Список жизни

      Хочешь, расскажу тебе сказку?       На стене детской горит ночник в виде летающей тарелки, обмотанный весело подмигивающей гирляндой. Под кроватью урчат домашние монстры с плюшевыми щупальцами и добрыми глазами, по коробкам разбросаны конструкторы, инструменты и запчасти роботов, разобранных и собранных безо всяких инструкций и усилий обратно. Из коридора тянет хвоей настоящей, живой ели, имбирными пряниками и мандаринами.       Пятилетний Тони натягивает одеяло до самого носа, набирается храбрости на коварнейший из обманов и качает головой, надеясь, что не покраснел до ушей, как бывает, когда он врет: папа говорит, что сказки вредны для детского ума и что мальчик их уже перерос. Тони не осмеливается спросить, что в сказках такого вредного, и уж тем более не осмеливается спорить, но рад, что его принимают за взрослого и угодить отцу хочет уже сейчас. Потому сколь ни заманчива идея маминого голоса, изображающего пиратский, марсианский или драконий, и путешествиях в Атлантиду, Средиземье или Нетландию прямо из окна спальни, Тони отворачивается и строит обиженное лицо: как ты могла мне предложить такое ребячество?       Мама складывает в улыбку карамельно-розовые губы, явно зная что-то, чего не знает Тони, и подтыкает ему одеяло. – Могу тогда спеть, если хочешь, – предлагает она, и Тони, обрадовавшись, с энтузиазмом кивает: про песни папа ничего не говорил. Мама не поет колыбельных – она поет шанти матросов капитана Крюка, печальные серенады сирен, заманивавших Синбада, и эльфийские баллады.       Мальчик закрывает глаза, – всего на секундочку, он просто притворится; у него фонарик под подушкой, стакан молока на подоконнике и непоколебимое желание дождаться Санту на этот раз, – а когда открывает, то уже утро, солнце следит зайчиками по его лицу, а сам он промахивается мимо тапочек и мчится на кухню, мимо гостиной и обложенной подарками ели: успеть поднырнуть под отцовскую ладонь, чтобы та потрепала его по голове прежде, чем отчалит на работу, не знающую праздников и семейных выходных.       Судьба продолжает баловать его еще без малого пятнадцать лет, хранит в бархатном футляре, лелея врожденной гениальностью, пьяным угаром беззаботной юности и обещаниями великого будущего, о котором он иногда изваливает задуматься, пусть и не спеша ударять палец о палец.       Потом Старк закрывает глаза, а когда открывает, чьи-то руки в синих латексных перчатках обхватывают ручку холодильной камеры, выкатывают стальные поддоны на роликах, отворачивают края простыней, чтобы он мог разглядеть лица: закостеневшие и остроскулые, не изуродованные, но совершенно на себя не похожие. Сухие и бескровные, белые, как бумага.       Идя на опознание, Тони опасается, что его вывернет завтраком, слезами и истерикой прямо на пахнущий хлоркой кафельный пол, но ничего такого нет и в помине; его (всего-то-черт-возьми-навсего, подумаешь, какая мелочь) трясет от гнева на целый мир, как трясет людей, схватившихся за оголенный провод, а после скорбь завязывается в груди узлом и с тех пор оттуда никуда не девается. Тянет, жмет и давит, давит, давит – он порвет на куски того, кто это сделал, он найдет его и вывернет наизнанку, как вывернули его.. Патологоанатом пытается всучить ему бумаги на подпись, но Тони отдергивает руки, как ошпаренный, отирает о брюки, прячет в карманы и брать в них больше ничего не желает. За спиной у него, давя всхлипы, Джарвис промокает глаза носовым платком, за дверью ждет Обадайя Стейн, готовый равно как осыпать соболезнованиями, так и разглагольствовать о благе компании, кресле генерального директора и возложении на себя обременительных обязательств; Тони же думает только о том, что ему придется хоронить родителей на Рождество и ненавидеть праздник до конца своих дней. Бесконечные «соболезную вашей утрате», «неописуемая трагедия» и коронное, неизбывное «мне жаль», вишенка на плесневелом торте лицемерия, – мне жаль, мне жаль, мне так безумно жаль: всем тут жаль и всем плевать – чистосердечнее всего прочего. «Не представляю, какого вам» – самое честное, что он слышит за день, и говорит ему это член секретарского объединения, Вирджиния Поттс, больше не уронив при этом ни слова. Он провожает её спину недоуменным взглядом, не успев подобрать ответ, и думает, что отец был прав, отвращая его от сказок.       В сказках добро бесхребетно, бесхитростно, глупо в своей золотой морали и, тем не менее, побеждает; добро честное и слабое, но мир, в котором оно обитает, милосерден и справедлив, и всем в нем воздается по заслугам. Мир же реальный так уродлив в своей непохожести на сказочную утопию, что от первого осознания становится дурно. Рай маленький, ад обширен – грешников всех пород и мастей больше, чем вырывающих сердца за человечество, во много, много раз. Пустыня на песчинку, море на каплю – соблазнов уйма, в конце концов, никто не избегает всех.       