Господин из Всемнужвеля

Этот день настал. Сейчас в Вашей голове должна играть самая трагическая музыка! По крайней мере, утром того дня я проснулась под реквием Моцарта… отличное начало. В соседней комнате храпел Сэм, который остановился у меня на время светского раута, то есть на пару дней. Альфредо, испугавшись гостя, больше не показывался. Не позавтракав и разбудив Сэма лёгким пинком, я сразу ушла в парикмахерскую, потому что нужна красивая причёска, так как я буду стоять перед камерой, а ещё на меня будет пялиться много-много серьёзных людей. Как рассказал Сэм потом, он благополучно проспал все будильники на свете, а сам решил зафигачить себе сытный такой завтрак из куска сливочного масла и помидоров. До сих пор интересно, что получилось. В любом случае, я, слушая его бодрый говор в телефоне, постоянно поправляла локоны, что-то держала и подавала полной женщине-парикмахерше. Она почти со мной не говорила, хотя я думала, что в лучшем салоне города должны быть более дружелюбные работники. В любом случае, она возилась со мной довольно долгое время, приводя мои волосы в порядок и правильно их укладывая, пока наконец не получила желаемый результат и желаемую плату. Когда я возвращалась домой, то старалась не вертеть головой, из-за чего чуть не врезалась в фонарный столб. Раут должен был начаться в шесть часов вечера, кажется. До этого времени мне нужно было хотя бы изучить список гостей, чтобы правильно расставить свои же действия перед камерой. Однако мамочка Уанслера отказалась отправлять мне эту «злосчастную бумажку», отчего мне пришлось топать в главный офис к самому мистеру Уанслеру. Опять. Он, как обычно, сидел за своим столом и что-то читал. — Прекрасная причёска, — сказал он, даже не поднимая глаз. — Это греческий стиль? Я решила ничего не отвечать, хотя это и был греческий стиль, а только спросила про список гостей. Уанслер, не отрывая взгляда от чего-то на своем столе, протянул руку, зажав между пальцев лист бумаги, и протянул его мне. Я неуверенно взяла листок и пробежалась глазами по объёмному списку. — Вау, — вырвалось у меня. — И все эти люди действительно будут здесь? — Oui, bien sûr, — усмехнулся Уанслер. (Да, конечно — фр.) Я молча кивнула и удалилась. Уже дома, держа дрожащими руками список людей, которых видела только по телевизору, я печатала на ноутбуке какие-то наброски, пыталась разузнать о каких-то больших успехах этих людей, чтобы рассказать об этом миру ректору своего университета, не больше. Хотя, если репортаж получится интересный, его могут и по телевизору показать, предварительно обработав. Сэм помогал мне, как мог. — Сэ-э-эм! — протянула я, со злости кинув ручку в сторону. — Кто такой Лео Буджардини? — Какой-то итальянский предприниматель… — ответил он задумчиво. — Если я не ошибаюсь, то он как-то связан с огромной сетью пиццерий в Италии, но это не точно. — А Луи Дюбуа? А-а-а, наверное, француз. — Он, мне кажется, связан как-то с одеждой… Но я не уверен. — Так ладно. Все эти люди заставят меня страдать сегодня вечером. Время просто летело, я банально не успевала всё дописывать до конца, надеясь, что придумаю всё уже там, когда увижу людей. В какой-то момент Сэм вошёл в комнату и велел мне одеваться, дабы мы не опоздали, а он успел настроить камеру. Его смокинг был уже готов и надет, а вот чемоданчик с камерой он не раскрывал с того момента, как сел в поезд. Пока я надевала своё платье, он корчился в моей спальне, собирая нужные мелкие детали. Моё платье было самым простецким, но оно мне безумно нравилось. Цвета слоновой кости и с лёгкой юбкой в пол, оно было греческого стиля, простое, прямое, без всяких рюш и огромного количества воланов. Простое и элегантное. Никакого красного цвета. Знаете, благо, Сэм угадал с размером, иначе у меня могла бы начаться истерика ещё в тот день, когда он приехал. Когда мы шли по улице, было ещё