Ликвидаторы etc.

Пальцами по столу рваная дробь. Бё раздражал, но ребята терпели. Сидел с ними в комнате видеонаблюдения уже несколько часов, хотя сегодня была не его смена. Напросился, сердито бурчал себе под нос, проверял мобильный, всматривался в мониторы. В другой ситуации его бы давно выставили вон, но не сегодня. Все понимали причину его взвинченности и частично разделяли её. Джина забрали в Токио сутки назад под предлогом очередных занятий с Сатоо, несмотря на то, что он был на рабочем посту. Но, судя по бледному осунувшемуся лицу Пробуждённого перед отъездом, это было неправдой. Конечно, он всегда дёргался и трусил перед уроками с Казуки, но тут был какой-то подвох. Даже Бё, не склонный к долгим размышлениям, понял, хотя скорее почувствовал, чем додумался. Его не оставляло тянущее ощущение медленного необратимого падения, даже уши закладывало и в животе ныло. Друг ни разу не позвонил, не написал и на «спокойной ночи, fugly» не ответил. Бётаро штормило из одной крайности в другую. Для начала он явственно представлял, что у Джина отобрали телефон, и тот, бедный-несчастный, сидит в каком-нибудь подземелье в цепях и обязательно — как же без этого! — в рваном белом тюремном балахоне с прорехами на самых интересных местах. Только это могло бы быть оправданием тому, что… Да на «fugly» он мог не отреагировать, только если ему руки отрубили! Второй вариант был ещё более жутким, Масахито буквально холодел от ужаса, психовал, потел и доводил себя до полусмерти повторяющимися мыслями: «Он всё узнал про меня! Он вспомнил какую-нибудь сцену с одной из пьянок и понял! И теперь не хочет со мной общаться! Полный игнор!» Оставалось ждать и прокручивать последние дни снова и снова, по кругу. В итоге Бётаро, конечно, не смог сдержаться, накатал ещё два сообщения: первое жалобное, а второе через пять минут, когда опомнился и смутился, наглое и задиристое. После этого он сидел, опершись подбородком на сцепленные в замок на столе руки, и обречённо переводил взгляд с телефона на экраны. Его интересовали только внешние камеры, он продолжил следить за ними и сходить с ума. За окнами было уже темно, когда они привезли Джина. Эти чужие, городские мрази… Ликвидаторы не любили прихвостней Сакурая, как, наверное, когда-то флибустьеры не любили солдат королевской армии. На задания они не ездили, честной резнёй не промышляли, только обслуживали его величество Атсуши. Какая-то охранная служба личных лизоблюдов, а не бойцы. А ещё они делали такие вещи, после которых взаимная неприязнь была готова перерасти в лютую ненависть. Два отморозка тащили их блондинистого задохлика под руки, он едва переставлял ноги, а когда не поспевал, его просто волокли силком, и в холле Базы бросили, как мусор. Если бы Бё не подоспел вовремя, тот бы точно не удержался, упал бы на колени на красные ковры. Но друг подхватил Джина под мышки, это в каком-то смысле спасло обоих, потому что не будь Пробуждённый в таком плачевном состоянии, оборотень бы не сдержался — бросился в драку с токийскими головорезами. А так — руки были заняты неизбежно стекающим в пол дрожащим Джином, поэтому дело закончилось только бурным потоком бранных слов. На матюки Бё не скупился, стараясь скрыть панику: с его другом точно произошло что-то кошмарное. Закончил он свой эпичный речитатив уже в спины охранников: дожидаться финала никто не стал, дверь захлопнулась, через пару минут во дворе завелся мотор, вдарили по газам, и машина отъехала от особняка с истошным визгом. И вот, они остались наедине, в вечерней темноте вечно пустующего холла. - Джин, эй! Очнись! Да что они тобой сделали? Переубиваю