Дом, в котором жила бы Эля

Вий

Если бы Эля была знаменитостью, той, кому время от времени становится скучно или мерещится, будто на неё никто не обращает внимания, — она бы инсценировала свою смерть каждый месяц, проверяя верность фанатов, наслаждаясь разговорами и сплетнями о себе, теша самолюбие. Однажды я напомнил ей историю о мальчике, который врал про волков, но она и тут нашла что ответить. — Сколько раз я говорила, что на историю нельзя смотреть однобоко? — говорила Эля, едва улыбаясь. — Нельзя трактовать только с одной стороны. Мальчика не спасли, когда всё оказалось правдой, с этим я не спорю, но что, если он хотел, чтобы его не спасли? Что, если он врал намеренно, чтобы однажды, когда случится правда, ему не поверили? Может быть, он хотел умереть? Никто не знает, о чём он думал, все только и говорят, что он врал, а потом ему не поверили и он пострадал от собственной лжи. Почему никто не рассказывает, чего мальчик добивался на самом деле? — Ты хочешь, чтобы тебе однажды не поверили? — спросил я, пытаясь понять, к чему она ведёт. — Может быть, — она наигранно пожала плечами, изображая, что сама не понимает, чего хочет добиться. Моцарт, как личный психолог, уходы из дома, легенды об убийствах — всё это публично или лично кому-нибудь, но чтобы обратить внимание на себя, заставить других думать только о себе и ни о ком больше — такова наша Эля. Получив смс от неё о том, что нам нужна машина, я уже знал, чем всё кончится: Лысого не станет к вечеру, я и Шатун отвезём труп Мента в лес, а Шаман, как и обычно, останется развлекать, вернее — отвлекать оставшуюся публику. Всё в точности так же, как было с Мышью, но намного прозаичнее. Китя привела эту девчонку, говоря, что она её лучшая подруга, на самом деле всё было иначе: Китя ненавидела её, Мышь рисовала намного лучше, у неё был талант, которого недоставало Ките. — Китя снова расстроена, — говорила мне Эля, когда наша несостоявшаяся художница вновь вернулась из школы искусств. — Запретить ходить я ей не могу, но и научить рисовать у меня не получается, я сама любитель, а не профессионал. — Её снова обошла та девчонка? — спросил я, хотя уже знал ответ. Эля задумчиво кивнула. — Девчонку надо убрать, — внезапно заявила Эля, переводя на меня серьёзный взгляд. — То есть? — я и не думал, что она задумает настоящее убийство, потому решил уточнить. — Убить, — сказала она так, словно я снова бестолковый ученик за партой на уроке истории. — Китя должна привести её к нам, а ты и я — уберём её с глаз долой. — Что?! Убить?! — и мне не верилось в услышанное, я до последнего надеялся, что Эля шутит или образно выражается насчёт убийства, но… Это была Эля. Убедить Китю привести в дом свою конкурентку Эле не составило никакого труда. Ещё в школе она процитировала нам Линкольна: «Я побеждаю своих врагов тем, что превращаю их в друзей», – и растолковала весь смысл этих слов. Вряд ли шестнадцатый президент США подразумевал именно то, о чём тогда говорила Эля. — Безобидная фраза, можно сказать, что христианская. Звучит, как: ударили по левой щеке — подставь правую. Однако, дети мои, — она всегда так звала нас — «дети мои», — не стоит забывать, что Авраам Линкольн — освободитель. Долой рабство! Как вы думаете, что рабы думали о предыдущих президентах, которые были до Авраама? — Считали их врагами? — сообразила Прищепка. — Почему бы и нет, — почти согласилась Эля. — Считали врагами, и недовольство среди рабов росло, они превращались во врагов для того же Авраама Линкольна. История выставляет его в выгодном свете: освободитель, национальный герой, но так ли он был прост? Предлагаю вам подумать над этим. И весь урок мы обсуждали Авраама Линкольна, хотя по программе шла Вторая мировая. Если бы Эля не решила уволиться, разыграв шоу с подставой, её бы рано или поздно уволили, и она это хорошо понимала. Проще говоря, если она заставила многих из класса плохо думать о Линкольне, то убедить наивную Китю в том, что она должна привести в дом свою конкурентку — было ещё проще. Китя привела Мышь в дом через пару дней. — И? Что теперь? — надеясь, что до убийства всё же не дойдёт, поинтересовался я, когда для Мыши Эля выделила комнату. — Осталось выждать момент. Помнишь, как с русско-турецкой войной? — Которой из? — мне всегда казалось, что историком она стала по воле случая, потому никогда не упускал момента, если можно было подловить её на каком-нибудь вопросе. — Это не так важно, — подавляя недовольство, отмахнулась Эля. — Если я тебе наступлю на ногу — ты ничего не скажешь, если это сделает Сабля — ты её обзовёшь тупой курицей, так? Вот так же и с любой войной — выжди момент для кульминации и исторического события. Ждали мы достаточно долго, иногда я и вовсе забывал, с какой целью в дом привели Мышь. Ждали, конечно же, только я и Эля: она – подходящего момента, а я ждал, чтобы увидеть то, что должно было произойти. Ждал и не знал, что сыграю главную роль. Китя и Мышь часто ругались: Эля быстро подружилась с Мышью, а Китя стала ревновать, из-за чего Мышь назвала нашу художницу лесбиянкой. — Ну, если мне Эля предложит переспать с ней — я соглашусь. В жизни нужно попробовать всё, ты же попробовала, — Мышь, будто специально провоцировала Китю, из-за чего мне казалось, словно Эля предупредила её и теперь уже хочет оставить Мышь в доме. Только и тут я ошибся. — Между прочим, они опять поругались, — Эля тогда редко была с нами, она всё больше запиралась в своей комнате, предоставляя нам весь дом, а мне она отвела роль наблюдателя, который докладывал о конфликтах и обо всём, что происходило в доме. — Терпение, — отвечала она, не отвлекаясь от своего компьютера: Эля снова кому-то писала курсовую или дипломную, много курила и пила