светло, но людей почти не было. Увидев, какие мы нарядные, кто-то невольно спрашивал у своего собеседника: «Свадьба, что ли?» А я только улыбалась. Я была уверена, что мистеру Уанслеру не понравится то, что я была так готова. В вестибюле ещё никого не было, только хостес стоял около стола и проверял списки. Я думаю, списки гостей. Когда он нас увидел, то поправил галстук и, откашлявшись, спросил наши имена. — Делла Браун и Сэм Карлайл, — сказала я очень тихо. — Мы должны быть в каком-то отдельном списке. Парень стал нервно перебирать бумажки, которые у него были и, наконец, достал самую дальнюю, на которой было всего семь-восемь фамилий. — Так-так-так, — он пробежался глазами по списку. — Браун и Карлайл? Но здесь только Браун. — А посмотрите, пожалуйста, список обычных гостей, — я слышала, как Сэм икнул. — Возможно, это какая-то ошибка. Но хостес, просмотрев каждую бумажку, уверенно сказал, что никакого Сэм Карлайла в списках нет. Сэм вздрогнул и поёжился, прижав к ноге чемоданчик с камерой.  — Но, уважаемый, я дико извиняюсь, но как же я буду вести репортаж без оператора? — спросила я, надеясь, что эта фраза убедит хостеса пропустить Сэма. — А, мистер Уанслер говорил об этом, — он достал ещё какую-то бумажку и потряс перед моим носом. — Оператор прибудет с главного телеканала, с более хорошей камерой. — Но… — Карл Бернини, оператор, приезжает со своей спутницей — Лизой Стивенсон, звукооператором, — он говорил это тоном отличника, который хвастался очередной отличной оценкой перед двоечниками. — Да как же так? — вырвалось у меня. — Я же не настоящий журналист, я только учусь. — А на это мистер Уанслер сказал, что ни капельки не сомневается в Вашем профессионализме. Я прикусила язык и, оставив Сэма сидеть в вестибюле, потопала к лифту. Меня переполняли гнев и негодование, потому что ДА КАК ОН МОГ? Когда я вышла в коридор последнего этажа, то безумно обрадовалась отсутствию мамочки Уанслера на своём рабочем месте. Дверь в кабинет была приоткрыта, оттуда доносился говор. Я прислушалась. Один голос точно принадлежал уставшему мистеру Уанслеру. А вот другой был женский, глубокий, низкий. Я вошла, конечно же, не постучавшись. В кресле мистера Уанслера сидела девушка, я полагаю, немного старше меня, с огненно-рыжими волосами, собранными в тугой пучок, и очками в толстой оправе на курносом носу. Две верхние пуговицы белоснежной рубашки были расстёгнуты, а сама девушка поправляла брошь на чёрном пиджаке. Когда я вошла, она бросила на меня взгляд, полный ненависти, а потом стала смотреть в потолок, словно бы меня и нет. Мистер Уанслер стоял у окна и сжимал в руках свои тёмные очки. Кажется, я прервала какую-то серьёзную беседу. — Тебя не учили стучать, Делла? — спросил он строго перед тем, как я успела выплеснуть на него всё, что хотела сказать ему за этот месяц. — СТУЧАТЬ? — взвизгнула я. Меня трясло от гнева. — Как вы могли так поступить? Что Вам сделал мой оператор? Зачем Вы пригласили сюда телевидение? ЗАЧЕМ? Я что-то без разбору говорила и говорила, не переставая, только бы утихомирить свой же пыл. Наконец, примерно через несколько минут моего непрестанного говора, состоящего в основном из вопросов и проклятий, мистер Уанслер велел своей таинственной собеседнице, сидящей в кресле, уйти. Она кивнула и послушно покинула комнату, еле сдерживая смех. Ей смешно, да! А мне вот плакать хочется. — Я считаю свой поступок вполне оправданным, — сказал мистер Уанслер и опустился в кресло. — Но мистер Уанслер! Я же не могу вот так вот — и сразу на телевидение! Мне нужно отснять материал, посмотреть, посоветоваться с Сэмом, ведь я только-только начинаю быть журналистом. — Но мистер Финден сказал, что ты прекрасно вела репортаж с какого-то важного события… — Это было университетское событие! — вставила я, поставив руки в боки. — Это просто колоссальная разница! — Но что тебе мешает