прямо под оплавляющим, опаляющим солнцем, пламя, рвущееся из дыры в груди, из-под ребер, из-под закрылок, поднимающее его все выше и выше, он баюкал собственное детище – ядерную боеголовку с невинно-белым «Старк Индастриз» на черном боку – на вознесенных руках, тянулся всё дальше, как будто привставая на мысочках, и когда на полной скорости влетел в портал, и облегченные выдохи вырвались у Мстителей из груди, я украдкой скрещивала пальцы и думала о Прометее. «Подарить человечеству огонек» – а значит, подарить Тессеракт, подарить арк-реактор, подарить доказательство, что у него есть сердце, и сердце это – жарко горящий уголь: поднести, преклонив колени, как подносил олимпийский огонь в тростниковом стебле предатель-титан, защитник людей от божественного произвола. Надо признать: Локи всегда шутил ядовито, но метко. Ирония была в том, что сейчас он не дарил огонь, а уносил его прочь, плотоядный, ненасытный огонь, горячее адского, неубиваемее греческого, подальше от заигравшегося со спичками человечества. Неуправляемая цепная реакция, облако лучевой энергии, потенциальный ядерный гриб, упакованный в металлическую оболочку, как сибирская язва в бумажный конверт: одно только неверное движение, и уже не будет ни победителей, ни побежденных. Манхэттен и Бруклин, Стейтен-Айленд и Куинс упадут на землю белыми тенями Хиросимы – и в отличие от меня, уже не смогут обратиться обратно. Старк не знал полумер и обезвредил затейливо свернутую в оригами смерть самым бескомпромиссным образом: а именно выбросил на край Вселенной. В далекий темный космос вне нашей досягаемости, и портал схлопнулся за ним, как защелкнутая дверь, как повернутый в замке ключ, который после утопят в глубоком озере, скормят в пасть Лох-Несскому чудовищу, навсегда запирая скелет подкроватного монстра в платяном шкафу. Спрятал, обезопасил, опечатал. Искупался в ядерном пламени и вышел из него неопаленным, прошелся по колючей проволоке, осколкам и углям босыми ступнями, узрел краешком глаза сквозь замочную скважину что-то, что обычно разум выворачивает наизнанку, и выкрутился волею случая в самый последний момент, как и подобает баловням фортуны. Спустился в ад, вернулся обратно – ни разу не обернувшись. И теперь падал. Так падали с седьмого неба, так падали с Олимпа, не люди, ангелы или боги, – обессиленные, уязвимые, оставляющие горящий звездный след. Так, должно быть, падала я, разбиваясь на световой скорости Бивреста о рунное сердце круга, скрючиваясь, плача и зажимая дыру там, где должна быть магия. Смертный такого не переживет, обычный человек не переживет. Но Старк обычным человеком не был. Он был человеком из железа. ..Тони со стоном распахивал глаза, разбуженный фирменным халковским будильником, и, не успев еще отдышаться, шутил про колдовские сны, поцелуи и диснеевских принцесс, обращаемых во всякую мерзопакость. Предлагал Наташе поцеловать Беннера. Тони сипел «Ура» и складывал непослушные пальцы в знаке мира, обездвиженный собственной броней: та была обесточена и придавила его к земле неподъемным рыцарским доспехом, изрешеченным пулями. Тони с вдохновением вещал о шаурме, заслуженном отпуске и победе, и слово плашмя ударило меня по барабанным перепонкам, вплелось в звенящие от облегчения нервы, осело на горле, губах, на смакующем послевкусие языке. Победа. Это действительно была победа, и никто из собравшихся в нее не верил, растерянно переглядываясь, держа руки на оружии, отказываясь зализывать раны или падать там, где стояли. Мысль медленно пропитывала кожу, укреплялась в костях, сладкая, истомная, груз ответственности на плечах обращавшая в крылья Ники, пока не раздался взрыв, и хрупкое спокойствие лопнуло, не успев оформиться. В стеклянном костре одной из поврежденных высоток вспыхнуло и заиграло пламя, занялся огонь, разрастаясь от