...и Солнце встает над руинами

Через окно второго этажа в комнату проникал свет полного в эту ночь Массера. Следом за движением ночного светила по полу ползло и пятно отраженного света. Когда Мирак проснулся, лунный прямоугольник лежал в пяти пальцах от его постели, а краешек луны виднелся в окне. Неверный красноватый свет лежал на его лице, когда он видел этот странный сон, и маг был склонен винить во всем именно луну. Он повернулся на спину и уставился в потолок. Темно-синие доски были отчетливо различимы во мраке, но не помогали отвлечься. Отрывки несовершенных деяний все еще теснились в памяти. Почему-то стало так болезненно осознавать сейчас, что образ, прежде воспринимавшийся естественно, вдруг причинил неудобство… и это еще мягко сказано. Мирак провел руками по лицу и осторожно сел: как ни старался, сейчас он больше не мог уснуть. Сон ему приснился на самом деле пренеприятный, и, чем отчетливей мужчина осознавал реальность, тем более бессмысленными казались сцены сна, но их общий смысл и тема никуда не исчезли, и особенно отчетливо в память въелись три образа, три отпечатка мысли. Один. Амулет скаала в его руке, черная резьба в серебре. Еще теплый, как сегодня вечером. Чужое доверие – хорошо. Чужое смирение – восхитительно настолько же, насколько и невероятно. Но там оно было реально. Оно действительно было. Два. Взмах рукой, забытые слова рекою отчетливых звуков – и по его воле память Фреи, покорно стоявшей рядом, стерта. Отныне она не способна вспомнить даже свое имя – не то что какие-то свои секреты. Если не Мираку – тогда никому. Пусть так. Три. Щупальца князя Знаний, бесцеремонно вторгшиеся в сон, и его холодное спокойствие в минуты, когда Хермеус Мора утаскивал добровольную жертву в Апокриф, еще не зная, что его перехитрили. Нет, не совсем добровольную: в глазах Фреи-из-сна, почему-то черных, как у него, стоял немой укор, и именно он заставил Мирака резко проснуться. Сновидение промелькнуло в его воображении за долю секунды и одновременно растянулось на целую историю. Как и всегда. Но давно ли он в последний раз видел хотя бы один из настолько же ярких снов? На самом деле, в реальности, все это внезапно оказалось довольно заманчивым. Ведь Хермеус Мора обещал, а клятв не нарушают даже божества из хаоса. Нарушить обещание… такую роскошь могут позволить себе только люди. Они слишком сильно оторваны от невидимой материи магии, и их слово уже давно ничего не значит. Даже слово мага. Жрец медленно вдохнул и неслышно встал. Голова его слабо кружилась. Комната, разделенная светом и полутенью на розоватый, синий и черный, внезапно стала казаться продолжением сна – его собственного сна, а не чужого враждебного наваждения. Но об этом он подумал позже. Фрея тихо дышала во сне, укрывшись одеялом до кончика носа; она даже не шевельнулась, когда на нее упала слабая розоватая тень. Мирак протянул пальцы к ее лбу, почти касаясь его, и прикрыл глаза, вспоминая нужные слова. Те всплывали в памяти неохотно: куда интереснее для ночного сознания оказались абсурдные построения связей между реальностью и сном. И… их разрушения. Воссоздание сомнений. Препятствий. Способов одуматься. Скажем, он действительно это сделает. Да. Совершит предательство снова. Так легко. Так неосторожно. Так спокойно. Но для чего на этот раз? Не ради удовольствия же? Мало радости в том, чтобы видеть чужую смерть. На кончинах его пальцев зажглось бледное голубоватое сияние. Теперь – только прикоснуться… Что же ему нужно теперь? Может… свобода? А будет ли она? Действительно ли князь даэдра согласится на такой неравноценный обмен, пускай Мирак ему и порядком надоел? Но даэдра очень много лгут, и еще они никогда не упускают своей выгоды. Это ему следовало понять еще давно. Значит, не то. А может, тогда жизнь? Спокойная… более длинная? Мирак поморщился. Его пальцы задрожали. Решимость истаивала. Жить ему тоже не позволят. Серана убьет его, если уже пришла в себя – а она, конечно, в таком случае непременно