поработать с другим оператором? — закатил глаза он, словно бы это дело его совсем не касалось. — Например, то, что я не знаю его. Во-вторых, они будут требовать с меня всё то, что требуют с профессиональных журналистов и репортёров, а я ещё такой не являюсь. Мистер Уанслер, — голос сорвался на крик. — Не будьте таким упрямым, впустите моего оператора на этот грёбаный приём! Мне кажется, я слишком резко понадеялась на собственные голосовые связки. В первую секунду я даже схватилась за собственное горло, испугавшись и опешив. Мистер Уанслер вжался в кресло и скрестил руки на груди. Если бы у меня под рукой был тяжёлый предмет, то именно в ту секунду он уже летел бы в эту наглую рожу. — Ладно, — сказал он тихо. — Свела же меня судьба с тобой, такой нетерпеливой. Он потянулся к устройству связи и сообщил хостесу, что Сэм Карлайл может пройти. Что произошло в голове у этого типа за последнюю пару минут, я даже боюсь представить. Мне всё ещё хотелось заглянуть ему в глаза, но он упорно отводил их куда-то в сторону. Нет, Лоракс, серьёзно, о какой симпатии ты говорил? — Надеюсь, что всё пройдёт хорошо, — сказала я перед тем, как покинуть кабинет. Я как-то с ужасом поняла, что наши отношения с Уанслером ухудшались каждый день, потому что ему нужно было кого-то обвинить, унизить, я, честно говоря, не знаю. Возможно, его отношение ко мне не изменилось, но я определённо хотела, чтобы он как-то по-другому ко мне относился. Ну, это же обыкновенное желание, такое простое и вполне исполняемое…

***

Сказать, что мистер Уанслер умеет отлично организовывать светские рауты, значит ничего не сказать. Для встречи самых влиятельных людей мира был подготовлен огромный зал. Тёплый свет от стеклянной люстры красиво рассеивался в пространстве, увеличивая его. Кажется, каждый миллиметр был подготовлен со вкусом и свидетельствовал о том, что хозяин раута разбирается в роскоши. На стенах висели картины с трюфельными пальмами в тёмных оттенках. Около стены — стол, заставленный донельзя различными вкусностями. Всё те же полосатые зелёные обои, ярко-красный пол, шторы, за которыми прятались окна от пола до потолка, ещё больше зрительно увеличивали помещение. В самом дальнем углу сидел оркестр. Не трудно догадаться, откуда разливалась приятная музыка, ласкающая уши. Мне было неловко входить в зал первой и что-то говорить на камеру перед Сэмом, потому что в первые несколько минут у меня просто не было слов. Но я что-то пролепетала, Сэм одобрительно кивнул, и огромные двери распахнулись. Вот она, элита. Уже через мгновение зал был заполнен красивыми людьми, самыми разными, толстыми и худыми, низкими и высокими. От всех пахло дорогой парфюмерией. На всех мужчинах были смокинги, а на женщинах — шикарные платья. Каждую секунду кто-то приходил, выходил, люди собирались в кучки или же сидели по одному около длинного стола. Периодически сквозь толпу проскальзывали официанты, принося и унося еду, посуду, не переставая извиняться, если ни хоть до кого-то дотронулись. На меня нахлынула волна восхищения, как будто я вернулась в детство, а мама повела меня в планетарий. Я пыталась рассматривать людей, но все они были настолько красивы, что я не могла смотреть на кого-то больше пары секунд и начинала рассматривать следующего человека. За всё это время я не увидела ни одной молодой девушки без сопровождающего. Действительно, как и сказал мистер Уанслер, все шли либо под руку с мужчиной, либо же подле какой-нибудь дамы постарше. Я тут же схватила Сэма под руку и всем приветливо улыбалась, хотя понимала, что никто на меня особо не смотрит. Сэм вёл себя гораздо уверенней, чем я, даже с кем-то здоровался, а ему здоровались в ответ. Проходя через толпу сливок общества, я поняла, что люди собирались в группы по интересам и говорили на нескольких языках! Я, зная из иностранных языков только немецкий, смогла