кофе. — Они поругались, а не подрались, — продолжала она, тарабаня по клавиатуре, — как к Мыши относятся остальные? — Естественно — плохо! Китя своя, а Мышь её постоянно задирает и начинает уже переключаться на остальных: сегодня она раскритиковала Саблю, потому что та как-то не так накрасилась, — рассказывал я, но в этот момент Эля отвлеклась от своей работы и громко захохотала, запрокинув голову. — Серьёзно? — переспросила она, но ответ ей был не нужен, так как тут же продолжила: — Надеюсь после этого она перестанет краситься как шалава, а то мои слова до неё не доходят, а вот слова чужой Мыши — окажут нужное влияние, — договорив, она снова уткнулась в монитор, прикуривая сигарету. Пока Эля выжидала, Мышь доставала всех: Шамана называла клоуном, Прищепку и Пса – идиотами только потому, что они никак не могли расстаться с домом и уехать, Саблю она доставала придирками по поводу одежды, ко мне она не лезла, потому что мы с ней не общались, максимум, что я от неё услышал в свой адрес: «Этот вообще какой-то странный!» Обстановка начала накаляться, когда Мышь сцепилась с Шаманом. — Она достала Шамана! — я ворвался в комнату Эли с этой новостью, а она отвлеклась от своей работы и несколько мгновений смотрела на меня, ничего не понимая. — Что, чёрт возьми, нужно сделать, чтобы достать Шамана? — она усмехнулась, возвращаясь к своим делам. — Начать его уверять, что он — не шаман, например, — понимая, что и эта новость не послужит началом войны, о которой говорила Эля, я прошёл в комнату. — Никто до неё с ним не спорил по этому поводу, — продолжал я, опускаясь на стул рядом. — Мы привыкли к его историям, а она нет, он для неё неадекватен, — ответила Эля, переворачивая страницы книги. — Будь ты чужим в этом доме, поверил бы этой сказке? Парень пережил обыкновенное воспаление лёгких, провалялся в бреду с температурой, а теперь говорит всем, что перенёс настоящую шаманскую болезнь и зовёт себя Шаманом, — она выпустила дым и застучала пальцами по клавиатуре. С этим нельзя было поспорить: мы действительно привыкли к выходкам и историям Шамана, и будь я на месте Мыши, мог повести себя в точности так же — начал бы спорить и задирать странного парня. Следующий день стал решающим — началась война. Эля вышла из комнаты, Шаман хвастался тем, что достал книгу, прочитав которую сможет загипнотизировать кого угодно. Книга попала в руки Эли — она пролистала её, не глядя, после чего, внезапно для меня, позвала Мышь в свою комнату, чтобы попробовать гипноз на практике. Не знаю, что произошло в комнате, но через некоторое время, когда они вернулись, что-то пошло не так: события начали развиваться с невероятной скоростью. Мышь ушла на кухню, сказав о том, что загипнотизировать её Эле не удалось, но ей захотелось пить, а через несколько минут они с Китей сцепились, Эля их разняла, хотя раньше никогда не разнимала ни одной драки в доме. Пока Китю приводили в чувства, Мышь собирала свои вещи и кричала о том, что больше никогда не вернётся в дом. — Живёте как придурки! Общество дебилов и нищебродов! — казалось, что она никогда не заткнётся, но никто её не останавливал, никто не собирался с ней спорить — все ждали, что она уйдёт. Она долго сыпала оскорблениями, даже когда вышла за дверь под всеобщее молчание. Стоило ей уйти — Эля появилась около меня и позвала к себе в комнату. — Убей её, не дай ей далеко уйти, иначе в дом могут прийти ненужные и посторонние люди, — она говорила с таким спокойствием и невозмутимостью на лице, а я ждал, что она улыбнётся и скажет, что шутит. Только лицо Эли оставалось серьёзным: губы были поджаты и не растягивались в улыбке, оголяя зубы. — Как? — я отшатнулся, понимая, что она не шутит и не шутила до этого, не веря, что она говорит о настоящем убийстве. — Не знаю. Уведи в лес, обмани, но не дай ей уйти, — она смотрела на меня в упор, не думая отступать от своей затеи. — У тебя было достаточно времени, чтобы изучить её и понять, как это сделать, — даже не знаю, что меня пугало больше: её взгляд или её слова. — Быстрее! Она уходит! — Эля крикнула, а я выскочил из комнаты, не зная, что делать. Тем не менее, на каком-то автомате я вышел из дома и догнал Мышь. — Стой! Давай поговорим, — я преградил ей дорогу, не давая пройти, а она готова была оттолкнуть меня в сторону. — Да погоди ты, есть разговор, — я успел поймать её руку и посмотреть в глаза. Мышь быстро сдалась и согласилась пройтись со мной и поговорить. — Они не плохие, просто к ним нужно привыкнуть, а им нужно привыкнуть к тебе, — я сыпал дежурными фразами, постепенно уводя её от дома в лес. Мышь со многим соглашалась, даже была готова поверить в адекватность Шамана и нормальность Кити. — Ну, ей бы эмоции поставить на задний план, а вперёд выдвинуть мозги — так было бы намного лучше, — говорила она, шагая рядом. — Если честно, адекватнее всех мне кажетесь ты и Эля, а остальные… — она подбирала слово, тряся полусогнутой рукой, — странные, — не подобрав ничего лучше, заключила Мышь. Большая спортивная сумка била её по бедру — она перекинула этот баул через плечо, ремень едва не доходил до шеи — когда я это заметил, кто-то внутри меня сказал, что именно так её и нужно убить. — Да, с ними можно сойти с ума, если не привыкнуть, — мне нужно было увести её в лес, но руки у меня начали потеть, да и в голосе (мне так казалось) появилась неуверенность. Думая, что выдаю намерения своим поведением, я решил дать ей возможность выговориться. Пока человек занят рассказами о себе — он может и собственной смерти не заметить. — Знаешь, я не привыкла под кого-то подстраиваться. Я же из детдома, а там правила такие: или ты, или тебя, там ты учишься выживать, а не жить. Мне не хочется расставаться с Элей: она