всех сакураевcких ублюдков к чёртовой матери! - Ннн… Не надо, — Джин отчаянно мотал головой и цеплялся за его плечи, силясь удержаться на непослушных ногах. — Всё хорошо. - Да я уж вижу, как хорошо, — хмурый Бё с недоверием поджал губы. - Послушай! Меня не били, не пытали, меня практически пальцем никто не тронул, — Джин грустно улыбнулся, заглядывая в глаза Бётаро. — Это что-то вроде истерики. Я долго у Казуки просидел, он меня отпоил после того… и вроде даже вколол что-то… Я спал всю дорогу. Отходняк, наверно, должно отпустить, — паренёк периодически заикался, продолжал мелко подрагивать, но к собственному удивлению понял, что действительно отпускает, с каждой минутой становилось легче. И вроде бы он уже Бё успокаивал, а не наоборот. Конечно, иначе бы этот придурок наломал дров, ещё рванул бы к начальству выяснять, что случилось… - Чем тебя этот козёл Брэйн там пичкал? Блять, Джин, да на тебе лица нет… - Успокойся, — сил объяснять что-либо не было, и Пробуждённый просто повис на приятеле, обняв за шею и уткнувшись в плечо, засопел, как сонный котёнок. Этого простого жеста хватило, чтоб Бё заткнулся и, напрягшись, замер, руки зависли в паре сантиметров от Джина. Маса насупился, в его голове в этот момент происходила мучительная борьба не на жизнь, а на смерть между желанием обнять в ответ и прикоснуться с, как всегда, внезапно и не к месту воскресшей совестью, которая упрямо твердила, что пользоваться положением в этом случае будет ужасно подло. Джин почти расслабился, лекарства и уговоры Казуки не сработали, а этот вот тупица помог одним своим присутствием. И как хорошо было бы вот так постоять, крепко прижатым к его груди ещё хоть немного. В холле вечный полумрак, люстра опять не работала, никого не было. Бётаро тёплый, немного нервный, волновался, сразу видно, и это грело так же, как и его знакомый запах и мягкость простого светлого свитера-водолазки, которую он сегодня нацепил под пиджак. Не похоже на него, что-то такое обычное, ни блеска, ни безумной расцветки, видимо, не глядя с утра одевался, уютно до невозможности, особенно сейчас, самое нужное было вот так спрятаться в пушистую безопасность. «Бё, если бы ты был там со мной», — промелькнула шальная мысль, и Джин вдруг чуть не заплакал от обиды, боль снова нахлынула тысячей игл. Испытать предательство — самый простой путь к взрослению. В эту минуту всё в душе Пробуждённого ломалось и крошилось, как вечные льдины под железным натиском беспощадного огромного судна. Часть сознания понимала причину, следствие и даже прощала Акиру, но другая половина — наивная и бесхитростная, умирая, видела перед собой только дуло пистолета, и даже накативший минуту назад покой не мог прогнать холодное чёрное видение. - Маса, я напиться хочу, — всхлипнул он, не отлипая от оборотня, и не поднимая лохматой головы. Бё испуганно дёрнулся всем телом, как от удара кнутом, наконец, боязливо опустил ладони на спину Джина и тесно притянул к себе. Это что же такое случилось? Это вообще его друг? А, может, клон какой, подменили, сволочи, в адской лаборатории? Чтобы этот парень в здравом уме и трезвой памяти захотел влить в себя что-то горячительное? Бётаро прижался щекой к его светлым волосам, отчаянно зажмурился, Джин в ответ тихонько заскулил, и всё… Совесть сдохла. Да здравствует, совесть, мир её праху. - Обойдёшься, — пробурчал Масахито, обнял сильнее, чуть приподняв, одна рука легла поперёк спины, другая — под задницу. — Хрен тебе, а не выпивка, — оборотень хмыкнул решительно и потащил приятеля вверх по лестнице. В это время в каморке видеонаблюдения их сменщики многозначительно переглянулась