Оттого и есть, наверное, что-то больное и отчасти убогое в вере в человека – как и в победу справедливости. И то ли мир этот безнадежно опорочен, просрочен и испорчен, то ли армия добра оскудела, но на земле с недавних пор побеждает подлейший, и Тони Старк долго, кропотливо учил этот урок. Мир ужасен, люди в нем и того хуже, – обреченные на безусловное торжество зла, к которому каждый приспосабливается как может.       Старк верит в это, верит отчаянно, как человек, которому больше верить не во что – верит и в эту свою фразу про лепку кирпичей для больниц: он ведь и правда её репетировал перед зеркалом, втирал себе, как обезболивающее, в барабанные перепонки, виски и душу, пока она не ляжет на язык как надо.       Потом Старк закрывает глаза, – всего на секунду, нельзя ему сейчас спать, пялясь мыльным, простреленным черными мушками взглядом в разорванное «Иерихоном» небо, – а когда открывает, то видит щупальца проводов, змеящиеся из-под крахмально-белого бинта, клеммы аккумулятора и магнит, вплавленный в окровавленную дыру у него в груди. Круглый, такой же тяжелый, как гранитный камень на душе, прямо над короной ребер, под спицами ключиц, почти лопающий воздушные шарики легких. Иронично, но именно там у людей должно находиться сердце – он всегда сомневался, что оно у него было, теперь же отринул последние сомнения: вместо него однозначно была железка. Пахнущая электричеством, кровью и машинным маслом, скрипучий ржавый механизм, зазубренный по краям, как крышка консервной банки.       Йинсен отчего-то страждет убедить Старка в обратном: говорит о шрапнели, ходячих мертвецах и скромно замечает, что спас ему жизнь. Говорит улыбаться камере шире, и улыбается, говоря, что «Десять колец» его не отпустят, и не говорит о Тони ничего, когда Раза чуть было не кладет раскаленную докрасна железку ему в рот.       Йинсен говорит ему не потратить жизнь зря, и это что-то делает с Тони – то ли ломает, то ли, напротив, собирает по частям. А он ведь даже не замечал, что был разобран!       Он прикидывает, сколько оружия продал за последние годы, сколькие из покупателей были подобием «Десяти колец»; прикидывает число жертв, процент из них детей, делает поправку на те умолкшие сотни и тысячи, про которые не узнаешь и со взломанного сайта Пентагона. Случись с ним эта мысль лет пять назад, он бы счел её глупой и скучной, а себя – пьяным и рассуждающим о неисправимом порядке вещей, и даже не подумал бы воспринимать её всерьез, но сейчас Старк пропитывается той гремучей геройской смесью жалости, вины и желания праведной мести, которую отродясь считал уделом храбрецов и безумцев. Шагай легко, оглядывайся реже – он жил по золотым заветам кого-то мудрого из древних греков, считавшего жизнь чередой удовольствий, и никогда не сомневался ни в своем кредо, ни в калибровке морального компаса. Он не думал об общем благе или защите невинных, он не был альтруистом, сколько ни рассуждал о филантропии, – скорее его исключительной, образцово-показательной противоположностью. Но после грудной клетки, вскрытой фигурально и буквально, после именованных ящиков с патронами, боеголовок и автоматов, после пекла пустыни, прожарившего его до костей, вера его, незыблемая в своей простоте и эгоизме, содрогнулась до основания.       И он начинает считать; копаться в отчетах, графиках и цифрах, выясняя куда, когда и в каких количествах отправляли продукцию Старк Индастриз. Хуже – он начинает представлять: переломанные кости, обгоревшие дочерна скелеты, выпотрошенные и облепленные мухами тела – а когда воображения перестает хватать, читает блоги военных журналистов, смотрит любительскую съемку с горячих точек, вспоминает истекающего кровью Йинсена, дырявого, как решето.       Словом, Тони насмотрелся, до тошноты насмотрелся, как умирают люди.       И всё же он не видел, как умирают боги.       Когда семеро отутюженных белых воротничков, все в пиджаках, галстуках и обделанных, вероятно, брюках, сцепленные друг с другом руками и крохотным зарядом электричества, как игрушечные пластмассовые обезьянки, цокают каблуками оксфордов по крыше соседнего здания, живые и невредимые, Тони выдыхает, наконец, с облегчением. Радуется – и радуется рано, потому что когда он, измученный и остро жаждущий шаурмы, кричит Эмбертон отпускать, то ничего не слышит в ответ. – Эй, ну и где мой «Роджер»*? – возмущается он, не нервничая еще даже толком, слишком уставший, чтобы поддаваться паранойе, и подлетает к основанию здания, невозмутимо продолжившего своё поставленное на паузу падение. – Ваше язычество? – язвит он, добродушно иронизируя, нарывается отчаянно на шуточную перепалку, на которой отдохнет, наконец-то, умаянное безумным днем сердце, и утыкается взглядом в тело, распластанное на земле. Тони тупо пялится на него несколько драгоценных секунд: кукольно раскинутые руки, подтянутые под себя колени, уроненная на бок голова – как будто шнур питания из сердца выдернули и забыли подключить обратно.       