вернется, если Мирак достаточно понимает людей. Прикончит на месте и даже не спросит, ради каких благих намерений было совершено это деяние. Маг внезапно вскинул голову, невидящим взглядом уставившись в темноту. Он вдруг понял: если и не Серана сделает это, то тогда чувство вины задушит его всего за несколько месяцев. Вины? Мирак медленно покачал головой – и внезапно более не нашел для себя аргументов. Обреченно вздохнув, он убрал руку и сильно, до хруста, стиснул похолодевшие пальцы в кулак, зажмурившись. Он уже не может. Просто не может. Месяц назад смог бы без сомнений, а сейчас – уже нет. – Почему? – спросил Мирак у тишины. Хриплый после сна голос не слушался, и с воздухом из горла вышел звук, похожий на карканье. Вздохнув в ответ на молчание – хотя чьего ответа он ждал? – жрец запустил руки в растрепанные волосы, потянул за них и снова сел на кровать, скрипнувшую под его весом. Дышать в ладони оказалось слишком душно, и тогда он опустил руки на колени. Это не имело значения: за своими раздумьями он все равно не видел ничего вокруг. – Фрея, – прошептал он непонятно зачем, бессильно и едва ли осознанно качая головой. Да, все дело в ней, а вовсе не в его хозяине, да и не в спесивой вампирше. Он начал подозревать это совсем недавно, но никак не решался использовать знания о чувствах людей, данные ему еще при обучении в храме, на самом себе, точно заранее знал: его ожидает неприятный сюрприз. Именно поэтому Мирак всеми силами избегал погружения в себя. До этого дня. Луна – самая располагающая к размышлениям вещь в этом мире. Да и в сон не тянет – пока что. Вот только вместо роя мыслей, только что суетливо метавшегося в голове, маг обнаружил внутри себя лишь звенящую пустоту измененного ночного сознания. На миг ему даже показалось, что он достиг высшей точки озарения, и больше не понадобится никаких слов. Словами и не удастся выразить открывшиеся ему внезапно освобожденные эмоции. А потом все ушло. Мирак моргнул, ощутив в глазах неприятную сухость, и отвел застывший взгляд от окна. Массер окончательно скрылся за верхним наличником прямоугольной высокой рамы, и лишь пятно прозрачного света на подоконнике напоминало об огромной розовой луне, висящей в небе под вогнутым куполом Обливиона. Его вытащила из Обливиона она – не луна, но Фрея. Там все было иным, внеземным, ничуть не похожим на Нирн. Там не было таких, как она, – там не было и вовсе никого из рода человеческого. Проданные души давно забыли, кто они такие, Драконорожденный же не мог позволить себе забыть – и он видел все, видел и понимал. И это сводило его с ума. Мирак существовал в Апокрифе совершенно один, ежеминутно сражаясь с забвением, – так, как будто бы ждал именно четвертой эры и того ясного дня, когда вновь ощутил пронизывающий холод снега и боль в глазах от света Магнуса. Когда впервые отчетливо увидел человеческое лицо напротив себя ясными, широко открытыми глазами, а не через маску. Его маска и все его прошлое навсегда остались в Забвении. Осознание и принятие далось непросто, но сейчас Мирак понял: он готов счесть многое из пережитого в Апокрифе как разумную плату за то, что имеет сегодня. Получить почти новую, почти нетронутую жизнь дорогого стоит. Обрести же в придачу к этому еще и спасение от одиночества… Никогда еще прежде маг не думал, что будет так этому рад. И пускай раньше ему бы хватило общения с кем угодно, то теперь, пожалуй, без Фреи станет очень одиноко. Он оглянулся на нее. Дочь шамана крепко спала, подложив ладони под щеку. Ее присутствие внушало чувство странного покоя, даже защищенности. Только ли вопрос в его, Мирака, одиночестве? Пожалуй, здесь было кое-что еще. Например, с ней было интересно – а прежде в общении с прочими смертными жрец чаще всего, за редкими исключениями, тосковал. Шаманка его, к тому же, часто удивляла: способностями к магии, скрытыми ото всех чужаков знаниями, поразительным сплавом неподходящих и совершенно типичных для женщины качеств. Фрея – воин, но этот воин – женщина. И сейчас это особенно важно, если не важнее всего остального. Но все это появилось давно. А с недавних пор ее присутствие стало вызывать еще одну эмоцию, более всего напоминающую радость. Мирак прекрасно знал, какое чувство составляют в итоге эти три эмоции, и поэтому разумом он искренне надеялся, что ошибся. Нельзя же вот так просто веками идти к власти, к силе, к знаниям, обрести многое из того, чего никогда не получит ни один из живущих ныне смертных, вырваться даже из Обливиона – и споткнуться, встретив одну-единственную женщину! Как будто Акатош потому и позволил Первому благословленному Его кровью сойти с пути: Он знал, что ждет того впереди. Ведь Он – само Время. Мирак досадливо взъерошил волосы. Ерунда. Аэдра не страдают вмешательством в жизнь смертных. Это удел даэдрических божеств. В любом случае, он встал перед фактом, и самое мерзкое то, что – сознательно, бессознательно ли – он не хочет и не станет лишаться того, что невольно взрастил в своей душе. Ведь это то, что роднит его с Нирном, снова протягивая связь между ним и прочими смертными, то, что делает его окончательно ожившим. Ему-то далеко до того, чтобы любить мир со всеми живущими в нем существами, но Фрея, кажется, знает, каково это. Может, тогда она научит его состраданию и любви? Поможет разобраться на собственном примере, как вообще всех вокруг можно принимать такими, какие они есть? Стоит ли просто наблюдать за ней ради этого… или необходимо будет обратиться к Фрее прямо? С такими мыслями мужчина снова лег и, закутавшись в одеяло, сомкнул веки. В эту ночь ни одна из лун больше не тревожила его своим дрожащим светом и неверными снами, против которых не было никакой защиты, кроме плотно запертых ставней. Но ни одна щель меж ними не окажется достаточно узка, чтобы не пропустить хотя бы тонкий бледный луч – ложный рассвет. Проснулся Мирак от плеска воды. Он протер глаза и сощурился, повернув голову: Фрея склонилась над тазом с водой, стоявшим в углу, и умывалась. Прозрачные капли катились по ее кистям, запястьям и закатывались за свободные рукава сорочки. Ополоснув лицо, со вздохом женщина выпрямилась, протерла мокрыми руками виски и шею и, чуть пошатнувшись, побрела обратно к постели. Вид у нее был сонный и безрадостный, лицо казалось бледнее обычного. Плохие сны? Или его вина? Совесть давно не напоминала Мираку о своем существовании, но сейчас он был уверен: все дело в амулете, который Фрея ему отдала, поддавшись минутному порыву. Она, вероятно, сожалеет об этом. На секунду маг испытал желание вернуть оберег, но оно испарилось так же быстро, как и возникло. Вместо этого он сказал: – Доброе утро. Фрея подозрительно на него покосилась, но промолчала – только кивнула, давая понять, что услышала его и желает того же. Она потянулась за гребнем, коснулась им спутанных прядей. На пол полетел одинокий волос, упал и замер на дощатом полу, скрывшись из виду. Фрея проводила его взглядом, затем подняла глаза на Мирака. В ее взгляде ему виднелось молчаливое сомнение. – Ступай к генералу один. Я что-то… знаешь, мне не очень хорошо, – скрипучим от сна голосом наконец сказала шаманка. В ответ Мирак пожал плечами, хотя в душе на миг всколыхнулось волнение. – Как хочешь. Это ведь ненадолго, – с сомнением добавил он. Фрея покачала головой и с удивлением посмотрела на Мирака. Раньше он бы от нее с удовольствием отделался, а теперь что? Привык? – Меня там не ждут. Только тебя. Маг дернул уголком губ, точно силился улыбнуться, но на полпути передумал. – Ладно. До встречи. Какое-то время Фрея просто сидела, прислушиваясь к шумам за дверью, которую Мирак закрыл за собой. Она на самом деле чувствовала себя неважно. Хотелось спать еще, болела голова, а в груди, под сердцем, ощущалось какая-то тревожащая тяжесть. Сейчас же, когда в комнате она осталась совсем одна, стало еще и одиноко. Только сейчас шаманка опомнилась от вчерашнего помрачнения разума. Сейчас ее безрассудный поступок виделся ей именно так, хотя