и тактично вырубили изображение на экране спальни Бётаро. Бестолковым блондинам повезло: будь на посту кто-то вроде Юуто, он бы созвал всю Базу и принёс попкорн, а так им грозили только добродушные подмигивания на утро. - Ай! Куда? Ты что, сдурел? — Джин ворчал возмущённо, но как-то подозрительно негромко, будто не хотел привлекать лишнего внимания, а, значит, вовсе не собирался звать на помощь. Да и не отбивался особенно, только поёрзал немного в объятиях, пока Бё с пыхтением нёс его на второй этаж. Даже, наоборот, он будто устраивался поудобнее, обхватил руками, и в итоге лёг, как ребёнок, правой щекой на его плечо, тихонько дышал в шею, рассматривая друга пристально и спокойно. Бётаро раскраснелся, сам уже не понимая, от чего, то ли от напряжения, то ли от смущения под этим сосредоточенным взглядом, но пёр вперёд, не останавливаясь. Где-то на середине пути всё-таки отыскались слова оправдания, он бубнил их себе под нос, даже не понимая, слышит ли его Джин и нужны ли ему эти объяснения: - Ты пить не будешь. Совсем с ума сошёл, сопля слабонервная, сейчас тебя алкоголь убьёт. И потом, неясно, какими лекарствами там тебя закормили. Ещё как сердце остановится. Ты и так хлюпик совсем… Нельзя тебе… - Слушай, может, я уже сам как-нибудь? Куда ты меня тащишь, Бё? — спросил Джин ровным голосом, так, словно уже знал ответ и только хотел заставить приятеля выложить уже всё наконец. - Ко мне, — коротко ляпнул оборотень, чувствуя, как горячая красная волна предательски заливает не только щёки, но и шею, и уши, и лоб до самых корней волос. «Ну, отлично, просто класс. Очень романтично. Запомнюсь ему помидором-насильником!» — подумал Бётаро, но не остановился. Он не отпустил Джина даже когда они добрались до нужной двери, с трудом открыл, помогая себе ногой, втащил внутрь, в темноту, сделал несколько шагов и замер у кровати, разжимая руки. Пробуждённый сполз на пол, но дистанцию не увеличил. Только немного отклонился назад, чтобы лучше было видно лицо друга, а его узкие ладони переместились с шеи на грудь Бё, он упирался в него, как в стену, и всё смотрел, смотрел как-то требовательно, с тревогой. - Ну, что теперь? Оборотню никогда так жутко не было, он не знал, с чего начать, теребил ухо, чесал свой затылок, вертел головой по сторонам, как ненормальный, будто смена ракурса могла помочь найти решение, будто его комната, знакомая до малейшей чёрточки, привычная, вдруг сжалится, возьмёт и заговорит вместо него. Она, конечно, промолчала, пришлось самому набраться храбрости. Сжав кулаки, Бё поднял свои светлые глаза на мальчишку перед собой. «Уродец, ну что ты со мной делаешь?!», но вслух всё-таки выдавил с трудом: - Сейчас… Так не должно было быть, Джин. Прости… Я… Ты… Ты, наверно, убьёшь меня потом. А, может, и сейчас убьёшь. Ладно, хрен с ним… — терпеть уже было невозможно, объяснять тем более, Бё шагнул вперёд, словно в воду прыгнул, подталкивая Джина к постели, обхватил его талию и жадно нашёл губами губы, не останавливаясь ни на секунду. Сердце провалилось куда-то в пятки и, кажется, продолжало падать всё ниже и ниже, наверное, пробило пол и летело сейчас сквозь перекрытия, сквозь глину и камень к центру земли, панически сжимаясь. Он так хотел быть нежным, трепетным и ответственным с Джином, ведь он же такой хрупкий, такой… Такой, что вообще непонятно, как с ним можно… Но Бётаро не был бы Бётаро, если б не сорвался так тупо и по-дурацки. Какая нежность, он в него вгрызся, упал сверху, безжалостно вдавил в простыни, остервенело сжал кисти над головой одной рукой, и даже не понял, как, целуя, умудрился расстегнуть его штаны и