Тело, которое вот-вот похоронят под собой тонны бетона, стекла и металла, вот-вот раздавят, прихлопнув гигантским кулаком – Старк не может не думать о муравьях, сапогах и одной гадкой змеиной ухмылке. – Эмбертон! Не лучшее место для лежки, вставай! – орет он, ныряя в полете вперед и вниз, и голос у него хрипит от обезвоживания, вкуса пепла во рту и обиды: опять ему что-то не сказали, опять он узнает последним.       Боги ведь не могут так умирать – не могут умирать, как люди. Не могут, не могут, не могут – но сверху на темную скрюченную фигурку сыплются обломки, разбиваются с грохотом в дюймах от ее головы, а она не шевелит и пальцем, не заходится в кашле, не кричит от боли. Глаза открыты, зрачки под веками – а белки режет стеклянная крошка, которую она даже не пытается сморгнуть. – Эрида!       Старк подхватывает её под мышки и проносит вперед, выныривая из-под рухнувшего здания за мгновение до катастрофы – отлетающие куски бетона обваливаются ему на ноги, и он кубарем катится по асфальту с бесценным грузом в обнимку. Остановившись, он еще некоторое время прикрывает её сверху живым щитом: одни обломки разбиваются о титановую броню, другие бьют его по лопаткам и отскакивают в сторону. Когда камнепад заканчивается, а пыль начинает оседать, Тони отталкивается рукой от земли и без сил заваливается на отбитую в кровь спину, скрежеща помятой броней, а как только получается разлепить глаза и с кашлем наклонить голову, он видит лицо – в извести, пыли и побелке, не изуродованное, но совершенно на себя не похожее. Сухое и бескровное, белое, как бумага.       Горло дерет, глаза щиплет. Он кашляет еще раз и хрипит: – Джарвис. – Сканирую, служба спасения уведомлена, – отзывается дворецкий невозмутимо. – Пульс замедлен, дыхание поверхностное, нарушена терморегуляция. На данный момент могу диагностировать коматозное состояние второй степени. – Кома? – повторяет Старк отупело. – Я говорил с ней две минуты назад, когда она могла?.. Отчего? – Не могу определить, сэр, – неохотно признает Джарвис. – Однако в данный момент в том, с какой скоростью замедляются сердечные сокращения и ухудшаются прочие жизненные показатели вроде мозговой активности, наблюдается явная закономерность. По моим расчетам при сохранении текущей тенденции и невмешательстве со стороны угнетение сердечно-сосудистой, дыхательной и нервной системы станет критическим через два часа и пятнадцать минут.       С изнанки век у Старка загораются мигающие красные цифры. Он вдыхает, выдыхает и старается взять себя в руки. – Ясно, ну а если.. дефибриллятором? – Сейчас подобные меры только ухудшат её состояние и ускорят процесс угнетения. Позвольте также выразить сомнение в применимости электроимпульсной терапии к.. представителю внеземной цивилизации. Я получаю странные показания при сканировании грудной полости и головного мозга. Осмелюсь предположить, что устройство и расположение внутренних органов предполагает двустороннее взаимодействие нервной системы с некоторым внешним полем. – Вроде магического? – пораженно спрашивает Старк. – Вроде электромагнитного, – поправляет Джарвис, и Тони чудятся в его интонации нотки, с которыми обращаются к круглому идиоту. – Больше всего рецепторов для взаимодействия с ним наблюдаю на пальцах рук, однако наиболее активная циркуляция сейчас сосредоточена в области околосердечной сумки. Электрический разряд, даже после остановки сердца, может спровоцировать бурную ответную реакцию и привести к мгновенной смерти мозга. – Так, ладно, инъекция адреналина? – Летально. – Насытить кровь кислородом? – Бесполезно. – Криокапсула? – Будь у нас такая, сэр, она могла бы замедлить жизненные процессы и ввести пациента в состояние анабиоза. Однако пробуждение из него при таком поражении внутренних органов было бы невозможно.       Старк затравленно озирается по сторонам, взнуздывает зарождающуюся панику и давит желание оголтело звать на помощь – помощь уже здесь, и лучше неё уже не будет. Он упирается ладонью в асфальт и обвинительно тычет в Эмбертон пальцем. – Не вздумай у меня тут умереть, поняла меня? – говорит он, усиленно изображая стальные нотки в голосе, когда тот был хрупче хрусталя. – Из-под земли достану, и тогда тебе не поздоровится.       Эмбертон ожидаемо молчит в ответ. Тони для пущей убедительности неловко треплет её за плечо, всё ещё подспудно надеясь, что громкий хлопок над ухом, или чувство падения, или ведро холодной воды могут её разбудить, но Джарвис пресекает эту мысль на корню: – Реакции на боль ослаблены, сэр, – чеканит он. – Она этого не чувствует. И сомневаюсь, что слышит.       Слышит, еще как слышит. И пусть только попробует не послушаться.       Тони активирует радиопередатчик: – Кэп, закругляйтесь и давайте сюда. Тут.. плохие новости. Двигайте и побыстрее. Джарвис скинет координаты.       И отключается, не удосужившись выслушать ответ.       