***
На следующий день я сразу отправился по тому адресу, который был напечатан в паспорте Краузе. Вроде это был самый центр Анджелеса. Хах, нехило дяденька устроился. Наверное, и дом у него будет не менее пиздатый, чем его положение в обществе. Пока я бродил по улицам, выискивая тот самый дом, то заметно заебался. Потому что, сколько бы я не спрашивал у городских прохожих как пройти по нужному мне адресу, они нихуя не знали. Не знал и я, что же именно мне делать. Поэтому пришлось идти в справочное бюро, потому что другого выхода я в этой ситуации не видел. В бюро меня оповестили, что улица, которую я ищу, находится совсем в противоположной стороне отсюда. И ещё добавили, что там живёт лишь элита. Но я не смутился, потому что привык к тому, что меня уже узнают на улицах в родной стране, а значит я уже недалеко от статуса буржуя. Но тут — в Штатах — нас просто ещё не все знают. Снова заказав такси, я назвал более точный адрес, который мне дали в бюро и уже со спокойной душой поехал в этот чёртов элитный райончик. Райончик был вправду не простой: красивые дома, ухоженные газоны, крутые тачки — вся пафосная хуйня, да и только. Я не был сильно впечатлён, в отличие, например, от Хью, который глаз не отводил от таких светлых улиц. Я уже был на месте, и теперь мне надо было найти дом по номеру. Это было легче, чем найти улицу, потому что дом Краузе был самым огромным, видным, и, как я ожидал, самым, блин, охрененным. Три этажа, да ещё и веранда, сад и тому подобные прелести. В общем, красота. У ворот кирпичного забора была будка, откуда по мере моего приближения к дому на меня сурово пялился суровый охранник размером со шкаф. Бля, уже жутко… — Здравствуйте, это дом мистера Краузе? — всё-таки решил заговорить с ним я. Мне хотелось придать своему голосу больше твёрдости и уверенности, но получилось как-то херово, особенно по-английски. Охранник больше нахмурил брови, возвысившись своим гигантским ростом надо мной. Чёрт, разглядывает, будто сканер. А, ну да, выгляжу я, наверное, перед ним совсем… С напуганным ебалом, в подростковых панковских кедах, немного лохматой причёской, зелёным рюкзаком и с котёнком в руках, какое впечатление я могу производить? — А вам зачем? — шкаф прищурил на меня взгляд, но больше его внимание привлекал Хью, который вжался мне в грудь подальше от натиска такого пристального взгляда. — Мне нужно с ним встретиться, — нет, всё-таки он выше меня головы на две, а не на одну. — Ваше имя? — спросил охранник, не меняя тона. Его взгляд всё также скользил по котёнку. Английский у него какой-то… с испанским акцентом… — Пауль. — Вы у него записаны на приём? — Нет. Но у меня к нему важное дело. — Если вас нет в списке, я не смогу вас пропустить, — он сложил руки на груди. — Понимаете, тут такое дело… — я решился сказать этому упырю о паспорте, чтобы тот вкурил, что дело-то высокой важности. — Я нашёл одну вещь мистера Краузе и хочу её вернуть. Охранник-шкаф остановился, внимательно глядя на меня, затем, после небольшого молчания спросил логичный по ситуации вопрос: — Что за вещь? — Паспорт, — уже твёрдо ответил я. Лицо упыря застыло. Было такое ощущение, что я сказал какую-то такую вещь, о которой говорить в приличном обществе нельзя. Он ещё раз кинул странный взгляд на меня, потом снова на Хьюго: — Подождите немного, я оповещу его о вашем приходе, — с этими словами охранник вернулся обратно к себе в будку, быстро взяв телефон в руки, нервно набирая номер. Я не слышал, что именно он говорил там, но во время этого короткого разговора, он постоянно кидал на меня такие же странноватые взгляды. Хм, как-то это… Упырь вылез из своего техничного убежища и, со словами «проходите», впустил меня, открывая автоматические ворота. М-да, выебонов тут много… Зайдя через вход, мне на вид сразу же попались беседка из