ремень, крепко обхватить член другой рукой. Всё, что пылало внутри, вырвалось сразу в один миг и бабахнуло бешеным фейерверком страха и голода. Ему казалось, что через минуту его оттолкнут, обзовут, бросят, и от этого дикого бесконечного ужаса тело рвануло взять всё и сразу, как можно больше до полного и абсолютного краха. И вот он уже быстро и влажно вылизывал серёжки под губой своего «fugly», покусывал, нетерпеливо толкался в рот, так глубоко и резко, что самому было дурно, ощупывал стремительно каждый зубик, надо ведь всё запомнить, прежде чем… А сердце всё падало, падало, это вообще возможно остановить? Не заметил, как до этого вообще дошло. Рука уже нагло хозяйничала между ног Джина, то ласкала его член, то ныряла ниже, оглаживая, сжимая, пальцы существовали будто сами по себе, своевольничали, как хотели, и на другой руке тоже — они как-то умудрились то ли расстегнуть, то ли вовсе порвать пуговицы на рубашке, и теперь трепали острый сосок, сдавливая, наверное, до боли, слишком сильно. Бё был уверен, что сейчас захлебнётся слюной, и парня утопит, или, возможно, вот-вот сдохнет от инфаркта, прямо тут, на нём, миленький такой возбужденный трупак. Поэтому Масахито не мог прекратить, стал двигаться прямо в одежде, боясь открыть глаза, он тёрся о друга, как озабоченный пёс, тяжело дышал и спешил, спешил. Как вдруг его словно раскалённая спица пронзила насквозь, Бётаро чуть не заорал от осознания — ему отвечали! Мягко, но уверенно язык Джина скользил вверх и вниз по его языку, и даже упрямо пытался проникнуть в его рот в зеркальной атаке, но из-за нахлынувшей страсти Бё не заметил этих тёплых повторяющихся волн. Больше того — отпущенные на волю из захвата кисти бродили по спине Бё, изучали, пытались неловко стянуть пиджак. Всё ещё не веря, он распахнул глаза, приподнялся и чуть не кончил от увиденного. Он что, обдолбался, умер и попал в рай? Или просто умер? Или просто обдолбался? Но чем-то настолько суровым, что может вызвать офигенно прекрасные галлюцинации. Пошлый, истерзанный, полуголый Джин лежал под ним и пьяно улыбался опухшими от поцелуев, покрасневшими губами. Волосы торчали во все стороны, словно минуту назад он стоял на голове, коричневые соски налились и призывно затвердели так, что хотелось целовать их до бесконечности, и гладить тощий впалый живот, и ближе рассмотреть и облизать все штришки на его тату. Эта бледная роза — она так долго сводила его с ума… Но самое крышесносное было ниже — эрегированный член парня, поблескивая от выступившей влаги, бесстыдно упирался в его набухшую ширинку и явственно просил внимания к себе. Никто не вопил, не бил Бё, не обзывал и не слал в далёкие дали. Его друг хотел его… И это было красивее любого развратного сна, которые он видел о Джине чуть ли не каждую ночь, совершеннее любой фантазии, которую создавал в своем воображении, запираясь в туалете и со стыдом, проигрывая все те обидные прозвища и глупые ситуации, придуманные и созданные для несчастного приятеля за день. Маса столько дрочил на него, что сбился со счёту. А потом, после пробуждения, всё начиналось заново: насмешки, колкости, розыгрыши, редкие милые моменты с болтовнёй, обсуждением книг, совместными просмотрами фильмов, и снова какая-нибудь гадость, от которой хотелось убить себя. А в итоге опять — унизительный и долгожданный выплеск в собственную руку в этой комнате, когда Бё думал, что это он жалкий неудачник, а вовсе не Джин, что надо всё обязательно исправить и извиниться, но никогда не поступал правильно. И вот — всё это время у него мог быть живой Джин, не фантазия и не сон, горячо дышащий, заведённый до