Близнецы

      В общежитие вернулись в пятом часу утра. Я тут же поднялся себе в комнату. Скинул пиджак, бросил лежать мятой кучей на полу. Стал расстёгивать рукава на рубашке. Пальцы нащупали застывшее пятно крови. И боль, что я, казалось, успокоил в себе, запретил, запер и обездвижил, снова взвилась, растопилась, вонзила лезвия в мою душу. В бессильной ярости я оторвал пуговицу и кинулся на кровать. При них я сдерживался — всем сейчас плохо — но тут был один, и слёзы лились на подушку. Освещённую светом полной луны.       — Приснись, — шептал я. — Приснись! Сегодня ты нужна мне как никогда. Сегодня только ты меня поймёшь. Я должен тебя видеть. Ты тоже сейчас хочешь увидеть меня, я знаю…       Так и не раздевшись, я свернулся на кровати, обнял подушку и постарался уснуть. Это получилось быстро: я устал, я вымотался. Тоска выела всю мою душу.       Увидев её заплаканное лицо, я понимаю: в наших мирах произошло одно и то же. Мы берёмся за руки и долго смотрим друг другу в глаза, прежде чем назвать одно и то же имя:       — Шинджиро.       Произнесённое вслух обжигает глотку, но мы собираемся сказать ещё. Мы должны выложить наше горе словами. Хотя оба знаем, что скажем одно и то же:       — Он убит.       — Он ранен.       Я не верю тому, что услышал.       — Минако… Что ты сказала?       Она ещё сильнее сжимает мои руки, её губы дрожат. Она выдергивает свои ладони из моих, закрывает лицо, бормоча:       — Это было ужасно. С каждой минутой ему становилось всё хуже и хуже. Часы не ходили, мы не могли знать, сколько осталось до конца Тёмного Часа, чтобы отправить его в больницу. Я стояла рядом с ним и ничего не могла поделать. Это ранение не от Теней, поэтому никакие Персоны не работали, сколько я ни пыталась. Мицуру знала, что делать и что-то делала, Фуука знала и помогала, остальным она велела отойти и не мешаться, и мы просто стояли и наблюдали, и это было хуже всего – стоять и наблюдать. В конце концов, Тёмный Час закончился, и… Мы ждали его, но доктор сказал что… — она раздвигает пальцы, смотрит на меня и, понизив голос, почти шепотом, неясно, боясь собственных слов, произносит: — Что он никогда не очнётся…       — Минако! — я хватаю её за плечи. — Минако, он жив у тебя! В твоём мире он жив, да?       — Формально да… — тихо произносит она.       — Минако! Ты не представляешь, как ты счастлива, — я схватил её, обнял. Радость, такая неуместная в моей ситуации, захлестнула меня. В моём мире Шинджи мёртв. В её мире Шинджи жив. В одном из двух миров он остался жить. Почему? Да какая разница! — Минако, если он сейчас остался, то всё будет лучше. Пройдёт время, может, много времени – и он поправится. Он сможет, — утешаю я то ли её, то ли себя. — Вы все в него верите, как он может не выкарабкаться с такой верой в него?       Она обнимает меня в ответ. Так и стоят близнецы обнявшись, пока она не говорит:       — Помнишь, я придумала будто после того, как Тёмный Час исчезнет, наши миры объединятся, и в чём они будут отличаться – мы выберем лучшее?       — Помню… Береги его до этого дня. Нам остался месяц. И одна Тень.       — Нашими командами мы победим её.       Луна убыла, народилась новая. И вот, снова мы сидим под её светом, облокотившись о спины друг друга.       — Когда мы добили последнюю Тень, все радовались. Мы решили устроить праздник, а я была сама не своя от непонятной тревоги. Я объясняла это тем, что меня смутило их самоубийство, — как хорошо, что этот человек понимает меня с полуслова, — потому что думала: вдруг они знают что-то такое, чего не знаем мы, отчего от проигрыша им легче умереть.       — Даже думать об этом не хочу, — отвечает Минато. — Но, надо сказать, меня удивляет что город обсуждает только смерть господина Кириджо. И никто не обмолвился даже о том, что нашли кого-то упавшим с моста…       — Все умы заняты смертью отца Мицуру.       — Смерть Икуцки кто-то заметил.       Меня передёргивает от звука его имени. Я поднимаю голову и смотрю в небо.       — Сколько мы боролись, и в итоге – ничего.       