стекла и ухоженный сад. Но никто навстречу мне не вышел, что несколько удивило меня, поэтому я устроился на лавочке в ожидании того, что о моём присутствии хоть кто-нибудь когда-нибудь вспомнит. Так я просидел минут пять, если не больше, но потом, наконец-то, из дома вышел какой-то очкарик, чем-то похожий на Флаке, но не такой высокий и с волосами чуть потемнее. Он стал приближаться ко мне, скорчив чересчур заумное ебало: — Здравствуйте, мистер Краузе вас ждёт. Пройдёмте за мной, — отчеканил очкастый дрыщ на ломанном энглише и поплёлся обратно в дом. А я чуть не засмеялся от такой официальности. Ощущение, будто я пришёл на бриллиант Махараджи посмотреть, а не вернуть паспорт. Паспорт, блять, который им самим нужен. Пока я насмешливо думал об этом, я проходил через ряды комнат шикарнейшего дома с охуенным дизайном. Я даже на миг останавливался, разглядывая ту или иную деталь интерьера, которая, наверное, стоила кучу бабла. Очкарик даже усмехнулся моему такому любопытству, напоминая о том, что, вообще-то, надо двигаться дальше. И вот, сквозь многочисленные такие остановочки, мы вышли на улицу через, как оказалось, выход с другой стороны дома, где сад был намного больше, чем при входе. Походу тут что, без показухи никак? Очкарик быстрыми шажками направился к столу под цветочным деревом, где за ним сидел мужчина в бордовом халате с газетой в руках. Да, точно, это Краузе. Я слегка потупился на месте, когда взгляд глаз цвета портвейна пристально остановился на мне. Человек в очках что-то нашептал ему на ухо, пока тот продолжал наблюдать за мной. Наверное, вспомнил меня или моё лицо всё-таки показалось ему знакомым. После, дрыщ подошёл ко мне, сообщив о том, что теперь я могу поговорить с самим Герром. Бля, да неужели? И сто лет не прошло. Я стал приближаться к нему, уже чувствуя себя увереннее, потому что вспомнил, для кого и для чего я сюда припёрся. Какая цель помимо возврата документа двигала мною. И я не хотел налажать. — Ого, кого я вижу… — протянул Краузе своим привычным восклицательным и немного ироничным тоном. — Ты ведь один из мальчиков Хельнера? — Он наш продюсер, — поправил я его, потому что слово «мальчик» показалось мне вообще не подходящим к этому случаю — мы же не о шлюхах и сутенёре речь ведём. Как бы. — Ах, да… — хитро протянул он, затягивая толстую папиросу. — Не он ведь тебя сюда, естественно, прислал… — Нет, я сам пришёл, — он жестом пригласил меня сесть. — Чем обязан? — Краузе потушил своё курево об стеклянную пепельницу с красивой гравировкой. — У меня есть к вам одно дело, — я все- таки решился сесть. — Я нашёл ваш паспорт… С этими моими словами герр Краузе нахмурился, ухмылка мигом сплыла с его лица. Что-то непонятное мне промелькнуло в его глазах. Он даже заметно напрягся, ожидая от меня дальнейших слов. — Хотел вернуть, — продолжил я. — А ещё… — То есть ты знаешь, что Краузе — моё не настоящее имя? — перебил он меня, не отводя от меня напряжённого взгляда. — Да, трудно было это не заметить, — я чувствовал, как что-то начинает тревожить его в моих словах. Он стал так палевно волноваться, что во всём этом я стал подозревать что-то неладное. — Сколько ты хочешь? — спросил он после небольшого молчания. А я нихуя не понял, о чём это он: — В смысле? Чего хочу? — Денег за твоё молчание, — он нахмурился ещё больше. А я, похоже, стал понимать, о чём речь. Он подумал, что я пришёл вытрясти из него бабло. Наверное, потому что очень не хочет, чтобы про его настоящее имя кто-то знал. Но зачем? — Слушайте, я не понимаю, о чём вы… — начал объяснять ему я то, что его деньги мне нахуй не нужны. И молчать я буду. Даже тогда, когда он мне, так скажем, не очень как человек приятен. Потому что в мои принципы болтать о чужих секретах нифига не входит, а уж тем более брать за это деньги — анти-морально