Подумав, Тони перекрещивает Эриде руки, складывает их на животе; снимает с себя шлем и подкладывает его затылочную часть ей под шею за неимением подушки – не то что бы мягче, но хоть не на асфальте. А после тяжело усаживается на бордюрный камень и принимается ждать.       На улицах не было ни души: ни опасливо выглядывающих из укрытий зевак, ни спасательных служб, ни ужаленных репортеров, обезумевших от избытка работы – любой здравомыслящий нью-йоркец сейчас агрессивно излучал благодарность, облегчение и неудержимую любовь к жизни, обнимая и целуя попадающихся под руку друзей и близких. Кто-то сопровождал это слезами, кто-то ругательствами, но делал это подальше от эпицентра взрыва, и вокруг было тихо и пусто, как в пост-апокалиптическом фильме. Оцепленный ими квартал был изуродован и истреблен, и Тони знал, что даже когда Манхэттен отстроится, похорошеет и засверкает на солнце стеклянными боками небоскребов, как прежде, людей здесь неумолимо поубавится, а башню Старка будут суеверно огибать по как можно более широкой дуге. Глупости и предрассудки, конечно – всегда и везде существует вероятность спонтанного инопланетного вторжения, просто эта вероятность оказалась чуть дальше от нуля, чем все полагали, и решила себя проявить именно здесь, чем наверняка вызовет каскад неправильных выводов. Тони уже буквально представлял эти газетные заголовки, блоги о теориях заговора и темы ток-шоу: было ли нападение пришельцев на Нью-Йорк реальным или это просто фикция, сфабрикованная правительством и масс медиа? В гостях будет традиционно-долговязый и очкастый специалист по компьютерной графике, рассматривающий любительские съемки портала, Левиафанов, читаури и объясняющий, как именно можно сфальсифицировать такое видео, а еще громогласно пышущий возмущением политик, который обвинит во всем мстителей, дурную систему налогообложения и, вероятно, китайцев, тестировавших новое галлюциногенное оружие.       Старк плавал в этих мыслях, уткнувшись взглядом себе в ноги и избегая смотреть куда-то еще, пока не разобрал топот множества ног – мстители показались в начале улицы, окружая Локи конвоем. Тони разглядел злокозненный скипетр, зажатый у Наташи под мышкой, кейс – в руках у Клинта, а когда те подошли немного ближе – то и напоминающую намордник маску у Локи на рту, и цепи у него на руках.       Еще ближе, – и они смогли рассмотреть его в ответ. Звездно-полосатая фигура отделилась от группы и сорвалась на бег.       Тони подождал, пока она приблизится, и встал на ноги, посторонившись. – Жива. Пока, – глухо прокомментировал он, следя, как Кэп бросает на землю щит и опускается рядом с телом. Прикладывается ухом к груди, сдергивает с рук красные перчатки и приподнимает веки, проверяя реакцию зрачков на свет. Осторожно закрывает их обратно. Отирает лицо от бетонной пыли, убирает налипшие пряди со лба и щек.       Убедившись, что подтянулись остальные, но не желая встречаться ни с кем взглядом, Старк на пальцах объяснил произошедшее, настолько обезразличев к окружению, что не вставил в речь ни острот, ни отступлений, ни собственного мнения – цепочка голых фактов, ни во что не обернутая. Закончив, он провел ладонями по потному, грязному лицу и отвернулся ото всех, потому что не знал ни что делать, ни куда смотреть. А после понял, что знает, кого винить, и обернулся на Локи.       Вполуха слушая жаркие обсуждения мстителей, Тони разглядывал бога коварства, не обнаруживая на нем ни кровавых увечий, ни сожаления, ни отчаяния обреченного на страшный суд.       Ему ничего за это не будет, вдруг понял он. Никакого правосудия, никакого карающего меча. Озорство ребенка, разворошившего муравейник – добросердечный Тор не даст в обиду непутевого младшего брата. Отберет игрушки, поставит в угол. Может, посадит под домашний арест.       Кровь в Тони забурлила, загустела гневом, и он подошел к Локи вплотную. Осмотрел от сапог и фалд плаща до смолянистых волос и точеных черт лица – такие увековечивают в камне, выставляют на обозрение в музеях и галереях. Он наверняка и стоит где-нибудь, отлитый из бронзы, скульптура на вилле итальянского коллекционера, окруженная фонтанами, клумбами и виноградниками – высокая, статная, о черты лица заточишь нож. Девчонки в юности, должно быть, липли к мерзавцу, как пиявки. – Что, любуешься деяниями рук своих? – выплюнул Старк с такой ненавистью, какой не чувствовал, стреляя богу зарядом репульсора и именем Фила Коулсона в грудь. Он ждал, что Локи будет победно, паскудно ухмыляться одними бесстыдными глазами, изъявлять довольство чужой слабостью и горем, снисходительно щурясь на Тони сверху-вниз, – ему это надлежало по статусу и обстоятельствам, не мог он упустить такую возможность всадить нож в спину по рукоятку, прокрутить его в ране, поиграться с нажимом, – но тот только уставился на тело остекленевшим, бесцветным взглядом, который тотчас же захотелось отодрать и ослепить: он сколько угодно мог брать его за шею и вышвыривать в окна, но на неё смотреть он права не имел. Он настрадаться должен был тысячекратно вместо неё, корчиться сейчас, молить о пощаде, и этого всё равно было бы мало.       