предела, здесь, в его постели. Бётаро задохнулся от возбуждения: пальцы Джина в его привычной немного деткой манере шагали задом наперёд, как человечек вниз, в недвусмысленном направлении — от живота Бё к его ширинке. Масахито попытался было что-то сказать, но успел только хватануть воздух ртом, да так и завис с открытым — дурак-дураком — всё потому, что дальнейшие действия парня были далеко не детскими и не наивными. Звякнул ремень, жалобно взвыла молния, Его Джин — вечный рассеянный неуклюжка, теперь проворно стягивал с него форменные чёрные брюки вместе бельём. - Я всё понял, Маса, — штаны сползли в пол, приятель осторожно, деловито ощупывал кубики пресса на его животе, гладил узкие бока, поднимался порхающими движениями выше, задирая одежду. — Можешь ничего не говорить. - Правда? — с надеждой сглотнул Бё, пиджак полетел куда-то в угол, и он помог Джину снять с себя кремовую водолазку. - Ага, понял, — улыбнулся Пробуждённый. — Ты гей. Только что вспорхнувшее из неизведанных глубин сердце снова рухнуло в пол вместе с челюстью. - Я что? Нееет! - Да ладно? — хохотнул Джин, указывая на его красноречивый стояк. — Я не против. Сегодня не против. И, кажется, ты мне тоже нравишься… Ты прав, лучше пусть так, чем нажираться, — мгновенно приуныл паренёк. — Зато я догнал наконец теперь, почему ты к бабам не приставал на пьянках. Это ничего, мы ведь друзья, я тебя никогда бы не осуди… - Заткнись, ты не понимаешь, — разозлился Бё. Он опустился, обречённо стирая крохотное расстояние между их телами, укладываясь сверху. Живот к животу, грудь к груди, рёбра в рёбра и бьющее электричеством горячее напряжение внизу, так близко, и всё же так далеко. Спрятал лицо в светлых, пахнущих почему-то ирисками, волосах Джина и заговорил наконец прямо ему в ухо, обжигая влажным дыханием кожу: — Я ни к кому… Вспомни, Джин, к кому я приставал на пьянках. Да вообще, боже… Почему я должен это говорить. Насрать! — оборотень психанул и с рычанием грубо пихнул язык в ухо Джину, а указательный палец ему межу ног. - Так! Стоп-стоп-стоп! — запротестовал вдруг паренёк, упираясь в плечи, пытаясь оттолкнуть. - Хрен тебе! Не остановлюсь теперь! — Бётаро укусил его за мочку, с хлюпающим звуком втянул её в рот, и продолжил вводить палец чуть глубже, преодолевая сопротивление. - Ты сейчас что пытался мне тут втирать, Маса? - Член я пытаюсь тебе свой втереть, бля… И потом, ты сказал, я тебе нравлюсь, тупизень! Я слышал! — Бё заглянул в глаза так тоскливо и нежно, что Джин задержал дыхание и замер, чем нечестный оборотень не преминул воспользоваться, вытащил палец, облизал, и, постепенно растягивая, ввёл уже два. - Эй! Ты подлый! Больно! — выдохнул парень, но при этом вдруг развёл ноги шире и Бё с изумлением понял, что он, закусив губу, откинувшись на подушки, старательно расслабляется ему навстречу. - Да, я подлый, и я тебе нравлюсь, — застонал Бётаро, лизнул его приоткрытые губы, ловя рваные выдохи, добавил ещё безымянный, и, несмотря на мат и скулёж, стал двигаться дальше тихо, но упрямо, миллиметр за миллиметром. - Ты… слишком… много… болтаешь, Маса. И всё не то, — Джин выгнулся, подался вперёд, резко наживаясь на пальцы, с каким-то утробным мычанием. — Больно, бля, жесть какая… — а затем он крепко обхватил бёдра своего друга ногами, так доверчиво и просто, что Бё окончательно снесло башню. Это движение говорило «Давай», говорило «Мне так плохо», а ещё, самое главное, оно кричало «Я никому бы, кроме тебя, такое не позволил, дебил, так бери скорее». И он не помнил точно, как и почему просил Джина плюнуть ему в ладонь, как добавил свою слюну, как растирал, размазывал это