просто. И, тем более, я совсем не за этим пришёл. — Я к вам за тем, чтобы отдать вам ваш документ, а вы мне про бабло начали… Его лицо немного вытянулось, приобретая удивлённое выражение. О, понял, наконец, что есть люди, для которых деньги не так важны, как моральные качества. Я не хотел и не хочу знать, почему он так скрывает своё настоящее имя. Тупо не охота. Не моё это дело. — Я понимаю, что вы не хотите, чтобы кто-то узнал про это… И я не скажу, потому что плевать мне, почему вы так скрываете его. Я, кстати, к вам не за этим пришёл. — А для чего? — тревога, с которой он сидел всё это время, исчезла совсем, сменившись недоумением. — Мне надо кое-что у вас спросить… — я собирался сказать ему про то, почему я, собственно, притащил сюда свою задницу. Всё это время меня мучал вопрос: совпадение ли то, что фамилии похожи? Фамилия «Вернер» Юнга Вернера, такая же, как у Эвелин — бывшей дамочки Олли, по которой он до сих пор сохнет. Конечно, я мог ошибаться, но что-то внутри подсказывало, что я на правильном пути. Что я должен пойти и убедиться. Потому что мне надоело видеть угрюмое ебало басиста. Я давно не видел его искренней улыбки, по которой порядком затосковал. И поэтому мне надо было хоть проверить шансы — а вдруг это так? Кто знает. Совпадений в этом мире много, и перепроверять надо, особенно, если всё внутри так и подзывает к этому. Может, Краузе и Эвелин родственники? И таким образом я смогу найти её? — Как вы уже поняли, вашу настоящую фамилию я знаю… — он испытывающе жрал меня глазами, ожидая моих следующих слов. — И говорить об этом, повторюсь, никому не буду. Мне это нахер не надо. Просто, понимаете, у меня есть знакомая, с которой я виделся в последний раз очень давно, и у неё такая же фамилия как у вас — Вернер. Вот, хотел убедиться, что может, вы её знаете, ну или вы даже с ней родственники… — А как её зовут? — он, наконец-то, немного расслабился, полностью убедившись в том, что в голове у меня далеко не корыстные цели. — Её зовут — Эвелин. Последний раз я видел её, кажется, полгода назад. И мне очень надо хоть что-то узнать о ней, а по возможности, желательно, и встретиться, — ответил я. После того, как я назвал имя «Эвелин», Краузе весь сжался, потупив грустный и пустой взгляд вниз. Меня это как-то даже напугало. Может, он знает её и знает, что с ней случилось? — А тебе это для чего? — медленно задал мне он вопрос. — У меня есть друг. И он… понимаете, они встречались, а потом она уехала. Мы до сих пор не знаем куда именно. А друг мой этот до сих пор любит её. Не может забыть. Ходит всё это время сам не свой. Он не знает, что я здесь, а мне хочется разобраться в той ситуации. Может, она уже сама замужем — в этом случае он перестанет ждать её и своей жизнью займётся. Мне просто хочется о ней что-то узнать, хоть что-нибудь… — А друга твоего, случайно, не Оливером зовут? — спросил он. — Да, Оливер — он в нашей тоже группе играет, — быстро закивал я, потому что цепочка стала выстраиваться. Если он знает Оливера, значит, он может знать саму Эвелин. — А откуда вы знаете? — Эви про него постоянно твердила, когда я из дома её увозил. Говорила, что жить без него не сможет, но его самого я не видел… — грустно произнёс Краузе. — То есть вы её знаете? — я ёрзал на стуле, потому что сгорал от нетерпения. Блять, зачем так тянуть?! — Знаю, и очень даже хорошо… — он горько усмехнулся. — Эвелин — моя дочь. Я на миг остановился, услышав то, что я ну никак не ожидал услышать. Симпатяшка Эвелин — дочь этого змея Краузе? Пиздец. Вот это поворот! Не зря же я сюда притащился, как оказалось… Тут прямо сериал для домохозяек снять надо! — А где она сейчас? — с надеждой спросил я его, пока мои руки теребили и так помятую клетчатую рубашку. — Уехала. Обратно в Берлин. Месяц назад, — безэмоциональным тоном ответил он мне, смотря