с каждой минутой она, все отчетливее ощущая тяжесть под сердцем и влагу в глазах, понимала: с ней все еще хуже. Это происшествие не было временным помутнением, и это ей доказало яснее любых размышлений: она влюбилась. Фрея влюблялась и раньше. Еще в детстве, впервые, как и полагается всем нормальным подросткам. Ей – тринадцать, прежнему вождю скаалов – за пятьдесят, но лицом он был не старше ее отца, которому в те дни было около сорока. Огромный и страшный, как медведь, воин разглядел ее среди остальных после смерти ее матери и именно ее предложил обучить сражаться. Фрея же, с той поры перестав бояться вождя, откровенно любовалась им в те моменты, когда он показывал ей новые приемы, краснела, пряча румянец за розовеющей от холода кожей щек, и мечтала встретить такого же юношу, когда подрастет. Бесстрашного, сильного, серьезного и при этом приносящего ей, тогда еще ребенку, радость в смурые дни, наступившие после гибели ее матери. С ним никогда не было страшно, и когда пришел час вождю вступить в новый цикл жизни, она оплакивала его вместе со всеми. Сейчас чувство было похожим. Знакомым было ощущение защищенности вблизи нового учителя, хотя, казалось бы, ей только его бояться; чего уж там, знакомым было и состояние восхищенной ученицы. Но теперь-то она уже выросла. Теперь-то оправданий ей уже не найти. Потянувшись до хруста в суставах, Фрея встала и, переодевшись, спустилась на первый этаж. После недолгого разговора с трактирщиком выяснилось, что среди подаваемых в таверне напитков есть и чай из горноцвета, который с утра будет явно предпочтительнее стакана меда. Устроившись за самым дальним столом, куда не достигал свет из окон, Фрея медленно завтракала, лениво наблюдая за посетителями, не обращавшими на нее никакого внимания. Мирака в таверне уже не было, но, Фрее казалось, он ушел только что. Не думать о нем теперь не получалось, да еще на душу тонкой тенью легла невыразимая, едва ощутимая тревога – должно быть, из-за амулета. Без него Фрея чувствовала себя совсем слабой, и ей остро необходима была защита – пускай даже в лице бывшего жреца драконов, ведь раньше же он ее защищал. Но, может, делал это, только ожидая, когда она доверится ему и отдаст единственное ценное, что у нее есть? Сейчас Фрея отдала бы очень многое за то, чтобы узнать правду, узнать, что у Мирака на душе и чего он ей просто так не скажет – даже наверняка совсем не скажет. Подумала так – и сразу огляделась по сторонам, внезапно вспомнив: защиты амулета на ней больше нет, и теперь даэдра смогут с ней общаться, сочтя ее душу хорошей ценой за неосторожную просьбу. Но те, похоже, не любили использовать для бесед людные места – к счастью, – и, не обнаружив кругом ничего необычного, шаманка выдохнула. Нет, так долго продолжаться не сможет. Нужно брать пример с Мирака. Ни в один из дней их путешествия он не выказывал такой явной паники, как она сейчас, а ведь она свободна. Если, конечно, понимать под этим словом сделки с даэдра… Фрея решительно встала из-за стола и вышла из таверны. День выдался на удивление теплый и солнечный, отчего вначале показалось, что вчерашняя казнь мятежника, да и все прочие происшествия, случились в совсем ином мире, а то и во сне. Рефлекторно Фрея подняла руку, коснулась груди, но отсутствие амулета на шее напомнило ей о безжалостной реальности происходящего, и, тогда вздохнув, она скрестила руки на груди и медленно пошла по главной улице города. Над ее головой высоко в небе кружили необщительные ястребы, отбрасывая на брусчатку стремительные тонкие тени. Долго скучать ей не пришлось. Совсем скоро из тени навстречу ей, с интересом изучающей резные вывески на домах, вышел Мирак. Он выглядел несколько потерянным. Быстрее, чем успела подумать, Фрея сделала широкий шаг ему навстречу. – Ну, что он сказал? Маг покачал головой. Спустя мгновение он заговорил, и причина такого выражения лица сразу стала ясна: – Генерала сейчас нет, он в Сиродиле. У императора. Вернется через несколько