Бартон перехватил Тони за локоть и оттащил назад, когда тот уже замахнулся с явным намерением впечатать по божественной скуле человеческим кулаком, предусмотрительно обернутым в железо. – Делу не поможет, – пробормотал он ему на ухо, и скажи это кто-то другой, Старк послал бы его к чёрту: ему плевать было, поможет это или нет, у него перед глазами стоял кровавый туман и смутные очертания мести, у него не было больше сил ждать, мириться и терпеть. Но Клинт, так уж вышло, недавно бился насмерть с единственным другом, ведомый искренним желанием размозжить её прелестную рыжую голову, и до сих пор не кинулся рвать повинного ублюдка в клочья, и Тони позволил себя оттянуть. Бартон ободряюще сжал ему плечо и во всеуслышание добавил, – Тор, что с ней? – Впала в сон, – отозвался громовержец, отрицающе качая головой и не скрывая своего оцепенения. – Ей срочно нужно в Асгард, там должны помочь. – Она перенесет телепортацию? – С помощью Тессеракта? – на лице Тора отразилась задумчивость, затем – досада. – Это не такой легкий способ перемещения, для него нужно крепко стоять на ногах. Будь Радужный мост цел…       «Но он, увы, в осколках. Мне напомнить, чьими стараниями?» – прошипело у мстителей с внутренней стороны барабанных перепонок, и реакция последовала незамедлительно и бурно: в сторону Локи были направлены репульсор, вложенная на тетиву стрела и звуковая волна громоподобного рёва, от которой трикстер то ли нарочно, то ли случайно покачнулся на пятках. – Тор, ты говорил, он не сможет колдовать в наручниках.       «А это и не колдовство, агент Бартон, а безобидная шалость. Опустите оружие, не позорьтесь. Вы знаете, что стрелы мне не то что бы вредят». – Нет, не знаю, я никогда не всаживал её тебе в лоб. – Ты бы не напрашивался на драку, рогатый, – согласился Старк. – Бог богом, но зелёный тебя неплохо отметелил, и никто не огорчится, если он устроит тебе сейчас второй раунд. А мы поддадим, если нужно.       Халк в доказательство проревел еще раз, ударив себя могучим кулаком в грудь на манеру Кинг Конга; Клинт отвел руку, чуть сильнее натягивая тетиву – мысль о трикстере, устроившегося на подушке его мозга, как джин в лампе, его бесила даже больше, чем казалась отвратительной всем прочим. – Отставить, – громко и твердо скомандовал Стив, единственный, кто никак не отреагировал на обращение, прозвучавшее изнутри черепной коробки, прощекотавшее сквозь мозг и эхом зазвеневшее в костях. Он поднял голову и впился в Локи долгим, выворачивающим наизнанку взглядом, источающим обвинение, презрение и – ожидание. Так смотрят на последнюю надежду и шанс всё исправить, если ненавидят их источник всей душой. – Ты бы не стал тратить силы на разговор, только чтобы позлить нас. Что ты хочешь предложить?       Теперь это заметил и Тони – бусины пота у Локи на лбу, стеклянность глаз, сжатые до побелевших костяшек кулаки. Он казался обессиленным и всё же по-прежнему источал пренебрежение ко всему сущему, скользкий и языкастый, как змея, а когда одарил вниманием Роджерса, еще и отзеркаленное от него, преумноженное стократ отвращение. Трудно было сказать, наблюдая со стороны, кто из этих двоих был бы больше рад перегрызть второму глотку – у обоих оскалы, шерсть на загривках дыбом, лапы мнутся в снегу в ожидании прыжка.       «Неужели я вижу среди вас проблеск здравого смысла? Я предлагаю, капитан, убрать от неё руки и дать мне посмотреть». – Тебе? Посмотреть? – протянул Тони скептически. – Мечтай. – Ты можешь что-то сделать? – надавил Стив.       «Руки прочь, а там как мне захочется».       Тор на эти слова скривился, грубо выругавшись на незнакомом языке, а после, багровый от гнева, схватил брата за грудки и встряхнул так, что у того безвольно качнулась голова. Небо расколол раскат грома. – Заканчивай испытывать их терпение, – рявкнул он ему в лицо, озаренный угрозой, как зарницей сверкнувшей молнии, но эффекта это не возымело ровным счетом никакого: Локи смотрел на него с такой скукой и безучастием, как будто выслушивал это в тысячный раз. В ответ он не повел и бровью – только красноречиво опустил взгляд на чужие искрящие руки, как бы вежливо намекая убрать их подальше. Тор вместо этого притянул его к себе вплотную и наклонился, чтобы лица были вровень. – Ты тоже хочешь ей помочь. Так помоги.       Несколько мгновений никто не шевелился. Казалось, что вот теперь, теперь Локи усмехнётся, молча, с особым наслаждением и жестокостью покачав в отказе головой – нельзя было придумать условий удачней, чтобы унизить больше и уколоть больнее. Тони ждал этих издевательски, торжествующе сощуренных глаз со склизким отвращением и смирением.       Он не понял, как и когда Тор получил согласие, но спустя мгновение он уже отступил, удовлетворенно, утвердительно кивая, а после, проигнорировав ярый протест Бартона, поочередно щелкнул крепежами маски у трикстера под ушами – слева, справа, – и потянул её вниз.       