___
Впервые осознавать себя как человека в теле щенка я начала, когда резались постоянные зубы. Странно, наверное, но, видимо, именно эти страдания, которые не удавалось заглушить ни игрой, ни жеванием, и стали тем толчком, который пробудил старую личность. Да, в первые полчаса, а для щенка этот срок весьма немаленький, я находилась в ступоре, даже наверное, в шоке. И нет, не подумайте, щенком быть вообще-то здорово, только вот восприятие мира не просто другое — оно происходит на совсем другом уровне: запахи, звуки, прикосновения, даже что-то вроде эмпатии или некоего звериного чутья. Меня просто оглушило от нахлынувшей информации; не столько из-за старой памяти, успевшей значительно поблекнуть, сколько из-за ставшего куда как более глубоким анализа окружающего пространства. А ещё меня почему-то сильно шокировало цветное зрение. Всегда считала, что собаки видят мир в серых красках, хотя вполне возможно, что так сказалось моё «наследие». Наша мама была большой. Даже очень. Мне кажется, она не слишком уступала размерами Баху и была тёмно-шоколадного цвета, с короткой, но плюшевой шерстью. С мамой у нас были замечательные отношения: она учила своих щенков распознавать запахи; читать по движениям тела, причём не только собак, но и наших хозяев; играла с нами; вылизывала и воспитывала достойных. По крайней мере, к образу, который она пыталась выразить, именно это слово подходило больше всего. А вообще, «пробуждение» на тот момент мне больше мешало, забивая голову ненужными мыслями и отвлекая от обучения. Хозяевам же нашим я не нравилась, и в этом было виновато не моё поведение, которое я тщательно контролировала, а мой цвет: в отличие от мамы и братьев, моя шерсть была золотисто-коричневой, совсем не похожей на шоколад, и людей это огорчало. Даже более чем… Так что я была не слишком удивлена, когда меня, уже подростка, отдали какому-то странному типу, от которого сильно пахло алкоголем и одеколоном, забивавшими всё моё восприятие. Лицо его тоже совершенно не внушало доверия, но кто будет спрашивать у щенка? Он отвёл меня на корабль. Огромный деревянный корабль с тремя мачтами, который шатался под моими лапами, и мне приходилось постоянно прикладывать некоторые усилия, чтобы просто оставаться на месте. Хотя и это, как оказалось, было ерундой. Хуже стало, когда мы отплыли и над судном подняли флаг: чёрный, со страшно оскалившимся черепом в шляпе и с парой перекрещенных мушкетов под ним. Вашу же мать, куда я попала… Однако долго думать мне не дали; всё тот же странный тип затащил меня в одно из небольших и дурно пахнущих помещений и достал ведёрко с краской. Чёрной. И это был уже почти полный пи…ц. Я вырывалась, скулила, рычала и в конце концов даже укусила это сумасшедшее существо, за что меня так огрели по голове, что сознание помутилось, и продолжение процедуры я уже не запомнила. А потом… меня подарили. Судя по всему, капитану, который не замедлил «обмыть» новое приобретение, сначала нажравшись в драбадан, а потом и меня окатив пивом из бочки. В конце концов, я забилась под кровать, стараясь сдерживать слёзы и тихий скулёж, но и это было ещё далеко не всё…___
Шесть месяцев в море… Шесть грёбаных месяцев в море! Среди алкашей, грабителей, насильников и вообще замечательных людей, чтоб их морские черти драли! Потекла крышей и смогла временно смириться со своим положением на судне я не сразу. Совсем не сразу. Наверное, после первого из трёх разграбленных и потопленных кораблей. А если точнее — после нескольких дней издевательств над избранными жертвами. Пару раз, когда удавалось вывернуться из ошейника или сорваться с цепи, меня едва не убили, однажды — почти покалечили, но я всё равно отчаянно пыталась заступиться, спасти хоть кого-нибудь… Потом на мои странности просто махнули рукой и стали запирать в подсобке на время своих развлечений, забывая там на пару-тройку дней. В такие моменты я проклинала не только их, но и свой слух, и свой нос, и грёбаную эмпатию, почему-то уже превысившую все возможные пределы, о которых рассказывала мама. Думаете приятно, чувствовать то же, что и одна из их жертв? Меня рвало желчью, я выла, царапала ненавистные двери и мечтала о том, как перегрызу горло каждой из этих тварей, каждому, кто резал, избивал, издевался и насиловал. Я жила этим, я этим дышала… Для своего нового хозяина я была вещью: необычной, статусной и, в каком-то извращённом смысле, забавной. Служила ему средством от скуки, источником новых жестоких развлечений. О, нашему капитану очень нравилось учить меня нападать. Нападать на собственных матросов, которые в чём-нибудь провинились, потому как на пленников я не реагировала, от слова совсем. Даже если меня лишали еды, воды и пинали под рёбра. Впрочем, в последнее время мало кто рисковал это делать. Если виноватых долго не было, а хозяину действительно было скучно, он всегда мог что-нибудь придумать или просто назначить мне соперника. После всех перенесённых за прошедшие месяцы зверств училась убивать я исступлённо: нападала, рвала и отпрыгивала обратно. Я должна была стать ещё сильнее, должна была выжить, хотя бы ради того, чтобы убить их всех. И когда на горизонте наконец появился еще один остров, я не сомневалась: здесь, именно здесь это произойдёт. Пусть благодаря частым диетам пик силы, выносливости и размера был для меня более не достижим, стать по-настоящему опасным противником мне удалось, и я обязательно попытаюсь, даже если умру, потому что иначе потеряю последние искры разума…