прикольная, но вряд ли она пустит меня на порог дома после сегодняшнего, а просить прощения — я не собираюсь. Китя на меня сама напала, я ей ничего такого даже не сказала. Нужно было действовать, пока она не замечала, куда мы идём, пока она была увлечена собственными рассуждениями, только я никак не мог решиться на то, что Эля звала историческим событием. — Слушай, тебе, наверно тяжело, — мы остановились на поляне, не дойдя до леса несколько шагов. — В смысле? — Мышь только в тот момент осмотрелась по сторонам и, наверное, поняла, что мы ушли далеко — далеко от дома и ещё дальше от города. — В смысле, сумки. Она тяжёлая, давай, я помогу. Далее всё произошло как во сне. — Да не, нормально, я и не такие тяжести…— но говорить мне что-либо в тот момент было бесполезно. Убить, не дать уйти — вот какие слова крутились в голове и заставляли действовать. Оказавшись позади неё, я успел схватиться за ремень сумки, как бы помогая освободиться от ноши. Сумка и в самом деле оказалась тяжёлой. Мышь не стала сопротивляться, она же и представить не могла, что я собирался сделать. Всё, что она знала обо мне, как и обо всех остальных: я какой-то странный. Высвободив свою руку от ремня, она собиралась перекинуть ремень через голову, чтобы наконец-то избавиться от сумки, но тут уже был мой выход. Ремень мигом оказался у неё на шее, так как сумку я отпустил, Мышь, видимо, хотела обернуться ко мне — дёрнулась, но не успела. Действовать нужно было быстро, а слова Эли, стуча в голове — начинали сводить с ума. Впрочем, не думаю, что тогда я был в своём уме. Сжав ремень, примерно около затылка, я потянул его на себя, совсем забыв о том, что руки у Мыши остались свободными. Ногтями она вцепилась мне в лицо и тут уже последовала обыкновенная ответная реакция — я её ударил по голове со всей силы. Мышь упала. Только в этот момент в ушах зашумело, и я понял, что нахожусь в лесу, а около ног валяется тело; до этого всё происходило словно в темноте, где только я и мои попытки задушить Мышь. Ладони вспотели, лицо загорело, я слышал собственное сердце и громкое дыхание, по подбородку стекала кровь — следы борьбы Мыши за существование, но мне нельзя было отступать. — Убей её, не дай ей далеко уйти, — продолжал голос в голове, и мне хотелось упасть рядом. Опустившись на колени, я приподнял голову Мыши за волосы — в этот момент она начала приходить в себя, лицо её исказилось от боли, и я тут же выпустил её волосы. Нужно было завершить начатое. Отцепив ремень от сумки, я снова накинул его ей на шею и начал тянуть, упиравшись ногой в её спину, чтобы она больше не смогла сопротивляться. Тем не менее, Мышь сопротивлялась: она тянула руки, она пыталась оттянуть ремень от своего горла, пока вторым коленом я не прижал и её голову к земле. В последний момент она схватила меня за ткань брюк, но тут же отпустила. Только мне было этого мало, мне не верилось, что она умерла. Она могла притвориться, чтобы я перестал её душить! По телу Мыши пронеслась судорога, я отступил, чтобы перевести дыхание. Мышь лежала неподвижно. Результат лежал передо мной, мне оставалось только перевернуть её на спину, чтобы убедиться в её смерти, но я этого не сделал. Поднявшись на ноги, не выпуская ремень, я направился в лес. Тело Мыши тащилось позади меня. Она собирала на своё лицо запах травы, пыли, давила им насекомых, а я шагал в чащу леса, громко дышал и не мог надышаться, будто задушили меня, а не Мышь, слушал шум крови в голове, пытался заглушить его хоть какой-нибудь песней, как учил Шаман, но в голову приходили идиотские обрывки стихотворений. — Чьё это стихотворение? — спрашивал меня голос в голове. — Уходи, не давай прощения, не пригладить фальшиво шерсть, — читал голос. — Не знаю, — впереди меня всё расплывалось, я не знал, куда шёл, но уверено шёл, волоча за собой тяжёлую Мышь. — А это?! — голос становился громче. — Чьи это слова? — и он снова начал читать то, что я, зачем-то запомнил: — Между убийствами и разбоями она запиралась в своей комнате! Комната была заполнена тишиной до краёв! В этот момент она оставалась наедине с собой! Садилась за стол и писала стихи! На мгновение перед внутренним взором предстала Эля, но тут же исчезла, и меня бросило в холод. — Заткнись! — я закричал во всё горло, остановившись, и после этого выброса эмоций — стало легко дышать. Смотря наверх, где кроны деревьев словно сходились, я вдыхал и выдыхал — мой кошмар исчез, вместо голоса я услышал птиц, кузнечиков, жужжание мошкары, ощутил запах леса. Обернувшись, я наткнулся на тело Мыши: она лежала на животе, руки её уже превратились в плети. Выпустив ремень, я подошёл к ней ближе, опустился рядом и перевернул на спину. У Мыши было красивое лицо, но в тот момент от него уже ничего не осталось — оно было ободрано: приоткрытый рот, стеклянные глаза, которые тут же пришлось накрыть ладонью и опустить. Может быть, она действительно сражалась за своё существование, как могла, но быстро сдалась перед настоящей смертью. Клетчатая светлая рубашка собрала на себя траву и грязь, расстегнулась до половины, штанины джинсов собрались, и ноги Мыши тоже оказались ободранными. Смотрю сейчас на себя со стороны, и мне кажется, что это был не я, а какой-то маньяк, может быть, тот, что читал мне стихи в голове, пока я тащил Мышь вглубь леса, потому что дальнейшее происходило так, словно на фоне всего этого играла классическая музыка, что-то вроде Рахманинова. Поправив одежду на Мыши, застегнув рубашку, одёрнув джинсы, я долго всматривался в её изуродованное лицо, ослабил ремень и разглядывал красный узор на шее от удушения. В светлые волосы Мыши впутались полевые цветы, стебли травы, на лице — кровь и грязь, но она казалась мне красивой, несмотря на всё