разобрать не многое, учитывая то, что в одной группе могли собраться китайцы, немцы, итальянцы, чехи и португальцы. Все они говорили бегло, используя только профессиональный язык, и были чересчур вежливы. Я слышала, как кто-то обсуждал хозяина раута, причём отзывался о нём исключительно положительно. Сам же хозяин, украсив свой зелёный пиджак пушком трюфельной пальмы, перемещался по залу с космической скоростью, включаясь в любой разговор. С ним все здоровались, лестно благодарили его за приглашение, за то, что здесь всё так хорошо, как и всегда было. Мистер Уанслер же только кивал в ответ и удалялся. Он был похож на птицу, которая учит множество птенцов летать. Как только в какой-то группе людей не вязался разговор, словно бы у птенца не получалось держать равновесие, Уанслер тут же подлетал и, пользуясь харизмой и знанием своего дела, заводил беседу, как часы. Потом, убедившись, что птенец летит плавно и ровно, как и должны ходить часы, между прочим, бросался на помощь другой группе людей, чтобы те ни в коем случае не замолкали. Было так интересно за этим наблюдать, что мне даже не хотелось отвлекать его, чтобы взять у него интервью, о котором он сам просил. Однако в перерывы между музыкой я говорила что-то на камеру, чуть ли не обожествляя всех находящихся в зале. Многие на заднем плане одобрительно кивали, подмигивали камере, и мне казалось, что репортаж должен получиться отличный. Я осмелилась взять интервью у какого-то симпатичного немца, дабы разнообразить мой говор на камеру другим голосом. Так прошло ещё какое-то время, все пили шампанское, я пыталась найти мистера Уанслера, чтобы взять у него интервью. Сэм, который шёл рядом, убеждал меня, что репортаж получился лучше, чем у кого-либо с главного канала в телевизоре. Я не могла с ним не согласиться, поэтому кивала, улыбалась, желала всем встречным приятного вечера, а они желали мне того же в ответ и провожали взглядом. Мне стало так спокойно на душе, потому что меня окружала атмосфера уюта, и все эти говоры, которые я не понимала, будто тёплый и мягкий домашний плед, укутывали меня. Но всё же мне хотелось поскорее найти мистера Уанслера, чтобы избавить себя от этого тяжкого бремени представления его в лучшем свете перед камерой. Я проходила сквозь толпу, извиняясь и прокручивая в голове заранее подготовленные вопросы. Наконец я увидела цилиндр, возвышающийся над другими головными уборами (хотя их почти никто не надевал). Преодолев небольшое расстояние, я увидела его. Мистер Уанслер искренне улыбался и что-то без умолку говорил. В одной руке он держал бокал шампанского, а его другая рука обнимала стоящую рядом особу. Это была высокая девушка с огромными голубыми глазами, которые смотрели романтичным взглядом в потолок. Её почти что белые волосы будто отливали серебром, отчего и без того белоснежная кожа казалась просто невыносимо чистой и излучала какой-то блестящий свет. Её красивую фигуру обтягивало короткое чёрное платье, которое, как мне показалось, было ей мало размера на три, но это только моё мнение. Этот контраст между цветом кожи и цветом платья показался мне идеальным и странным одновременно. Гармония. Эта странная спутница мистера Уанслера напомнила мне живую куклу, только с живым, но бесчувственным взглядом, полной какой-то загадки и романтики. Она смотрела то на мистера Уанслера, то на его собеседников, то на потолок, то на себя… Где-то очень-очень глубоко в моей душе вспыхнула искра ревности, но она исчезла так же быстро, как и появилась. Слушатели мистера Уанслера очень внимательно слушали своего коллегу, который изволил изъясняться на итальянском языке почти без акцента. Я знала, что перебивать нельзя, поэтому встала так, чтобы мистер Уанслер заметил меня сам. Он засмеялся самым искренним смехом и, извинившись перед гостями, подошёл ко мне, оставив свою спутницу в нескольких шагах от