Свинец

Леви боится темноты. Обычно он сидит у постели, хватаясь за руку матери и слушая ее голос, различая чужие шаги где-то за дверью, в коридоре. Если кто-то входит, ничего хорошего не происходит - какие-то громкие недовольные фразы, смысл которых от Леви ускользает, легко проламывают тихий и слабый голос. Леви очень мал, но даже ему понятно: ни ему, ни его маме здесь никто не рад, их оставляют в покое только после срыва на крик, очень внезапно, будто вспомнив о каком-то обстоятельстве. Это будоражит в душе отдаленно холодную и склизкую тревогу, отмахнуться от которой не так уж и сложно. Все страхи обрастают плотью к позднему вечеру, когда свечи из комнаты забирают. На окнах нет штор, но смотрят они в тупик, где света тоже нет; и выглядят они как черные дыры в никуда. Надуманное ощущение наблюдения со стороны заставляет оборачиваться, кусать губы, подбираться по-кошачьи. В темноте ничего не разглядеть - ни собственных рук, ни спящей матери, ни смутных очертаний редкой мебели и обшарпанной на углах комнаты штукатурки. В этой безмолвной пустоте, в замершей жизни, находятся все ужасы, какие только можно вообразить - монстры, люди, высокие существа, называемые гигантами... Лики темноты бесконечно отвратительны и пугающе жутки. Леви не видел ни волков, ни гигантов, ни призраков, но вой, скольжение шерсти по щеке, треск когтей и низкий шепот ему кажутся реальными и близкими. В комнате есть лишь одно место, где можно спрятаться. * Леви боится темноты. И всякий раз, когда Кенни уходит или собирается ложиться спать, Леви просит: не гаси ламп и свечей. - Да что ты все как девчонка, - жестко сплевывает старший Аккерман, презрительно морщась. Он, должно быть, уже тысячу раз пожалел, что забрал с собой мальчишку. Леви смотрит снизу вверх хмуро и поджимает губы; от этого его совсем не по-детски мрачного взгляда внутри что-то схватывает и холодно тянет вниз. Едва ли Кенни видел такие лица где-нибудь еще, но свою кривую издевательскую улыбку он и не думает менять на мягкое выражение уступчивости. - Пожалуйста. - Почти неслышно цедит Леви и тут же отворачивается, не признавая за собой такой покорности. Кенни отмечает свое педагогическое ничтожество - куда уж тут денешься, если мелкий так просит - и разрешает. Леви не может заснуть в темноте, и стоит только оставить его без источников света - он не смыкает глаз и сидит на одном и том же месте до утра - с кругами под глазами, с упрямым и загнанным видом. И напоминать ему об этом не надо, как и пытаться просто обсудить - он звереет и вмиг закрывается, выплескивая лишь ярость. * Леви боится темноты. Изабель братишку жалеет - за спиной, конечно, а то огребет от него знатно; Фарлан загадочно поднимает уголки губ, думая об этом. Непреклонный лидер - и вдруг не в состоянии поспать без свечи. Кому скажешь - не поверят. И Фарлан, и Изабель сходятся в одном: их личные страхи гораздо серьезнее и хуже, чем фобия ночных кошмаров. И пусть уж Леви будет именно она, а не какая-нибудь другая, отталкивающая тайна или особенность. Так им кажется. Хотя Леви еще не видел, какие они - гиганты -, он уже довольно осведомлен о том, какова жизнь в целом. Из темноты вырастают теперь не только призраки, птицы и фантастические звери; приходят знакомые когда-то трупы, часть из которых он сделал трупами собственноручно. Хрипы, скрип, вой. Из стен едва различимыми глазу тенями вырастают руки и целые силуэты. Они двигаются медленно, плавно текут по полу. В конце концов Леви не выдерживает этого и садится на край низкой, продавленной кровати Изабель - она бормочет песни даже во сне, путая строки. За ее голосом не слышно остального. Сонный Фарлан, взъерошенный и теплый, заглядывает в комнату, опираясь плечом о косяк. Он списывает нахождение Леви здесь за его скрытую заботливость, и это даже немного умиляет. - Пойдем покурим. - Предлагает он, копаясь в карманах брюк. Леви не против выйти на улицу. Один фонарь на перекрестке неподалеку горит в любое время суток. * Леви боится темноты. Но Эрвин этого не знает. Он хотел бы знать его больше - так вышло, что Леви ему зачем-то нужен, но пока до конца не понятно, зачем. Леви скрытный и всегда находился рядом с Изабель и Фарланом, пока они были еще живы, а сейчас просто исчезает куда-то. Эрвин пишет и пишет, и думает еще о строе дальнего обнаружения, и об отчетах Ханджи, и о сварливости верховного командования. И засыпает за рабочим столом, уткнувшись лицом в стопку свежей бумаги. Ему снится что-то обрывочное и греющее: домашняя обстановка, смазанные черты отца, школьные вёсны, знакомство с Майком. И все это в поразительно мягких и нежных цветах, словно с акварельных картинок. Он просыпается, когда настенные часы бьют двадцать минут до трех утра, а единственная свеча плавится до дна подсвечника и угасает. Эрвин корит себя и с наслаждением потягивается, щурясь и не сдерживая громкого облегченного вздоха. И слышит какой-то шорох и чей-то недовольный шепот сквозь сон. На пару секунд воцаряется тишина, а Эрвин забывает, как дышать. Аккуратно встав из-за стола, он проходится по комнате. Забившись в свободный от мебели угол, Леви притянул к себе колени и уснул. Полупрозрачный, тусклый свет едва касается его; волосы растрепались. Эрвин удивлен, но его невысказанные вопросы остаются без ответа, так что он не понимает причины, по которой Леви спит не в своей комнате - уже отдельной от общежития, к слову. И, осторожно подхватив легкого капрала на руки, решает его хотя бы на диван уложить. Свеча гаснет. Эрвин, опуская Леви на диван, скрипуче давит коленом на край, и капрал просыпается. Леви хватается за Смита почти судорожно, внезапно и очень крепко. - Ты чего? - спрашивает Эрвин, заваливаясь вместе с Леви на костлявый и старый предмет мебели. - Не уходи никуда. - Сонно просит капрал, не отпуская чужих рук. - Не ухожу. - Спокойно обещает Эрвин, с любопытством разглядывая неожиданную улыбку Леви в темноте. - И потом не уйдешь? - Не уйду. Эрвин укладывает его, накрывает своей курткой и откидывается на спинку дивана. А через несколько часов в окна пробивается багряный рассвет, и все на своих местах. Эрвин спит с Леви каждую ночь, потому что обещал никуда не уходить. И рассвет всегда наступает.