Бумажная корона

Генрих проснулся от того, что, как ни странно, выспался и хочет пить. Он попытался сесть рывком, но лишь застонал от боли. Кажется, в теле не осталось ни одной целой кости, а веки казались неподъемными. Здесь, где бы он ни был, пахло травами и не слышалось ни звука. Ни шороха, ни крика, ни стона — ни-че-го. Генрих никогда не думал, что тишина может мешать. Вакуум. Пустота. Отсутствие звуков давило на сознание, вызывало раздражение. Чувства обострились до предела; кожа зудела от прикосновения слишком мягкой ткани; глаза, казалось, видели даже сквозь веки; нос улавливал тонкие травяные запахи, от которых начинала болеть голова. Злило буквально все, но больше всего — невозможность увидеть мир, и в тоже время - острое ощущение окружающей обстановки. Невыносимо было быть незрячим и обездвиженным, это расшатывало и так напряжённые, словно струна, нервы еще больше. Он слишком привык все контролировать. Иначе не выжить. Пару раз Генрих пытался подать голос, но создавалось впечатление, что во рту и горле сахарный песок: приторно сладко и невыносимо сухо. Воды. Состояние за стакан воды. А ведь по внутренним часам прошло не так много времени. Открытие двери он скорее почувствовал по касанию прохладного воздуха к распаленной коже и лишь потом услышал легкие шаги и шелест ткани. Судя по перестуку каблуков и аромату парфюма — девушка. Пристальный взгляд вызывал еще большее раздражение. Наверное, он попытался бы показать свое недовольство, если бы не... — Элли, — звонкий детский голос разбил тишину,— это кто? — Наш кузен, Генрих Эдмон Биго,— раздался шорох ткани, и кровать рядом прогнулась. Генрих затаил дыхание и превратился в слух. На краю сознания промелькнуло, что похожее уже бывало, и вообще, именно так можно узнать правдивую информацию. В глаза, вопреки всеобщему мнению, гораздо легче лгать. — Какой бледный... — прикосновение детской руки к щеке обожгло огнем. — А почему он не похож на нас? Тихий смех перезвоном колокольчиков разнесся по комнате, пока пациент лишь неимоверным усилием воли не выдал себя. — Мы похожи на мамину родню. — Да? — протянули задумчиво, а затем радостно воскликнули. — Здорово! Всегда мечтала о братике. Мы теперь семья? — Семья,— в ответе явственно слышалась улыбка,— самая настоящая семья. Генрих не видел, но слышал, как девочка кружится, хлопая в ладоши, где-то совсем рядом, и почему-то стук каблуков о деревянный пол совершенно не раздражал, ровно как и слишком приторный цветочный аромат. Семья... Он был уверен, что не знает такого. Из него выбило дух, когда девочка, подпрыгивая, подбежала и прижалась щекой к его руке. От тихого "братик" сердце застучало быстрее, а мысли разбежались окончательно. В голове нарастали шум и звон, он слышал, как бьет пульс в висках. Перед глазами пронёсся калейдоскоп видений. Картинки сменялись слишком быстро: мутные, нечеткие; разобрать детали было сложно, ровно как и отделить одно видение от другого. "Светловолосая женщина гладит мальчика по голове и целует в макушку". "Та же женщина с умилением смотрит, как мальчик катается на велосипеде в парке". "Золотые лучи пробиваются через густую крону маленькими солнцами. Солнце, радость, запах пирогов. Странный, пропахший ароматом выпечки и пропитанный счастьем дом. Женщина, которую так хочется назвать "мама". Она прячет за челкой покрасневшие глаза, когда краткое слово из четырех букв все же срывается". Генри помнил, как было мучительно стыдно, но еще знать бы - перед кем... "Голубые, словно весеннее небо, глаза и длинные огненные волосы. Имя крутится на кончике языка, но никак не