Соленая вода

      — Этот мудак не успел выйти, а уже создает проблемы, — сказал Хаким, садясь в патрульную машину. — Надо вправить ему мозги, только без шума. Перед законом Альфи теперь чист, и любое движение Франа в его сторону расценят как месть.       — Я этим займусь, — вздохнул сидевший за рулем толстый, с белоснежной щетиной и опушкой вокруг лысины Килес.       — Если ты думаешь, что он прислушается к тебе из уважения к старости… — хмыкнул Хаким. — Я бы на это не рассчитывал. Потолкуем с Альфи вместе. Если что, показания двух полицейских перевесят рассказ одного уголовника.       Кортихо они нашли пьющим пиво в парке, верхом на скамейке в компании пары друзей.       — Есть разговор, — начал Хаким.       — О чем мне с вами базарить? Я ниче не сделал… пока.       — Отгребите-ка в стороночку, — вежливо попросил Хаким дружков Альфи и, дождавшись, когда те отойдут, наклонился к собеседнику. Нависнуть над ним Хакиму не позволили скамейка и невысокий рост.       — Не сделал? Мне твою мочу на экспертизу сдать? Или то видео, что ты, тупой баран, вчера выложил в интернет?       — Блядь, далось всем это видео… Да удалил я его уже!       — Молодец, — похвалил Хаким. — Осталось машину помыть и удалить видео с камеры наблюдения магазина напротив.       — Пошел ты.       — Парень, не нарывайся, — предупредил, вступая в беседу, Килес.       — А то что, дедуля? — насмешливо протянул Альфи. — Двести часов общественных работ за обоссанную мусоровозку? Пойду подтирать зад таким же старым пердунам, как ты?       — Дорогуша, тебя выпустили потому, что судья пожалел, — терпеливо принялся разъяснять недоумку Хаким. — Пара таких выходок, и жалеть будет не за что. Уж я об этом позабочусь, не сомневайся. Тюрьма для взрослых — это куда как пожестче колонии для несовершеннолетних. Тебе не терпится туда попасть?       Первое причастие. Обычно девочки идут к первому причастию в восемь, иногда в девять лет. Рут уже исполнилось двенадцать. Платье, по-детски перехваченное бантом чуть ниже груди, начавшей прыщиками выделяться под атласной тканью, заставляло ее чувствовать себя будильником-переростком.       — Я ужасно выгляжу. Буду стоять там, как столб, среди маленьких девочек, — глядя на свое отражение в большом зеркале, удрученно пробурчала Рут себе под нос.       — Нет, милая. — Мать встала за спиной, обняла ее и, нагнувшись, положила подбородок Рут на плечо. — Ты прекрасна. Просто ты подросла, и это платье тебе уже не подходит. Давай померяем другое, — Ракель поцеловала дочь в щеку.       Платье выбирали уже в третий раз. В первый раз, четыре года назад, все было готово, но убили Альберто, и причастие так и не состоялось. Потом наступила годовщина, и мама была в таком состоянии, что… Еще год спустя, когда Рут примерила купленное для причастия платье, оно оказалось ей безнадежно мало. Впрочем, в тот год празднество тоже не состоялось — у матери случился нервный срыв. А в прошлом году Рут сама замяла тему, опасаясь, что все кончится так же, как в предыдущие разы. Теперь вот отец снова поднял вопрос, надеясь отвлечь Ракель от мыслей о досрочно освободившемся Альфи.       Рут примерила еще пару платьев перед тем, как нашла что-то подходящее. С кружевами на груди, достаточно длинное и какое-то немножко взрослое. В этом платье Рут не почувствовала себя пугалом, скорее наоборот, наконец-то юной девушкой.       — Мам… Что скажешь? — Рут вышла из примерочной и покрутилась перед зеркалом.       — Очень красиво, деточка.       Слова Ракель прозвучали как-то отстраненно. К тому же в зеркале Рут увидела, что взгляд матери устремлен не на нее, а куда-то сквозь витрину.       — Ты же не смотришь… Мам?       Ракель уже неслась к выходу из магазина. Хлопнув дверью, она вылетела на улицу. Через стекло Рут видела, как мать торопливо подошла к группе пацанов, куривших возле мотоцикла. С криком: «Как ты смеешь следить за нами?» — она толкнула в грудь одного из парней.       — Эй, ты че? — опешил тот.       — Как ты смеешь?! Жить! Дышать! Ходить по одной с нами улице! Сгинь!       — Тетка, по ходу, слетела с катушек, — хихикнул кто-то из пацанов.       — Или обкурилась забористой травки! — заржал другой.       Ракель схватила висевший на мотоцикле шлем и со всего маху заехала по физиономии первому парню.       — Ах ты, сука! — полузадушенно выговорил он, уворачиваясь от следующего удара.       — Эй! Да она точно чокнутая!       — Убирайся! Сдохни! Будь ты проклят, Альфи! — вопила Ракель, размахивая шлемом и наступая на парней.       — Какой еще Альфи?!       Отступившие было пацаны, оправившись от неожиданности, начали, грязно ругаясь в ответ, замахиваться на Ракель, швырять в нее камнями.       — Мама, остановись! Прекратите! — Выбежавшая из магазина Рут попыталась перехватить Ракель за руки, закрыть собой. Мать сопротивлялась, она кричала и вырывалась так, что на шее безобразно вздувались жилы. По лбу у нее текла кровь из царапины, нанесенной метко брошенным камешком.       Прохожие и продавцы из близлежащих магазинчиков начали подбегать к месту скандала. Кто-то вызвал полицию. Оторвав на минуту одну руку от матери, Рут набрала отца и попросила, чтобы на вызов он приехал сам.       ...Машина скорой увезла мать, отец уехал продолжать работу, а Рут осталась в магазине ждать крестную, красная, с растрепанными волосами, в слегка порванном и основательно запачканном, но уже оплаченном отцом платье. Продавщица сочувственно косилась и предлагала холодный чай, а Рут хотелось биться головой об стену, биться до тех пор, пока что-нибудь в ее жизни не изменится к лучшему, или хотя бы до тех пор, пока она не перестанет ненавидеть свою мать.       Первое причастие дочери. Фран обещал себе, что сделает все возможное, чтобы ничем не омрачить этот праздник. Ракель тоже старалась изо всех сил, он это видел. Жену выписали на следующий день, и всю его вторую половину она провела в предпраздничных хлопотах, занятая готовкой, уборкой, глажкой и починкой платья Рут.       Ранним утром, под мягким освещением теплых, но еще не палящих солнечных лучей похожая на ангела в белом платье и с длинными распущенными волосами Рут позировала отцу, смеясь, кружась, расправляя пышную юбку.       — А теперь вдвоем, — сказал Фран вошедшей с террасы жене.       — Что, прямо так? — засмеялась она. В отличие от полностью готовой и одетой дочери и от мужа, которому оставалось лишь натянуть праздничный пиджак да завязать галстук, Ракель была все еще в ночнушке, но именно коротенькая ночнушка и слегка растрепанные после сна волосы делали ее моложе и нежнее. На такой, до боли красивой и полной внутреннего света девушке Фран женился когда-то, ее он любил без памяти.       — Прям так, — категорически настоял Фран и принялся безостановочно нажимать значок съемки на экране телефона. Улыбающиеся тоненькие фигурки двух самых дорогих на свете людей, обнимающихся, счастливых, на фоне утренних лучей солнца… Телефон внезапно зазвонил, прерывая съемку. Килес.       — Что, не можешь влезть в костюм? — добродушно поинтересовался Фран у напарника.       — На пляже нашли тело, Фран. Оно всплыло. Балласт оказался ни к черту.       Не было нужды уточнять, что за тело. Именно сейчас! Именно сегодня! Убитый, Абдессалам Бен-Барек, приходился младшим братом главарю местной банды наркоторговцев, Фаруку. Как только его опознают, Фарук начнет мстить предводителю конкурирующей группировки Аннибалю. Последний божился и целовал болтающийся на шее золотой крест, уверяя Франа, что это не его рук дело, и Фран был склонен ему верить. Не только потому, что на «черной» зарплате у Аннибаля сидела половина полицейских их участка, но и потому, что убивать молоденького студента, не имеющего ничего общего с бизнесом старшего брата, у Аннибаля и правда не было резона. Вот только надежды на то, что Фаруку хватит ума это понять, почти не оставалось, а война между двумя бандами наркотрафиканте обернется стрельбой на улицах, трупами, бесконечной писаниной и отчетами, ухудшением показателей эффективности их полицейского участка… Черт бы все побрал!       — Если новый шеф докопается… А он уже начал…       В этом молодом франте Франа беспокоила и раздражала склонность к работе «на публику», причем проявлял ее новый начальник, когда дело касалось совсем неподходящих вещей. А поскольку только вчера он изо всех сил распускал павлиний хвост перед красоткой-учительницей — родной сестрой Фарука и убитого Абдессалама, рассчитывать, что дело удастся спустить на тормозах, не приходится.       — Я… мне нужно на работу…       Фран многое бы отдал, чтобы не видеть глаз жены и дочери в этот момент. Они уже знали, что он скажет.       — Я ненадолго. Постараюсь даже не помять праздничный костюм, — неловко пошутил он, но это не помогло. И сам Фран, и Ракель, и Рут знали, что обычно означает его «ненадолго».       На первое причастие отец с дядей Килесом, как и следовало ожидать, опоздали. Зато заранее пришла крестная Изабель, жена Килеса, а с ней притащился сыночек, Хота, школьный друг Альберто, поприветствовавший виновницу торжества традиционным «Эй, малявка!», сопровождавшимся болезненным щипком за щеку.       Честно говоря, Рут уже слабо помнила брата — сказывалась восьмилетняя разница в возрасте, да и точек соприкосновения у нее с Альберто было не так уж и много: пока Рут играла в куклы с подружками, брат рубился с друзьями в компьютерные игры, занимался спортом, ходил на свидания со сверстницами и готовился к выпускным экзаменам.       Теперь же, глядя на нахально развалившегося на диване с тарелкой, беззаботного и безработного, в двадцать один год сидящего на шее у родителей вместе с девушкой и двухлетней дочерью Хоту, со злостью рассуждающего о том, что всех мигрантов надо гнать поганой метлой, а Европе нужна сильная рука, наподобие генерала Франко, дуче или, на худой конец, нынешнего российского президента, Рут подумала, что, если бы Альберто вырос таким же, как его друг, она предпочла бы и вовсе быть единственным ребенком в семье. Хорошо еще, Хакима здесь не было и он разглагольствований Хоты не слышал — отец не пригласил молодого полицейского, решив, что мусульманину будет неуютно на христианском празднике.       Сам он тоже появился ненадолго — не успел даже дотанцевать с Рут единственный танец, как зазвонил телефон, и они с Килесом исчезли до глубокого вечера.       Остальные сотрудники отца почти все тоже ненадолго, по очереди отметились за столом: симпатичная большеглазая Мати, добродушный старик Феде, молодой, с иголочки одетый капитан Морей — очередной новый начальник отца, присланный из Мадрида. На его фоне папа выглядел резко постаревшим и безнадежно уставшим. Впрочем, обычно за пару месяцев работы в Эль-Принсипе самоуверенности у таких убавлялось, а еще через пару месяцев они обычно просили перевода в первый попавшийся участок по ту сторону Гибралтара, и все проблемы опять сваливались на плечи отца.       Ракель давно ушла из-за стола, просто встала и, не говоря ни слова, поднялась наверх. Самое страшное в их доме наступало не тогда, когда мать кричала. Самое страшное — когда она начинала шептать.       