дней. Но когда в штабе услышали, что я Драконорожденный, то пообещали прислать гонца, как только он прибудет в Солитьюд. В мое время это работало по-другому, – Мирак слабо усмехнулся на этих словах, – и этим четвертая эра нравится мне больше. Он готов был сказать что-то еще, но взглянул на Фрею и замолчал. Кажется, даже еле заметно покачал головой. Смотреть ей в глаза было труднее, чем раньше, точно он в чем-то провинился. Сразу начинала кружиться голова, на мгновение утрачивалась ориентация в пространстве. «Земля уходит из-под ног». Чувство чем-то походило на левитацию, но продолжалось всего секунду – ровно до тех пор, пока сердце могло оставаться замершим в груди безвредно. А потом, с каждым новым ударом, все тело затапливал жар. – И что будем делать? – спросила Фрея, и ее голос вернул его в чувство. – А разве есть варианты? Задержимся в городе до его возвращения. Кстати, я слышал, завтра ночью намечается какой-то большой народный праздник. Как ты к ним относишься? – сощурился мужчина. Задавая такой вопрос, он рисковал малым. Ведь всегда можно сделать вид, что это очередная шутка. Или нет. Фрея вскинула брови, закашлялась. Ей-то как раз в ту минуту только и пришла мысль о том, что это шутка. Но вслух, едва отдышавшись, она сказала иное: – Это… что? Приглашение? Мирак сделал маленький шаг назад, точно желал взглядом окинуть ее всю. Вскинул голову. – Да, – коротко ответил он, заглушая своим голосом шум крови в висках. Ему не страшно даже божество, даже драконы. Чего же бояться здесь? Уж точно не падения. – Пускай так, – неимоверным усилием заставив свой голос звучать совершенно без дрожи, возразила Фрея. – Но до него еще целый день. Понимая, что тонет в этом окончательно, с головой, маг протянул ей руку. Сам. – Значит, нужно посмотреть Солитьюд, пока есть такая возможность. – Хорошо. Фрея крепко сжала его руку – даже немного сильнее, чем стоило. Рукопожатие у нее было крепкое, но Мирак даже не поморщился: напротив, он улыбнулся, и тогда, задрожав, рука Фреи почти разжалась. Но и это не разомкнуло контакт. Солитьюд открылся им в лучший из своих дней. Солнечный, сияющий витражными стеклами в окошках мансард, выкованными из металла решетками, никогда не знавшими краски; полный спокойствия, неведомого ныне за его стенами. Надежный оплот Империи: его поддерживали каменные высокие стены, отряд бравых защитников крепости, шпили Синего дворца, тяготеющие к прикосновению к небу. Даже воздух здесь был особенный – из-за близости моря. И здесь кипела жизнь. Тем лучше: смешавшись с толпой, было проще почувствовать себя ее частью. Шумный рынок, море голосов, спорящих, возбужденных, звон монет, падающих на прилавок одна за другой; треск огня в чаше у Коллегии бардов, как гласила резная табличка над входом, шум низких барабанов не в такт и лязг натягиваемых потуже струн лютни, вздохи флейты, нестройное пение – репетиция перед завтрашней ночью; шум деревьев, захвативший слух, как только последний отзвук неведомой струнной мелодии затих поодаль, и блеск солнца на глянцевых листках. Тень Синего дворца верховного короля и холод его стен. Спокойствие святилища Аркея, тишина кладбища кругом него, поросшего ядовитым траурным пасленом. Они забрели и в библиотеку, содержащуюся для знакомых с грамотой вблизи Синего дворца. Знакомый сладковатый запах книжной пыли вскружил голову, но полки, заставленные книгами, были не черными, а желтовато-коричневыми, и тянулись они не в зеленоватое небо, а упирались в шестифутовый низкий потолок. Сосредоточенный профиль Мирака, скользящего бледными пальцами по светлым от пыли корешкам книг в поисках необходимого, врезался в память Фреи надолго. Она и не решалась вмешиваться – только тихонько шла следом, прислушиваясь к его бормотанию. Если Мирака это и раздражало – вида он не подавал. Они переступили порог, выходя из душного храма знаний, одновременно, слегка опьяневшие от пережитых впечатлений. Не удержавшись, шаманка запела одну из песен на атморском, известную