себя. — Мистер Уанслер, — сказала я виновато. — Интервью… — Да-да, Делла, я помню, — я вздрогнула, когда он назвал меня по имени. Интервью было не очень долгим, но довольно занимательным. Как ни странно, мистеру Уанслеру удалось направить свою харизму в правильное русло, отчего его ответы, речь, смех были естественными, и их можно было слушать ещё много-много раз подряд. Один раз он хорошо пошутил, что даже Сэм засмеялся, отчего камера дрогнула, но я сочла нужным это оставить в репортаже, так как было понятно, что шутку не готовили заранее. Казалось, что мистер Уанслер превращается в другого человека, когда смотрит в объектив, и это мне безумно нравилось. Однако после окончания интервью он сделался более тихим и, воспользовавшись тем, что я отвлеклась на кого-то, скрылся с глаз моих долой. Мне же удалось поговорить ещё с парочкой крупных бизнесменов. Каждый из них обязательно в своей речи как-то да похвалил мистера Уанслера. Я только поджимала губы, но, благо, камера этого видеть не могла. Я думаю, что выполнила свой долг перед миром журналистики. За окнами уже давно было темно. Людей с каждой секундой становилось всё меньше и меньше. Они покидали зал, фамильярно прощаясь с мистером Уанслером и устало вздыхая. Официанты с трудом волочили ноги, но продолжали носить еду и посуду. Оркестр уже не играл. Стало тихо. Когда в зале осталось всего человек десять, я и Сэм вышли и направились вдоль тёмного коридора, освещённого только частично. Мы уселись на подоконник, Сэм вытащил из камеры карту памяти и дал её мне. Из чемоданчика достал небольшую видеокамеру, которая помещалась в ладони, вставил в небольшой проём карту памяти и включил репортаж с самого начала. Я что-то говорила на фоне пустого зала. Затем зал внезапно заполнился людьми. Люди, люди, люди, много красивых людей. Всё так правильно, ровно, красиво… Мистер Уанслер и его эксклюзивное интервью, ещё парочка бизнесменов. Один из них был похож на француза, который когда-то давно выходил из кабинета мистера Уанслера. В общем, я переживала все события минувшего вечера, вглядываясь в этот маленький экран. — Как думаешь, мистеру Уанслеру понравится? — спросила я, тяжело вздохнув. Сэм пожал плечами: — Не знаю, его вообще трудно понять, знаешь. Но мне кажется, что было бы лучше, если бы он пересмотрел собственное интервью, а то, судя по твоим рассказам, характер у него не ахти. — Да, это так… — сказала я задумчиво. — Но, как по мне, он отлично справился. Сэм кивнул и стал убирать камеру в чемодан. — Погоди! — воскликнула вдруг я. — Дай камеру. Сэм послушно протянул мне видеокамеру и посмотрел на меня взглядом, полного какого-то сочувствия: — Обязательно сегодня? — спросил он. — Сэм, я хочу показать ему это сейчас, пока он ещё в костюме и пока в зале ещё осталось чуть-чуть людей. Я спрыгнула с подоконника и побежала обратно в зал. Какого же было моё негодование, когда я поняла, что в зале осталось всего семь человек и среди них не было мистера Уанслера. Хостес сказал мне, что мистер Уанслер удалился, а гости остались по собственному желанию, так как… Я не дослушала, а только попросила сказать, где он. Хостес признался, что видел, как мистер Уанслер удалился в сторону восточного коридора. Я кивнула и, дабы не потерять этот странный запал, я побежала, держа в одной руке камеру, а в другой — юбку. В коридорах было темно, тихо, освещение почти отсутствовало. Только слабое-слабое свечение проникало через большие окна, но всё равно в пространство словно капнули тёмно-синих чернил. Я бежала, стараясь не нарушать этой спокойной идиллии, которой был пропитан воздух. Мне казалось, что искать здесь, так далеко от зала и кабинета, просто бессмысленно. Однако моё сердце мне подсказало (а оно часто подсказывает мне идти туда, где неприятности), что нужно идти дальше, до конца крыла. И действительно, когда я повернула за угол, то услышала