горячее, идеальное зелье по своему члену, и это не казалось противным, даже в чём-то милым. Куда более мерзким бы обоим показалась заготовленная загодя смазка. У них ведь не было надежды до… Они ведь не знали оба, что такое возможно: сплетённые до боли пальцы и языки, резкие, выбивающие воздух из лёгких толчки, глубже сквозь обжигающие спазмы — до заветной точки. Какая-то гонка навстречу друг другу, движения бёдер — плавные всплески серебряных рыб в толще воды, общие на двоих смех и ругань, пот и стоны. Потом они валялись на кровати, раскинув руки и ноги, как на пляже, то ли выброшенные на берег потерпевшие кораблекрушение, то ли ленивые загорающие туристы. И вдруг синхронно повернулись друг к другу, ловя взгляд любовника, впечатление, с обоюдной тревогой, волнением и теплом. Посмотрели и, не сговариваясь, шлёпнули ладонь об ладонь. - Маса… - Да? - Нравлюсь? - Люблю, — буркнул тихо, отвернувшись в сторону. Не видел, как Джин улыбнулся, перекатился на живот с тихим шипением и пополз, стал сначала ладонью размазывать свою сперму по животу Бётаро, а потом и языком слизнул. Бё вздрогнул, обхватил его голову руками, прижал к себе и, запустив пальцы в мягкие пряди, спросил едва слышно: - А я тебе… нравлюсь? - Да не пойму никак. То ли ты идиот совсем, то ли классный такой, что сил нет. - Блять, Джин, сволочь, я сейчас чуть не умер! - Ещё хочу… - О… Мой… Бог… Ты мазохист, наверно… - А ты против? Ну, как знаешь… - Нет-нет-нет, Джин, нет! Это была не лучшая идея в их ситуации, но останавливаться никто не собирался. Пробуждённый отчасти действительно хотел боли в этот безумный ужасный и чудесный день, чтоб она подвела черту, перерезала красную ленту событий до и после. Но ещё больше ему нужно было чувствовать Масу, его дурацкую тупую, самую настоящую любовь, то, как он трахал его, с восхищением, по-детски зажмуриваясь, замирая от страха, это было то, чего он ждал всю жизнь, и то, в чём отчаянно нуждался сегодня — верить в себя и быть нужным, важным, единственно возможным. Поэтому Джин подложил подушку под живот и встал на колени. Во влажное, липкое, зовущее тело Бё входил сладко и медленно, позволяя привыкнуть, хотя открывающийся вид заставлял в очередной раз задуматься об опасности инфаркта. «Если так пойдёт, мы затрахаем друг друга до смерти», — подумал он, ласково проводя по бледным бёдрам, вглядываясь в острые идеальные линии лопаток Джина, в тату на его предплечьях и в ямочки над ягодицами. И вдруг оба вздрогнули, потому что услышали стук и какую-то возню со стороны двери. - Молчи, только молчи! — испуганно пискнул Джин, выглянув из-под собственной руки. Бё молчал, хотя далось эту нелегко. Дверь широко распахнулась и прямо на них уставился полупьяный Сага: - Бё, дружище, ты мне диск обещал! — и застыл на пороге. Джин инстинктивно сжался и чуть не вытолкнул Бётаро. Тот еле держался, чтоб не взвыть — это было жутко болезненно, и он на рефлексах вонзил ногти в нежную кожу и с силой толкнулся глубже, тут уже плохо пришлось Пробуждённому. Они хором издали невероятно глупый свистящий сдавленный звук. Сага смотрел прямо на них каким-то странным невидящим взглядом, через минуту он недоумением почесал подбородок, изрёк глубокомысленное: - Чё-то я, кажется, перебрал. Глюки какие-то, — и вышел. Оба рухнули на постель с облегчением. - Что это было, Джин? - Иллюзия! У меня впервые получилась иллюзия на крупный живой объект! Он нас не видел, я прикрыл. - Уф, офигеть, Джин, это же круто! Ты молодец. - Да-да. А теперь пошёл на хрен! - Как… на хрен? — упавшим голосом произнёс Бё. - Да, иди на хрен дверь запри! Как ты мог забыть? Сегодня!! Кретин!