Из носа у бога обмана сочилась струйка крови, – совершенно обычной, по-смертному бордовой; она перерезала ему рот и спускалась до подбородка. Локи аккуратным, выверенным движением аристократа, заканчивающего трапезу, утер её рукой, брякнув браслетами наручников. – Без глупостей, – предупредил Тор, останавливая его на полушаге, перехватив за локоть. – Глупости по твоей части, братец, – невозмутимо отозвался тот, не поворачивая к нему головы, и, не встретив ожидаемого сопротивления, высвободился, громыхнув цепью.       Мстители помедлили, наблюдая за происходящим, но всё же расступились, сверля трикстера сомневающимися, оценивающими взглядами. Тони уступил последним и неохотно: он чувствовал себя так, будто отдает тело на растерзание стервятникам.       Стив, всё это время стоявший на коленях подле Эриды и преследуемый испепеляющим взглядом Локи сверху-вниз, медленно поднялся на ноги, глядя на него исподлобья. – Если из-за тебя ей станет хуже, клянусь.. – начал было он. – Она уже умирает, Роджерс. Я не могу сделать хуже, – оборвал его Локи и, не дождавшись, пока тот отойдет, опустился на землю с другой стороны.       Движения у него были скованы наручниками, но на удивление не оказались грубыми или небрежными; неожиданно смягченные осторожностью, избавленные от жесткой, властной резкости, они невесомо бродили вдоль Ридиных висков, сонных артерий, запястий. Тони не обманывался, конечно, внешним дружелюбием – он знал, как ласково можно улыбаться перед смертельным ударом: Обадайя Стейн улыбался точно так, по-отечески хлопая Тони по плечу и выуживая дарующий жизнь реактор из парализованного тела. Еще он знал, как закалывают пугливых ягнят, пряча нож за спиной, и как те падают замертво, не успев испуганно заблеять, портя страхом мясо, и оттого никогда не доверял рукам, умеющим предавать – а такими могли оказаться любые.       Руки, гуляющие сейчас скользким холодком по бесцветной коже, предавать не просто умели, а овладели навыком мастерски, недаром крепились к богу обмана, и Тони был готов к тому, что в любой момент они сомкнутся у Эмбертон на горле.       Но те касались её так, точно боялись обжечься – ступали кончиками пальцев, вели ребром или тыльной стороной кисти, одними только костяшками. Предел, который они себе позволили, это опуститься ладонями где-то у нее над сердцем, подождав так минуту или две, а после отдернуться, замереть в воздухе и сомкнуться в кулак. Судя по выражению лица, Локи усиленно, не сказать мучительно о чем-то размышлял, не спеша при этом свои умозаключения озвучивать вслух, и заключения эти были не из приятных.       После долгой паузы он, наконец, снова протянул к Эриде руки, но вместо того, чтобы продолжить абракадабристый осмотр, легко, воровато накрыл ладонью темную макушку. Повел длинными узкими пальцами, поглаживая по лбу и волосам. – Ну? – не выдержал Старк. – Что с ней? – Я не смогу ей помочь. – Я не это спросил. – Ответ не даст никакого толку, от слов не появится панацея, – огрызнулся трикстер. – Ей не помогут ни земные технологии, ни асгардские лекари. – Так объясни, что поможет. – Магия, – Локи поднял на Тони взгляд и тут же скривился в усмешке. – Ты что-то смыслишь в фундаментальном чародействе, Старк? Ты не поймешь моих объяснений. – Значит, объясняй понятней. Мы само внимание. Учти только, что запас терпения ограничен.       Локи огляделся по сторонам и, убедившись, что его действительно слушают и слушают на пороге терпения, стиснул зубы. – За любую магию взимается плата, – неохотно начал он. Тон у него был раздраженный. – Неизбежно, без исключений: что было отобрано, должно быть возвращено назад, и чем сильнее налагаемое заклинание, тем выше цена. То, что она пыталась сотворить, ей оказалось не по карману. Заклятие взяло всё, что у неё было, и ему мало – оно требует обещанное и возьмет вопреки всему. Как только это произойдет, вы обойдете округу и не найдете ничего живого – насекомые подохнут, растения зачахнут, мелкие звери обратятся в гниль; вскроете им грудные клетки и найдете только труху и могильных червей. Заклятие пьет через нее силы мира, как через соломинку. Она теперь идеальный инструмент. Посредничает, переводит энергию солнца и ветра на язык плоти и крови, в удобоваримый магический вид.       Локи умолк. Тони попытался обмозговать услышанное, усиленно скрипя шестеренками, но те проржавели еще при попытке приладить концепцию магии к существующей картине мира. – Но она же еще жива, – непонимающе воскликнул он. – Она дышит, сердце бьется, она живая! – Что проку, если кроме сердцебиения и дыхания больше ничего не осталось? – холодно парировал Локи. – Она будет дышать ровно столько, сколько понадобится законам мироздания для восстановления порядка. После перестанет. – Можно что-то сделать? – вклинился Стив. – Вернуть задолженное, с избытком. Дать ей столько магии, чтобы заклятие насытилось и исчерпало себя. В теории, оно схлопнется и обернет вспять причиненный собой же вред. – Ах, если бы только у нас под рукой оказался колдун могущественный достаточно, чтобы это провернуть, – закатил глаза Тони. – Так чего сидишь на костлявой заднице ровно? Делай!       