ей с детства. Стало удивительно легко: шаг помимо ее воли стал шире, воздушнее, и даже солнце засияло ей еще ярче. Но когда сквозь ее высокий голос пробился низкий – ее спутника, – Фрея округлила глаза и замолчала. Она повернулась к магу: – Ты ее знаешь? Откуда? – У меня к тебе тот же вопрос. Тебя от переселенцев с Атморы отделяет почти пять тысяч лет. – Скаалы всегда жили изолированно. Вот кое-что и сохранилось. Продолжишь? Он в ответ с усмешкой покачал головой. – Помню всего пару строчек. Так что давай сразу ты. На них никто не оглядывался. Весь Солитьюд находился в трепетном ожидании праздника, и песен тут хватало и без них. А когда смолкло их последнее слово, в наступившей короткой тишине на миг стало так счастливо и спокойно, и пускай шум города почти сразу же снова ворвался между ними и увлек за собой, это тоже стоило сохранить на память. Но солнце неумолимо двигалось к западу и вот уже скрылось за высокой крепостной стеной; вместе с лучами солнца с улиц постепенно исчезали и люди. И, проходя мимо темного переулка, путники внезапно услышали слабый шепот – такой, что вполне мог сойти за чужое дыхание: – Нашел. Из вечернего сумрака показались знакомые горящие глаза. Вампир. Но – не Серана. Чтобы понять это, им хватило секунды, и тотчас же Мирак вскинул руки в оборонительном жесте. Пальцы его полыхнули огнем, и вампир, подняв руки ладонями вверх, поспешно заявил: – Спокойно, живая кровь, не так резко! Я тут не для охоты. У меня письмо от леди Сераны. Для Фреи. Ты – Фрея? – огненные глаза впились в женщину рядом с магом и не отпускали. По описанию подходила. Она и кивнула: – Да, я. Тогда вампир очень медленно, не отводя глаз от готового атаковать Мирака, приблизился и, сжимая письмо кончиками пальцев, передал его шаманке. Едва та приняла бумагу из его рук, как он тотчас же отступил и застыл, скрестив руки на груди в жесте снисходительного ожидания. Его глаза ярко полыхали в сумраке, а лицо выражало плохо скрываемое – или, напротив, хорошо демонстрируемое – презрение. Фрея развернула письмо. Почерк у Сераны был острый, стремительный, с неожиданными завитушками, но удивительно понятный, почти каллиграфический. Читать было легко. «Фрея! Прежде всего, не удивляйся сущности моего гонца. Ни один лодочник по доброй воле не приблизится к нашему с матерью острову, да и в замке Волкихар люди могут находиться исключительно на правах еды. Так что не пытайтесь попасть на остров и оставайтесь в Солитьюде. Прошу прощения за то, что случилось вчера вечером. Знаю, мне нет смысла оправдываться, но в том была не моя вина. Мне приказал Молаг Бал, а, как ты знаешь, ни одна из Дочерей Хладной Гавани не смеет ослушаться его. Мы просто не можем. Ты видишь, здесь уже не только Хермеус Мора. Тут действует что-то еще. Так что береги его. Сейчас я дома, с матерью. Она знает о мире Обливиона очень многое и старается помочь мне защититься от влияния оттуда. Она тоже не желает вам зла, поверьте. Я пробуду дома еще несколько дней, а потом снова отправлюсь в путь. Прошу написать мне, как прошла аудиенция у генерала и куда вы отправитесь теперь. Буду рада, если вы подождете, но не обижусь, если продолжите путешествовать по Скайриму без меня. Тогда я нагоню вас в пути. Серана». Дочитав, Фрея быстро взглянула на Мирака. Затем – на гонца. Тот, похоже, не знал, да и не имел права знать, о чем говорится в письме. – Нужно написать ответ. У вас найдется бумага и чернила? – У меня найдется, – опередил Мирак отказ вампира. – Что пишет Серана? – Леди Серана, – сварливо поправил его гонец и тут же оскалился, предупреждая желание мага шарахнуть его кулаком или молнией. Мирак же досадливо отмахнулся от него. Ему эти дрязги с титулами опротивели еще в прошлой жизни. – Да вот, посмотри, – Фрея протянула ему лист, а сама присела на скамейку, расположив бумагу под уличным светильником, и стала старательно что-то выводить потрепанным пером. Письмо в ответ Серане получалось таким же коротким. Отсутствие