зияющей в нем дыры. Внутри зазвенела паникующей иммунной системой разбуженная сирена, зашипели, разбрызгивая воду, установки пожаротушения. Приглядевшись, я застонала от раздражения и досады – это был тот самый дом, который протаранил уложенный мной Левиафан. Первым опомнился Капитан. – Надо увести людей с верхних этажей, – скомандовал он. – Старк, займешься? – А то ж. Костюмчик подзаряжу только от ближайшего USB-порта, и сразу за дело. Я легонько подпихнула Тора локтем под ребра и качнула на Тони головой. Тор по обыкновению своему намеков не понимал и озадаченно нахмурился. – «Подзарядить», – с нажимом повторила я, указывая взглядом на молот, и спустя несколько секунд лицо его всё же просветлело. Озаренный, громовержец положил ладонь на Мьелльнир, потер их друг о друга, как утюжки дефибриллятора, и под возмущенное «не-не-не-не-не» ювелирно тюкнул Старка по груди искрящим уголком. По броне брызнули и разбежались крохотные молнии, змейками юркнувшие под стыки пластин, арк-реактор оживленно загудел, репульсоры загорелись, заряженные и готовые к бою. Сам Старк, округлив глаза, жадно глотал воздух и выглядел так, словно ему только что вкололи адреналин или ввели пол-литра эспрессо внутривенно. – Ну, как? – склонившись над ним, осведомилась я с елейной улыбкой. – Бодрячком, – прохрипел он и принял протянутую Кэпом ладонь; каждое движение сопровождалось механическим жужжанием экзоскелета. – Займитесь этим, – бросил Стив, делая знак всем остальным и разворачиваясь в сторону башни Старка. – Мы позаботимся о Локи. – Та-та-та, "займитесь"? – прошипела я озлобленно, догоняя его, хватая за предплечье и разворачивая к себе лицом. – Ты не отправишь меня на скамейку запасных, Роджерс. Не опять, не теперь. Я нужна вам там. – Ты нужна нам живой, – ответил он спокойно и мягко высвободил свою руку из моей хватки. Кивнул на высотку. – Тем людям, думаю, тоже. – Да черта с два вы.. – Эрида, – окликнул меня Тор, перебивая. – Я всё улажу, даю слово. Мы все отбудем в Асгард. Тессеракт тоже. Беспомощно чертыхнувшись, я отшатнулась назад, наблюдая, как пантеон земных богов убегает прочь, а Тор, ободряюще кивнув на прощание, раскручивает Мьелльнир. Тони тоже проводил их взглядом, приладил к шлему оторванную от костюма маску и, на пробу поворочав шеей, скомандовал Джарвису перевести всю энергию на ускорители. – Я туда и обратно, Эмбертон, не скучай, – сказал он и взмыл вверх, обдав меня горячим пыльным воздухом с запахом пороха и металла. – И не делай такое лицо. Мне тоже хочется дать Капитану по зубам, но в этот раз он в чем-то прав, – добавил он, разбивая выстрелом окно этажом выше обкусанной армированной стали, обжеванного бетона и обглоданного стекла и влетая внутрь, как в распахнутую пасть. Я запрокинула голову, следя за ним, но снаружи смотреть было особо не на что, кроме играющего на уцелевших окнах солнца да дыма, вылетающего изо рта, ноздрей и ушей великана-здания, точно у мультяшки, проглотившего перец чили. – Да ну? – буркнула я, слушая, как Тони просит Джарвиса сделать инфракрасный скан помещения и проверить, не заблокированы ли лестницы. – И чем же я тут полезна? – Ты, ээ, стоишь на шухере. Не столько оскорбленная, сколько преисполненная сарказма, я выгнула бровь под максимально возможным углом, прекрасно зная, что Старк не увидит, но будучи не в силах удержать мимику от изъявления скепсиса. – На шухере? – Ну, или охраняешь тот цветочный ларек. Выбери себе по душе и по плечу. – Как насчет довыкрутить тебе реактор, м? – А, и оказываешь моральную поддержку, конечно. Как я мог забыть, – съязвил он беззлобно, и тогда взрыв раздался во второй раз. Слабее, чем предыдущий, но всё же заставивший прикрыть голову руками, он прогремел где-то на нижних этажах, подбив железного атланта под продырявленные колени; огненный шар лопнул в