Соленая вода

      Когда Мати впервые переступила порог участка, Хаким сразу понял — вот она, его несбыточная испанская мечта. Голубоглазая блондинка, умная, красивая, волевая. Идеалистка, мечтающая всего добиться сама, сознательно выбравшая один из самых проблемных районных участков. Даже рост у нее был идеальным — невысокий Хаким в присутствии крупных женщин чувствовал себя неуютно, а Мати была миниатюрна, изящна и даже в тех редких случаях, когда надевала туфли на шпильках, все равно оставалась ниже него.       Она была идеальна во всем. Так идеальна, что ни сама Мати, ни ее добропорядочные католики-родители, живущие в Севилье, представить не могли — разве что в кошмарном сне — рядом с ней сына марокканских мигрантов с криминальным прошлым, без кола, двора и образования.       Но дело было не только в национальных или религиозных различиях. Для Мати превыше всего стояли принципы, закон. Хаким же в первую очередь был предан конкретным людям, а не абстрактным понятиям. Он осознавал, что Мати не поймет многое из того, что делали они с Франом и Килесом, осудит сотрудничество с Аннибалем, узнай она о нем. Для Хакима не было секретом, почему Фран выбрал именно эту банду «наркотрафиканте» — в отличие от остальных, того же Фарука к примеру, не брезговавших «тяжелыми колесами» и белым порошком, Аннибаль и его мать занимались в основном травкой. Без полицейской «крыши» их давно бы потеснили с рынка, а значит, на районе от всякого дерьма дохло бы на порядок больше народа, чем сейчас, — если кто-то хочет упороться, он ведь обязательно найдет чем. В состоянии ли Мати с ее идеалистическими взглядами на жизнь и работу увидеть происходящее с такого ракурса? Хаким боялся, что нет.       Он понимал, что у него нет ни единого шанса. И все равно не мог перестать остро ощущать ее присутствие рядом, краем глаза всегда держать в поле зрения. Девушка его мечты была так близко, на расстоянии вытянутой руки, и в то же время недосягаема как луна. Их совместные дежурства напоминали изысканную пытку.       Иногда он отпускал Мати комплименты, почти на грани фола, почти признаваясь в том, насколько она ему нравится, а потом обращал все в шутку, потому что боялся ее реакции, и чтобы не чувствовать себя жалким ничтожеством, мысленно повторял, что прекрасно проживет без этой помешанной на работе, перекрасившейся в темнорусый с рыжинкой, чтобы коллеги-мужчины воспринимали ее всерьез, блондинки.       — Ты что, через Гибралтар плавал за пончиками? — недовольно спросила голодная Мати не успевшего захлопнуть дверцу с водительской стороны Хакима.       — Не волнуйся, дорогая, я уже дома, — съерничал он в ответ, протягивая напарнице пакет с выпечкой. Они вели наблюдение из служебной машины уже шестой час, и как назло, объект из дома не показывался, вокруг царила послеобеденная сонная тишина, и все время хотелось то попить, то поесть, то сходить в туалет.       Мати набросилась на пончики, поглощая один за другим и не отрывая глаз от улицы. Аппетит у нее был будь здоров, но физические нагрузки и природные задатки позволяли оставаться при этом стройной. Хакиму нравилось наблюдать, как она ест. Впрочем, ему нравилось смотреть на все, что она делает.       — У тебя сахарная пудра на щеке, — сообщил он, не пытаясь справиться с приливом нежности в груди от вида ее по-детски перепачканного личика и пухлых губ.       — Где? — Мати наугад провела ладонью по щеке, не догадавшись взглянуть в зеркало. Хоть и крашеная, а блондинка — не удержался Хаким от улыбки.       — Дай я, — он потянулся к ней, но вместо того, чтобы коснуться пальцами, неожиданно даже для самого себя прошелся кончиком языка по уголку ее рта, ощутив одновременно приторную сладость сахарной пудры и солоноватый привкус ее кожи.       Он думал, за его выходкой последует как минимум пощечина, но в больших голубых с переходом в бирюзу глазах Мати вдруг мелькнуло что-то такое, от чего дыхание прервалось, а невозможное показалось абсолютно возможным, более того, необходимым.       Они целовались и целовались, чуть не упустили объект наблюдения, а когда закончилась смена, едва успели доехать до ближайшего жилья — им оказалась квартира Хакима, — чтобы не отрываться друг от друга всю ночь.       А утром исчезнувшая, пока он спал, и избегавшая смотреть на него на работе Мати, выйдя вслед за Хакимом в подсобку, смущаясь и засунув руки в задние карманы брюк, решительно выдала:       — Это была прекрасная ночь. Но я не собираюсь заводить роман на работе. Это непрофессионально.       — Отлично. Я тоже не собираюсь, — ответил он, стараясь выглядеть как можно увереннее и спокойнее, но горечь уже ощущалась на языке, и Хаким не смог сдержаться. Воистину, лучше вообще не иметь, чем попробовать и тут же лишиться мечты. — Только черта с два ты посылаешь меня потому, что это непрофессионально! Будь на моем месте испанский мачо, ты бы уже знакомила его с родителями, не то что какого-то араба без образования и перспектив! Давай, скажи прямо, что я недостаточно хорош для тебя!       На одном дыхании выпалив то, что не давало ему спать ночами, Хаким понял, как отвратительно сейчас выглядит, со всеми своими дурацкими комплексами, вылезшими наружу, и от стыда отвел взгляд, пытаясь перевести дух и не дать ей в довершение позора увидеть слезы, предательски защипавшие глаза.       Две крепкие маленькие ладони обхватили его лицо, заставив взглянуть на рассерженную Мати.       — Идиот, — сказала она и прильнула к его губам.       И теперь, пару месяцев спустя, Хаким уже не представлял своей жизни без Мати и строил планы совместного проживания. Он даже приглядел несколько квартир, которые, как ему казалось, могли понравиться девушке, но пока не решался заговорить с ней об этом.       — Ты все уже?       Хаким вздрогнул. В подсобке, где стояли личные шкафчики сотрудников и где они переодевались, переругивались и секретничали (потому что только там в участке не установили камер видеонаблюдения), было темно, накурено, и эта накуренная темнота разговаривала голосом Килеса.       — Да. — Хаким включил свет и открыл свой шкафчик. — Ты же вроде пару часов назад пил сердечное, а теперь куришь.       — А, — слабо отмахнулся, рукой разгоняя сигаретный дым, напарник. Курил Килес редко, по старой привычке борясь таким способом с тяжелыми мыслями. — Я еще и напьюсь.       — Никак не можешь выбрать между циррозом печени, инфарктом и раком легких?       — Никак не могу… — вздохнул Килес. — Слушай, вы сегодня с Мати где останетесь?       — У нее, скорее всего.       — Можно тогда я у тебя переночую?       — Да без проблем, — Хаким вытащил ключи из кармана брюк и кинул напарнику. Он не стал расспрашивать, интересоваться причинами: зачем бередить свежие раны, если человеку и так хреново?       Утро началось с криков.       — Думаешь, за эти четыре года он хоть на йоту раскаялся?! Ты сошел с ума, Фран, если веришь в это! Знаешь, в чем он убедился вчера? Знаешь?! Что ему все сойдет с рук! Абсолютно все! Мягкотелый идиот-судья и добрый дядечка Фран скажут «ай-ай-ай, как нехорошо», потреплют по головке и отпустят до следующего раза!       Отец что-то неразборчиво отвечал тоном ниже.       — Ну, конечно! — Мать расхохоталась, как умела только она, смехом на грани рыданья. — Предупреждаю, Фран. Не говори потом, что не слышал, что решил дать ему еще один шанс. Я убью этого выродка. Пусть убирается вон из города, если хочет жить! Пусть сидит тихо, как мышь, забившись в свою грязную нору, или, Богом клянусь, я убью его!       Рут поглубже зарылась в подушку, чтобы не слышать, чтобы еще немного даже не поспать — полежать в тишине.       Лестница заскрипела под папиными ногами, шаги стихли напротив ее комнаты, и раздался осторожный стук.       — Дочь, не спишь? — спросил из-за двери отец.       — Уже нет. Заходи.       С виноватым лицом папа подошел и, поцеловав Рут в лоб, уселся на кровать.       — Котенок, я понимаю, что многого прошу, но маму сегодня лучше не оставлять одну. Таблетки ей с утра не давай, она вечером вчера… Я договорился с Изабель, крестная подъедет после четырех, и ты сможешь спокойно сделать уроки.       — Я и так смогу, — вздохнула Рут, уже смирившись с перспективой в очередной раз остаться дома.       — Прости, малыш. Давно надо было подыскать сиделку…       — Хлеб на обратном пути купи. И молоко.       После утреннего скандала и без привычной дозы таблеток мать с остервенением принялась за уборку. Глядя, как она дергает занавески с крючков с такой ненавистью, будто это ноги повешенного Альфи Кортихо, Рут закусила губу. Зря она вчера не пошла в парк. Страх еще никому и никогда не помог решить проблему.       В фейсбучном чате новое сообщение было всего одно: «Ну и дура». Вот уж действительно. Как теперь по-новой наладить мосты?       Она решила быть честной, насколько это возможно.       «Я испугалась. То, что ты сидел, имеет значение. Я думала, что нет, но имеет. Извини».       Помогая матери с уборкой, Рут прислушивалась. Наконец тренькнуло входящее сообщение.       «Идва ле тебе палегчает ат этава, но я сидел не за износилавание».       «Я знаю, за что ты сидел».       «Ясна. Узнала и перетрухала што кокну кароче».       «Скажи честно, ты хоть немного раскаиваешься? Тебе не жалко того парня?»       «Не ты правда дура с такими вапросами».       Рут очень хотелось, чтобы это значило «да», что он сожалеет о том, что сделал, но заострять тему дальше она побоялась.       «Что ты делал вчера вечером, когда я не пришла?»       «Што-што… стаял как дебил, а друганы с меня угарали».       «А ты всегда на первое свидание ходишь с друзьями?»       «Тока кагда баюсь што девушка меня прирэжэт)».       Рут фыркнула, прочитав. Мать на мгновение удивленно обернулась на звук.       «Но я ведь писала, чтобы ты меня не ждал», — ушло ответное сообщение.       «Эта сука ахраник в супере разбил мне телефон Сиводня тока забрал с римонта».       Утром, войдя в участок, первым делом Фран услышал от Хакима, что подозреваемого в попытке приобрести взрывчатку выпустили по личному распоряжению капитана Морея.       Новый шеф нравился ему все меньше и меньше. Сначала Фран списывал явные пробелы в навыках организации оперативной работы участка на молодость, неопытность и понты, но чем больше он наблюдал за Мореем, тем больше убеждался, что есть что-то еще. К тому же временами Франу казалось, что куда больше преступников и преступлений, совершаемых в Эль-Принсипе, Морея интересуют молоденькая учительница Фатима Бен-Барек и сами сотрудники их полицейского участка. Под подозрением ходили, впрочем не без оснований, сам Фран, Килес и Хаким — да, пожалуй, все, кроме Мати.       Фран пытался невзначай навести справки о шефе на его старом рабочем месте, в Сарагосе, но, несмотря на полученный положительный отзыв, сомнения никуда не исчезли. Морей не был похож на обычного полицейского, честно дослужившегося до должности начальника участка, не тянул и на сыночка высокопоставленной шишки, получившего должность по блату. Многолетний опыт работы и чутье подсказывали Франу, что со всем этим, включая, по всей видимости, и похвалы руководства в Сарагосе, что-то нечисто.       — Шеф, — вместо приветствия сказал Фран с порога начальственного кабинета. Морей поднял голову, оторвавшись от навороченного телефона, уткнувшись в экран которого он проводил большую часть времени на своем рабочем месте. — Вы отпустили подозреваемого в попытке совершить теракт.       — Ах да, кстати, об этом. — Морей в очередной раз прикинулся шлангом, и у Франа свело пальцы от желания хорошенько встряхнуть начальника, вытянув из кресла за лацканы модного пиджака. — Нужно проследить за ним.       — У нас нет людей для круглосуточного наблюдения, и вы это знаете. Перестрелки между наркоторговцами, рейд по мигрантам… — Фран старался сдерживаться, но роль Капитана Очевидность при этом скользком придурке бесила его не на шутку. — На наблюдение сейчас выставлять физически просто некого.       «К тому же наблюдение надо было устанавливать сразу при освобождении. Теперь ищи ветра в поле» — эту часть своих доводов Фран оставил при себе.       — Нам нужны его контакты, — с напором произнес шеф.       — Кому «нам»? — сдерживаться становилось все сложнее. Лично Франу, например, в сложившейся ситуации нужно было лишь предотвратить преступление, засадив и продавца взрывчатки, и покупателя. На большее не хватало ни времени, ни ресурсов. Видимо, Морей почувствовал, что заместитель на взводе, потому что неожиданно встал и, засовывая телефон в карман, предложил:       — Давайте поговорим не здесь, Фран. В спокойной обстановке.       «Давай. И если я в итоге не сдержусь и набью тебе морду, по крайней мере, это произойдет не под видеокамерами».       Фран ожидал, что поговорить они пойдут в бар к Марине, но шеф предпочел служебную квартиру, предоставленную ему полицейским управлением. Настолько приватная обстановка предполагала разговор начистоту, по душам.       — Я представляю здесь Отдел собственной безопасности, — бросив ключи на журнальный столик, начал Морей, подтверждая интуитивное ощущение Франа.       «Ага», — мысленно констатировал тот. В принципе, что-то такое Фран и подозревал. Хотя, опять же, для сотрудника ОСБ Морей был слишком «зелен» во многих смыслах.       — Мы в Мадриде, проанализировав происходящее в вашем участке и в Эль-Принсипе в целом, пришли к выводу, что в участке работает крот.       — Крот? Вы серьезно? — Франа разобрало желание расхохотаться шефу в лицо. Они там наверху, в Мадриде, в самом деле считают, что держать Эль-Принсипе более-менее под контролем возможно, не сотрудничая, не обмениваясь информацией ни с кем из тех, кто имеет здесь власть и авторитет?       Входная дверь скрипнула, пропуская низенького бородатого мужчину в дорогом, небрежно надетом костюме. Вот от этого точно за версту несло ОСБ или еще чем похуже.       «Плохой — хороший полицейский. Ребята, в эту игру я тоже умею играть».       — Да, крот, — продолжил Морей. — Более того, мы предполагаем, что он снабжает информацией и оружием террористов.       «Значит, речь не про сотрудничество с Аннибалем», — выдохнул Фран. Незнакомый мужчина уселся в кресло у окна, знаком дав понять Морею, чтоб тот не прерывал разговор. О том, кто из этих двоих главный, жест тоже говорил достаточно красноречиво. Как и о том, что беседа была запланирована.       — И кого вы подозреваете? — уточнил Фран.       — А кого бы назвали вы сами? — ответили ему вопросом на вопрос.       — Никого, — не колеблясь, ответил Фран. — Среди моих людей нет предателей.       — Утечки, которые удалось отследить, ведут в ваш участок, причем утекает информация не уровня рядового сотрудника.       — Возможно, она утекает откуда-то выше, — высказался Фран с откровенной издевкой.       — У вас есть предположения, от кого? — на полном серьезе уточнил Морей.       — У меня нет никаких предположений.       — Даже предположений о том, как вещдок из вашего участка оказался в руках террориста, взорвавшего себя в Тунисе полгода назад? — вступил в беседу бородатый.       — О чем вы?       — О пистолете, — бородатый показал снимок на экране планшета, а следом фотографию террориста. — Номера были затерты, но нам удалось их восстановить.       — Вы не из ОСБ.       ОСБ не ведет дел о терроризме, да и сотрудники у них больше похожи на бухгалтеров, а не на этих.       — Скажем, мы из конторы, которая занимается подобными делами. И у нас есть карт-бланш на проведение операции под прикрытием от вашего начальства, — жестко ответил мужчина в кресле. — Так какие предположения по поводу вещдока, Пейон?       — В участке действительно имел место факт торговли оружием, подлежащим утилизации. Но я это прекратил четыре года назад.       — Точнее, вы думаете, что прекратили. Этот пистолет проходил по делу годичной давности.       Сердце засаднило. Значит, кто-то в участке проигнорировал его приказ. Фран надеялся, что смерть Альберто была последней в этой цепочке. Выходит, нет. Он почувствовал, как горечь и гнев поднимаются к горлу.       — Так кто может приторговывать вещдоками, нарушая ваше распоряжение? — продолжил допытываться по-прежнему не представившийся службист.       — Я это выясню, — резко ответил Фран.       В принципе, это мог сделать только Фернандес — именно он обычно общался со скупщиками, и Фран всегда считал его довольно скользким типом, поэтому, когда тот сам подал рапорт на увольнение около года назад, подписал бумагу с легким сердцем. А напоследок, как выясняется, Фернандес решил обеспечить себе пару дополнительных «бонусов» к выходному пособию. Надо будет найти его, если, конечно, он еще в городе…       — Зачем вы убили Абдессалама Бен-Барека?       — Что? — оторвавшись от своих раздумий, вскинулся Фран.       — Не делайте удивленный вид. Тип веревки, которой был связан труп, используется в полицейских машинах в качестве троса. Какая из патрульных машин запросила в хозяйственной службе трос через пару дней после исчезновения парня, у вас тоже нет предположений? Нужны результаты экспертизы, чтобы они у вас появились?       Выходит, Морей окучивал сестру Бен-Барека далеко не только из личного интереса. И он не такой дурак, каким старается казаться. Что ж, раз они докопались даже до троса, будь он неладен…       — Никто из участка не имеет отношения к его смерти. Патрульная машина обнаружила Бен-Барека уже мертвым на пустыре за парком, недалеко от дома Аннибаля. Килес позвонил мне, и я принял решение спрятать труп, чтобы не провоцировать войны между наркоторговцами. Килес обмотал его, привязал груз, и мы вдвоем бросили его в море.       Фран намеренно не назвал Хакима, дежурившего в тот день в паре с Килесом. Килесу остался год до пенсии, а Хакиму еще работать и работать.       — Ваши «теплые отношения» с Аннибалем для нас не секрет, — насмешливо улыбнулся в ответ бородатый. — Среди прочего. Итак, что мы имеем: торговля вещдоками, получение взяток от наркоторговца и сговор с целью сокрытия убийства. Но это все мелочи по сравнению с пособничеством террористам. Отягчающие мелочи.       — Я могу назвать перекупщиков, с которыми мы работали. Но у террористов с тем же успехом мог оказаться любой другой пистолет. Оснований обвинять меня в пособничестве нет.       — Фран, сначала я выделил трех основных подозреваемых: вас, Килеса и Эль Хилали, — перехватил инициативу выступающий в роли «доброго полицейского» Морей. — Но в ходе наблюдения за вами пришел к выводу, что, несмотря на небезупречное поведение, сознательно помогать террористам вы бы не стали.       Фран усмехнулся, демонстрируя свое отношение к словам шефа.       — Так что на данный момент осталось двое. Мы проверили обоих. Араб чист или, во всяком случае, хорошо маскируется, так что пока никаких зацепок. Они почти всегда притворяются светскими, отошедшими от ислама, но на самом деле… Вы не замечали за ним ничего такого?       — Нет, — сквозь зубы ответил Фран. Если бы с Хакимом было что-то не так, он бы почувствовал, знал. Парень по уши влюблен в Мати и счастлив, что наконец добился взаимности. Джихад его интересует в последнюю очередь.       — А что касается Килеса… Взгляните сами, — Морей открыл лежавшую на прикроватной тумбочке папку и протянул ему распечатку транзакций по банковскому счету. — За последние пять лет на его счет поступило в общей сложности больше ста двадцати тысяч евро. Я, как вы догадываетесь, имею в виду не зарплату. Наши сотрудники сейчас пытаются определить происхождение этих сумм.       — Почему бы вам не спросить у него самого? — ответил Фран, пытаясь подавить неприятное удивление. Килесу он верил как себе, но об этих суммах Франу ничего не было известно. Аннибаль им столько не платил, да и полученные от него налом деньги они на личные счета не складывали.       — Мы как раз собираемся. И вы нам поможете.       Еще во время учебы на лекциях по профессиональной этике Фран слышал о том, как быстро морально выгорают полицейские, да и сам сполна прочувствовал это на своей шкуре. У спецслужбистов, видимо, процесс проходил еще быстрее, в них тренировали готовность на все во имя цели. И сейчас эти двое на полном серьезе ждали, что он скрысятничает, поможет им утопить напарника, с которым проработал бок о бок больше семнадцати лет.       — Нет. — Фран встал. — Я рассказал вам все, что вы хотели знать. Можете теперь отдать меня под суд, ваше право. Но сотрудничать с вами я не буду.       — Будете, Пейон, — приторно осклабился бородатый. Он снова повернул свой планшет экраном к Франу. На экране со своей странички в фейсбуке улыбалась Рут. — У вас замечательная дочь. Красавица и умница, вы ее очень любите, это видно. А у жены в медицинской карте записей больше, чем серий в «Санта-Барбаре». Если вы сядете, Рут попадет в органы опеки, а Ракель — в психиатрическую больницу. Так что не выпендривайтесь. Сотрудничать вы будете.       «Интересно, как человек выглядит со стороны, когда начинают сбываться его самые страшные кошмары?» — отстраненно задался вопросом Фран, глядя на этих двоих.       — Думаю, вы понимаете, что не стоит никому рассказывать об этой беседе. Ради собственного блага и блага вашей семьи, — с обманчивой доброжелательностью предупредил бородатый.       Так ли уж сильно в своих методах они отличаются от террористов, с которыми борются? Подобное лечится подобным.       Крестная Изабель все же пришла, и когда они с матерью уселись посекретничать в гостиной с парой стаканов ледяного кофе, Рут поднялась к себе в комнату и, устроившись поудобнее, открыла ноутбук.       «Я тут падумал ты наверна всетаки страшная да?» — прочитала она новое сообщение Альфи.       «Нет», — нахмурившись, напечатала Рут.       «Паэтаму и сдриснула — испугалась што мне не панравишся?»       «Нет, говорю же!»       «Я че хател сказать Кароче если ты вот прям савсем страшко на каторае не встает без абид будем тагда проста дружыть ладна?»       «Я НЕ СТРАШНАЯ!!!» — набрала Рут капслоком.       «Ладна ладна верю)))», — пришел ответ со смайликом до ушей.       «Давай, и правда, просто дружить», — ухватилась Рут за возможность общаться, обходя рискованные для ее возраста темы.       «Давай. Я харошый друг кстате. И сваей девушке я тожы буду верный ;)»       «Ну, от скромности ты точно не умрешь».       «Че не веришь? Вот правда же. Сирезна Сама патом убедижся».       «Ладна, ладна, верю)))», — передразнила его Рут.       «Блин, а если ты впалне ябывдул, а я такой залипну ва френдзоне. Вот че делать а? Ты бы фотку преслала штоле».       «Неа. Вдруг ты меня по фотке найдешь и прирэжэшь?)»       «Типо смишно да?»       «Извини. Это была дурацкая шутка».       «Если тебя так эта хуйня парит хули была лезть абщаца па втарому разу? Ссыкотна — ни пиши. Искать ни буду».       «Я же извинилась уже…» — написала Рут, не зная, что еще ответить. Глупая получилась шутка, да, но он же сам первый начал шутить на эту тему. В ожидании Рут несколько раз обновила страницу фейсбука, пока, наконец, не пришел ответ:       «Ладна праехали».       