генерала, хорошая погода… точную дату их задержки указать было нельзя, так что Фрея ограничилась расплывчатым «на несколько дней» и отложила перо. Мирак, заглянув через ее плечо в письмо, хмыкнул и ничего не сказал. Тогда она сама обернулась и спросила: – Годится? – Я бы написал по-другому, но в целом сойдет. Зато ни одной кляксы. – Ха! А я уже и забыла о твоем нраве. Видно, рано, – парировала Фрея. Мирак пожал плечами, подтверждая, что да, он такой. Свернув просохший лист, женщина отдала его вампиру. Тот спрятал письмо за пазуху, скользнул в густую тень переулка и, мигнув угольками глаз, исчез.

***

Возвратившаяся из добровольной ссылки Валерика совсем недолго прожила в замке Волкихар одна, без свиты. Вампиры, прослышавшие о гибели лорда Харкона, как о вести, которая не могла не достичь ушей тех, кому предназначалась, дети ночи, в свое время ушедшие по различным своим соображениям из-под крыла Харкона, устремились назад на северный остров – к леди Валерике и леди Серане. Чутье подсказывало им всем, что грядут перемены. И они не ошиблись. Валерика была умна. Примерно такая же, каким был Харкон до того, как сошел с ума, встретив пророчество, сочиненное врагом Аури-Эля. Иначе бы ей не выжить, иначе бы выжившие члены волкихарской линии крови не признали в ней королеву. Почуявшие в ней родственную душу, истинное скрытное дитя ночи, не желавшие огласки вампиры присягнули ей и разошлись по Скайриму, исправно отсылая Валерике отчеты и подарки в виде редких алхимических ингредиентов. В замке остались немногие, желавшие лишь покоя и жаркой человеческой крови. У Валерики вновь было все, чего только можно было пожелать, но ее единственная дочь, Серана, которую она так берегла, так старалась спасти от смерти, что позабыла о ее собственной личности, редко появлялась в замке. Отношения матери и дочери, бывшие крайне доверительными и теплыми, что складывается редко, заметно охладели еще в первой эре. Тем более странным, пусть и радостным, событием было для Валерики появление Сераны в замке посреди ночи, в пропахшем солью и влажном королевском вампирском облачении. На щеках, в которых давно не появлялось ни кровинки, каким-то немыслимым чудом вспыхнул лихорадочный румянец, глаза же, напротив, потускнели. В ладони торчала заноза от грубо ошкуренного весла. Отставив чашу с зельем крови, вампирша зашагала навстречу ночной гостье. – Серана, дорогая! Ты цела? Что случилось? Валерика не ожидала, что дочь ответит на ее объятия, но та неожиданно сильно прильнула к матери, обняв ее обеими руками. Дернулась, охнула и, не разрывая объятий, выдернула из ладони занозу и бросила на пол. В ранке показалась крошечная темная капля и застыла, дрожа, точно жидкая ртуть. – Я тоже рада тебя видеть, мама. Но это долгая история. Я начну с самого начала. Тогда Валерика отвела Серану за стол, вручила ей теплый кубок. Серана принюхалась: ее обоняние позволяло отличить кровь от ее качественной имитации. Но зелья крови, которые варили в Волкихаре полгода назад, еще при Харконе, пахли травами намного сильнее, чем то, что сейчас плескалось в ее чаше. – Это ведь зелье? – с легким сомнением спросила она. Валерика кивнула, хоть и покосилась в сторону подвала, где у них содержались рабы. – Это – да. Но я постоянно работаю над формулой. Иногда ведь все-таки приходится выходить в люди. – Очень похоже на кровь, – ответила Серана. Она вдруг ощутила себя смущенно; чего уж там, ей стало страшно. Нужно было рассказать матери все и надеяться на ее помощь, но сможет ли Валерика сделать это? Дать надежду? Было страшно: внезапно Серана осознала, что ее мать – единственный человек в мире, который может ей помочь. А если нет… Сделав последний глоток, Серана вздохнула и отставила кубок. Сложила руки на груди. Подняла голову. – Все началось в тот день, когда на имперской дороге на нас с хранителем напали люди в странных масках. При одном из них оказалась записка, указывавшая на Солстейм и некого Мирака. История была долгой. Валерика слушала