в пустоту. — А как можно её найти? — я хотел выбить из этого папули больше инфы, потому что, вспоминая Оливера и его страдания, я решил, что пойду до конца и найду любовь всей его жизни. Как бы пафосно это, драть меня за ногу, не звучало. — Теперь точно не знаю… Она оборвала со мной все связи. И не желает меня видеть… — с каждым словом Краузе стал мрачнеть. В его словах проскальзывала боль, когда он говорил о дочери. Мне хотелось знать причину этого: — А что именно произошло? Хельнер… — Понимаешь, тебя как кстати…? — Пауль. — Понимаешь, Пауль… Теперь я осознаю, что это я во всём виноват. Перед Эвелин, перед твоим другом, перед… Якобом особенно. Я вижу, что тебе можно доверять и поэтому расскажу тебе всё с начала. Про Эви, Якоба, мою жизнь. В то время, когда мы с Якобом ещё были друзьями, деньги были огромной проблемой. У меня умерла жена — мать Эвелин. И будущее дочери полностью зависело от меня. Я искал все способы, где можно было заработать, но время тогда не позволяло. Мы с Якобом тогда занялись бизнесом, в котором я разбирался не так хорошо как он. Но всё же гонорар мы делили пополам, потому что хорошими друзьями были ещё с младших классов. В Германию приезжали американцы, набирая работников к себе. Но правительство об этом не знало, так что это всё было нелегально. Они и мне предложили работу, поставив условие, что весь бизнес я должен переписать на них, а директором всей компании стану я. Я долго думал насчёт этого, ведь поступив так, я бы предал Якоба, который был мне как родной брат. Но об Эви тоже надо было думать, а у меня не было даже денег на её обучение в школе. И я сделал это. Переписал всё на американцев, не сказав Якобу ничего, а документы были все на моё имя. Я отправил дочь к своей матери — в Шверин, обещая высылать деньги. И сбежал, так и не взглянув Якобу в глаза. То, что сейчас говорил мне Краузе, повергло меня в лёгкий шок. Вот оно что случилось между ним и продюсером… Я не мог быть точно уверенным в том, что он поступил правильно, или в том, что в той ситуации другого выхода не нашёл не один человек. Блять, вот это новости… — Здесь — в Америке — я добился немалых высот, не сразу, конечно, но тут я только и делал, что работал и работал с единственной мыслью о том, что скоро я заберу Эви сюда, чтобы, наконец-то, она смогла жить с отцом. Люди, на которых я работал, оказались мошенниками, и их посадили. Я остался ни с чем, и мне пришлось поменять имя, чтобы меня тоже ни в чём не заподозрили — я скрываюсь от базы данной и сейчас, поэтому было бы нежелательно, чтобы кто-то узнал моё настоящее имя. У меня был только мой старый фургон, пачка дешёвых сигарет на один день и сто долларов в кармане. Больше у меня не было ничего, потому что всё имущество, которым я пользовался, было на их имени. Все мечты, что я привезу Эвелин сюда, пришлось на время отложить, а возвращаться ни с чем не позволяла моя гордость. И я стал работать: сначала уборщиком, потом официантом, но с моим образованием бухгалтера меня взяли на работу в одну компанию, занимающейся шоу-бизнесом. Сначала я просто подсчитывал, сколько общего гонорара получит сами исполнители, затем я уже сам стал продюсером. Потому что у меня было много бродяг-друзей, которые играли рок-н-ролл в пыльных гаражах, но их никто не замечал, хоть играли они очень даже сносно. Таких вот я и приводил в компанию — грязных и талантливых. Сейчас они все поднялись… А я продолжал продюсировать одну группу за другой, в то время как малышка Эвелин превращалась во взрослую девушку. Я не так часто ездил в Германию, потому что как только я возвращался, меня начинала мучить совесть. Я боялся случайной встречи с Якобом, за жизнью которого я следил и слежу даже сейчас. Но однажды мы с ним увиделись, он набросился на меня с кулаками, а я не отбивался, потому что