его ногах, как мыльный пузырь, рассыпавшись стеклянным дождем и крошащимся бетоном, ударив дрожью по земле. Завизжал гнущийся металл, заскрипели сваи. Потолок обнаженного этажа опустился к полу, точно челюсть гигантского черепа решила клацнуть зубами. Здание пожало плечами, глубоко вдохнуло, будто приготовившись чихнуть, и лениво, устало, совсем чуть-чуть накренилось набок, просело вниз. А потом ещё, ещё, ещё… – Тони, оно падает! – прокричала я, в панике заметавшись по земле. – Спасибо, я уже вижу, – огрызнулся он, и по тону стало ясно: Железный Человек тоже не знал, что делать. Он тоже был в ужасе. И всё же за эти мгновения он мог сделать хоть что-то – вытащить хоть кого-то, попытаться спасти остальных, – мне же, кукловоду из театра теней, беспомощно-немощной пред тем, что их отбрасывает, как зверю в клетке, оставалось рычать, шипеть, бранясь сквозь скрипящие оскаленные зубы, заламывать отравленные осадком магии запястья и желать невозможного так, как будто усилие воли исказит реальность, замедлит время, спугнет замоленную Хель, сменившую гнев на милость.. Замедлит.. время. Я рассеянно заозиралась по сторонам, ловя за хвост ускальзывающую мысль. Взгляд спрыгнул с дома на землю, устланную солнцем и стеклом, каплями света и зеркальных отражений. Преследуя высотку, кланяющуюся к асфальту, как плакучая ива к воде, – и не отставая, по неумолимым законам физики, ни на дюйм, – по улице порхала, укрывая ее мотыльково-пепельными крыльями, тень. И тогда я вспомнила. Последовательность рун, песок, арену и недвижимо застывшую Сиф, без ядовитого взора обращенную в камень. Упадок сил, от которого едва не подогнулись колени. Жар раскаленного магией воздуха. Это был даже не шанс – лишь намек на него, хрупкий и ломкий, невесомо-легкий, как перо. Уморительно-упрямая последняя надежда, скорее убийственная, чем спасительная, безутешная, обреченная попытка. Но еще я помнила игривое легкомыслие и беспечность, свой кошачий прищур, и сладкое шипение газировки у себя на языке, и закинутые на столик ступни, скучающе сменявшие балетные позиции, а за ними оцепленный машинами, и рупорами, и сиренами дом, что наподобие заводной шкатулки, из которой с безумной гримасой выскакивает джокер. Помнила две обезвреженные бомбы и третью, не посчитанную. Я не знала, сколько людей было внутри разваливающегося воздушного замка, да и не хотела узнавать у Старка, сейчас просящего кого-то дать руку, пригнуть голову, не паниковать, держаться крепче. Я лишь надеялась, что в случае моего провала оплакивать будут немногих, а в случае успеха, что рискую, мучаюсь и жертвую не зря. Что морально-совестливые счеты сведутся искупленной виной в относительный ноль. Колебание длилось не дольше секунды. – Старк, – позвала я, уходя от солнца в тень, засучивая рукава, оголяя окровавленные руки с отчаянной решимостью того, кто, намереваясь прыгнуть в бездну, подступает к краю, и страхом, что отвага в любой момент меня покинет. «Может, ещё обойдется», утешила я себя неловкой надеждой и даже позволила себе в это поверить. – Вытаскивай людей, я задержу падение насколько смогу. – Это как же.. – Да неважно как! – зашипела я на озадаченно-недоверчивый тон. – Просто.. Просто побыстрее, ладно? – Я и до этого как-то медлить не планировал, – мрачно укорил Тони. – Есть идея, делай, что хотела. К тому моменту, как я буркнула вялое «спасибо», здание накренилось над улицей градусов на тридцать, а Старк возвращался в него уже во второй раз. О силе в руках обычно молят Всеотцов, о добром заклятии – норн, но едва ли древние силы внемлют зову изгнанника, едва ли мертвым вовсе было дело до живых, и потому я сделала всё молча: а именно опустилась на колени и приложила к асфальту кончики пальцев, заклиная. Голова закружилась мгновенно, воздух оставил легкие – но это было так же