очень внимательно, кивала, поощряя рассказчицу продолжать, удивленно приподнимала брови на моментах, связанных с оживлением и другими вещами, выходящими даже за рамки привычной магии. Особенно ее заинтересовала способность Сераны управлять чужой кровью. А услышав уточнение, почему это, по мнению Сераны, произошло, женщина не сдержала осуждающего комментария: – Ты хотела решить за него? Извини, но это была глупая затея. Наша кровь не передается насильственно, в отличие от того слабенького вампиризма, что в избытке развелся в пещерах по всему материку. Обычно такие жертвы просто гибнут… Но мне любопытна эта девушка. Фрея. Что же еще она умеет? – Ну, знаешь ли, я же твоя дочь, – огрызнулась вампирша, пропустив мимо ушей вторую часть фразы, более тихую, – вот и не стала спрашивать его мнения. Воспоминания о давнем соратнике заставили ее показать характер. Но, встретив виновато-осуждающий взгляд матери, Серана снова опустила гордо вскинутую голову. – Извини, мне не следовало это говорить. – Я понимаю, не стоило мне тебя оставлять, – ответила Валерика. – Даже за время сна в той пещере ты умудрилась окончательно отбиться от рук. А ведь когда-то мы были лучшими подругами… – И еще станем. Думаю, я тут задержусь, – вздохнула дочь в ответ на слова матери. Мысль о Фрее – так же, как минуту назад о Последнем Драконорожденном, – ввергла ее в печальное настроение. – Не могу идти с ними дальше, когда… все вот так. Кстати, а что ты знаешь о Мираке? Может, помнишь его или видела? Ему можно хотя бы попытаться доверять? Я же оставила ее там с ним совсем одну. – Тебе кто-то из них нравится, – сощурившись, после короткой паузы заключила мать. Она не могла ошибиться. – Но кто? Едва ли женщина… Или именно она? Фрея? – Да. – Серана поджала губы и почти сразу, в молящем жесте изломав брови, попросила, нарушив краткую тишину: – Помоги. Не могу так больше. Я вижу, что между ними что-то есть, и мне там нет места. Она захотела об этом поговорить, еще только ступив на землю острова, но не знала, с чего начать, и была благодарна, что ей не пришлось это делать. А Валерика в ответ взяла Серану за руки и посмотрела ей в лицо. Высокий ясный лоб ее дочери пересекали длинные складки, брови были приподняты и чуть вздрагивали. Казалось, Серана вот-вот расплачется. Но разве хоть одна мать сможет спокойно смотреть на слезы своего ребенка? – Не нужно расстраиваться. Она все равно не проживет вечность, как мы с тобой, а ты только начала жить. Ты всю жизнь провела в этом замке, помнишь? Все еще впереди. Теперь мы будем вместе, и все будет хорошо… – Ты так считаешь? – Конечно. Серана вздохнула, отведя взгляд. Стало чуть-чуть легче. Ей хотелось бы верить, что так и будет. Но как избавиться от лишних чувств? Разве можно отрешиться от них так же легко, как от сна или от закатного солнца? Кстати… – У меня для тебя подарок. Мазь от солнца. Серана порылась в дорожной сумке и достала темный флакон. Правда, едва взглянув на него, Валерика почти без удивления кивнула. Она взяла его в руки, откупорила, понюхала; с тревогой снова взглянула на дочь. – Знаю похожий рецепт. От него сильно портится кожа. Ты ведь добавила кровь из сердца даэдра и белянку? – Да. Откуда ты знаешь? – Знаю. Так вот – сразу это незаметно, но потом остаются ожоги хуже солнечных. Шрамы. Так что даже не вздумай наносить эту мазь на лицо, это испортит твою красоту. – Валерика погладила ее по щеке. – А ты у меня самая красивая. – Не все так считают. – Не надо, Серана. Все образуется. В твоем возрасте любви хочется всем. Это нормально. Выдохнув, Серана встала и прошлась по сумрачному залу. Высокие потолки увили кружева из паутины, в воздухе пахло подземельями. – Может быть. Но, знаешь… смогу ли я и дальше с ними путешествовать? Может, после того, что случилось сегодня – уже нет? – Я не знаю, но ты всегда можешь у них спросить. Услышав шорох, Серана обернулась: Валерика протягивала дочери бумагу и перо. – Напиши им. Гонец у меня найдется, не беспокойся.