Небо такое просторное и серебрится холодными ноябрьскими облаками. На душе у нас так же колко, как окружающий морозный воздух.       — Ты говорил, тебе с девушками в команде легко общается, помнишь? — передаю я Минато просьбу, что держала в уме весь этот день: — Побудь с Мицуру. Она наверняка опять, как тогда, будет прятаться в своей комнате и переживать всё в одиночку. Подбодри её как-нибудь.       Проходит меньше месяца, девятнадцать дней, если быть точным, и сегодня, в отнюдь не полную луну, я говорю Минако такую же просьбу, только:       — Ты говорила, что сошлась со всеми в команде. Побудь с Джумпеем.       Мы оба устали, мы вымотаны. Поездка в Киото немного приободрила нас, мы оба рады видеть, как Мицуру оправилась, но новые происшествия не дают нам покоя. Наши дни совсем не похожи на тот апрель, когда мы только переехали в Иватодай и только пробудили свои Персоны…       Я вспоминаю первый сон, как мы встретились. Но, я видел её и раньше. Задолго до переезда в Иватодай, когда я слонялся по множеству различных школ нигде не находя себе места, во снах видел образ некой девочки, весёлой и милой. Никогда не запоминал ни её лица, ни её имени, но сны с ней были добрые. Сейчас я точно уверен, что это была Минако. И был ещё один сон, приходил ко мне первое время после трагедии. В этом кошмаре чуждая сущность заполняла меня, вливалась в меня, разрывала меня. Не могла вместиться во мне, но и не могла сбежать из меня. От её борьбы мир раскалывало на две части и меня отрывало от чего-то, незаменимо важного, что я не мог определить, но потеря чего делала меня бессильным. Сейчас я думаю: не воспоминание ли это о реальных событиях? Не подтверждение ли теории Минако о двух зеркальных мирах?       — Что скажешь о Рёджи? — говорю я. Хочется поговорить о чём-то весёлом и отвлечённом. — У меня к нему смешанные чувства. С одной стороны, он не такой унылый как прочие одноклассники и не такой пришибленный и грустный, как мы. С ним весело, когда он вытаскивает меня гулять, но с другой — он меня раздражает своими ясными глазами и тем, что не может пройти мимо никакой девушки. Он даже к Мицуру приставал! Но ещё… Я бы не так раздражалась, если бы мне было всё равно кто он и что он. Но, мне почему-то важно узнать его поближе. Даже несмотря на неоднозначное его ко мне отношение.       — Мне тоже кажется, будто я его видел… слышал… — отвечает Минато. — Голос его всё кого-то напоминает. Манера разговора… Но отношение? С ним забавно дружить. Он влился в нашу пацанскую компанию меня, Джумпея и Акихико. У нас были совместные приключения в Киото по его вине… Он весёлый парень со специфическим юмором. Но мне не кажется, будто в нём есть что-то серьёзное.       — Есть. Он постоянно говорит, как я важна для него, что он чувствует связь со мной… И знаешь, я удивлена, но когда он это говорит – он меняется. Исчезает вся его смазливость и пафосная романтичность: видно, что это он не для того чтобы произвести впечатление говорит, а в самом деле что-то его тревожит. Его аркана – Фортуна.       — Ты и к нему аркану нашла?       Я киваю.       — Ну, ты даёшь. Может, он что-то знает о тебе, но пока не может сказать? — говорит Минато, чуть помолчав. — Может, его развязанное поведение — маска, под которой он прячет терзающие его сомнения? — он ещё молчит в раздумьях. — Может, не только о тебе, а о нас обоих? Просто тебе ему легче сказать, раз ты завела с ним связь.       — Вот ты сказал про "обоих" – и я сразу вспомнила: он иногда когда со мной разговаривает, будто не только ко мне обращается, а к кому-то рядом со мной тоже. Ты не замечал?       — До этого – нет. Но, кажется... что-то было. Может, он, такой странный, действительно что-то знает о нас? О нас обоих, вместе – а не о каждом по отдельности.       Это было бы здорово, если правда. Здорово, если бы нашелся такой человек, что знал нас обоих одновременно. Иногда жалко, что я никому из команды не могу рассказать о внезапном братце из снов. Так же, как я никому не могу рассказать о Бархатной Комнате.       — И, помимо него. Меня волнует приближающееся Полнолуние. Что оно нам принесёт? Двенадцать Теней мы победили. Кто же будет на этот раз?       — Тринадцатая Тень, о которой говорил Икуцки.       Наяву – мост. В наших снах мы снова на мосту.       Я беру Минако за руку и увожу её прочь. Не хочу видеть это место.       — Минато… Минато, не хочешь обсудить, что произошло? ..       Нет, не хочу. Я зол. Я слишком зол на этого придурка, чтобы ещё говорить о нём.       — Минато, я сразу решила, что не соглашусь на его предложение. А ты? Что ты думаешь по этому поводу?       Я останавливаюсь.       — Я тоже решил. Я дам ему по роже как только в следующий раз его увижу. Хорошую такую, знаешь, затрещину.       — За что?!       — За всё хорошее.       Мы идём дальше. Подходим к торговому центру, что в паре шагов от моста. Пользуясь тем, что мы во сне, я протягиваю руку через стекло торгового автомата и достаю две банки газировки. Садимся рядом на лавочку. Минако молчит: ждёт, пока я успокоюсь. Я тоже хочу, всё же, рассказать, что меня так разозлило и найти в её глазах поддержку, совет или решение. С командой так разговаривать я бы не решился. Долго перебираю, с чего бы начать, но, в конце концов, бросаю и говорю как есть:       — Знаешь, почему-то обидно, когда ты готов даже не обращать внимания на чью-то оплошность, а он тебе не верит. Считает, что он виноват – и тебя в винящих записывает, безотносительно того, как ты на самом деле считаешь. Почему-то даже и не думает, что… что нам может быть страшно и за него лично тоже.       Я сжимаю в руках полупустую банку.       — Минако, я хочу попытаться его спасти.       — Я тоже!       — Давай думать, как. Он, конечно, говорит что он непременно должен исчезнуть – но мне кажется, он наговаривает, не видя иного выхода.       Она думает. Качает банку и думает, уставившись на залитую светом фонарей плитку под ногами. Специально ли я выбрал место, откуда не видно луны?       — Наши миры зеркальны, — говорит она.       — Да, ты так придумала.       — Но, как мы уже видели, что-то в наших мирах может отличаться.       — Так.       Я, кажется, начинаю понимать, что она хочет. Оттого что она слишком громко думает? Но я молчу и жду, пока скажет она.       — Он и Тень, и человек. Но, может ли быть ими одновременно – или он по очереди находится в каждом состоянии? Если каким-нибудь образом можно было бы растащить его по двум мирам в одной оставить Тень и убить, а в другой – всё его человеческое, как-нибудь независимо друг от друга…       — Я беру на себя Тень.       — Эй, почему так сразу?       — Потому что в твоём мире всё лучше, чем в моём. Если придётся выбирать, какой мир оставить – надо, чтобы всё хорошее осталось в одном месте.       — А как же ты? — восклицает она. — Я не хочу, чтобы ты исчез, в таком случае! И связи, которые ты завёл – они не пропадут?       — Посмотрим. Я только предполагаю, исходя из того, что предположила ты. И тебе точно лучше остаться с ним, раз у тебя с ним связь – тебе же он будет доверять больше. Так что, однозначно: я беру Тень, ты берёшь человека.       Мы ещё будем обдумывать план и детали. Выдвигать неподтверждающиеся теории из случайных фактов. У нас есть ещё месяц чтобы решить: как спасти того, кто сам быть спасённым не хочет.       Нужно всё взвесить и решить. Что решать, когда и так всё ясно?       — Я не убью тебя, — говорит Минато.       — Я не убью тебя, — говорит Минако.       Рёджи огорчён. Почему, почему они не хотят понять очевидное? Зачем они цепляются за участок памяти о боли, о поражениях, о потерях? Как они не понимают, что им не устранить конец света, а безысходное ожидание не принесёт им ничего кроме новых страданий? Почему, почему они не хотят вернуть своей жизни былую тишину, сладостный покой, заслуженное умиротворение? Они не виноваты в том, что произошло — почему они продолжают нести эту ложную ответственность? Почему они не хотят убить того, что в самом деле виновен? Они даже не будут помнить, как убили того, кто по ошибке стал им другом.       Минато ждёт. Он должен вынудить Рёджи принять облик Тени — и убить эту Тень. Пальцы сжимаются в нервах, тянутся к Эвокеру, но он ничем не должен выдать себя.       