это. Безжизненной и красивой. Проведя пальцами по её лицу, словно не веря в то, что видел, я остановился на губах — они опухли и были уже синими, им не хватало привычного розового цвета; на шее багровел след от удавки, грудь не вздымалась — она не дышала, и сердце её больше не билось, но мне хотелось его услышать. Запах её тела или запах травы — не знаю что-то начало меня опьянять, и я уже не мог остановиться: целовать, прижимать её к себе, словно это могло её оживить. Раны, след от удушья — я слизывал кровь, будто это могло спасти Мышь, заживить все царапины и следы. Она не могла оказать мне никакого сопротивления; я столько времени наблюдал за ней, за её поступками, за её словами, а в тот момент она молчала и не могла мне ничего сказать. Забыть! Забыть! Забыть! Забыть! Сколько раз я просил Шамана стереть мне память, но он требовал, чтобы я ему всё рассказал. — Я не смогу тебе помочь, если не буду знать, — говорил он, а я не знал и не знаю, как это кому-нибудь рассказать. Даже Эля не знает всех подробностей, она уверена, что я просто задушил Мышь и повесил на дерево. Нет. Всё было не совсем так. — Если бы ты всегда так молчала — ничего бы не было, — говорил я мёртвой Мыши, всё ещё на что-то надеясь… или не надеясь? Нет, не надеясь, и это был не я, а кто-то другой. Кто-то, кто удовлетворял свои желания, доказывая телу Мыши, что не такой уж я и странный и не нужно было срываться на всех подряд — достаточно было подружиться со мной, а дальше — я бы что-нибудь придумал, и мы бы оба спаслись. Только Мышь лежала подо мной, с закрытыми глазами, приоткрытым ртом, запрокинутой головой, и мы уже не могли повернуть время вспять, но могли наверстать упущенное. Музыка не стихала. Мне нужно было её переодеть в чистую одежду — пришлось вернуться за её сумкой, а там — найти что-нибудь более-менее подходящее. Копаясь в её барахле, раскладывая одежду вокруг себя, я вспоминал, как она выглядела в том или ином облачении. Майка и шорты — Мышь выходила во двор с альбомом и карандашами, что-то чиркала, время от времени смотря по сторонам. Чёрная тёплая кофта — в ней я видел её на кухне, когда был дождливый день, Мышь пила чай и о чём-то говорила с недовольной Прищепкой. Зелёная болоньевая куртка — в ней она выходила прогуляться вокруг дома. Туфли — ими она стучала, поднимаясь по лестнице… Альбомы с набросками, в которых едва узнавались лица тех, кто был в доме. Перелистав все альбомы, я так и не нашёл себя, зато было много Кити и Шамана. Словно она их любила, но выражала эту любовь ненавистью. Вокруг меня были разложены все её вещи, будто я собирался их продавать и выставлял товар на витрину. Добравшись почти до самого дна сумки, я нашёл платье — чёрное без рукавов и тут же понял, что ни разу не видел Мышь в нём. Мне захотелось увидеть, как бы она в нём смотрелась. — Давай-ка, снимем с тебя всё это, — положив её голову себе на колени, я стянул с неё рубашку, откинул в сторону, дальше от остальных вещей. После этого, начал надевать на неё платье. Если бы не ссадины на лице, не синие губы и не след от удушья — Мышь можно было бы записать в королевы, хотя бы того самого леса. Поправляя платье, я не мог налюбоваться тем, что передо мной было. Музыка продолжалась — воздушная, волшебная; может быть, начинало темнеть, но вокруг нас было достаточно светло. — Ты могла бы летать, — сказал я, смотря на её молчаливое лицо. Ремень, словно его кто-то призвал, попался мне на глаза. Складывая вещи обратно в сумку, я уже знал, что буду делать. Повесил на дереве… Хех… Нет, тогда представлялся полёт, а не подвешивание. Донеся Мышь на руках до дерева, я снова накинул ей на шею ремень сумки, сдавив горло, а на другой конец ремня — зацепил сумку, которую перекинул через ветку. По моим расчётам, это должно было приподнять Мышь над землёй, но тело оказалось тяжелее. Пришлось подпрыгнуть до сумки и немного опустить её, чтобы случился полёт. — Оставайся здесь, — сказал я, отходя назад, смотря на висящее и болтающееся тело с поникшей головой. Нужно было возвращаться, и я пошёл в сторону, как мне казалось, дома. Музыка начала отдаляться, свет тускнел, я дышал спокойно и легко, пока не оказался в темноте. Куда бы я ни шёл, мне представлялось, что я уходил ещё дальше от дома. Сознание начало постепенно возвращаться. — Что ты сделал?! — и вернулся голос. Требовательный и злой. — Что сделал?! — продолжал он, а я метался то в одну, то в другую сторону. — Заблудился! — заключил он и раскатисто засмеялся. — Он заблудился! — ещё один голос. — Заблуди-и-ился! — и ещё один, напоминающий Элин. — Заблудился и не вернётся! — снова тот, что был раньше всех остальных. — Он должен вернуться, — продолжал второй. — Должен, но не хочет! — снова мой старый. — Спи! Тебе нужно забыться сном! Поднялся сильный ветер, деревья страшно зашумели. В этот момент я поймал себя на мысли, что наконец-то что-то почувствовал — и это был страх. Шум деревьев раздавался надо мной, в лесу было слишком тихо, я ничего не видел перед собой, хотелось кричать, но в горле пересохло до такой степени, что крик застревал. — Спать! — снова прокричал голос. — Спать! — Спа-а-ать… Подхватили остальные голоса. Голова начала кружиться, мне казалось, что я по-настоящему схожу с ума. Ноги подкосились. Может быть, надо мной пролетели вороны, может быть, их не было — но я слышал чей-то гортанный крик, похожий на карканье, перед тем, как закрыть глаза и потерять сознание. Проснулся я от того, что моё тело затекло. Солнце светило в глаза, пришлось тут же зажмуриться. Вокруг меня ничего не было — лес был позади, я оказался на поляне, совсем недалеко от дома. Хотелось пить, но я никак не мог разобрать — в реальности я или во сне; и чтобы это выяснить, я