попадается. Два одинаковых лица с лисьими улыбками и тот, кто в сердце занимает место брата. Семья. Те, кто..." Стоп! Это чужое. Он не имеет семьи. Он никто. Один из жителей Лютного... Движение было резким, не помешал ни звон в голове, ни боль ослабленного тела. Молниеносно, стремительно, на одних рефлексах, что не раз спасали жизнь: нанеси удар, а потом раскрой глаза. Второе правило существования. Сразу после: прячься и выживай. Тогда было ясно, как быть. Сейчас же... Сейчас же он смотрел в широко распахнутые синие глаза и не знал, как поступить. Светящийся от сырой магии кулак все же пугал и его самого. Раньше такого не случалось, вернее ,сейчас это не было запланировано. — Где я? — вопрос удалось задать далеко не с первого раза. — Поместье Биго, Уилтшир. Тебя принес наш отец. Старшая девушка не сводила с него настороженного взгляда, но отвечала четко и быстр. Генри даже удивился такой покладистости, пока не почувствовал шевеление под боком. Девочка, на вид не старше трех-четырех лет, все еще обнимала его руку. — Братик, — восхищенно протянула она — ты прям как папочка! — Правда? А кто у нас папа? Он погладил девочку по светлым кудрям, от чего она радостно запищала, совершенно не понимая, почему сестра напряженно следит за каждым движением братика. Генрих улыбнулся шире, когда девушка беззвучно произнесла: "Не посмеешь". Он пожал плечами, потянул упругую кудряшку и отпустил с тихим "бумс". Девушка посерела лицом, когда ребенок оттолкнул руку, спрыгивая с кровати, и быстро спрятала сестру за спину. — Георг Биго. Он твой дядя и наш отец. Меня зовут Габриель, ее, — девушка кивнула в сторону младшей, — Арабелла. Она сделала маленький шаг назад, потянув за собой упирающуюся сестру. Генри понимающе кивнул головой и с каким-то садистским удовольствием всмотрелся в испуганное лицо Габриель, но все никак не мог сосредоточиться. Взгляд помимо воли опускался ниже, к маленькой Арабелле с искрящимся взглядом голубых, как весеннее небо, глаз. Он такие уже видел, кажется, в другой жизни, а может, и во сне. Кулак погас сам по себе. — Приятно познакомиться, сестрички. — Нам тоже! — выглянула мелочь из-за длинной юбки сестры. — Ты совсем не страшный и не злой. — Нам пора, — нервно дёрнулась Габриель и, видя возмущения сестры, добавила, — отец нам запретил сюда заходить. Генри откинулся на подушки и прикрыл ладонью слезящиеся глаза. Он безумно устал и сейчас сам себе казался древним стариком, которому все надоело. — Так что же зашли? — он вздохнул.— Родителей надо слушаться. — Не будь занудой, — топнула ножкой Арабелла и скрестила руки на груди. —Мне ее,— она покосилась в сторону сестры, — с няней хватает. — Хорошо, не буду, —Генри пожал плечами, слегка морщась от боли. — Буду лучшим братом. Буду делать все, что хочешь. Только дай поспать. Пожалуй, последнюю фразу сказать стоило громче, или обещание давать позже. Генри лишь закусил губу, сдерживая стон, когда острая коленка уперлась в ребра. Радостная Белль залезла на кровать и потребовала сказку про Русалочку. Габриель успела лишь протянуть руки в попытке остановить слишком активную сестру. — Арабелла, — со стоном позвала она, — пойдем, дадим Генри отдохнуть. Она аккуратно попыталась разжать цепкие пальчики, что ухватились за одеяло. — Он обещал быть лучшим братом, а лучшие братья рассказывают сказки! Хочу! ХОЧУ! ХОЧУ! В комнате стало ощутимо холоднее, Габриель поджала губы и потянула одеяло сильнее, хотя Генри видел, что она уже сдалась. Эта картина показалась ему такой знакомой... Такой... Голову пронзила острая боль, Генрих сдавленно застонал и сжал ладони