голоса. Мистера Уанслера и чей-то женский голос. Да сколько можно? Я попыталась найти их глазами, это было трудно, но они расположились около окна в самой дальней части коридора. Я подходила ближе и ближе, стараясь не издавать лишних звуков и, не знаю почему, решила спрятаться за шторой так, чтобы я видела всё, а меня не видели совсем. Я прищурилась и поняла, что Уанслер беседует с той самой девушкой-куклой (её силуэт невозможно ни с кем спутать): — Прости меня за мой ломаный английский, — сказала девушка с ужасным чешским акцентом. — Ничего страшного, — максимально ласково ответил мистер Уанслер. — Вечер был просто чудесный, — добавила она. — Да, действительно. Я совсем не заметил, как быстро он пролетел, — проговорил мистер Уанслер и тяжело вздохнул. — Ты сильно устал, милый… — протянула чешка и упала в его объятия. Во мне вспыхнул огонь ревности, которая стала сжигать меня изнутри. Что-то горячее и тяжёлое, возникшее в области сердца, потянуло меня к полу. Однако что-то внутри меня велело оставить голубков наедине, но это была плохая часть меня. Я видела, как силуэт мистера Уанслера слился с силуэтом девушки воедино. Звуки поцелуев, страстный шёпот, вздохи… Я зажала свой рот рукой, чтобы не издать всхлип, полный ужаса, который бы испортил всю картину. Я видела, как мистер Уанслер, выскользнув из пиджака, усадил девушку на подоконник и прильнул к ней, что-то беспрестанно шепча, и именно в этот момент я решила уйти. Мне было противно, мерзко, неприятно. Почему-то в один момент все чувства, вся симпатия, которую я испытывала к этому магнату, куда-то пропали. Все мечты, даже мысли о каких-то наших романтических отношениях вмиг стёрлись из моей памяти. Осталась только сильная обида. Я уже не держала юбку, а только протирала слёзы, из-за чего сильно размазала макияж. Тушь тёмными пятнами стекала по щекам, а греческая причёска, испорченная резким движением в порыве злости, неуклюже моталась из стороны в сторону, готовая вот-вот распуститься. В таком состоянии я встретила Сэма, который, как я полагаю, не ожидал такого исхода событий. — Ему не понравилось? — спросил он очень аккуратно и взял камеру в свои руки. В ответ на это я издала какой-то животный звук, похожий на вой, и готова была упасть на землю, но Сэм вовремя подхватил меня. «Ну как ребёнок, честное слово!» — говорил он, когда мы уже приближались к дому. Он вёл меня под руку, периодически пытаясь успокоить, но после того, как я сказала ему что-то грубое, он умолк и больше со мной не говорил. Я, на секунду вернувшись в реальность из мира ревности и боли в собственном сознании, бросилась к автобусной остановке и чуть ли не криком спросила: — Когда ближайший автобус до… — назвала нужный город. Билетёрша, сидевшая в будке, была явно расстроена тем, что её кто-то задерживает. Она ответила очень строго: — Через четыре дня, не раньше. В порыве злости я стукнула по стенке будки, но Сэм вовремя отвёл меня в сторону.

***

Я закрылась в комнате и ни с кем не говорила. Никогда не думала, что буду плакать из-за такого так сильно. Это никакое не достижение, а проявление элементарной слабости, свойственной нам, обычным людям. Просто расстройство за расстройством, истерика за истерикой — надругательство над собственной нервной системой. Но мне не было стыдно, мне, как самой маленькой девочке, хотелось утонуть в собственных слезах. Ведь я же ещё и умудрялась прокручивать в голове у себя этот злосчастный эпизод снова и снова. Иногда стены комнаты дрожали от ругательств и проклятий, адресованных мне самой или же виновнику моей истерики. В порыве ярости я наступила на Альфредо, но он выжил и, подскочив, сразу же убежал, но только я этого не видела, отчего ещё полночи оплакивала своего верного друга. В общем, когда наступило утро, я, обессиленная и умирающая от горя, которое сама себе создала, уснула на заплаканной подушке.