поплёлся к дому, еле передвигая ногами и едва соображая, что со мной происходит. — Вий! — встретил меня Шаман, который почему-то был во дворе и сидел на ступеньках крыльца. — Где ты пропадал? Что с Мышью? — в этот момент я замер на месте, а он решил потащить меня за собой, закидывая мою руку себе на плечо. — Ты же ушёл за ней? Неужели не удалось её вернуть? Ну и плевать. Пусть даже не возвращается. Мерзкая! — он говорил сам с собой, помогая мне дойти до двери. — Мышь повесилась в лесу, — не знаю, кто это сказал: я или один из тех голосов. — Повесилась?! — Шаман опешил, он даже остановился, пытаясь меня рассмотреть. Решив, что он увидел на лице пятерню, раскраивающую мою щёку, я сказал, что пытался её снять, но ветка ударила мне в лицо. — Вий! Наконец-то! — Эля встретила нас в дверях. Может, она переживала, что я не ночевал дома, может, переживала о том, как я справился с её заданием, не знаю, но только тогда она действительно была рада меня видеть. Я же не знал, что прошло трое суток с моего исчезновения и ухода Мыши из дома. — Мышь повесилась в лесу! Ты представляешь?! — Шаман тут же выдал эту новость Эле, но она почти никак не отреагировала. — Всё это потом, веди его в дом, — сказала она, оставаясь на улице. Второй раз, уже на место своего преступления, мне пришлось вести Мента. До последнего я думал, что Эля решила от меня избавиться таким образом: я её не любил, она заставила меня жить в этом доме, я постоянно пытался с ней спорить, но ей всегда удавалось выходить победительницей, оставляя меня ни с чем. Думая, что надоел ей, я хотел отмотать время назад, чтобы больше с ней не ссориться, не спорить, чтобы стать её другом и не убивать Мышь, дабы она не смогла после этого сдать меня Менту. — Ого! Красиво! — когда мы пришли в то место, где я оставил Мышь, мне не верилось своим глазам — это сделал я, это я её убил. Вокруг Мыши уже кружилась мошкара, тело воняло так, что вся еда, которую я успел в себя запихать дома, попросилась наружу. — Так, ладно, любитель, — снова заговорил Мент. — Иди домой, ты мне здесь больше не нужен, дальше без тебя разберусь. Всё, что я смог, — только кивнуть, так как от рвоты горело горло и слезились глаза. Дома меня ждала Эля. Стоило переступить порог, как она повисла у меня на шее. — Я боялась, что ты не вернёшься, — она уткнулась мне в грудь и замолчала. Мне нечего было ей ответить, хотя мог сказать, что боялся того, что надоел ей, и она решила от меня избавиться, но, как она говорит — был неподходящий момент. Всё, что Эля тогда делала, делалось для Кити, и её никто и ничто не могло остановить. — Я же не мог тебя оставить, — снова не я, а голос, снова он руководил моим телом: прижав Элю к себе, мне почему-то не хотелось её отпускать. Не хватало только той волшебной музыки.

Эля

Быть не такой как все? Нет, только не в детстве. Вернее — только не в моём детстве. Наши родители тогда ещё верили в силу коллектива и штампов, в победу коммунизма и прочей идейной чепухе, этим же были забиты головы моих так называемых подруг. Если я и была не такой, как все, то тут было только два варианта: либо у родителей не было денег, либо я действительно не понимала, зачем мне это нужно. Например, я не любила кукол, не любила в них играть, не любила песочницы и дико ненавидела платья. Папа шутил по этому поводу: кроме того, что я при рождении не хотела жить, я ещё и родилась не в свой день, меня, так сказать, сутки передержали; роды у моей мамы почему-то некому было принять двадцать девятого марта, поэтому я родилась тридцатого. Так вот, отец в шутку говорил, что я хотела в это время стать мальчиком. Нет-нет, он был не против того, что у него родилась дочь, он был счастлив, потому что только счастливый и любящий отец будет поступать так, как поступал мой папа. Тем не менее, даже при любящем отце и при любящей матери я была ребёнком, который выделялся из толпы. Может, поэтому и выделялась, ведь мало кто из моих сверстников может похвастаться счастливым детством и любящими родителями. Сейчас всё больше принято ненавидеть своих маму и папу, а я люблю до сих, несмотря на то, что случилось… Даже сейчас я выделяюсь на общем фоне. Здорово. Игры в куклы были скучными, более того, я уже тогда хорошо знала о том, что есть такая болезнь — шизофрения. Такие игры неминуемо вызвали у меня самые нехорошие ассоциации, из-за которых мне больше нравилось играть с мальчишками в догонялки, чем представлять себя в палате с шизичками, которые озвучивают кусок пластмассы в руках. Чудовищные вещи выделывала с моими мозгами популярная музыка, на которую меня тогда пытались подсадить подружки. Скажем так, даже в три года (а я себя с этого возраста помню достаточно хорошо) я уже неплохо разбиралась в музыке, а неформалы меня влекли к себе так, что я даже не удивлялась этому: они выделялись среди остальных. К несчастью, в моём детстве неформалов было так мало, что в телевизор попадали не те, а о настоящих я узнала уже слишком поздно. Кто-то всё время говорит, что без интернета у нас было счастливое детство — наглая ложь, мы были несчастны: мне приходилось ковыряться в мусоре, который подсовывали мои дворовые подружки. Ничего не найдя стоящего в этом мусоре, я делала вид, что мне всё нравится, лишь бы не выходить из толпы. Да уж, в то время индивидуальность была не в почёте, а сейчас… Сейчас её так много, что всё кажется одинаковым. Слушая то, что мне навязывали, я едва не отравилась, но к седьмому классу всё прошло — я вовремя сменила компанию. Вовремя и не вовремя. Если музыка была хорошей, то компания была той самой, о которой родители всех стран и народов говорят одно и то же: «Держись от них подальше». Впрочем, то же самое говорил и мой внутренний голос, но