ожидаемо-неизбежно, как то, что если порезать ладонь, пойдет кровь, и внимания на это я не обратила. Сознание на секунду помутилось, но не ускользнуло – я держала крепко. Пальцы врастали в землю корнями, магия сочилась вглубь, растекалась щупальцами и хваталась за убегающую тень, тянула на себя, как взбесившуюся лошадь за узды. Руки у меня задрожали от напряжения, я зарычала сквозь зубы. Когда на лбу и висках у меня собрался пот, и стало казаться, что всё впустую, и я просто отключусь от истощения, – здание в начале замедлилось, а после остановилось, как будто стукнувшись о невидимый заслон, повиснув на прикрепленных к облакам канатах, как на крылатых качелях. Миновала секунда, две, три, – и оно так и не двинулось, прихваченное, как белок на раскаленной сковороде, надежно опечатанное; бледные серые руны мерцали по кайме тени замкнувшейся цепочкой, не выпускали наружу. Я хотела было расхохотаться, облегченно подставляя лицо посыпавшейся стеклянно-звездной пыли, дать ей себя оцарапать, оцеловать огненно-красными веснушками, но уголки губ, уже готовые расплыться в улыбке, дрогнули и опустились вниз. Что-то было не так. Что-то очень сильно было не так. В груди было пусто. Совсем пусто, не так, как бывало обычно – не было послушного плетения искр у себя на ладонях, не было пульсации магии в венах, только немая, мертвая окоченелость, пропитавшая напряженные до боли мышцы, суставы, связки. Кожа на руках сморщилась, асфальт под пальцами пошел трещинами и инистым узором, изо рта вырвалось облачко пара – воздух вокруг стремительно остывал, как если бы я выкачивала из него тепло. Не как если бы, озарила меня мысль. А именно так. Я больше не была источником – я была посредником, связующим звеном, даже не вполне участником. Энергия, какой бы та ни была, просачивалось сквозь меня, переплавлялась в магию и уходила в землю, питала ненасытные руны. Легкие кололи иголки холода, я стояла на коленях в растерянности и тихо подступающем, крадущемся ужасе, таком, от которого кричат до отказывающих связок. Я думала, это будет больно. Я думала, что хотя бы замечу этот момент: щелчок, треск, надлом. Точку невозврата. Но ничего такого не было. Магия текла, как ни в чем не бывало, заклятие продолжалось по накатанной. Бетонная крошка шуршала вокруг меня, подпрыгивала и образовывала кольца, выстраиваясь, как железные опилки вдоль магнитных линий. Пульс неумолимо тикал в висках, в запястьях, в шее, замедляясь, утихая, повторяя: время давно уж ушло, ты живешь взаймы, взаймы, взаймы. Мидгард тебя губит, – нашептывал Локи в уши, фантомная боль пропускала мои давно отросшие волосы сквозь невесомо-осторожные призрачные пальцы, ледяное дыхание стекало по шее. – Не возвращайся сюда, – добавлял он после. – Ты умрешь на Земле. Я затравленно огляделась по сторонам, ища спасения от разверзшегося в мыслях ада. – Как там.. – начала я сипло. – Как там Пеппер? На несколько мгновений повисла неловкая, обдумывающе-учитывающая пауза. – Ты чего это, Эмбертон? – Да не знаю, просто.. Поговорить захотелось, – выровняла я надламывающийся голос. – Знаешь, неловко вышло со всем этим.. разоблачением. Я бы сама рассказала о том, с какой луны свалилась, правда. Просто.. позже и, вероятно, за бурбоном. А вообще тебе бы понравилось в Асгарде, – вдруг выпалила я, понимая, что говорю что-то не то и как-то не так, но сказать это было нужно непременно. – Нету кофе и чизбургеров, конечно, зато есть эль. Настоящий, а не это ваше… Архитектура, опять-таки. На виды с крыш можно вечность любоваться. Биврест, чудо инженерной техники, ты бы оценил. Еще закаты. И колыбельные, черт, ты бы слышал эти колыбельные, – покачала я головой с почти что нежной лаской, закусывая губу. В интонации против воли сквозило что-то отчаянное, исповедально-искреннее. Солено-прощальное. – Слушай, ты точно