Когда они с Мореем в компании так и не назвавшегося службиста вернулись в участок, в кабинет шефа, тот включил передачу видео из комнаты для допросов на экран рабочего компа. Это в американских сериалах такие комнаты оборудованы бронированными окнами-зеркалами, через которые следователи, свидетели и жертвы могут наблюдать за допросом подозреваемого, а максимум, на что расщедрились муниципальные власти Сеуты, — оснастили участки дешевыми камерами, прикрепив их под самым потолком.       Из-за неудобного крепления, когда Килес вошел и сел, в зону видимости попала в первую очередь его лысина. Допрашивать Килеса уселся напротив бородатый, а задачей Морея, по логике вещей, было наблюдение за реакцией Франа на допрос напарника.       — Старший инспектор Килес, — обозначил знакомство бородатый. — Хуан Диаз, ОСБ.       «Диаз» он был явно настолько же, насколько и сотрудник ОСБ. Службист достал из папки и положил перед Килесом уже знакомые Франу распечатки. Напарник сделал слабое движение рукой по направлению к документам, но так их и не коснулся, вместо этого вздохнув.       — Что вам нужно? — спросил Килес.       — Узнать, откуда у вас эти деньги.       — Я их одолжил. Из-за семейных проблем мне срочно нужна была крупная сумма.       — И где же вы их одолжили?       — У знакомого.       — У пяти разных знакомых в разных городах, — скептически уточнил службист, внимательно глядя на допрашиваемого.       — Так получилось, — пожал плечами Килес. — Такой крупной суммы не было ни у кого, пришлось занимать частями.       — Почему вы не обратились в банк?       — Потому что там бы не дали.       — Зачем вам понадобились сто двадцать тысяч евро?       Килес снова вздохнул и еще ниже опустил голову.       — Сыну нужны были деньги на открытие собственного дела.       — Что это за дело, которое вы называете «семейной проблемой» и под которое не дадут кредит в банке? — с издевкой поинтересовался «Диаз».       Напарник вскинул голову в отрицающем и одновременно оборонительном жесте.       — Это не то, о чем вы подумали. В наркотики он вляпался недавно и по глупости, в том числе потому, что бизнес прогорел. Спорт-бар. Можете проверить записи в налоговой.       — Проверим. Почему, кстати, нет обратных переводов, если эти деньги были взяты в долг, как вы утверждаете?       — Я отдавал наличными.       — Значит, если мы побеседуем с вашими знакомыми, они подтвердят, что получили свои деньги обратно?       Килес едва заметно дернулся, и, естественно, службист прочитал язык тела.       — Вы действительно знакомы с этими людьми? Если мы прямо сейчас с ними свяжемся, они подтвердят, что вы брали деньги у них в долг?       — Я вернул деньги.       — Доказательства, Килес, нам нужны доказательства.       — Можете позвонить моему шурину и спросить.       — Кто из этого списка ваш шурин?       Килес ткнул пальцем в имя.       — А остальные?       — Я их не знаю. Шурин договаривался со своими знакомыми под его гарантию.       Похоже, службист понял, что копать в этом направлении дальше нет смысла.       — Куда делся трос из вашей служебной машины?       Напарник рукой стер выступившие на лбу капли пота, а потом, словно удивившись, уставился на мокрую ладонь.       — Не знаю. Потерял где-то. Хотите, чтобы я возместил стоимость?       — В этом нет нужды. Можете идти.       На экране Килес медленно поднялся и вышел. Фран взглянул на шефа. Тот с задумчивым видом хранил молчание. Тишину нарушила сначала скрипнувшая дверь, а потом голос бородатого:       — Вы тоже пока можете идти заниматься своими служебными обязанностями, Пейон.       Пока.       — И если ваш друг захочет поделиться впечатлениями от допроса, не забудьте поделиться ими с нами.       Конечно. Обязательно.       — Где Хаким? — спросил Фран, усаживаясь за столиком в баре напротив Килеса в обеденный перерыв.       — Напросился с Мати на дополнительное дежурство. Не нравится ему, как этот новый стажер за ней увивается, — хлебнув кофе, ответил напарник.       Марина, как всегда, не спрашивая, принесла кофе и Франу. Крепкий, без льда и сахара, как он любил.       — Они вычислили по тросу вашу патрульную машину, так что пришлось признаться, что тело Бен-Барека ты спрятал по моему приказу. — Фран предпочел предупредить друга о том, что сдал его, лично.       — Я так и понял. Блядь, один к одному, сначала Хота, теперь это, — устало выругался Килес.       — Если спросят — на патрулировании были мы вдвоем, Хаким срочно отпросился, — добавил Фран, чтобы напарник по неосторожности не выдал Хакима.       — Ты прав, что дал парню шанс, — кивнул Килес, одобряя поступок Франа. — Из него будет толк. — Напарник вздохнул и замолчал на какое-то время. — Люди гордятся детьми, а я вздрагиваю от вопроса «как там Хота?»… Что я сделал не так, Фран? Где ошибся?       У Франа не было ответов на эти вопросы. Да и Килес задавал их скорее себе. Или небесам.       — У меня ни гроша за душой. Пенсионные накопления, накопительный счет Изабель… ничего этого уже нет. Дом заложен. Хота проиграл в карты. Хота разбил чужую машину. Хота решил начать свой бизнес и все просрал…       — Я знал, что у вас не все гладко, но не догадывался, что настолько, — Фран понимал, что мало чем тут можно утешить друга.       — В этот раз я не смог бы его вытащить из неприятностей, даже если бы захотел, понимаешь? И если меня сейчас досрочно попрут со службы, мы всей семьей будем жить на зарплату Изабель и мою минимальную пенсию без выслуги лет… А еще ведь надо выплачивать долги…       Оба замолчали, пытаясь примириться с запоздало-тревожным ощущением того, что их время неумолимо уходит. Уже почти ушло. Фран понимал, что и сам, скорее всего, задержится на службе разве что на пару недель дольше Килеса.       По совокупности ему, к тому же, светит лет десять-двенадцать, а учитывая статью «пособничество террористам» и то, как в тюрьмах «жалуют» бывших полицейских, шансы на условно-досрочное ничтожно малы. Когда он выйдет, Рут уже исполнится двадцать, она давно закончит школу и будет заканчивать университет. Конечно, есть шанс, что «за сотрудничество» службисты смягчат статью и урежут срок, но Фран был достаточно немолод и опытен, чтобы понимать — «сотрудничать» для этого придется очень усердно, выполнив за них всю грязную работу, какую попросят, к тому же обещать — не значит жениться, и нет никаких гарантий, что после завершения «сотрудничества» его не выбросят за борт, как лишний балласт. А потому нужно надеяться лишь на себя и просчитывать варианты.       Дочь не оставят с Ракель, не отдадут ее и родителям жены — преклонный возраст обоих и болезнь Паркинсона у тестя делают их неподходящими с точки зрения социальных служб опекунами. До последнего времени Фран надеялся, что, если с ним что-то случится, опеку над Рут возьмут Килес и Изабель, как крестные. Они бы уж точно разрешали Ракель видеться с ней в неурочное время, да и девочка знала их и была привязана с рождения. Но в свете появления судимости у живущего с родителями Хоты и грядущего увольнения за служебное несоответствие Килеса эта надежда накрывалась медным тазом.       Хотя… возможно, новая семья, новая обстановка — не так плохо для Рут. Они с Ракель фактически лишили ее детства, превратив в сиделку при матери. Он лишил. За своей вечной работой и назойливыми мыслями, за вечерами, проведенными у Марины, он не заметил, какой груз взвалил на ребенка и Изабель, вместо того чтобы прибегнуть к помощи профессионалов. Ракель права, они оба оказались плохими родителями.       После обеда, перед тем как вернуться к работе, Фран поднялся наверх, в квартирку к Марине, и оттуда, со стационарного телефона позвонил лечащему врачу жены, попросив обрисовать ее текущее состояние и перспективы с точки зрения получения опеки над Рут.       Как все дошло до этой точки? — задавался Фран вопросом в перерывах между привычными попытками успеть везде и всюду. Ограбление ломбарда, поножовщина между двумя соперничающими группировками подростков, пара трупов с передозом, попытка несанкционированного проникновения на водоочистительную станцию (надо проверить подозреваемых на предмет радикализации — с этим лучше перебдеть, чем недобдеть), патрулирование, рейды по притонам в поисках нелегалов и отчеты, отчеты, отчеты — обычный будний день в Эль-Принсипе, даже спокойный пожалуй.       Фран заехал предупредить Хакима о содержании данных им по поводу смерти Бен-Барека показаний и попросил ничего не говорить Мати. Что парню стоит постараться держаться подальше от них с Килесом, Фран надеялся, он догадается и сам. К тому же, озвучь Фран эту мысль вслух, Хаким, пожалуй, из чувства противоречия и своих понятий о верности поступит наоборот. Парень расстроился, хоть и старался не показывать, насколько ему некомфортно от того, что товарищи прикрыли его, подставляясь сами. Вопросов о том, что теперь будет, он тоже не задавал, понимая не хуже Килеса с Франом — неприятности еще только начинаются.       