знал, что это справедливо, но мои телохранители оттащили его. После этого я не возвращался в Берлин ещё пять лет, но навещал Шверин. Эвелин выросла, а я разбогател и хотел отвезти её в свой дом — Америку. Но она отказывалась, а я — дурак — заставил её. Потому что всё, что я делал в этой жизни, я делал это для неё. Я хотел, чтобы она увидела, чего я добился ради неё. А она… Постоянно говорила о каком-то Оливере и что не сможет без него. Меня это, почему-то, совсем не волновало. А зря… Прожив со мной здесь, она только и делала, что бунтарила и ругалась со мной, потому что совсем отвыкла от меня — я был ей уже чужим человеком. Она росла без меня. Но я любил её, в то время как её тянуло обратно на Родину. И месяц назад она сбежала от меня. Не отвечает на звонки, но через родственников я знаю, что с ней всё в порядке… — монотонный голос Краузе, наверное, ещё долго будет звучать у меня в голове. Он будто специально предназначен для того, чтобы его обладатель повествовал кому-нибудь долгие истории. Его говор звучал совсем по-другому — сказывается долгое прожитое время за границей. И его прошлое поведение, которое мы видели на концерте, совсем не подходило ему — совсем другой человек сейчас сидел передо мною. Оказывается, чтобы не ненавидеть человека, нужно просто выслушать его, поставить себя на его место и понять. Тупо побыть толерантным. И я почти понимал Краузе с его историей — конечно, я не считал, что он поступил правильно, но это было объяснимо: кто не ошибается? — Но вы знаете, где её найти? — только мог выдавить из себя я, потому что после такого-то рассказа умничать было бы полнейшим идиотизмом. — Да, знаю, но для этого надо вернуться обратно в Берлин. Родственники мне сказали, что она работает в школе искусств — помню, что она всегда хорошо рисовала, — герр Краузе слегка улыбнулся. — Домой мы вернёмся только через месяц, если не позже… — начал размышлять я вслух. — А она правда говорила, что не сможет жить без Оливера? — задал я важный в этой ситуации вопрос. — Да, но с приездом сюда пыталась забыть его. Не знаю, забыла или нет. Но ухажёров у неё было достаточное количество — на недолгое время: она их постоянно бросала. Я понимаю, что это я виноват… — ответил он, опустив взгляд. — Кстати, этот Оливер… Какой он? — Оливер — очень глубокий и мудрый человек. С ним всегда можно поговорить, если тебя что-то беспокоит. Он никогда не оставит в трудную минуту и будет стоять за тебя до конца. А ещё он хорошо хранит секреты… Помните, он самый высокий в нашей группе, — это было самое малое из того, что я мог сказать о нём, потому что Оливер — это нераскрытая вселенная, которая всегда спасала меня в хуёвых ситуациях. — А, кажется, басист? — Да, басист. И он до сих пор очень любит вашу дочь, — твёрдо оповестил я его в том, в чём был уверен на все сто процентов. — Хм, я помогу тебе, если ты поможешь мне… — Каким образом? — Я бы хотел наладить свои отношения с Якобом — знаю, это почти невозможно, да я и права не имею на это никакого, но теперь, через столько лет я понимаю, что остался один. Якоб — единственная моя родная душа в этом мире. И мне с каждой встречей с ним становится невыносимо, что я так и не смог сказать ему об этом. Что я не извинился перед ним, хоть и веду себя как свинья на каждой нашей случайной встрече — потому что мною всё же движет боль. У меня есть всё, но нет ничего: деньги, работа, слава… Но я предал друга, сделал несчастной свою дочь… Я чувствую себя монстром спустя все эти годы. Жизнь течёт, а надо действовать сейчас… — произнёс он каким-то философским тоном. — Ну, вы ведь понимаете, что это будет сложно… — почему-то теперь я совсем не испытывал отвращения или неприязни к этому человеку. Никаких отрицательных эмоций. Я понимал его, как никто другой. Я не мог судить его, потому что не хотел. Это