Минако ждёт. Она должна уговорить Рёджи остаться с ними в виде человека и утвердить его человечность. Её руки тянутся к нему: обнять его, утешить, ласковыми словами выбить из него всю дурь… Рано. Ждать, пока не почувствует, что его Тень убита. До этого ничем не выдать их с братом план.       — Полагаю, мои слова никак не изменят твоё решение… — грустно говорит Рёджи. — Я не хотел тебе показывать, но у меня нет выбора.       Он превращается – в ту Персону, что убила первую Тень на крыше общежития. Его лицо закрыто маской, он говорит глухим, будто загробным голосом:       — Видишь? Я не человек.       Минато срывает застёжку кобуры и вытаскивает Эвокер.       — Я не убью тебя. Никогда, — говорит Минако.       Рёджи становится обратно человеком.       — Верное решение, — слышит его слова Минато, ещё не спустив курок.       — Ясно… Прискорбно, но это ваша жизнь, — слышит в его голосе Минако не только разочарование, но и попытку скрыть страх. Он просит убить его из жалости к ним — чтобы не знали они, кто принесёт им смерть. Но, в глубине души сам тоже боится исчезнуть.       — Не думай. Я не тебя хочу убить, а лишь твою Тень. Превратись, пожалуйста, обратно, — голосом, не терпящим возражений, приказывает Минато.       — Рёджи, я понимаю, что ты чувствуешь. Я хочу, чтобы ты жил как нормальный человек, — пытается уговорить его Минако. — Не уходи, не исчезай, дай мне знать хоть немного больше о том, кто ты есть – и я найду, как тебе помочь. Ты уже сумел принять форму человека – я постараюсь найти, как её сохранить.       Рёджи молчит. Брат с сестрой ждут его ответа.       — Вы так наивны, — говорит Рёджи, пряча глаза от выжигающего взгляда близнецов. — Думаете, будто так можно меня спасти. Если бы можно было разделить меня на две части – всё было бы по-другому. Но, это невозможно. Я и человек, и Тень одновременно – одной сутью. Если кто-нибудь из вас убьёт меня, человека – он убьёт вместе с ним и Тень. Ваша память сотрётся, в обоих мирах. А когда я стану Тенью, ничего человеческого во мне уже не останется. Я, кажется, понял, что вы задумали, исходя из того, как разделились ваши миры. Бесполезно… Я один и тот же в обоих мирах. Печально огорчать, но у вас ничего не выйдет. Вам остаётся только убить меня. И достаточно это сделать кому-нибудь одному из вас.       Минато опускает Эвокер и говорит раздраженно, распаляясь с каждым новым словом:       — Ты всё время твердишь: невозможно, невозможно, невозможно… А ты хоть пытался поискать какой-нибудь обходной путь? Я тоже думал, что Шинджиро спасти невозможно – но у Минако получилось. Не знаю, как она это сделала – но она может. И ты говоришь ей убить тебя! Если бы ты не пропал на месяц, если бы ты был с нами – мы бы, может и придумали что-нибудь, нашли бы, как тебя освободить. Ты думаешь, мы будем рады забыть всё и жить, ничего не помня и ничего не зная – но меня лично оскорбляет такое отношение. Неужели ты думаешь, что мы, натворив то, что в итоге призвали Смерть – тебя – будем сбегать от ответственности за свои поступки? За кого ты нас принимаешь?       — Мы всё равно будем пытаться, — говорит Минако. Её глаза светятся упорством: — Мы встретимся с Никс и сделаем всё что можем – и даже, если не удастся уничтожить её, мы можем её ослабить, уничтожить какую-то жизненно важную для неё часть, запретить ей, и многое чего другое. Никто из нас не убьёт тебя, потому что, какой бы Тенью ты ни был – ты нам друг. И я хочу, чтобы ты понимал это. Я знаю, тебе невероятно тяжело осознавать, что ты не можешь не принести смерть всем тем, с кем успел сдружиться – но я хочу, чтобы ты знал: для меня ты всегда останешься другом. Даже если мне придётся вступить с тобой в бой, я буду, сражаясь в полную силу, помнить о том, кто ты есть и время, проведённое с тобой.       Рёджи вздыхает и смотрит на них обоих.       — Поразительно, насколько вы, различные внешне, одинаковы внутри, — говорит он. — Я потрясён вашей добротой и тем, как вы вместе пытаетесь меня спасти. Я ничего не могу сделать, и я вижу только единственный выход для вас. Но, раз так… Я уважаю ваше решение и вашу непреклонность, — он улыбается, кротко, грустно. — Вернёмся в гостиную. Мне нужно сказать вам кое-что о том, как противостоять Никс.       Завтра.       Всё решится завтра, тридцать первого января.       Завтра всё закончится.       Либо нашей победой.       Либо нашей смертью.       Мы лежим рядом, взявшись за руки – как дети, которых пугает монстр под кроватью.       Завтра наша последняя битва. Мы сделали всё, что могли. Мы дошли до последнего этажа башни, мы сотворили самую сильную Персону, мы приготовили лучшее оружие, что смогли достать.       Остаётся только ждать завтрашней ночи.       Мы сделали всё, что могли.       Осталась лишь неизвестность, которую не исключишь.       Мы не знаем, с чем нам придётся встретиться, какой силой она обладает, что она такое, раз сама Смерть служит ей?       Мы не знаем, будет ли Никс одна, неуязвимая — или с ней придут другие, во множестве своём защищающее её.       Мы не можем предложить, что будет за последней преградой Тартаруса.       Завтра обещанный день, которого с напряжением, тайной надеждой и страхом неизвестности ждали мы все с начала этого года.       Неизвестность пугает меня.       Неизвестность пугает меня больше возможной смерти.       «Если бы мы могли бы отдать свои жизни за гарантию всеобщей безопасности», — сказал мне брат пару дней назад. Я считаю по-другому: если мы оставим наши жизни, мы больше не сможем сражаться.       Почему мы сражаемся? — думаю я иногда. Почему мы взяли на себя ответственность за всех? Потому что мы — единственные, кто может противостоять тёмной силе? Нет, не только. Это важ­ная при­чина, но суть в ином. Потому что каждый из нас хочет, чтобы остался этот мир. Каждый из нас боится его исчезновения.       Страх живёт нас.       Страх растёт с нас с каждым движением секундной стрелки, отмеряющей оставшиеся сутки.       Мы не можем позволить страху завладеть нами, нашим разумом – потому что завтра мы должны выступить со всем духом, что разгорался в нас от каждой неудачи, от каждого падения, от каждого разочарования.       Помимо страха, в нас живёт желание сделать всё лучше.       Желание спасти.       Желание биться за каждую душу.       Бархатная Комната? Почему? Игорь смотрит, ухмыляясь. По бокам от его кресла стоят два ассистента. Мужчина и женщина.       Теодор и Элизабет.       — Не стоит беспокоиться, это не загробный мир, — скрипит Игорь. — Вы оба ещё живы.       От того, что он говорит во множественном лице, мы смотрим рядом с собой — и видим каждый своего близнеца. Мы оба в Бархатной Комнате, рядом друг с другом.       — Это место одинаковое для обоих из вас, — продолжает Игорь. — Но только сейчас ваши миры подошли настолько близко друг к другу, чтобы вы могли сосуществовать не только в ваших снах, но и в иной реальности.       Как во сне, мы берёмся за руки, и на этот раз – чувствуем тепло друг друга.       — Вспомните, что я однажды вам говорил о силе ваших связей. Прислушайтесь. Слышите множество голосов?       Мы прикрываем глаза и вслушиваемся в неясный шум вокруг нас. И различаем слова. Это наши друзья. Те, кому мы открыли свои души. Те, с кем связали свои сердца. Кого-то знает только один из нас, кого-то – мы оба. И они говорят добрые слова. Они вспоминают нас, и память о нас даёт им силу выстоять против Смерти. Мы вселили в них частичку своей души, из которой прежде изгнали страх – и теперь наши души возвращаются. Собираются в виде сияющей карты на столе у Игоря.       — Я никогда и не мечтал её увидеть своими глазами, — голос Игоря дрожит от восторга и благоговейного ужаса. — С силой Вселенной вы сможете уничтожить неуничтожимое.       Мы получили силу, с которой мы сможем выполнить то, зачем пошли в этот бой.       Карта парит над нашими соединёнными руками.       Вместе, мы сможем спасти этот мир и каждую душу.       Бесконечный лифт останавливается. Двери распахиваются. Не разнимая рук, мы выходим навстречу свету и неминуемой смерти.       — Мы… выжжем наш страх.