Локи оторвал взгляд от Эриды, только чтобы риторически, с молчаливым кислым скепсисом уставиться в воздух, загустевший от концентрации адресованного ему осуждения и сарказма. – Всё действительно кажется таким простым, когда вместо мозгов помёт Рататоска? – лениво поинтересовался он, оборачиваясь на Тони. – Мне говорили, что ты гений, Старк, но чем дальше, тем больше ты меня разочаровываешь. Если ей не удалось осилить и сотую долю того, что она намеревалась, с чего ты взял, что смогу я? – Сдается мне, ты или скромничаешь, или жадничаешь, что вероятнее, – отбился Старк наугад и в очевидном намеке активировал репульсор на правой руке. – Может, всё-таки тебя промотивировать? – Можешь выжать меня до последней капли крови, если тебе так угодно, но ей это не поможет, только убьет нас обоих, – бог обмана равнодушно отвернулся. – У меня нет столько сил. – А у кого есть? – не желал уступать Тони.       Локи сжал и без того невидимые губы в нитку – то ли оттого, что ему не нравился ответ, то ли оттого, что не желал его давать, тем самым признавая правильность заданного вопроса. Взгляд у него порыскал по округе, свернул себе за одно плечо, за другое и, видимо, обнаружив, что искал, многозначительно уставился в асфальт, как если бы милостиво ждал озарения окружающих. – Где сейчас Тессеракт? – соизволил намекнуть он.       У Тони на лице последовательно отразились понимание, ужас и протест. – Исключено, – отрезал он. – Никогда, ни за что. – Фьюри говорил, что куб – неиссякаемый источник энергии, – возразил Стив в задумчивости. – Неизвестной природы, – огрызнулся Железный Человек. – Кто знает, как он на нее подействует? Может, просто разорвет на куски! – А может, исцелит, – вступился Клинт, нервно оправляя крагу у себя на руке. – Кто сказал, что энергию Тессеракта можно направлять исключительно в русло разрушений и телепортации? – Мы не знаем наверняка. – У тебя есть другие предложения? – подала голос Наташа.       Мстители заспорили – опять, – на сей раз о рисках, об оправданности, об уровне (не)доверия и откровенной злобы. Поднялся гвалт, в котором один только Тор не принимал участия. Он хмурился, зыркал на брата исподлобья и крепче сжимал Мьёлльнир побелевшими пальцами. – Каковы гарантии, что ты не сбежишь с Тессерактом, как только он попадет к тебе в руки? – пробасил громовержец, и разговоры смолкли.       Локи помедлил для театрального эффекта и сладко, елейно ему улыбнулся – с ямочками на щеках, морщинками в уголках глаз и ледяными ядовитыми дырами вместо зрачков. Тони отродясь не видел таких омерзительных улыбок, он возненавидел её до последнего зуба. – Никаких, – отозвался Локи ласково, невинно надламывая неказистым домиком брови. – Но либо так, либо она умрет. – Она, – выплюнул Тони и фыркнул в воздух, приведенный игривой интонацией в бешенство. – Она, – повторил он, в ярости разворачиваясь к богу лицом. – Её зовут Эрида. И она здесь по твоей и только по твоей вине, так хотя бы имей уважение и зови её по имени.       Бог коварства свернул свою улыбку, как оголенный нож, провёл языком по верхней губе и лёд, трещавший холодом у него в глазах, сковал ему лицо, заострившееся и окостеневшее. Он поднялся на ноги и обратил эти мерзлые мертвые пустоши в сторону Тони, сделал в том же направлении пару шагов, тихих, как у тени. – Она Эрида, дочь Эреба, богиня хаоса и раздора, – прошипел он по слогам. – И она умрет сегодня, если Энтони Эдвард Старк, сын Говарда Старка, – Локи прервался, чтобы поднять свои скованные цепью руки. – Не даст мне этому помешать.       Тони посмотрел на протянутые ему руки бога обмана, после на его лицо и осознал с поразительной ясностью, что действительно ему и только ему решать, допускать ли Локи к Тессеракту. Стив не ослушается, Тор не возразит, команда согласится с мнением. Если он скажет «нет», Локи заберут в Асгард, Тессеракт заберут в Асгард, Эриду – попробуют забрать туда же, попробуют исцелить, попробуют сделать всё и даже больше. Он избавится разом от двух проблем – и одного друга, о чьей судьбе больше никогда не услышит.       Возможно, это лучше, чем смотреть, как Локи сбегает у них из-под носа, а Эрида умирает у них на глазах. Возможно, даже лучше, чем смотреть, как Локи тщетно пытается её спасти. Незнание – отличное обезболивающее. Нельзя скорбеть по тому, кто, может статься, сейчас в добром здравии любовно поминает вас ругательствами, глядя на Землю с далеких звезд. Тони всегда был полон неубиваемых надежд.       