в кулаки. Габриель подбежала к тумбе и зазвенела флаконами. — Пей! — на её просьбу не последовало никакой реакции. — Пей! Это обезболивающее зелье, а не яд. Ладно, сам виноват. Вздохнув, она зажала парню нос и залила лекарство. Боль постепенно уходила, а Белль под боком сопела все громче и недовольнее. — Генри может не знать сказку, — сделала Габриэль новую попытку, более уверенную. В ответ девочка нахмурилась, ударяя кулачком по одеялу. — Чушь! Братик старше! Значит, знает все! — флаконы с зельем и нелепые фигурки лебедей на камине напротив кровати зазвенели, в комнате поднялся ветер. — Белль, Генри не знает ее. Он мужчина. — Габриель страшно, это видно по тому, как она побледнела, испуг читался в широко раскрытых глазах и ломаных движениях, когда она пыталась поправить жабо на платье. — И что? — сердито спросила Арабелла, потом бросила полный сомнения взгляд на кузена. Кровать задрожала. Такое отношение малявки, явно специально пугающей сестру, немного напрягало. И наверное, в другое время он бы задумался об этом, но сейчас лучше уж дать той желаемое и поскорее уснуть. Да и сил спорить не было, если честно. — Нет, то есть да, — медленно проговорил Генри. — Думаю, это прозвучит странно, но я, и вправду, помню эту сказку. Черт! — он бессильно ударил по постели. — Я не помню себя, свою семью, да даже имя мне сказал д-д-д... — он запнулся. — Дядя. А вот сказку о Русалочке — помню отлично! — Знаешь! — Белль захлопала в ладоши, и все стихло. — Ты же мне поможешь? Я-то сказку помню, но не всю. — Мужчины! — фыркнула малявка. — Вы без нас ничего не можете! — и в ответ на смешки ощетинилась. — Что? Габи всегда так говорит. Генри с любопытством глянул на покрасневшую Габриель, что, позабыв о страхе, грозилась младшей сестре кулаком. Хмурая Белль опять скрестила руки на груди: — Сказка будет сегодня? — Да, моя леди. — Далеко в море вода синяя-синяя, как, — он задумался, — небо. — Нет! Как васильки! — Как васильки, — Генри послушно кивнул, — и прозрачная-прозрачная, как самое чистое стекло, только очень уж глубока: никакой веревки не хватит. Много башен надо поставить одну на другую, только тогда верхняя выглянет на поверхность. Там, на самом дне, жил подводный народ... Габриель облегченно выдохнула. Кто бы мог подумать, что парень с глазами убийцы может рассказывать сказки. Когда она впервые его увидела — пожалела. Пергаментная кожа сливалась с белоснежными простынями, на одеяле лежали тонкие руки-веточки (ее запястье шире), смоляные волосы, в которых мелькала серебристая нить седины, спутались и слиплись. И всё это сопровождало тяжелое, с хрипами, дыхание. В гроб краше кладут. Когда Белль взяла его за руку, контраст стал еще ярче. Потом — она испугалась. Габриэль передернула плечами, вспоминая сжатые в тонкую линию губы, замораживающий взгляд серо-зеленых глаз и искрящийся кулак. Генрих был готов навредить, если не убить. Вот уж точно сестричка подметила: смотрит, как отец. Ее сердце упало, когда Арабелла восторженно шептала о такой схожести и просила сказку. Сказку! Но кто бы мог подумать... Габриель любовалась, как Генрих рассказывает историю о Русалочке и отмечала, что его приятно слушать, пусть и говорит он иногда невпопад. Она расслабленно откинулась на спинку кресла у окна и задремала. Заглянувший через полчаса Георг Биго с удивлением нашел здесь дочерей и совершенно не знал, как реагировать на примостившуюся под боком спящего Генриха Белль. Девочка приоткрыла глаза и поднесла указательный палец к губам, кивая в сторону старшей сестры. Георг прикрыл дверь, качая головой. Младшая дочь вся в мать.