тогда было не в моих правилах его слушать, а родителям я врала о том, что мои новые друзья — прекрасные люди, едва ли не академики. В то время мы жили в этом самом доме, папа строил его для нас, он ещё не знал, что отдаст его в итоге бабушке, не знал, что им придётся уехать следом за мной, он планировал спокойную счастливую старость, а я разрушила все его планы. Дворовых друзей у меня здесь не было, так как вокруг — сплошные дачи. С подругами, которые были со мной всё детство, я расставалась болезненно: мне казалось, что мы больше никогда не увидимся, что дружба кончится, как только я уеду, а они уверяли меня, что мы сможем встретиться в любое время, более того, они говорили, что обязательно будут приходить ко мне в гости. Правда оказалась на моей стороне, я уже была знакома с предательством, а после переезда в этот дом я познакомилась и с забвением — никто не приходил в гости, а встречаясь в городе, делали вид, что очень спешат, и убегали домой. Через несколько месяцев мы и вовсе перестали общаться. Мама меня успокаивала, говорила, что у меня и в школе полно друзей (ведь она верила во все мои рассказы), а я представляла, что однажды стану взрослой, этот дом станет моим и я приглашу в гости всех своих так называемых подруг. Зачем? Я тогда не знала, только мне очень хотелось собрать их вместе. Так в седьмом классе, в период полового созревания, я нашла себе новую компанию. Все слова мои сейчас неслучайны, ибо в это время друзей среди мальчишек у меня не стало, они стали другими за одно лето — стали меня избегать, а вот среди девчонок у меня появилась две подруги — Лена и Таня. Если Таня была полной дурой, то Лена была её полной противоположностью. Так принято в девичьих коллективах, по голливудскому сценарию: главная героиня и её подруга или подруги. Таня была каким-то дополнением к Лене, а я была дополнением к обеим, так как не находила себе места и применения в их окружении. Лена дружила с парнем по имени Стас, а мы с Таней слушали рассказы об их отношениях, и если Таня хотя бы видела этого Стаса, то мне было абсолютно плевать на него, так как всё, что меня держало в их компании — музыка, которую они слушали. Это был не тот мусор, это была не попса, это были реально интересные группы, с которых я и начала свой дальнейший путь. А парни… Можно только представить, чего я ждала от любви, если возлагала большие надежды на дружбу всю свою жизнь. Странно, что любовь чему-то учит, а дружба абсолютно ничему. Слушая Лену, я хотела того, что было у неё, мне тоже хотелось потом рассказывать ей и Тане о своих отношениях. Зная, что их с Таней общение не ограничивается школой, я как-то вечером попросила девчонок зайти за мной, чтобы прогуляться. Здесь опять отдельная история. Моя жизнь такая запутанная, что ничего нельзя разложить на отдельные полочки и рассортировать. Девчонки должны были прийти ко мне в восемь вечера, а я должна была придумать легенду для родителей. Почему нельзя было сказать правду? Всё просто: мои родители были принципиально против того, чтобы я болталась вечерами по улице, они ссылались на то, что время неспокойное, кругом опасности. Именно поэтому я не посещала никаких дополнительных занятий типа школы искусств или спортивных секций — меня оберегали, как могли. Однако лазейки всё же были: русский язык мне давался просто, ещё проще давались история и литература, и поэтому я придумала легенду о том, что мне якобы поручили в школе вести литературный кружок для младших классов. Маме могло прийти в голову позвонить и узнать правду, отец мог зайти в школу, чтобы проверить, но они мне слишком доверяли и не знали, на что способен подросток, решивший устроить жизнь по-своему. Девчонки пришли за мной в назначенное время, маме я напела о том, что они мне якобы помогают, но уже тогда она посмотрела на меня с недоверием. Не знаю, что ей тогда не дало меня не отпустить. Если бы она это сделала — возможно, всё сложилось бы иначе, но, увы, она не знала, что я вру, или знала, но надеялась, что со мной всё будет хорошо. Впрочем, какая теперь разница. Мне хорошо было известно, где Лена и Таня проводят вечера. Больничный район, так это место называлось из-за того, что раньше там располагались все больницы города, с разными отделениями, в том числе и морг, а рядом с этим больничным городом были новостройки, где и жили те, кто потом стал моими новыми друзьями. Лена всю дорогу рассказывала о том, что Стас ей что-то запрещает, а ей приходится выполнять, Таня отпускала реплики, я шла молча, надеясь, что грядущий вечер станет необычным. Так оно и случилось. Меня вели во двор, где за столиком сидела целая компания, человек пятнадцать, не меньше. Не знаю почему, но волнение охватило мгновенно: во-первых, все были круто одеты по меркам того времени, а моя одежда была такой, что в ней можно было ходить только в школу: брюки, тёплая кофта, стяжённая куртка, обычные кеды, во-вторых, это были старшеклассники, которых я почему-то старалась в школе избегать. Лена жила в одном из домов в том районе, потому её знали все, Таня ходила с ней вместе, потому и у неё там были знакомые, а я была новенькой. Меня подвели к толпе парней и девушек, представили. Обрушились оценивающие взгляды, после чего мне предложили пива. Отказаться я не могла: мне хотелось попасть в эту компанию. — Не знала, что ты пьёшь, круто, — прокомментировала мой первый глоток спиртного Танька. — Может, она ещё и курит, просто вам не рассказывает, — парень, который это сказал, не знал, что его дочь потом попадёт ко мне, он и дочь-то заводить тогда не планировал. Он протянул мне пачку сигарет и зажигалку, и здесь я тоже не стала отказывать. Зная, что новички, прикуривая, начинают кашлять — я боялась, что мой номер