Он прикусывает изнутри щеку, косится на обессиленную, обескровленную, неподвижную Эриду у Локи за спиной. Отпустить её сейчас, отдать под их ответственность так просто – как будто её и не случалось никогда. Щёлк – и не было; не падала никогда с неба ему на голову, не смеялась, не лила слёз, не изучала всё человеческое, постепенно сама становясь человечней. Ему не придется с ней прощаться, не придется оплакивать. А если всё пройдет хорошо, то она даже вернется домой.       Старк долго, долго повторяет про себя эту фразу, крутит её и кружит, вдавливает и вплавляет в мозг, вжигает раскаленным добела клеймом.       «Если однажды оружие не понадобится для борьбы за мир, я клянусь, буду лепить кирпичи для больниц».       А после кивает Локи и делает знак Тору, чтобы тот снял наручники.       ..Если у Тони и были какие-то ожидания от магического целительства, то их не оправдали даже в самой ничтожной мере. Воображение, воспитанное на сказках, рисовало ему чернокнижные ритуалы с кровавыми пентаграммами, шаровыми молниями, латынью и воздетыми к небу руками, сопровождаемыми зловещим лазерным шоу и светомузыкой. На крайний случай он надеялся, что будет волшебный щелчок пальцами, от которого исцеленная Эрида резко распахнет глаза и подскочит, как ужаленная. Или потянется, как разбуженная Спящая Красавица. Вместо этого Локи молча положил одну руку на куб, вторую Эриде на сердце и усиленно сидел-сидел-сидел, для пущей скучности закрыв глаза. Даже мало-мальски чародейского бормотания слышно не было.       В Тессеракте плавала бирюза блуждающих огней, и ее переливы были единственным, что выдавало в неподвижной картине хоть какой-то процесс. Тони боялся потерять бдительность и дать засранцу шанс сбежать, но и смотреть без отрыва не мог, как не может родственник, ждущий на лавочке напротив операционной. Он окидывал взглядом хирурга, проверял статичность пациента и опускал глаза на свои мнущиеся нервные руки, а потом колесо Сансары давало оборот, и всё повторялось сначала.       Тик-так, тик-так, тик-так.       Халк за это время успел сжаться до размеров безобидного, заикающегося и окончательно отзеленевшего своё Брюса Беннера, обзавестись шестью докторскими степенями и смущенно попросить что-нибудь, напоминающее рубашку. Рубашки не нашлось, но в разбитой машине скорой нашлось одеяло, которое он набросил себе на плечи и уселся на край тротуара рядом с Наташей. Фьюри прислал им штатного врача Щ.И.Т.а – только для того, чтобы его вежливо попросили постоять в сторонке. Вежливо и малость смущенно, поскольку никто так и не сдюжил ему толком объяснить, а окончания чего они, собственно, дожидаются. Тор не желал садиться, но и чем себя занять не знал, мучимый неизвестностью и ожиданием. К тому моменту, как Джарвис подал голос из динамиков, он уже приспособился выпускать из руки свой ненаглядный молоток и, не давая ему долететь до земли пару сантиметров, призывать обратно, как йо-йо. – Сэр? – позвал дворецкий, чем нарушил установившийся порядок и встревожил Тони: обычно это он спрашивал у Джарвиса о состоянии Риды, не Джарвис оповещал о нем, а это означало, что были изменения. Дремучее тупое беспокойство, в котором утопала обстановка последний час, заострилось и воспалилось. У Старка засосало под ложечкой. – Да?       Джарвис в ответ вывел изображение на экран шлема, но это оказалась не кардиограмма утихающего сердца, ритмично пульсирующая ломаными, и не снимок тепловизора удручающих оттенков, и не обнаруженные признаки коматозного состояния. А реклама бургеров – два по цене одного. – Кафе за углом работает круглосуточно и по большей части уцелело. В нем также подают шаурму, если информация всё еще релевантна.       Старк недоуменно моргнул. Вначале он не поверил, после ударился в панику, а после в голове зашумело от облегчения и кислородного голодания: когда Эрида шумно вдохнула и закашлялась, он дышать перестал, точно так освободит ей больше воздуха.       Кто-то велел расступиться и дать ей продохнуть (возможно, он сам), кто-то ударил Локи по руке, лежавшей на Тессеракте, схватил и оттащил прочь, а Тор защелкнул на нем наручники и поддержал под локоть – бог обмана еле стоял на ногах и, казалось, был готов осесть на землю.       Вместо него осел Тони – переложив голову мечущейся Эриды себе на колени. Та вцепилась в него руками, как в припадке, расцарапала наручи, скуля сквозь стиснутые зубы, а как только смогла восстановить дыхание, то разлепила припухшие оплывшие веки, глядя на него сквозь мокрые ресницы – ядовито-голубыми глазами.       Усталыми, с бледными прожилками в радужке, ветвящимися, как шрамы от удара молнией.       Тони не был уверен, мелькнуло ли в них узнавание, но точно видел пелену слабости, белесую, как ягоды омелы – ей едва хватало сил смотреть на него. Но она смотрела. Упрямилась. Ждала чего-то. Без безумия или гнева сапфировых оттенков, которых он так испугался меньше суток назад, – со страхом и надеждой. – Всё хорошо. Всё закончилось, все целы, – выцарапал он из горла самое важное, неловко улыбаясь на нее сверху вниз, и Рида, облегченно выпустив воздух сквозь зубы, откинулась у него на руках, потеряв сознание.