После окончания рабочей смены Фран заехал по адресу, который по его просьбе раздобыл в кадровой службе Феде. Согласно данным персонального учета, в доме проживал Аугусто Фернандес, а согласно словам его матери, открывшей дверь бывшему начальнику сына, тот уже больше полугода обитал где-то на той стороне Гибралтара. Адреса старушка не знала или знала, но не хотела давать. В любом случае, дальше его придется искать по другим каналам.       Домой Фран приехал заполночь и, увидев у крыльца машину Изабель, сразу заволновался. Впрочем, владелица автомобиля, видимо услышав шум, вышла на крыльцо и поспешила рассеять опасения Франа.       — Она подуспокоилась немного. Выпила таблетки, на всякий случай, доктор сказал, уже можно.       — Спасибо.       — Я хотела поговорить с тобой, Фран. Начо будто с ума сошел, не хочет ничего слышать. После того, как мы вчера поссорились, ушел и не ночевал дома… впервые за тридцать лет брака…       Такого за Килесом и вправду не водилось, тот был примерным семьянином и даже немного подкаблучником.       — Вбил себе в голову, что так будет лучше для Хоты и для всех нас… — продолжала Изабель. — Я прошу тебя, поговори с ним, пока не поздно.       Фран вздохнул.       — Боюсь, уже поздно, Изабель. — И поспешил хоть чем-то успокоить жену друга, добавив: — Но все не так страшно, как кажется на первый взгляд. Хоте дадут максимум года два, за хорошее поведение выпустят самое большее через год. Даже раньше. А за это время, глядишь, у парня мозги встанут на место.       — Вы оба не понимаете… Хота слабый… всегда таким был. Тюрьма его не исправит, а сломает, даже за несколько месяцев. — Изабель усилием воли подавила готовый вырваться всхлип, но судорожный выдох ее все равно выдал. — Неужели совсем ничего нельзя сделать?       — Мне очень жаль, Изабель…       Больше ему нечего было добавить. Жена Килеса еще какое-то время стояла, прислушиваясь скорее к каким-то своим мыслям, нежели к словам Франа. Потом вздохнула.       — Ладно, я пойду тогда, — Изабель подняла голову, и Франу показалось, что он разглядел в ее глазах слезы. — Надеюсь, Начо хоть сегодня домой явится.       Неловко взмахнув рукой, она зашагала к машине, постукивая каблуками.       Постояв еще немного на кажущемся прохладным после дневной духоты воздухе, Фран тоже зашагал домой.       Ракель сидела в гостиной за тем самым журнальным столиком, рассматривая разложенные на нем фотоальбомы.       — Изабель хотела поговорить с тобой, — жена подняла голову от фотографий, услышав шаги.       — Знаю, мы уже говорили, — ответил Фран.       — И? — Ракель вопросительно подняла брови.       — Слишком поздно.       — То есть для Хоты ты ничего не сделаешь? — «А подонка Альфи отпустил» невысказанным подтекстом повисло в воздухе.       — Я ничего не могу для него сделать, — медленно, с ударением на каждом слове произнес Фран. Неужели утренней и вчерашних семейных разборок было недостаточно?       — Мы стали забывать, какой он, Фран. Вот, смотри, — Ракель подвинулась, чтобы мужу было удобнее смотреть на фото в альбоме. — Рут уже почти не помнит Альберто. Нам стоит чаще говорить с ней о брате. Даже я, когда начинаю смотреть фотографии, понимаю, что многое ускользает из памяти, — последняя фраза была полна боли и горького бессилия перед всевластностью времени.       Фран не хотел смотреть — не было сил. В доме и так каждое мгновение ощущалось, что обитают в нем четверо, причем один из них — призрак мертвеца. «Отпусти его, — хотелось крикнуть. — Пока ты рассматриваешь фотографии погибшего сына, у нас могут отобрать живую дочь».       Но вместо этого Фран сел рядом с Ракель.       — Любимая, может, тебе стоит на какое-то время лечь в клинику? Я говорил с доктором Мауринью, он считает, это будет тебе полезно.       Жена оторвала взгляд от снимков, рот чуть скривился.       — Любовь к детям это не болезнь, Фран. И у нее нет срока давности.       — У нас есть дочь, Ракель, которая здесь и сейчас нуждается в тебе, — ответил Фран как можно мягче. — Ты нужна ей здоровой, потому что именно здоровой ты можешь позаботиться о ней так, как она этого заслуживает.       — Они оба наши дети, Фран. Я знаю, что нужна Рут. Знаю, поверь. Я пытаюсь… Но у Рут есть целый мир и будущее, а Альберто… Кто помнит его, кроме меня? Кто будет помнить через пять-десять лет? Вы все стараетесь забыть, потому что для вас он превратился в кошмарное воспоминание, в чувство вины, в повод для ревности или горя. Но он ведь не повод, Фран. Он умный, добрый, любящий мальчик… — лицо Ракель исказила такая мука, что Фран не выдержал, отвернулся. Укрыться от боли, переполнявшей голос жены, не удалось.       Ракель замолчала, и краем глаза Фран заметил, как сильно она закусила губу. Потом жена неожиданно мягко сказала:       — Хорошо. Я лягу в клинику.