здесь не пройдёт, но спасибо моему крепкому организму. Сделав первую затяжку, я действительно чуть не закашлялась, но каким-то чудом, карябая горло, дым прошёл в лёгкие, и я выдохнула так, словно действительно курила до этого изо дня в день. — Крутая у вас подруга, где вы её прятали? — тётка Шамана, которая никогда не думала, что её племянник будет жить со мной, была рада знакомству с такой странной девчонкой: нелепо одетой, но умеющей пить и курить. — Наша одноклассница, — Танька действительно была дура, она не замечала, что Ленку всё это взбесило, она положила руку мне на плечо, словно мы были лучшими подругами, не обращая никакого внимания на свою действительно лучшую подругу, которая стояла рядом и была мрачнее мусорного бака. За вечер я перезнакомилась со всеми, выпила бутылку пива и выкурила несколько сигарет. Мне было хорошо, со мной происходило что-то новое, особенно в голове, и только внутренний голос не унимался. — Как ты пойдёшь домой? — спрашивал он, пока я пила. — Думаешь, они тебя отведут? — я смотрела на своих новых друзей, слушала их и пыталась их голосами заглушить то, что говорило во мне. — Хорошо, — продолжал голос, — что ты скажешь маме? — я закурила в ответ, объясняя ему, что все эти люди, которые меня окружали, вряд ли вообще отчитываются перед родителями, что Лена и Таня как-то выкручиваются, а значит, и у меня получится. Через несколько часов компания стала редеть: часть уходили на дискотеку, часть ссылалась на то, что утром им нужно рано вставать, Лена и Таня говорили, что им и вовсе пора домой, так как родители будут волноваться. — Вот видишь! — голос всё ещё пытался меня упрекнуть. — Может, на дискотеку сходим? — толстая девчонка, она уже оканчивала университет, её держали в компании как шлюху. Через несколько лет она вышла замуж, и свою дочь она держала буквально взаперти, но гены взяли своё: дочь унаследовала от своей матери всё, что можно было унаследовать. — Нет, нужно домой, — за меня ответил мой внутренний голос, объясняя мне это в голове тем, что девчонка страшная и если уж идти на дискотеку, то точно не в такой компании. — Давай тогда тебя домой провожу. Далеко ты живёшь? — не сдавалась она, мне пришлось согласиться, так как от пива и сигарет голову уносило и на ногах я едва стояла. — У тебя непереносимость? — снова тот парень, будущий отец Кити, он не переставал прикалываться надо мной весь вечер: группы, которые я слушала, он считала полной лажей, я не умела сбрасывать пепел с сигареты, я слишком медленно пила — он всё это подмечал, но его тут же просили заткнуться и не цепляться. — Ей от твоих слов скоро плохо станет, завались! — толстушка повела меня домой, ей было плевать на то, что жила я далеко. Всю дорогу она рассказывала, как ей трудно учиться, говорила, что в школе был настоящий рай, а я не верила. Мне казалось, что настоящий рай меня ждёт в университете, а школу просто нужно пережить и принять как факт; но я не спорила с ней, мне вообще было не до неё, я пыталась придумать легенду для родителей. — Ладно, — успокаивал меня внутренний голос. — Запах сигарет можно чем-нибудь зажевать. Главное — сразу же зайти на кухню, чтобы раздобыть лук… Или можно быстро прошмыгнуть наверх — в ванной есть зубная паста, она отобьёт все запахи, но потом! Потом сразу же спать, ни с кем не разговаривая. Мы с голосом не знали, что уже было около двенадцати ночи, мы не знали, что меня уже собирались искать, мы не знали, что маме стало плохо из-за переживаний обо мне, мы не знали, что папа уже успел позвонить в школу и выяснить всё о существовании моего литературного кружка. Толстушка проводила меня до моей улицы, сказала, что дальше идти не сможет, так как ей тоже нужно домой. Мы попрощались, я побежала вниз по грунтовой дороге, сердце часто билось, кровь стучала в висках… Не помню, как я добежала до дома, но мне было не страшно до тех пор, пока я не увидела машину скорой помощи. — Вот она! Вот она! — мы с голосом не знали, что в дом вызвали даже бабушку. Она встретила меня на пороге, она прижимала меня к себе, а я не знала, что мне делать: было страшно увидеть перед своим домом «скорую», но ещё страшнее было — выдать себя запахом пива и сигарет. — Нашаталась?! — бабушка быстро оказалась в стороне, передо мной возник разъярённый отец: два метра ростом, около центнера весом — и вся эта огромная туша надвигалась на меня, тринадцатилетнюю, впервые выпившую девчонку. — Миша, не надо! — не знаю, кто кричал: мама или бабушка, я в это время летела в стену. Отцу было плевать на нашу неравную весовую категорию. Не то чтобы я от него не ожидала подобного, но так он меня никогда не бил до того дня. Рассчитывая подняться, я сделала себе только хуже — он схватил меня за волосы, помогая встать таким образом, а потом ударил по лицу. Снова падение, темнота в глазах, но сознание и не думало меня покидать. — Хватит! Перестань! — это была бабушка, она оттаскивала отца от меня. Может, он ударил бы меня ещё раз, но она вцепилась в него и не собиралась отступать. — Иди в комнату! — эта команда была отдана мне, он знал, что я поднимусь, знал, что я его слышала. — Умойся, пойдём в ванную, — бабушка помогала мне встать, перед глазами у меня всё плыло, тут же накатили слёзы… Жалкое зрелище. Случившееся должно было меня остановить, но отец сделал только хуже — я стала делать назло. Той ночью я его возненавидела, мечтала дождаться его старости, немощности и отомстить за все побои. Да-да, бил он меня не в первый раз. Холерик, стопроцентный и настоящий — он вспыхивал мгновенно и пускал в ход кулаки. Что его останавливало ударить маму или бабушку — я не знаю, но ударить меня — его ничто не могло остановить. Утром я собиралась в школу под гробовое молчание — мне объявили войну и игнор, я объявила им то же самое, но мы ничего не сказали друг другу по этому поводу. Мама чувствовала себя в то утро прекрасно: она собиралась на работу, говорила только с отцом, причём на отвлечённые темы: что купить домой, что приготовить на ужин, отец бурчал — злился на меня, а срывался на ней, но мне он так ничего и не сказал. В школе я встретилась с Таней и Леной, им я, конечно, ничего не поведала, потому что в то время у меня была идиотская привычка — вести личный дневник…