была его жизнь, он карабкался наверх, чтобы достичь своей цели, но ведь теперь он понимает, что упустил самое дорогое. Самое главное, что он осознает это, а остальное — неважно. — Конечно, я понимаю, но мне надо хотя бы извиниться, пока не стало слишком поздно, — всё-таки очень взрослых людей не бывает, все всё равно остаются детьми внутри. Даже крупная шишка — мистер Краузе — сейчас похож на ребёнка, который не знает, как ему поступить. — Ладно, я согласен: вы мне поможете найти вашу дочь, а я помогу вам с Хельнером, — произнёс я, решительно и серьёзно глядя в его, наполненные каким-то воодушевлением от моих слов, глаза. Он с полуулыбкой протянул мне руку, которую я, не задумываясь, пожал. Этот день был полон открытий для меня. И после такого-то объёма информации я спал как убитый, прижимая такого же котёнка к себе. Все последующие дни шли тихо, я целый день гулял по различным паркам, фотографируя те или иные достопримечательности. Не замечая, как приближается день моей поездки в тот самый город. Герр Краузе провожал меня в аэропорту. Он оказался классным чуваком, в целом — очень опытным, с чувством юмора, да и слушать его было очень интересно. И, может, если бы он не поступил так с нашим продюсером, я бы его даже зауважал. С Краузе мы обменялись контактами, чтобы не потерять связь, потому что договорились встретиться в Нью-Йорке, где нам столкнуться будет по пути. У меня там концерт, у него — очередной контракт. — Ну, Пауль, я рад, что с тобой познакомился… — сказал мне он перед посадкой. — Я тоже, удачно всё вышло, — улыбнулся я ему, потому что был правда рад, что смог найти зацепку. Что нашёл ту, по которой до сих пор тоскует Олли — наш романтик, блять. — Да, удачи тебе в твоей жизни, не забывай, что всегда надо бороться за своё счастье, — несмотря на то, что я общался с Краузе совсем ничего, я уже привык к его таким фразочкам — со смыслом и философией. Они, кстати, были не всегда бессмысленными, скорее, совсем наоборот. — Вы правы, жизнь — это постоянная борьба. — Конечно, тогда бы в ней не было никакого смысла…***
Бороться за своё счастье… Да, так я и планировал. Сан-Франциско — многоликий и контрастный город золотой лихорадки. Я заставлю Рихарда открыться мне. До конца. Я хочу видеть его рядом с собой, потому что меня до сумасшествия выносят эти нужные преграды приличия. Всё время, проведённое в салоне самолёта, во мне горела только эта цель. Я чувствовал, что именно сейчас, когда я, наконец-то, окажусь там, что-то поменяется. Связь между мной и Рихардом перейдёт на другой уровень. А на какой — узнаю. По телефону я, заметно заебавшийся столько лететь в неподвижном положении, узнал от Тилля, в какой гостинице они остановились. Туда и заказал тачку. Всё-таки выматывает постоянно кататься на различных транспортах, потому что укачивает, да и остановиться хочется: разглядеть, запомнить. Машина со мной, Хью и моими тяжёлыми сумками остановилась у громадной гостиницы с фонтанами. М-да, Хельнер как всегда в своём амплуа — фонтаны с ангелочками и русалками в его стиле. А меня вот подобные вещи раздражают. По-дурацки как-то смотрится… — Пауль! — услышал я знакомый, блять, голос. И на мои губы сразу же навернулась улыбка, потому что когда этот кудрявый чувак рядом сдержать её невозможно. — Сбежавшая принцесса вернулась! — Шнайдер сразу же обнял меня, не дав и вздохнуть после длинной дороги. Да ему и похуй на это. — Тоже скучал… — ответил я ему, морщась от таких эмоциональных объятий. К нам начали подходить ещё две длиннющие фигуры: Оливер и Флаке. — Хайко, рад тебя видеть, — тоже обнял меня очкарик. Кажется, или он парфюм поменял? — И я тебя. Ты парфюм, что ли, поменял? — всё же вырвалось из меня. — Да, фанатка подарила, — довольно и даже, как мне показалось, немного хвастливо ответил он. Ого, вау, нихуя себе: — Пиздато, — только мог добавить я. Бля, меня ещё даже автограф не просили, максимум — на улицах узнают со словами: «Я, кажется, вас где-то видел…». Видели они, блин. А этому — парфюм — да ещё и от фанатки… — Ты как? — Олли только слегка приобнял меня, а я внимательно смотрел на него, потому что последние новости заставляли меня думать о его судьбе всё чаще и чаще. Возможно, что он и Эвелин встретятся? — Я жив ещё, — тихо ответил я, принюхиваясь к его запаху — корицы. — Сам-то хоть как? — Всё как обычно, — ответил он, почему-то, тревожно посмотрев на меня. Что-то мне уже это не нравится… Человека, которого я хотел видеть, не было. Но я не стал спрашивать об этом друзей, надеясь, что увижу его уже там — внутри гостиницы. Ребята помогли мне взять сумки, и мы направились в приготовленный мне номер — он был на пару с Флаке. Устроившись, я устало плюхнулся на диван, потому что пиздец как устал. — Кстати, у нас есть новости! — как-то бодро и неожиданно начал Шнайдер. Флаке слегка усмехнулся, а Оливер нахмурился, сверля меня тем же тревожным взглядом. — Пока тебя тут не было… Мы все узнали, что у Рихи и Линды скоро будет первенец. Вот Круспе был рад этой новости, а я бы на его месте ёбнулся, наверное, и долго бы в себя потом приходил… — продолжил повествовать ударник, не скрывая улыбку. Я сначала не понял смысл этих слов. Но пока ударник начал окунать меня в подробности этих событий, я просто сидел в каком-то ступоре. Ужасном ступоре. Что? Первенец? Я не знал, как реагировать на эту новость: радоваться или грустить? Я не понимал, какие именно чувства меня сейчас жрут изнутри. Но я осознавал, что теперь это — конец. Конец всего. Назад дороги нет и не будет, потому что ребёнок — это будущая семья. Где нет места мне. В мире Рихарда теперь нет места для меня. Я лишь временная деталь, а его будущее — Линда. Нахуй всё, что было между нами: все слова, прикосновения, признания… Как же я ошибался, когда думал обо всём этом… Я просто в необъяснимом ахуе: меня будто подожгли, а затем резко окатили ледяной водой. — Где они? — машинально спросил я ничего не выражающим тоном. Эмоции погасли в одну секунду. — Линда вот на второй неделе только. Риха от неё ни на шаг не отходит. Пойдём, мы покажем, — ответил Флаке и начал подниматься с места. И все зашагали за ним. Пока я шёл за ребятами, немного отставая, пустота внутри меня росла всё больше и больше, превращаясь в зону безмолвия. Ноги меня не слушались. Руки заледенели. Я боялся этой реальности, но хотел её увидеть. — А вот, они там, — мы остановились на втором этаже отеля, откуда был виден весь вид гостиничного ресторана. И мне было прекрасно видно всё: смеющаяся Линда, Рихард с полуулыбкой… Он прижимал её за талию, она скользила ладонью по его широкой и сильной спине. А я смотрел и не мог отвести взгляда, не слушая того, что говорят согруппниками, и, осознавая, что я теряю что-то своё. «Тик-так… Тик-так… Видишь, как твоё счастье утекает?» Картина представлялась мне очень правильной: мужчина и женщина — это правильно. А я и Рихард… Это же ошибка? Этого не должно было быть? Это ведь просто то, чего не должно существовать. Я и Рихард — это ничего, просто иллюзия. Нас и не было всё это время. Я всё продолжал смотреть на милую парочку, понимая, что природа сделала своё дело. Линда подарит ему ребёнка, а что могу подарить ему я? Рихард, прижимая свою радостную невесту, невзначай поднял взгляд наверх. А зря… И сразу встретился с моими глазами. Улыбка медленно сползла с его губ, но взгляда, как и я, он не мог отвести. Секунда… вторая… Моё дыхание постепенно останавливалось, глаза Круспе выражали вину и нежность. Я не знаю, что он хотел мне сказать этим. В его взгляде проскачила боль, а я просто стоял, и смотрел, на их счастье, в котором мне нет и не будет никакого места. Я тут лишний.