не в порядке, – помедлив, заметил Старк осторожно. – Как закончим, попрошу Джарвиса померить тебе температуру. И купить тебе двойной чизбургер. Самый навороченный, какой будет. С беконом, яйцом и пятью разными соусами. Держись там только. – Ага. – Помни о чизбургере. Достойная мотивация, я считаю. Я сжала губы, зажмурилась и последовала совету, думая о чизбургерах, иероглифах Чайна-тауна, творчестве Рэя Брэдбери и в целом о чем угодно, лишь бы не о происходящем. Я цеплялась за свое хладнокровие игнорирования и отрицания так же яростно, как цепляются единственной рукой за скалу, вися над пропастью. Не позволяя мелькнуть в голове хоть единой мысли о после, о раньше, о могло бы быть, я держала панику запертой так крепко в реберной клетке, что болело сердце: потому что стоит ей улизнуть хоть на мгновение, обратно ее уже не загонишь. Она погребет меня под собой или затопит последние трезвые мысли – а я не хотела пьянеть от горя, хотела помнить: воровское золото волос, сплетенных из соломы и асгардского солнца, то, каким теплым оно было под пропускающими пряди пальцами, то, как его трепал ветер на эшафоте и погребальной ладье. Помнить мальчишьи, юношеские, а после мужские руки, так или иначе касавшиеся моих, ловившие, сжимавшие, не желающие отпускать, и еще – смутно-смутно, не то воспоминание, не то фантазия – улыбку отца. – Всё, Эмбертон, последний! Отпускай! Я испустила дрожащий выдох. В глазах разбивались радужные осколки под звуки асгардских колыбелен, в ушах звенели древние мотивы и незнакомые языки, тысячи печальных мертвых голосов, шепчущих, плачущих, убаюкивающих. Тихих, как тени, обещающих что-то, зовущих прочь. Очаровывающе-ласковых, как поющие морякам сирены, старчески осиплых и стеклянных, как залетевший в скрипучую дверь сквозняк. С хрустом, прошедшимся по всему позвоночнику, я запрокинула неподъемную голову, сморгнула что-то густое и горячее с глаз, липкое, пахнущее железом. Просоленное размытое небо оказалось кристально чистым, светлым в своем бессмертном спокойствии, освобожденно-пустым и таким же ярким, как отравленные Тессерактом глаза. Ни колесниц, ни Левиафанов. Ни зияющей глотки космической бездны. Облегчение теплом растеклось по мерзлой спине, напряжение отпустило окаменевшее горло и грудь. Смешок сорвался со слипшихся губ, дрогнувших в мокрой от слез улыбке. Успокоенная, утешенная, я, ни о чем не думая, сглотнула кислород в легкие – ровно столько, чтобы хватило на слово из двух слогов. – Пунктум. Имир, пожалуйста, я не хочу, не хочу, не хочу, умоляю, не надо. Я боюсь умирать. И упала навзничь. * ..процентов этак двенадцать – или почти двенадцать. Поскольку Эрида у нас одна седьмая часть отряда, то на нее приходится около четырнадцати процентов боевой силы, но внеся маленькую поправку и увеличив долю Халка в этом непростом деле, опустим число до двенадцати :) А число двенадцать, как известно, Марвел любят https://i.redd.it/osuvktk5d7n01.jpg * ..выкраденный Мьелльнир – речь, разумеется, вот об этом (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A2%D1%80%D0%B8%D0%BC) мифе с небольшой поправкой: во избежание налета серьезности происходящего Трим здесь не йотун, а цверг. * Led Zeppelin – Immigrant Song * Таларии – крылатые сапоги или сандалии, атрибут Гермеса. Керикион, или кадуцей – жезл глашатаев у греков и римлян; название жезла Гермеса, обладавшего способностью примирять. Гермес так же использовал его, чтобы усыплять или будить людей – для того, чтобы передать послание от богов кому-нибудь из смертных. * Персы разгромлены – речь о персах, разгромленных эллинами в Марафонской битве. Согласно Плутарху, полководец Мильтиад отправил гонца Евкла в Афины с вестью о победе. Пробежав сразу после боя около 40 километров к городу, скороход выкрикнул «Радуйтесь, афиняне, мы победили!» и умер.