Шаман

Вий привёз нам совершенно другую Элю: она сменила причёску, она вела себя так, словно ничего не случилось, ей даже было плевать на уход Снега и Вены — она продолжала говорить с Лысым, выспрашивать у него обо всём, что ей могло пригодиться. Зная, чем всё это закончится, я нервничал, как тогда с Бинтом. Пытаясь поймать взгляд Эли, я оставался за столом, хотя мне нужно бы было присмотреть за Саблей, которая ушла с кухни, или поговорить с Китей об уходе Снега и Вены. К счастью, ничего не случилось — девчонки справлялись без меня, не совершали глупостей. Сабля вернулась за стол к тому моменту, когда Эля попросила Китю принести вина из холодильника. В сарае — труп, за столом — убийца, а мы решили выпить. Не будь я постояльцем в этом доме — решил бы, что все сошли с ума, но все и без того были сумасшедшими, а потому уже вместе с Элей делали вид, что ничего не произошло. Все, кроме Мисс. Всякое я успел повидать: безумную Китю, едва ли не умирающего Вия, трясущегося от страха Шатуна, полуживого Снега, слетевшую с катушек Саблю, а теперь я должен был смотреть на мрачную Мисс — она словно ушла в себя и заблудилась. Смотря в стол, она не шевелилась, не реагировала на происходящее; я подумывал отвести её к себе в комнату, но мне нужно было встретиться взглядом с Элей и понять, что она задумала, нужен ли ей буду я, когда Лысого напоят до кондиции. Он долго не сдавался: много пил и много ел, а ещё больше разговаривал, но уже не только с Элей, но и с Китей, и с Саблей. Конечно, мы же одноклассники — как он не мог поговорить с ними? На меня он не обращал никакого внимания, бьюсь об заклад, он даже не был удивлён, когда увидел меня в этом доме — где Китя, там я — так было всегда. — А говорят, что ты художницей стала, в городе живёшь, а ты здесь! — лучше бы Лысый молчал, честное слово, мы не причинили бы ему вреда, не коснись он жизни Кити. — У неё отпуск, — Эля вовремя влезла в разговор, но, глядя на Китю, даже я бы не поверил, что она в отпуске и живёт в свободное от отпуска время в городе, да ещё и работает. — И что ты рисуешь? — не унимался Лысый. — Всё что угодно, — Китя уже успела помрачнеть и скукожиться, как шкурка от апельсина. — Только не проси нарисовать тебя, я дебилов не рисую, — и стала такой же твёрдой, что можно было сломать зубы. — Ой, да ладно! — отмахнулся Лысый, переводя свой взгляд на Саблю. — А ты? Тоже в отпуске? — он улыбался во все зубы и тряс своей лысой головой, занимая собой половину стола, будто бы Сабля его не услышала, если бы он откинулся на спинку стула. — Живу я здесь, — отчеканила Сабля, недовольно закатив глаза и шумно выдыхая. — И не работаешь? — Лысый мотнул головой, ещё шире и страшнее улыбаясь, не сводя с Сабли свой масленый взгляд. — И не работаю, — буркнула Сабля, не зная, как от него избавиться. — Круто вы живёте, ребята! — хлопнув в ладоши и откинувшись на спинку стула, заключил Лысый. И тут я получаю сигнал! Наконец-то Эля посмотрела на меня и кивнула головой. — Лысый, а Лысый, а чего ты не женишься? — и игра моя началась. Лысый снова наклонился на стол, облокотив на выставленную руку свою тяжёлую голову, что срослась у него со всем туловищем. — Да не нужен я никому, — ответил он, обречённо вздыхая. — Да и нормальных нет, всем только денег подавай, а у меня ни образования, ни работы толковой. Ох, уж эти рассуждения! Никто не знает, что делать со своей свободой – все хотят угодить в рабство, замаскированное под счастье! Мне бы хотелось поспорить с Лысым, но часики затикали, песчинки для Лысого заканчивались. Следующий сигнал был отдан Вию. — А ты искал? — продолжал я, а Лысый продолжал рассказывать о своей нелёгкой судьбе, о своих неудачных поисках. Пока он говорил, Вий взял бутылку и начал разливать вино, составив около себя бокалы. — …А одна, — всё ещё говорил Лысый, — просто сбежала от меня. Будто сердце вырвала! — он хотел поднять голову, так как, видимо, почувствовал, что над ним нависла угроза, но наш Вий — быстрый и ловкий. Бутылка ударилась об его голову и брякнула осколками по полу. Голова Лысого тут же ударилась об стол. Мисс вышла из своей комы и взвизгнула. — Тише! — шикнула на неё Эля. Шатун запоздал среагировать — вздрогнул уже после того, как все повыскакивали из-за стола. — Девчонки! — объявил я, чтобы отвлечь их от произошедшего. — Я должен показать вам свой лес! — Совсем дурак?! — но Сабля не пожелала быть безучастной на этот раз. — Да, Мисс, пойдём, посмотришь, — только Китя, мой верный друг, решила составить мне компанию и не дать Мисс принять участие в том, что должно было случиться дальше. Мы ушли ко мне в комнату. Мисс снова впала в кому, но руки её тряслись, и она едва передвигала ногами. Мы положили её на кровать, надеясь, что она заснёт, после чего вернулись к остальным. Лысого уже успели вынести, в кухне оставались только Сабля и Эля. — Это конец, — Сабля плакала, выдыхая дым. Мы с Китей прошли за стол. Эля молчала, а нам нужно было услышать от неё хоть пару фраз, чтобы предположения Сабли превратились в пепел. Она обвела нас взглядом и устало выдохнула. — Рано ещё сдаваться, — сказала она, забирая со стола сигареты. — Это не конец — это новое начало, — добавила она, прикурив сигарету.