Оставив подружек во главе с Пилар внизу, Рут тихо поднялась на второй этаж и заглянула в обычно наглухо запертую, а сейчас слегка приоткрытую дверь спальни Альберто. Мать убиралась здесь сама, не позволяя ничего сдвинуть даже на миллиметр. И сейчас Ракель сидела в темноте на коленях на полу у кровати, слепыми движениями гладила покрывало и шепотом рассказывала:       — …и Хота тоже пришел… помнишь, как вы вместе ездили в летний лагерь на Тенерифе? Как его укусила медуза, когда вы ныряли с инструктором по дайвингу, а ты помог ему доплыть до поверхности? Он на всех фотографиях с той поездки распухший. У них с Марией такая красивая девочка. Соль. Я не могу на нее смотреть… не могу… — Слезы частым дождем закапали на покрывало. — Сыночек, прости меня… прости… жизнь моя, кровиночка моя… прости, что не защитила тебя… не уберегла… что он до сих пор топчет землю, в которой ты лежишь…       И пары часов не прошло после обнаружения тела, как дом Аннибаля закидали коктейлями Молотова. Мать и сестра убитого, плача и крича на весь участок, обвинили Франа в коррупции и ничегонеделании. Он понимал, что они сейчас чувствуют, сам прошел через это: Абдессаламу было семнадцать, когда он погиб, Альберто — шестнадцать. В отличие от его сына, получившего три пули в грудь, младшему Бен-Бареку выстрелили в лицо, снеся полголовы.       Аннибаль орал, что порешит каждого, кто осмелится тронуть его мать, матом крыл "поганых арабов" и во всеуслышание грозился, что Фарук кончит жизнь на морском дне, как и его брат. Во второй половине дня появились первые погибшие — неизвестные стреляли по пришедшим выразить свои соболезнования семье Бен-Барек. Пришлось, оставив семью и гостей, ехать на место происшествия.       — И это я боялась, что испорчу дочери праздник, — донеслась ему в спину горькая усмешка Ракель.       Когда он вернулся ближе к одиннадцати, Ракель внизу уже не было, она сорвалась и ушла наверх. Еще до того, как уехать по вызову шефа, Фран видел, как жена остекленевшим взглядом смотрит на сделанное пять лет назад семейное фото, стоящее на камине. На этом фото, снятом в день пятнадцатилетия Альберто, они были все вместе, все четверо. Фотографию сделали на стадионе Камп Ноу — Фран отвез именинника и всю семью в Барселону, чтобы показать сыну воочию место, где играет и тренируется его любимая команда.       Рут поднялась следом за матерью, просто присмотреть, трогать Ракель в таком состоянии было опасно, нельзя. Ему досталась самая легкая из семейных обязанностей — развлекать гостей, делая вид, что все идет как надо, что все хорошо. Гости тоже притворялись, что не замечают отсутствия хозяйки дома и исчезновения виновницы торжества. Лишь хихикающим над школьными историями подружкам Рут и перебравшему вина Хоте все было нипочем.       — Чего бы я не отдал ради того, чтобы вместо такой бестолочи, как Хота, у нас родилась такая чудесная малышка, как Рут, — с глубоким и давним сожалением вздохнул Килес, наблюдая, как пьяный сын ругается со своей девушкой. — Или сразу Соль, — добавил он, остановив потеплевший взгляд на Изабель, утешающей плачущую, напуганную скандалом между родителями маленькую внучку.       Осознание того, что вечер, да и жизнь не удались не только у тебя, утешает. Фран сочувственно похлопал старого друга по плечу. Детей не выбирают. Как и время их ухода и многое другое. Остается лишь смириться, или сойдешь с ума.       Позже, когда гости разошлись, оставив после себя опустевшую и сразу пропитавшуюся унынием гостиную, Фран поднялся на второй этаж. Рут сидела на полу у комнаты брата в круге белых кружев своей длинной пышной юбки, устало положив голову на колени. При его приближении дочь подняла глаза, слишком грустные для двенадцати лет. Слишком грустные для первого причастия.       — Она плакала, а потом заснула, — тихо сказала Рут.       — Пойдем, посидим в саду, — ответил Фран, протягивая ей руку, чтобы помочь подняться. Он обнял девочку за плечи и прижал к себе, не отпуская, даже когда они спускались по лестнице.       — Я ненавижу, когда она так себя ведет, — виновато призналась Рут. — Как будто это меня нет на свете, а не Альберто.